Текст книги "Я вернусь..."

"О господи!" – ахнули в толпе.

– О господи! – передразнил Адреналин. – Дерьмо!

Его рывком поставили на ноги, едва не вырвав с корнем завернутые до самых лопаток руки, ударили концом дубинки под ложечку и еще разок навесили по почкам, чтобы не трепыхался.

– Вы что же это делаете-то? – спросил в толпе угрюмый голос.

– Менты поганые! – крикнул кто-то из-за спин.

Адреналина поволокли. Он уперся, повернул голову и вгляделся в толпу. Его люди были тут – все трое. Они спокойно стояли поодаль, грея в карманах руки, и наблюдали за сольным спектаклем, который давал Адреналин. О, конечно же, это был спектакль, и сейчас как раз настало время выхода главного героя.

– Да здравствует московский ОМОН, – пуская кровавые слюни, невнятно провозгласил Адреналин, – самый омонистый ОМОН в мире!

Он и сам не знал, что означает только что придуманное им словечко "омонистый", но ментам оно показалось оскорбительным, и ему дали дубинкой по хребту – два раза, и притом так, что и лошадь, наверное, не устояла бы на ногах.

Его опять поволокли. Он больше не упирался, но и не шел – просто висел между двумя дюжими омоновцами, как сосиска, вспахивая носками ботинок утоптанный снег.

– Интересно, – поминутно харкая кровью и скаля в ухмылке окровавленные зубы, вопрошал он, – а почем нынче чистые руки, горячее сердце и холодная голова? Нет, правда, мужики, скажите честно: вы на твердом окладе или просто процент от выручки отгребаете? На вашем месте я бы требовал твердый оклад с ежемесячной индексацией. Чтобы, значит, не зависеть от конъюнктуры рынка. С конъюнктурой-то беда! Я ее, эту конъюнктуру, давил, давлю и буду давить, пока от нее даже вони не останется. Так что торопитесь, выторговывайте себе условия повыгоднее, пока есть, с кем торговаться. Профсоюз организуйте – "Трудовой вертухай", к примеру, или, скажем, "Всемирная дешевка"...

– Поговори, поговори, – не оборачиваясь, процедил шедший впереди омоновец. Плечи у него были шириной чуть ли не в метр, на них виднелись мятые погоны с лейтенантскими звездами. Несмотря на мороз, его широченный затылок был выбрит до блеска, а поверх черного, приплюснутого блином берета были надеты теплые наушники. – Поговори, урод. Вот придем в опорный пункт, все тебе там будет: и профсоюз, и твердый оклад, и гарантированный срок...

– Ага, – сплюнув под ноги ком кровавой слизи, сказал Адреналин, – поговорим. На полное служебное несоответствие и увольнение из органов ты уже наговорил, дальше пойдет лишение свободы. Говори, дружок, ни в чем себе не отказывай. Мой адвокат уже, наверное, выехал.

– Во дает, – восхитился шедший слева от Адреналина омоновец и беззлобно ткнул его концом дубинки под дых. – Совсем бухой, что ли? Или чокнутый? Леха, – обратился он к лейтенанту, – можно, я ему мозги вправлю?

– Разреши ему, тезка, – сказал Адреналин и опять плюнул кровью. Он целил в ботинок шедшего слева энтузиаста, но не попал. – Давай, подай команду, а то Басаргин там, наверное, уже соскучился. Таких, как вы с Басаргиным, там просто обожают. Подарки дарят, цветы на Восьмое марта, а иногда даже вазелин...

Плавно переходивший в мощную шею затылок лейтенанта заметно напрягся. Энтузиаст слева от Адреналина занес дубинку, но лейтенант вдруг резко обернулся и, прищурившись, вгляделся в окровавленное, дико ухмыляющееся ему лицо пленника. Пошарив глазами по расквашенной физиономии Адреналина, лейтенант опустил взгляд и лишь теперь увидел то, что по-настоящему заслуживало внимания: рубашка на груди задержанного расстегнулась в процессе задержания, и засаленный от долгого ношения лотерейный билет на витом кожаном шнурке, вывалившись в разрез, болтался у него на груди, как образок Божьей матери.

На скулах лейтенанта вздулись и опали рельефные желваки. Мощные плечи обмякли, стальные глаза предательски вильнули в сторону.

– Отпустите его, – сказал он изменившимся, неожиданно севшим голосом.

– Ты чего, Леха? – удивился омоновец, стоявший по правую руку от Адреналина. – Белены объелся? Это ж наш клиент! Ты посмотри на него, он же долбаный! Небось, кокса полные карманы...

– Капитан Басаргин, – ловя глазами ускользающий взгляд лейтенанта, повторил Адреналин. – Точного адреса не знаю, это вам в УИНе надо поинтересоваться. Срок – шесть лет, режим общий...

– Отпустите его, бараны, – процедил лейтенант Леха. – Это же Адреналин.

Адреналина сразу отпустили, и он, не удержавшись на ногах, с маху сел в снег.

– Частичный паралич нижних конечностей, – радостно объявил он. – А может, и полный. Что же это, тезка, подчиненные твои такие серые? Басаргина не знают? Своих героев надо знать! Тем более что статья у вас с ним будет одинаковая. Ну, не беда, в зоне познакомитесь.

Это была не пустая угроза. Капитан Басаргин, подразделение которого обеспечивало порядок на Черкизовском рынке, сидел уже третий месяц. Он тоже брал у лохотронщиков деньги, а в один несчастливый день его путь пересекся с кривой дорожкой Адреналина, и капитан сел – безоговорочно и надолго. У Адреналина был превосходный адвокат по фамилии Лузган, и с октября прошлого года он являлся постоянным членом Клуба.

Но страшнее всего было не это. Омоновцы разом, как по команде, повернули головы и посмотрели назад. Там, позади, на приличной дистанции, засунув руки в карманы, стояли трое молодых людей – просто стояли и смотрели, ничего не предпринимая. Лица у них были равнодушные, а выражение глаз на таком расстоянии разглядеть не представлялось возможным, но как-то сразу чувствовалось, что они не просто смотрят, а присматриваются.

Запоминают.

Толком про Адреналина никто ничего не знал. Зато было доподлинно известно, что ребята, которые вместе с Басаргиным брали этого психа на Черкизовском, все до единого покинули Москву, побросав комнаты в общежитиях, съемные углы, а кое-кто даже и квартиры вместе с вожделенной, купленной ценой собственной крови московской пропиской. Да и как было не бросить? Ребята в ОМОНе крепкие, отборные, с хорошим здоровьем, но ведь никакое здоровье не выдержит, когда тебя каждый божий день избивают до полной неподвижности! Кое-кто с горя даже завербовался добровольно в Чечню, и про одного из таких точно знали, что погиб он смертью храбрых где-то в горах – вышел ночью во двор по малой нужде и наступил на только что подложенный фугас. Словом, бойцам с Черкизовского лохотронные денежки вышли боком, и знали об этом многие, в особенности те, кого это напрямую касалось. И непонятно было, как теперь быть, и уповать оставалось лишь на то, что когда-нибудь братве надоест терпеть Адреналиновы выходки и найдут его однажды с полной обоймой в башке, уже холодного...

Но сейчас-то он был жив-здоров – сидел, страшно ухмыляясь, в грязном сугробе между овощным складом и мясным павильоном, и откровенно наслаждался одинаковым выражением растерянности, легко читавшимся на мускулистых лицах бойцов московского ОМОНа.

– Ну, что стали, говноеды? – спросил он наконец. – Свободны! Пошли вон отсюда.

– Виноват, – помявшись, нерешительно произнес лейтенант. – Ты... вы... В общем, ошибка вышла. Приносим свои извинения!

Найдя наконец нужные слова, он просиял и отчетливо взял под козырек.

– Не было никакой ошибки, тезка, – сказал ему Адреналин и для наглядности харкнул кровью. – Ну, не было! Как быть, а?

– Не знаю, – честно признался лейтенант.

– Зато я знаю, – сказало сидевшее в захарканном сугробе окровавленное чучело, напяливая на макушку облезлую шапку, вывалянную в снегу. – Погонишь лохотронщиков с рынка – служи, а станешь им задницы лизать – не обессудь, второй раз не пожалею. Понял?

– Так точно! – снова просиял лейтенант и погнал своих подчиненных прочь – наводить порядок у разгромленной палатки.

Адреналин, не вставая, поправил на голове шапку, порылся в сугробе, докапываясь до глубинных, относительно чистых слоев, зачерпнул пару горстей снега и более или менее обтер лицо. Отвернувшись влево, он снова харкнул в сугроб. Слюна была уже не алая, а розовая – кровь у Адреналина сворачивалась мгновенно.

Подоспевшие Адреналиновы бойцы кинулись поднимать его, но Адреналин распихал их локтями и вдобавок обложил матом.

– Отвали, – сказал он. – Инвалида нашли! Катитесь, катитесь. По домам доберетесь на метро, а я поеду, покатаюсь.

И легко, словно минуту назад не его мордовали дюжие бойцы ОМОНа, вскочил на ноги.

Представители младшего поколения клубменов беспрекословно рассосались: привыкли, что Адреналин слов своих дважды не повторяет. Ни слова протеста не прозвучало в ответ на его приказ, ни единого косого или недовольного взгляда. Раз Адреналин сказал: катитесь, – значит, так надо, значит, ему виднее.

Кое-как отряхнув с одежды снег и застегнув рубашку, на которой недоставало половины пуговиц, Адреналин не спеша направился к стоянке, где бросил машину. Там его ждал сюрприз: возле "карреры", нетерпеливо притопывая на морозе обутыми в дорогие ботинки ногами, прохаживался Зимин.

– Ну, наконец-то! – воскликнул Зимин, увидев растерзанную фигуру Адреналина. – Где тебя носит? Опять лохотронщиков гонял?

– Ага, – признался Адреналин. Отрицать очевидное было бесполезно, поскольку весь перечень его предосудительных действий был запечатлен у него на лице и одежде. Да и на кой черт ему это отрицать, оправдываться? И перед кем – перед Зиминым, что ли? – Было такое дело, – продолжал Адреналин. – Не могу я, Сеня, без этого. Как подумаю, сколько в Москве этой мрази, так прямо в глазах темнеет.

– Грохнут они тебя когда-нибудь, – сказал Зимин.

Адреналин в ответ только дернул плечом и отпер дверцу машины.

– А ты чего здесь? – спросил он, чтобы перевести разговор на другую тему. – Какими судьбами?

– Я, Леша, тебя целый день ищу, – с оттенком упрека сказал ему Зимин. – Мобильный твой не отвечает...

– Отключили за неуплату, – сообщил Адреналин и сплюнул под ноги. Слюна была лишь слегка желтоватой. – За злостную, понял? Три месяца не платил, вот они и взъелись.

– Ясно, – подавляя раздражение, сказал Зимин. – Вот я тебя и ищу. По рынкам ищу, по вокзалам... Хорошо еще, что машина у тебя заметная.

– Угу, – рассеянно сказал Адреналин, вставляя ключ в замок зажигания. – Заметная. Спалить ее, что ли, к чертовой матери?

– Леша! – возмутился Зимин, – а тебе не кажется, что ты и так уже спалил все, что можно? Ты с Сидяковым говорил?

Адреналин снова поставил на снег ногу, которую поднял, чтобы забросить в салон машины.

– Нет, – сказал он, – не говорил. Ты опять за свое? Что ты заладил! Сидяков – фирма, фирма – Сидяков... Только это и слышу.

– Это серьезно, Леха, – сказал Зимин, из последних сил сохраняя дружеский рассудительный тон. – Останешься с голой задницей на морозе.

– Ну и что? – хмыкнул Адреналин. – Я, в отличие от тебя, к пиастрам равнодушен.

– Что ты говоришь?! – взбеленился наконец Зимин. – К пиастрам он, видите ли, равнодушен! На фирму ему наплевать!

– Совершенно верно, – боком сидя на сиденье "карреры" и с любопытством глядя снизу вверх на Зимина, подтвердил Адреналин. – Я тебе это сто раз говорил. Не понимаю, что тебя удивляет.

– Тупость твоя удивляет! – заорал Зимин. – Тупое твое вранье – вот что меня удивляет!

– Вранье? – Адреналин казался искренне удивленным. – Какое еще вранье? Ты что, белены объелся?

– Конечно, вранье, – с трудом взяв себя в руки, уже гораздо спокойнее повторил Зимин. – Скажешь, нет? Деньги, по-твоему, говно, да? А кто ты такой без них? Чего ты без них стоишь? Это тебе только кажется, что деньги для тебя ничего не значат. Кажется, пока они есть. А как только они кончатся, две трети членов твоего же Клуба с тобой здороваться перестанут.

– Ну и пусть катятся! Скатертью дорога, – сказал Адреналин.

– Э, нет, приятель, – возразил Зимин. – Это не они, это ты покатишься, потому что они – это Клуб, а ты – всего лишь человек. Букашка без банковского счета, и настоящим людям с тобой общаться, что называется, не в уровень. На фирму тебе плевать, делами ее тебе заниматься недосуг, и вообще, все как-нибудь само рассосется... Опять вранье! Ты просто запутался и теперь ждешь, когда я все за тебя распутаю и приведу в порядок. Вот и получается, что ты, Леша, просто трус, дурак и паразит. Я-то знаю, что это совсем не так, но объективно все выглядит именно так. Кролика облезлого на башку напялил, а сам при этом ездит на "порше".

Адреналин засмеялся. Он всегда смеялся, когда получал хорошую оплеуху, и чем сильнее его били, тем громче он хохотал.

– "Порше", говоришь? – продолжая глупо хихикать, повторил он. – Покачусь, значит? Здороваться, говоришь, перестанут? А вот мы посмотрим!

С этими словами он дернул рычаг под сиденьем и выбрался из машины. Заправочный лючок на левом переднем крыле "карреры" беззвучно отскочил. Адреналин стянул с шеи бесполезный шарф, отвинтил пробку топливного бака и принялся старательно проталкивать конец шарфа в горловину, не переставая при этом посмеиваться, как будто ему только что рассказали отменный анекдот.

Зимин наконец сообразил, что затеял этот сумасшедший, и рванулся вперед, чтобы помешать, но Адреналин лишь коротко, не оборачиваясь, взмахнул рукой, и Зимин отлетел в сторону, поскользнулся и грохнулся на бок.

Шарф пропитался бензином на удивление быстро – видимо, бак был заправлен под завязку. Через несколько секунд с потертой, спутанной шерстяной бахромы на снег уже обильно капала пахучая жидкость. Адреналин со щелчком откинул крышечку своей видавшей виды "зиппо", высек искру и не спеша прикурил сигарету, которая уже успела каким-то образом очутиться у него в зубах.

– Посмотрим, – с кривой улыбкой повторил он и поднес пляшущий огонек к концу шарфа.

Бензин вспыхнул. Адреналин быстро отступил в сторону и стал рядом с Зиминым, который, сидя в разъезженном грязном снегу автомобильной стоянки, с безнадежным видом наблюдал за происходящим. И это, по-вашему, нормальный человек?! Псих! Маньяк чертов, недоумок...

Бледный на дневном свету огонь проворно вскарабкался по короткому фитилю к открытой горловине бака и нырнул в нее, как испуганная мышь в нору. Горловина немедленно отрыгнула длинный фонтан густого оранжевого пламени, бак фыркнул, крякнул и с глухим кашляющим звуком взорвался. Вся передняя часть "карреры" моментально скрылась в бешено крутящемся черно-оранжевом облаке, пахнуло испепеляющим жаром, и в то же мгновение прозвучал еще один взрыв – громкий, мощный, мигом разодравший машину на куски и швырнувший сидевшего в снегу Зимина навзничь.

По всей стоянке на разные голоса заулюлюкали сигнализации, в нескольких автомобилях разом вылетели выбитые взрывной волной и обломками "карреры" стекла. Столб дымного пламени, завиваясь винтом, взметнулся на добрых полтора десятка метров и медленно распустился красивым грибом, наподобие того, что вырастает на месте ядерного взрыва.

Зимин медленно сел. В ушах у него звенело, от поглотившего "карреру" погребального костра тянуло невыносимым жаром, снег вокруг нее уже растаял, превратившись в грязь и обнажив мокрый черный асфальт, на котором плясали оранжевые блики. С неба все еще сыпались чадно горящие обломки, удушливо воняло паленым – резиной, пластиком, краской, бензином и черт знает чем еще. Рядом, почти комично задрав к небу ноги в стоптанных ботинках, лежал накрытый тлеющим пластиковым бампером Адреналин. Зимин потянулся, сбросил с него бампер. Адреналин опустил задранные ноги, сел, упираясь ладонями в снег, и тряхнул непокрытой головой. В его глазах вместе с огненными бликами плясало и прыгало дьявольское веселье.

– Вот это жахнуло! – восторженно заорал он. – Знал бы, что так жахнет, давно бы это сделал! Слушай, я же не слышу ни хрена!

– Ты что, не понял?! – тоже надрывая голос, прокричал ему Зимин. – Это же взрывчатка, бензин так не взрывается! Тебя же убить пытались! Допрыгался, урод! Пошли отсюда скорее!

– Да погоди ты, куда спешить? – крикнул наполовину оглохший Адреналин. – Ты посмотри, какая красотища!

Зимин лихорадочно завозился в быстро тающем снегу, встал и, схватив Адреналина за отворот кожаной куртки, силой поставил его на ноги.

– Побежали, дурак! – прокричал он этому кретину прямо в его сумасшедшие глаза. – Скорее, пока нам с тобой терроризм не припаяли!

Это был довод, способный пробить даже восьмидюймовую броню Адреналинова кретинизма. Они бросились к припаркованной на улице "вольво" Зимина, повалились в нее и вовремя дали тягу.

Зимин остановил машину возле станции метро. У него не было сил терпеть дальше этого ублюдка. Он был так взбешен и напуган, что боялся наговорить лишнего.

– Оставь лохотронщиков в покое, Леха, – сказал он, не оборачиваясь. – В следующий раз они не ошибутся.

Сидевший позади Адреналин открыл дверцу, и в затылок Зимину дохнуло холодом.

– А они и в этот раз не ошиблись, – сказал Адреналин. – Просто судьба до сих пор на нашей стороне. Если бы не ты со своим дурацким Сидяковым, я бы преспокойно сел за руль, повернул ключ и меня бы благополучно разнесло в клочья. Ха! Судя по силе взрыва, достал я их крепко. Это ли не признание моих заслуг перед обществом?

Зимину не хотелось спорить, но он все же не удержался.

– Тебе же плевать на общество, – сказал он.

– Не вяжись к терминологии, – живо откликнулся Адреналин. – Ну, пусть не перед обществом, а перед отдельными людьми, из которых оно, это общество, состоит. Перед теткой какой-нибудь из провинции, которая приехала в Москву купить детям подарки и которую эти козлы благодаря мне не обобрали до нитки.

– Только проповедей не надо, хорошо? – по-прежнему глядя прямо перед собой и стискивая руками в перчатках упругий обод рулевого колеса, процедил Зимин. – Можно подумать, что тебя сильно интересует некая тетка из провинции.

– Совершенно не интересует, – согласился Адреналин. – Сама дура. Кто ее заставлял играть? Просто я этих уродов ненавижу. Мне нравится их доставать, и я их достал, и достал крепко. Ого, то ли еще будет! Теперь я за них возьмусь по-настоящему.

– А они за тебя.

– А они за меня. Так это ж кайф! Как там у классика: есть упоение в бою, у мрачной бездны на краю... А?!

– Дурак, – безнадежно сказал Зимин.

– Зато ты умный, – ответил Адреналин. Ни обиды, ни насмешки не было в его словах: он просто констатировал факт. – Я дурак, ты умный, а вместе получается полная гармония.

Зимин хотел возразить, что вместе получается ноль, но дверца позади него хлопнула, и холодный сквозняк, сверливший его затылок, исчез. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как Адреналин, привычно ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы куртки, чешет к метро. Глядя в его обтянутую черной кожей спину с торчащими лопатками, Зимин вдруг остро пожалел о том, что затеял с ним спор. Не лучше ли предоставить событиям идти своим чередом?

В данный момент Зимину казалось, что это и впрямь было бы лучше.

Глава 10

– До метро подбросишь? – спросил Мирон. – Моя тележка что-то забарахлила. Старость не радость.

– Подброшу, – сказал Юрий. – Хоть до метро, хоть до дома, мне безразлично. И потом, куда тебе с такой рожей в метро? Двух шагов по станции не успеешь пройти, как тебя менты загребут. И будешь опять до утра в обезьяннике куковать, доказывать, что ты не верблюд.

Лицо у Мирона действительно являло собой вид настолько предосудительный, что его и лицом-то назвать язык не поворачивался. Сейчас это и впрямь была рожа, причем отвратная. Досталось Мирону крепко, и виноват в этом был он сам. Весь вечер он выглядел каким-то вялым и рассеянным и все время вертел головой, глядя не столько на противника, сколько по сторонам. Вот и довертелся...

Юрий сел за руль, сильно хлопнул норовистой дверцей и повернул ключ зажигания. Движок потрепанного армейского джипа затарахтел послушно и ровно, как молодой.

– Ну и сундук, – оценил машину Мирон, ерзая на скрипучем сиденье. – Я даже не знал, что у нас такой можно купить. Какого он года – сорок третьего?

– Восемьдесят восьмого, – ответил Юрий. – А кому не нравится, может прогуляться пешком.

– А кто сказал, что не нравится? – подчеркнуто изумился Мирон. Двигался он с заметным трудом, и пешая прогулка по вечернему морозцу ему не улыбалась. – Отличная машина! А главное, в твоем духе. Вы с ней просто близнецы-братья. Правда! Главное что? Главное, чтобы тебе самому нравилось, а остальные пускай думают, что хотят.

Заключительную часть своей тирады он произнес как-то вяло и нерешительно, как будто она у него самого вызывала какие-то сомнения. Сегодня Мирон был определенно не похож на самого себя, но Юрий решил не приставать с расспросами: захочет – сам расскажет. Может, его наконец с работы выгнали? Ну, так этого следовало ожидать. Тоже мне, главный редактор... С такой-то рожей!

Сам Юрий чувствовал бы себя превосходно, если бы не омрачившая вечер поганая сцена. Когда финальный бой стенка на стенку завершился и участники этой свалки разбрелись по углам, оказалось, что один из них никуда идти не в состоянии по той простой причине, что мертвые передвигаться не могут. Грузный и даже, пожалуй, жирный мужчина лет сорока пяти с бульдожьим лицом и редкими русыми волосами остался лежать, скорчившись и страдальчески откинув голову, на грязном бетонном полу. Прямо над ним по потолку проходила труба, и с этой трубы размеренно, редко и тяжело капало прямо на труп. Крупные капли конденсата падали на голое жирное плечо, постепенно смывая с него грязь, пот и кровь. Глаза мужчины были закрыты, и он несомненно был мертв – мертв, как кочерга.

Юрий, знавший толк в драках, не был ни шокирован, ни удивлен. Дрались в Клубе от души, по-настоящему, не жалея ни себя, ни других, и у такого вот тучного, страдающего избыточным весом человека вполне могло не выдержать сердце. Или ударил кто-нибудь неловко, чересчур сильно и немного не туда, куда следовало бы... Словом в безоглядной свалке бывает всякое, и вот такое в том числе. Но от этого неприятный факт чужой смерти не делался ни более приятным, ни хотя бы менее глупым. Умер бы человек, защищая пусть не родину или собственную жизнь, а хотя бы тощий свой кошелек! А вот так, просто, в грязном подвале, в затеянной ради потехи потасовке, случайно... Нет, это было недопустимо глупо, и прочувствованная речь, которую сказал над телом погибшего пламенный оратор Адреналин, ничего не изменила и изменить не могла. Тем более что эффект от этой речи был смазан упрощенной процедурой прощания с покойным: труп просто затолкали в багажник машины, как мешок с картошкой, и увезли в неизвестном направлении, чтобы выбросить где-то на дороге...

Словом, забава уже не смахивала на забаву и кровавая потеха вышла чересчур кровавой. Смерть этого толстяка была как ушат холодной воды, выплеснутый на головы теплой компании в самый разгар развеселого застолья. Во всяком случае, Юрий почувствовал себя именно так – внезапно проснувшимся и протрезвевшим.

– Ну, – сказал Мирон, прекращая наконец ерзать на сиденье и закуривая, – и как впечатление от Клуба?

Тон у него был кислый: похоже, он хорошо представлял себе, что скажет Юрий, и не знал, что возразить.

– Как я и предполагал: в качестве развлечения сойдет, – сказал Юрий, включая указатель поворота и отпуская сцепление. – А вообще все это очень глупо. Человека вот убили...

– Да, – мусоля фильтр сигареты разбитыми губами, вяло согласился Мирон, – отмучился Павел Христофорович.

– Кто? – спросил Юрий, видевший убитого впервые в жизни.

– Сидяков, – сказал Мирон. – Государственный аудитор. По слухам, он со дня на день ожидал крупного повышения по службе. Вот и повысился. Выше и впрямь некуда. Ну, да все там будем. Адреналин прав: лучше так, в бою, чем загнуться от старости в богадельне или в больнице от рака.

– Чепуха, – сказал Юрий. – По мне, так уж лучше от рака, чем вот так – без цели, без смысла и даже не понимая, что с тобой происходит. Это, Мирон, просто еще один способ уйти от проблем в мир собственных фантазий – способ такой же поганый, как и все остальные. На Адреналине твоем это крупными буквами написано, да ты и сам от него недалеко ушел. Это страусиная политика. Проблемы надо решать, а не прятаться от них. Нерешенные проблемы имеют тенденцию накапливаться, и когда-нибудь их станет столько, что от них ни в каком Клубе не спрячешься, ни в каком подвале.

– Звучит банально, – прежним кислым тоном заявил Мирон, – но, может, ты и прав. Не знаю я. Ох, не знаю!

– Да неужто? – удивился Юрий. – Странно. Как это: ты – и вдруг чего-то там не знаешь? Во время нашей последней встречи ты знал буквально все на свете и ни в чем не сомневался. Ты, часом, не приболел?

С черного неба валом повалил снег. Юрий врубил "дворники" и, пользуясь тем, что улица пустынна, переключил фары с ближнего света на дальний.

– Не знаю, – повторил Мирон. – Может, и приболел. А может, наоборот, начинаю выздоравливать.

– Просыпаться, – насмешливо подсказал Юрий. – Милое дело! Не жизнь, а непрерывное странствие из одного сна в другой.

– Да пошел ты, – вяло огрызнулся Мирон.

– Пошел ты сам, – сказал Юрий. – Если не хочешь услышать ответ, который тебя не устраивает, не задавай вопросов. И вообще, я же вижу, что ты неспроста мне мозги керосинишь. Давай выкладывай, что у тебя на уме. Кстати, ты зачем целый вечер башкой вертел? Что ты там высматривал?

Мирон помолчал, и по его молчанию чувствовалось, что он мучительно колеблется: отвечать или не отвечать?

– Камеру искал, – сказал он наконец мрачно и с неохотой.

Юрий не понял.

– Камеру? Так обратился бы в ментовку!

– Видеокамеру, дурак, – проворчал Мирон. – Дошел до меня один слушок... Ты Диму Светлова помнишь?

Юрий молча кивнул. Он отлично помнил молодого журналиста. Разве такое забудешь! Честно говоря, он был неприятно удивлен тем, что Светлов до сих пор работает под началом у Мирона. Ему, Юрию, казалось, что полученная Светловым в охотничьем домике у озера пуля из коллекционного винчестера раз и навсегда научила его не только уму-разуму, но и этике – как журналистской, так и обычной, человеческой. И уж во всяком случае тогда Юрий не предполагал, что Светлов останется работать в "Московском полудне". Или Светлов, или Мирон – вот как стоял вопрос тогда, в начале осени. Но, как видно, разногласия между главным редактором и его талантливым молодым подчиненным оказались не такими неразрешимыми, какими выглядели на первый взгляд. "Время, – подумал Юрий с грустной усмешкой. – Время сглаживает углы, устраняет разногласия и примиряет непримиримые, казалось бы, точки зрения".

– Ну так вот, – кривясь и морщась не то от боли в разбитом лице, не то от каких-то своих мыслей, продолжал Мирон, – не далее как вчера влетает наш Димочка ко мне в кабинет и... А, черт, даже не знаю, как сказать. В общем, раскопал он новую тему. Дошел до него, видишь ли, слух о Клубе. Ну, этого-то, в общем, следовало бы ожидать: конспирируется Адреналин относительно, да и потом тайна, о которой известно троим, это уже никакая не тайна... Да и тайны-то особой нет, черт бы ее подрал! Кому интересно, как я провожу свое свободное время? Короче говоря, если бы речь шла просто о Клубе, я бы легко и непринужденно Димочку нашего вместе с его темой завернул на сто восемьдесят градусов и посоветовал бы ему не забивать себе голову ерундой. Да я, в общем-то, так и сделал...

– Но?.. – подтолкнул его Юрий, видя, что Мирон опять застыл в нерешительности.

– Но! – воскликнул Мирон. – То-то и оно, что "но"! Слушок, который мне пересказал наш Димочка, был какой-то странный. Якобы по городу в небольшом количестве ходят какие-то пиратские кассеты с записями клубных поединков и якобы даже какой-то заочный тотализатор работает... Словом, если верить этому слуху, какая-то сволочь имеет с Клуба свой клок шерсти, причем давно и регулярно.

– Ну и что? – спокойно спросил Юрий. – Что тебя, собственно, удивляет? По-моему, это вполне естественно. Ты извини, Мирон, но это просто смешно. Неужели я – я! – должен объяснять такие вещи? И кому – тебе! Бесплатных завтраков не бывает, и любое дело, любое начинание, не приносящее дохода, попросту тихо загибается. Кому оно нужно? Карусель, к примеру, тоже приятная штука, но, если катать на ней ребятишек бесплатно, владелец карусели рано или поздно пойдет по миру.

Мирон замычал, как от сильной зубной боли.

– Да неужели непонятно! – выкрикнул он. – Ведь Клуб на этом и держится! На доверии, на бескорыстии...

Юрий фыркнул, и господин главный редактор сконфуженно умолк. То, что казалось уместным и единственно правильным в душном, набитом мужскими телами подвале котельной, сейчас выглядело напыщенным и глупым. Здесь не было Адреналина, способного уговорить змею купить ботинки, зато был плечистый скептик Филатов и была странная, похожая на отрезвляющую оплеуху информация, полученная от Димочки Светлова, журналиста хоть и молодого, но опытного и привыкшего отвечать за свои слова.

Впереди показался перекресток, за которым сквозь зыбкую пелену летящего снега сверкал и переливался множеством огней оживленный проспект. Юрий выключил дальний свет и начал потихоньку притормаживать: на улице было скользко, и ему не хотелось вылететь на перекресток, как лыжник с горы.

Теперь ему стала понятна сегодняшняя рассеянность господина главного редактора. Еще бы! Мирон был похож на человека, который, едва успев истово уверовать в Бога, вдруг обнаружил, что его духовный наставник прячет за иконостасом парочку порнографических видеокассет и по вечерам водит к себе в дом мальчиков из церковного хора. А ведь он и впрямь уверовал, и вера эта буквально за несколько месяцев изменила его до неузнаваемости. И вот теперь воздвигнутый Мироном внутри собственной души храм начал угрожающе крениться и потрескивать, и каменные идолы с жестокими насмешливыми лицами закачались на пьедесталах и начали один за другим падать, разбиваясь вдребезги, и оказалось, что никакие они не каменные, а вылеплены из дрянного гипса, а внутри у них пустота, пыль и грязные клочья паутины с дохлыми пауками...

Юрий мысленно покачал головой. И это Мирон! Умный Мирон, скептичный Мирон, насмешливый, ни во что не верящий, прожженный насквозь...

Юрий сам чуть не попался на этот крючок. Он уже держал наживку во рту и был готов ее с удовольствием проглотить, но тут как раз умер этот аудитор – как его, Сидяков? – и Юрий почувствовал на языке железистый привкус искусно запрятанного внутри приманки стального крючка. А приманка была хороша, и проглотить ее было куда как просто! Культ физической силы – штука не новая, и придумали его не люди. Он был всегда – достался нам в наследство от волосатых предков – и за многие тысячелетия человеческой истории, истории войн, грабежей и жестокой борьбы за выживание, был доведен до совершенства. А нынешний мир переусложнен, нервозен и в целом устроен так, чтобы в нем с одинаковым успехом могли выживать как сильные, так и слабые. Какой смысл быть сильным, если силу не к чему приложить? Какой интерес быть быстрым, ловким и агрессивным, если хилый и подлый может легко согнуть тебя в бараний рог при помощи денег, судов и многочисленных законов, в которых сам черт ногу сломит? Ах, как хочется простоты и насколько все-таки легче идти по прямой, чем петлять, огибая бесчисленные углы! А Адреналин как раз и предлагал простоту, которой так не хватает в нынешнем мире. И до чего же это было заманчиво!