Текст книги "Спецназовец. Власть закона"

Внутри ящика обнаружился немолодой африканец в сандалиях на босу ногу, грязноватых светлых брюках и не первой свежести белой рубашке с длинным рукавом – надо полагать, один из тех самых нелегалов, проникновения которых на борт опасались члены экипажа.

– Ежкина кочерыжка, – щурясь от света и берясь руками за края ящика, сказал он на ломаном русском. – Вы что, уморить меня решили?

– Тебя как звать-то, болезный? – полунасмешливо поинтересовался курильщик, с брезгливым любопытством разглядывая его сверху вниз.

– Ганнибал, – демонстрируя недурное знание российской истории, ворчливо сообщил нелегальный мигрант, – Ибрагим Петрович.

– Арап Петра Великого, стало быть, – с понимающим видом кивнул курильщик.

– Хватит скалиться, а то в Москве кое-кто из тебя самого арапа сделает, – пригрозил безбилетный пассажир. – Лучше помоги выбраться, я себе в этой коробке все бока отлежал.

– Сейчас, – пообещал курильщик, – только галоши надену.

Похоже, смысл этого идиоматического выражения африканцу был хорошо известен. Внезапно разлившийся по отсеку резкий, туманящий сознание запах эфира подсказал остальное; безбилетник рванулся, но было поздно: стоявший у него за спиной «дипломат» ловким движением запечатал ему рот и нос пропитанным хлороформом платком. Курильщик схватил самозваного Ганнибала за руки, не давая сопротивляться; африканец несколько раз конвульсивно содрогнулся всем телом и затих.

Не особенно церемонясь, напарники связали «Ганнибалу» конечности, залепили рот широким скотчем и уложили беднягу обратно в ящик. Курильщик швырнул туда же извлеченную из сумки поношенную светлую куртку, захлопнул крышку и запер ящик на замок, а второй сопровождающий заново опечатал ценный груз, достав все необходимое для этого из своей дорожной сумки.

– Арап Петра Великого, – усевшись на скамью и доставая новую сигарету, задумчиво повторил курильщик. – Не понимаю, на кой черт он сдался хозяину. Ты не знаешь? Вот и я не знаю. Как будто без него в российских тюрьмах мало этой черномазой сволочи! Бери любого на выбор и делай с ним что хошь. А этот вдобавок еще и старый, его даже на запчасти не разберешь… Хоть бы и вправду не издох, хозяин нам за него головы носами к пяткам поставит.

– Не издохнет, – заверил напарник, от нечего делать вращая барабан вынутого из кармана револьвера. – Яс дозой еще ни разу не ошибался, да и здоровенный он, как лось, даром что немолодой…

Обернувшись всем телом, курильщик выглянул в иллюминатор, но не увидел ничего, кроме пронзительно-синего неба да похожей на освещенное ярким солнцем снежное поле пелены облаков далеко внизу. Докурив сигарету, он привалился лопатками к стеганой обшивке борта, в последний раз покосился на ящик, более не подающий признаков жизни, и закрыл глаза. Его напарник уже дремал – он был настоящий солдат и, как положено солдату, пользовался любой представившейся возможностью соснуть часок-другой и мог захрапеть, казалось, даже стоя.

Перелет был продолжительным, но спокойным, без отклонений от курса, грозовых фронтов, зон турбулентности и прочих напастей. Родина встретила вернувшийся из долгой командировки борт ясным небом и почти полным безветрием, и в положенный срок он благополучно приземлился на подмосковном аэродроме МЧС. Гул двигателей стих, нижний край грузовой аппарели коснулся земли. Лихо подкативший дизельный погрузчик газанул, выплюнув из выхлопной трубы клуб густого черного дыма, и бодро вкатился по наклонной плоскости в распахнутое брюхо транспортника. Стоявший на его подножке человек в армейском камуфляже о чем-то коротко переговорил с загорелыми пассажирами, которые теперь были одеты вполне по погоде. Печать с ящика была снята, замок открыт; встречающий бегло осмотрел доставленный из далекой Африки груз, убедившись, что тот не пострадал, коротко кивнул и собственноручно закрыл и запер ящик ключом, который ему торжественно вручил один из сопровождающих. Дизельный мотор затарахтел громче, отполированные до тусклого блеска стальные клыки подъемника поддели ящик, и погрузчик задним ходом скатился по аппарели на бетон посадочной полосы. Человек в камуфляже по-прежнему стоял на подножке, держась рукой за боковую стойку.

Вскоре погрузчик вкатился в широкие ворота одного из стоящих за пределами летного поля складских ангаров. Снаружи уже начали сгущаться сумерки, и в ангаре горел свет, из-за громадных размеров помещения казавшийся тусклым. Люминесцентные лампы свисали на длинных проволоках с теряющегося во мраке потолка, освещая громоздящиеся вдоль стен штабели каких-то ящиков, тюков и металлических контейнеров. На свободном пространстве недалеко от ворот стояла черная «тойота»-седан, так основательно заляпанная грязью, словно только что вернулась с ралли, где наравне с заряженными джипами участвовала в призовой гонке по бездорожью.

Ящик с живым грузом был аккуратно опущен на бетонный пол, водитель погрузчика получил заранее оговоренную мзду и укатил, избавив заинтересованных лиц от своего нежелательного присутствия. Приехавший с ним человек в камуфляже отпер замок и откинул крышку. Из ящика послышалось яростное мычание.

Из «тойоты» выбрались два человека. Один из них был одет вполне прилично, другой, как и его коллега, доставивший ящик, щеголял в камуфляже и высоких армейских ботинках. Общими усилиями чернокожего нелегала извлекли из ящика, поставили на ноги и развязали. Он сразу же попытался упасть; его подхватили и держали под руки до тех пор, пока в затекших конечностях не восстановилось кровообращение. Все это время бедняга яростно мотал головой и мычал. Человек в штатском сорвал с его рта скотч, и африканец немедленно разразился длинной матерной тирадой, звучавшей довольно забавно из-за сильного акцента.

– Вы что творите, суки?! – немного стравив пар, возмущенно осведомился он. – Руки пустите, козлы, я сейчас штаны намочу!

Его отпустили, и он, отбежав на пару шагов и повернувшись к встречающим спиной, стал с громким плеском мочиться на угловой ящик ближайшего к машине штабеля. На ящике виднелась нанесенная по трафарету надпись: «Точное оборудование. Не бросать! Беречь от влаги».

– А чем ты, собственно, недоволен? – с ленивой издевкой сказал ему в спину человек в штатском. У него была круглая румяная физиономия, увенчанная густой шапкой жестких темных волос, линия которых начиналась чуть ли не от бровей. – Можно подумать, твоим предкам, которых возили в Америку в трюмах пиратских кораблей, было лучше! Тут, конечно, не Америка, а Россия, зато и ехал ты не месяц, а всего несколько часов.

– Суки, – застегивая ширинку, повторил африканец. – Козлы вонючие, волки позорные, твари…

– Ария заморского гостя, – сказал один из людей в камуфляже. – Не счесть алмазов в каменных пещерах…

– Заколебал, – устав от комплиментов в свой адрес, сказал другой и ткнул оратора в ребра электрошокером.

Послышался короткий, сухой треск разряда. Темнокожий знаток русской ненормативной лексики замолчал на полуслове и рухнул, как бык под обухом мясника.

– Так-то лучше, – с удовлетворением констатировал крепыш в штатском. – Пакуйте.

«Заморского гостя» снова связали, залепили ему рот, надели на голову пыльный мешок, в котором, судя по некоторым признакам, не так давно хранился картофель, и забросили в багажник «тойоты». Мягко хлопнули дверцы, двигатель завелся, чуть слышно зашелестев приводными ремнями. Водитель включил фары, и густо забрызганная грязью российских проселков иномарка плавно выкатилась из ангара, вскоре без следа растворившись в синих подмосковных сумерках.

Глава 7

– Ну вы, блин, даете, – сказал Юрий Якушев, вновь обретя способность издавать звуки более осмысленные, чем возгласы радости и изумления.

Его бока все еще ощущали на себе последствия медвежьих объятий Романа Даниловича, спина онемела от дружеских хлопков его могучей ладони, а на щеках сохли поцелуи его законной супруги Дарьи Алексеевны.

– Помаду вытри, – посоветовал Быков. – А то выглядишь, как тот чудак из рекламы дезодоранта.

Радостно ухмыляясь, Юрий закрыл входную дверь и посмотрелся в зеркало на стене прихожей. Вид у него и впрямь был предосудительный. Даша была женщина яркая и при этом прямая и бесхитростная – настолько, разумеется, насколько вообще может быть прямой и бесхитростной представительница слабого пола. Красилась она нечасто, а когда красилась, макияж наилучшим образом отражал ее характер, то есть был бесхитростным и ярким, как боевая раскраска североамериканского индейца. С точки зрения Юрия, покрывающие его физиономию многочисленные красные отпечатки делали его похожим не столько на парня из телевизионной рекламы мужского дезодоранта, сколько на жертву подслеповатого вампира, долго пытавшегося, но так и не сумевшего найти и прокусить яремную вену.

Машинально сунув руку в карман, Юрий вспомнил, что одет по-домашнему, в спортивные шаровары, и что носового платка при нем, таким образом, нет. Воровато покосившись в сторону гостиной, откуда доносились голоса и шаги нежданных, но дорогих гостей, он наспех удалил с лица следы Дашиного темперамента рукавом висящего на вешалке старого армейского бушлата.

Только войдя в гостиную, он окончательно оправился от радостного шока и вспомнил, что ему сейчас, мягко говоря, не до дружеских посиделок. На полу рядом с диваном красовался, вывалив внутренности, наполовину собранный рюкзак, на столе шелестел кулером включенный ноутбук, на экран которого была выведена скудная подборка сообщений мировых информационных агентств – все, что Юрию удалось накопать в Интернете о самопровозглашенной республике Верхняя Бурунда и запасах полезных ископаемых на севере Центральной Африки. В окне, которое в данный момент не являлось активным, любой желающий мог ознакомиться с личными делами завербовавшихся в Бурунду и ни разу со времени отъезда не давших о себе знать родным и близким строителей. Юрию показалось, что новенький загранпаспорт, лежащий на столе рядом с ноутбуком, чуть сдвинут в сторону. Это было не то чтобы скверно, но и не шибко хорошо, поскольку вклеенная в этот подлинный, с какой стороны ни глянь, документ фотография Юрия Якушева, с точки зрения Быкова и Даши, скверно вязалась с пропечатанными под ней анкетными данными. Если верить написанному, владельца паспорта звали Дмитрием Сергеевичем Мурашовым и проживал он вовсе не в Москве, а в Калужской области.

– Вы бы хоть предупредили, – обратился Юрий к гостям. – На дворе, считай, ночь, а в доме шаром покати…

– Никаких проблем, – заявил Быков. Отодвинув хозяина с дороги, как неодушевленный предмет, он вернулся в прихожую и подхватил с пола потрепанный армейский рюкзак, с которым приехал. – Айда на кухню, что ли, все равно мясо разогревать придется.

Рассевшись вокруг кухонного стола, они выпили по первой. В углу гудела и ворчала микроволновка, от которой уже начал распространяться умопомрачительный аромат жареного на углях мяса. Даша, которой отчего-то не сиделось на месте, потрошила холодильник, выставляя на стол все, что Юрий не успел изничтожить перед долгой отлучкой и что могло хотя бы условно сойти за закуску.

– Ну вы молодцы, – бросив за щеку подсохший огрызок колбасы, не совсем внятно сказал Юрий. – Я уже и ждать перестал. Совсем, думаю, они в своей Рязани укоренились, мхом обросли. А вы – бац! – приехали.

Даша бросила на него быстрый взгляд через плечо, но промолчала. Юрий и сам чувствовал, что его речь прозвучала слегка двусмысленно и могла быть воспринята как проявление истинно московского гостеприимства: я, конечно, рад вас видеть, но все это несколько неожиданно и не совсем кстати – вернее сказать, совсем некстати. Короче, чайку, так и быть, попейте и – марш-марш, своим ходом на вокзал…

– Вы не ждали, а мы приперлись, – подтверждая его подозрение, проворчал Быков. – Извини, так уж вышло. Сами не собирались, а потом как-то вдруг надоело все, захотелось прошвырнуться – людей посмотреть, себя показать, глянуть, как ты тут живешь-можешь… На пару дней не приютишь?

– Да хоть на пару лет, – сказал Юрий. – Вещи-то ваши где – в машине? Ну и зря. Ты, Данилыч, меня просто удивляешь. Это тебе на новой службе такие манеры привили? Что за китайские церемонии? Ей-богу, как не родной!

Даша опять промолчала и зачем-то снова полезла в холодильник, где уже не осталось ничего, кроме бутылочки с остатками уксусной эссенции, некоторого количества луковой шелухи и пары сморщенных картофелин. Быкову прятаться было некуда, и Юрий без труда прочел отобразившееся на его твердокаменной физиономии замешательство.

– Вещи? – для разгона переспросил Роман Данилович. – Да нет, мы так, налегке.

Юрий молча наполнил рюмки. На Быкове был надет своеобычный камуфляж, от которого за версту разило костром, и тяжелые армейские ботинки. Дашин наряд не выглядел столь милитаристским, но ее застиранные облегающие джинсы, старенькая курточка, свитер и туристские башмаки на толстой подошве так же мало подходили для посещения театров, выставок, дорогих бутиков и светских мероприятий, как и пятнистая одежка ее благоверного. Картину дополняли внезапность визита (даже Быков, не говоря уже о Даше, не имел привычки сваливаться как снег на голову) и рюкзак, в котором не нашлось ни приличной одежды, ни зубных щеток, зато нашелся свеженький, хоть и остывший, шашлык, а также хлеб, зелень, полбутылки водки и примерно столько же красного сухого вина. Если Юрия не обмануло зрение, стеклянный блеск в глубине рюкзака означал бокал, а лежавшая рядом с бокалом, обернутая тряпицей штуковина подозрительно напоминала саперный тесак. Для семейной пары, решившей провести несколько дней в Москве – людей посмотреть и себя показать, как выразился Быков, – этот багаж выглядел, мягко говоря, не вполне подходящим.

– За дружбу, – подняв рюмку, провозгласил Юрий. – За прямоту, искренность и открытость отношений, которые она предполагает.

Быков, явно не сдержавшись, крякнул от неловкости. Даша торопливо чокнулась с присутствующими и выпила залпом. Микроволновка мелодично звякнула и перестала гудеть, свет внутри ее погас, и Даша, вскочив раньше, чем Юрий успел ее остановить, выставила на стол курящееся ароматным паром блюдо с шашлыками.

Якушев немедленно подцепил на вилку приглянувшийся кусок, мимоходом убедившись, что оставленное шампуром сквозное отверстие находится там, где положено, и, стало быть, шашлык приготовлен именно на углях, а не каким-то иным существующим ныне способом, сунул его в рот и, с аппетитом жуя, светским тоном осведомился:

– И давно вы в бегах? Давайте колитесь.

Быков сделал изумленное лицо.

– Кто в бегах?

– Кончай, Данилыч, – сказал Юрий. – Я врал намного убедительнее даже в старшем дошкольном возрасте. Пудрить людям мозги – не твоя стихия.

– Это факт, – вздохнула Даша.

– Вздыхай, вздыхай, воительница, – проворчал Быков. – Террористка. Без пяти минут политзаключенная.

– Они мне документы не показывали, – упрямо набычилась Даша.

– Отставить, – не дал Роману Даниловичу ввернуть ответную реплику Юрий. – Поцапаетесь потом, без свидетелей. Выкладывайте, чего опять натворили?

– Ничего особенного, – кротким голоском примерной ученицы сказала Даша.

– Почему «опять»? – тоном оскорбленной невинности одновременно с ней возмутился Быков. – Наливай, – добавил он, подумав.

Юрий налил. Роман Данилович выпил, крякнул, шумно понюхал хлебную корку, а затем коротко и сухо, по-военному, изложил суть происшествия. В художественные подробности он не вдавался, но, зная эту парочку, их было очень легко домыслить. Юрий терпел, сколько мог, а потом все-таки не вытерпел и разразился неприлично громким ржанием.

– Ой, не могу, – простонал он. – Помощник депутата… Целовать, так королеву, воровать, так миллион – так, что ли?

– Вот дурак, – сказала Даша, старательно хмурясь, и, не удержавшись, прыснула в кулак.

– Веселитесь, веселитесь, – мрачно проворчал Роман Данилович. – Я тоже обхохотался. Подъезжаю к дому, а там уже полон двор ментов. Бронежилеты, каски, «калаши» – банду террористов брать приехали, не иначе. Смех, да и только!

– Да ладно, – не поверил Якушев. – Неужели четыре здоровенных лба не постеснялись накатать заявление на женщину?

– А зачем на женщину? – демонстрируя завидное здравомыслие, возразил Быков. – Заявление можно написать и на меня. Меня упакуют, а с этой террористкой, – он кивнул на Дашу, – разберутся как-нибудь по-другому.

– Пусть только попробуют, – воинственно заявила Дарья Алексеевна, сдув со лба челку.

– Они попробуют, – с мрачной уверенностью предрек Роман Данилович. – Эффект неожиданности потерян, и придут они не вчетвером и не с пустыми, мать его, руками. Ч-черт! Отдохнули, называется… Ты извини, – обратился он к Юрию, – и не думай, что я того… ну вроде испугался…

– Не испугался? – делано изумился Якушев. – Жаль, было бы любопытно посмотреть. Я бы это зрелище даже на видео заснял. А потом выложил бы в Интернет. Ролик назывался бы «Испуганный Ти-Рекс». Все, кто с тобой знаком, были бы просто в рептильном восторге!

Быков угрожающе засопел, Даша улыбнулась – впрочем, без особого веселья.

– Хрен дождетесь, – сказал Роман Данилович. – Я, правда, за Дарью волнуюсь. Депутата этого я знать не знаю, но каков поп, таков и приход. Судя по помощнику, народный избранник нам попался еще тот.

– Ну, если у них рыльце в пушку, это просто расчудесно, – сказал Юрий. – Нет, ребята, вы все правильно сделали. Квартира моя в вашем полном распоряжении…

– И сколько нам тут сидеть? – сердито перебил Быков. – Может, ты нам постоянную регистрацию оформишь?

– Если захотите, могу подсуетиться, – пообещал Юрий. – Выбор за вами. А проблема ваша уладится, я думаю, за пару дней, максимум за неделю. Сейчас сделаем один звонок, и дело в шляпе…

Роман Данилович насупился. Его недаром прозвали Ти-Рексом: он был из той породы людей, которая в наши дни считается вымершей, как динозавры, и слово «блат» в его устах звучало как грязное ругательство.

– А это удобно? – спросил он, постаравшись облечь свое недовольство в самую дипломатичную форму, на какую только был способен.

– Удобно, – не моргнув глазом солгал Якушев.

На самом деле генерал Алексеев подобных вещей не терпел, и при иных обстоятельствах он был бы последним, к кому Юрий рискнул бы обратиться с такой просьбой.

– Удобно, – повторил он, – потому что необходимо. Я бы это и сам как-нибудь утряс, но…

– Уезжаешь, – подсказала Даша.

– Глаз-алмаз, – улыбнулся Якушев.

– Далеко?

Юрию захотелось поморщиться. Даша явно пыталась хотя бы на время увести разговор в сторону от неприятной темы. Осуждать ее за это было трудно, вот только избранное ею направление Якушева не устраивало: по части дипломатии и вранья он был далеко не так силен, как хвастался минуту назад, и разговор о предстоящей поездке казался ему довольно скользким.

– В отпуск, – ляпнул он и немедленно ужаснулся: – Господи, что я несу?!

– Отдых – дело святое, – тут же наказал его за необдуманную реплику Быков. Упрека в его голосе не было, но легче Юрию от этого не стало.

Чтобы скрыть замешательство, он встал и, подойдя к окну, выглянул во двор. Двор был до отказа забит автомобилями, среди которых Якушев без труда разглядел и узнал наперекосяк втиснутую на чудом оставшийся свободным крошечный пятачок асфальта «Ниву» Ти-Рекса. Населявшие старый дом на Кутузовском пенсионеры потихонечку вымирали, их квартиры заселялись людьми, подходившими к жизни с другими мерками. Слово «Лада» эти люди произносили с пренебрежением и насмешкой, и принадлежащая Быкову потрепанная гордость советского автопрома выделялась среди их сверкающих лаком иномарок примерно так же, как сам Роман Данилович в своем поношенном камуфляже выделялся бы из толпы офисных служащих.

– Данилыч, – продолжая смотреть в окно, сказал Юрий, – а ты знаешь, что машину на чужое место поставил?

– А куда мне ее – к тебе на балкон втащить? – резонно возразил Ти-Рекс. – Что значит «чужое место»? Там ничья фамилия не написана, асфальт – он общий.

– Будешь этим утешаться, когда тебе все четыре колеса на лоскуты порежут, – сказал Юрий. – Давай-ка, пока суд да дело, я ее отгоню в одно тихое местечко. Там она и целее будет, и, если ты вдруг в розыске, ни одна собака ее не найдет. А вы на моей поездите, как белые люди. А? Прямо сейчас, пока трезвый.

– Тогда поехали вместе, – немедленно выступил со встречным предложением Быков. Врать он не умел, но, как всякий хороший командир, был знатоком по части военных хитростей, то есть умел хитрить сам и понимал, когда хитрят другие. – Туда двумя машинами двинем, а оттуда на твоей. Оно и скорее получится, и на такси сэкономим.

– А я? – спросила Даша.

– А ты найди в шкафу белье, постелись, поплавай в ванне и баиньки, – на правах хозяина распорядился Якушев.

– Со стола не прибирай, мы потом еще посидим, – добавил Быков, а потом, спохватившись, вопросительно взглянул на Юрия: – Или?..

– Да нет, – покачал головой тот, – никакой спешки. Я еще даже билеты не взял, а если бы и взял, что с того? Все равно, пока не буду твердо уверен, что у вас все в порядке, никуда не поеду.

На данный момент это была беспардонная ложь, но Юрий очень надеялся, что Ростислав Гаврилович в этот раз в порядке исключения попридержит свою принципиальность, пойдет навстречу, и ложь, таким образом, приобретет статус чистейшей правды. Он был процентов на девяносто уверен, что так оно и будет и что его превосходительству для этого не придется делать над собой каких-то специальных, чрезвычайных усилий, идти на сделку с совестью и наступать на горло собственной песне. Генерал ФСБ – такой же человек, как все простые смертные, но, как говорится, такой, да не такой. По роду своих занятий он лучше кого бы то ни было знает истинную цену всем, сколько их есть на белом свете, табу, общественным установлениям, законам и этическим нормам и в интересах дела готов не моргнув глазом нарушить их все – хоть по отдельности, хоть скопом. Он может быть столпом морали и законности, когда это ему удобно, или беспринципным, вероломным жуликом, когда в этом возникает необходимость. А тут дело чистое, ясное, и все, что требуется от господина генерала, чтобы его уладить, – это просто пошевелить пальцем: снять трубку, набрать номер и отдать короткое распоряжение.

«Колесики в колесиках», – с оттенком неловкости подумал Юрий, когда, натягивая в спальне джинсы, сообразил еще кое-что касающееся сложившейся ситуации.

Проходя через гостиную, он непринужденно, будто невзначай, взял со стола и сунул во внутренний карман куртки новенький загранпаспорт со своей фотографией, выданный на чужую фамилию.

* * *

Помещение представляло собой пустую коробку из скучного серого бетона со следами дощатой опалубки на всех четырех стенах. Окон не было; в одной из стен виднелась обитая железом дверь с зарешеченным окошечком. Снаружи окошечко было оборудовано заслонкой, в данный момент закрытой и, надо полагать, надежно запертой на засов. Ручка с внутренней стороны двери отсутствовала, а единственным ее украшением можно было считать испещрившие серую оцинкованную жесть рыжие потеки ржавчины. Над дверью горела электрическая лампочка, забранная прочным решетчатым колпаком из толстой стальной проволоки. Плафона, который рассеивал бы режущий глаза свет, не было. Воздух был спертый и влажный, с потолка через неравные промежутки времени срывались и с тяжелыми шлепками падали на пол крупные капли конденсата. Пол был темным от сырости, в углублениях поблескивали лужицы воды. На полу, на стенах – словом, повсюду, кроме потолка, – темнели какие-то бурые пятна, потеки и кляксы, о природе и происхождении которых почему-то не хотелось думать. Пахло здесь скверно, дышалось тяжело; коротко говоря, помещение представляло собой классическую средневековую темницу, с той лишь разницей, что здесь было светло.

Свет включился недавно, секунд пятнадцать или двадцать назад. Он едва заметно помаргивал, как будто напряжение в сети было неравномерным или где-то в цепи слегка отходил контакт. Лампочка в решетчатом колпаке чуть слышно жужжала, готовясь перегореть. На любого, кому доводилось сюда войти, мгновенно наваливалось непереносимое ощущение тоски и безнадежности. Это был дополнительный психологический эффект, к достижению которого никто специально не стремился; помещение строилось так, чтобы при минимуме затрат обеспечить максимум надежности, а что до психологического давления, то те, по чьему приказу строилась эта бетонная нора, умели оказывать его самостоятельно, без привлечения вспомогательных средств.

Из коридора послышался глухой шум, шаги нескольких человек, короткий скрежет, словно кто-то нечаянно задел бетонную стену чем-то тяжелым, металлическим. Раздалось глухое невнятное мычание, и сдавленный от натуги мужской голос простонал: «Тяжеленный, сука!» – «Человекообразные обезьяны – они такие, – пыхтя, откликнулся другой. – Это нам в цирке да в игровых фильмах детенышей показывают. А ты пойди в хороший зоопарк да глянь на взрослого самца шимпанзе – это же такой облом тамбовский, что смотреть жутко! Метра два в высоту, широченный, как шкаф, и ни капли жира – одна, мать ее, мускулатура. Такого вдвоем хрена лысого от земли оторвешь, а уж если двинет ненароком – пишите письма мелким почерком…» – «Дыхание поберегите, – сказал от самой двери третий голос, тоже мужской, в котором звучали начальственные нотки. – И шевелите фигурами, хозяин уже на подходе». – «Сам попробуй, – сквозь зубы предложил первый голос. – А распоряжаться любой дурак… может». – «Любой может, но не любому доверяют», – наставительно сообщил тот, что стоял у двери.

Звук шагов и тяжелое пыхтение приблизились, лязгнул засов, и дверь отворилась. Первым в помещение вошел обладатель начальственного голоса – невысокий, плотный, с густой шапкой темных волос, линия которых отстояла от бровей на каких-нибудь пять сантиметров. Он был одет в темный деловой костюм и белую рубашку с однотонным галстуком, а в выражении его круглой румяной физиономии с маленькими живыми глазками угадывалось что-то такое, из-за чего ее обладателя так и подмывало назвать унтером. На самом деле он имел чин майора, но это мало что меняло: рожденный унтер-офицером, унтер-офицером он и оставался – в душе, в мыслях и в поступках. Да и мера возложенной на него ответственности больше приличествовала старшине или, в крайнем случае, прапорщику, чем офицеру с двумя просветами на погонах. Его фамилия была Швырев; хорошо зная ему цену, хозяин держал его при себе за собачью преданность и неспособность самостоятельно рассуждать, каковая неспособность автоматически исключала вероятность неповиновения или, упаси боже, обдуманного предательства с его стороны.

Швырев нес стул с вертящимся сиденьем – не современное офисное кресло на колесиках, а громоздкую металлическую конструкцию на массивной чугунной крестовине, обтянутую потрескавшимся от старости коричневым дерматином, один взгляд на которую воскрешал в памяти интерьеры сберкасс, зубоврачебных кабинетов, почтовых отделений и армейских аппаратных времен застоя. Швырев с лязгом опустил этот раритет на пол в центре помещения и, отдуваясь, отступил в сторонку.

Вслед за ним, едва протиснувшись сквозь дверной проем, в помещение, пыхтя и сопя, вошли двое крепких мужчин в камуфляжных костюмах без погон и знаков различия. Один из них был обрит наголо, короткие волосы другого были сплошь седыми, хотя, судя по виду, он едва перешагнул сорокалетний рубеж. Держа под мышки, они волочили третьего, явно пребывающего в бессознательном состоянии. Это был крупный грузноватый мужчина в светлой куртке спортивного покроя; его голова безвольно свешивалась на грудь, и на первый взгляд могло показаться, что на ней надета каракулевая шапка с черным кожаным верхом. При ближайшем рассмотрении, однако, «шапка» оказывалась обрамленной седыми курчавыми волосами лысиной – правда, черной, как сапог, с синеватым отливом, характерным для коренных обитателей глубинных областей Африканского континента.

Охранники, в данный момент больше напоминавшие грузчиков, только что втащивших на пятый этаж концертный рояль, с огромным облегчением опустили свою ношу на стул. Африканец безвольно завалился на бок, его усадили ровно; потом бритоголовый охранник взял его за шиворот и, наклонив вперед, стал возиться с наручниками, что сковывали за спиной его руки. Швырев вышел; седой охранник присел на корточки и, кряхтя, извлек из кармана обрезок прочной нейлоновой веревки, чтобы привязать лодыжки пленника к облупленной чугунной ноге кресла. Голова африканца запрокинулась на спинку. У него было круглое лицо, в чертах которого усматривалось несомненное сходство с мордой пожилого орангутанга, – не хватало разве что рыжих косматых бакенбард. По левой щеке от виска до нижней челюсти тянулся уродливый, неправильно сросшийся рубец; в седых курчавых волосах застрял мелкий мусор явно растительного происхождения, рукав и левый бок светлой куртки были испачканы землей: пленника доставили сюда в багажнике машины Швырева, который накануне ездил в деревню, где обитала его теща, за картошкой.

Бритоголовый наконец справился с замком наручников и высвободил из-за спины африканца его правую руку, намереваясь приковать ее к подлокотнику кресла. Внезапно черная с розоватой изнанкой ладонь сомкнулась на запястье бритоголового, сдавив его с неожиданной, пугающей силой; левая рука пленника метнулась вперед, как атакующая кобра, и вцепилась скрюченными пальцами в глотку охранника. Одновременно с этим африканец резко поднял согнутую ногу; челюсти седого тюремщика лязгнули, когда колено пленника со страшной силой ударило его в подбородок, и он мешком пятнистого тряпья отлетел к стене.

Черные пальцы все глубже вонзались в горло противника, мертвой хваткой стискивая кадык. Африканец ударил бритоголового в лицо кулаком свободной руки, из сломанного, свернутого набок носа ручьем хлынула кровь, и бритоголовый скорчился на полу, схватившись обеими руками за раздавленную гортань. Он хрипел и кашлял, брызгаясь кровью, ноги в начищенных до блеска армейских ботинках судорожно скребли по бетону.

Африканец уже был на ногах. Пистолет бритоголового в мгновение ока перекочевал из кобуры на его боку в руку недавнего пленника. Это был «стечкин» – излюбленное, хотя и слегка морально устаревшее оружие русского спецназа. Он обладал массой достоинств, главным из которых африканцу в данный момент представлялся его солидный вес. Второй охранник уже начал подниматься с пола, пьяно поматывая головой, и пожилой нелегал использовал упомянутое достоинство, с силой обрушив рукоятку пистолета на покрытый короткой седой щетиной затылок. Охранник издал странный квакающий звук и ничком распластался на полу. Африканец склонился над поверженным противником, а когда выпрямился, в руках у него было уже два пистолета, а карман тесноватой для него светлой куртки оттягивали две запасные обоймы.