Текст книги "За свои слова ответишь"

– Ладно, все отлично. Раз сзади никто не увязался, значит, проскочили, – Грязнов отодвинул боковое стекло и подставил лицо холодному осеннему ветру.

Машина «Скорой помощи» уже выехала за город. С улыбкой Грязнов проводил взглядом удаляющийся пост ГАИ. Другие машины останавливали, проверяли, «Скорую» же никто не тормознул, хоть и ехала она с превышением скорости. Затем он вытащил из внутреннего кармана пальто сверток с документами и распаковал его: паспорт, военный билет, водительские права.

– Жадность фраера сгубила, – проговорил Грязнов, когда машина «Скорой помощи» миновала железные ворота с выкрашенными бронзовкой пятиконечными звездами.

Сигналя, автомобиль ехал по аллее. Сумасшедшие, пациенты лечебницы, одетые в выцветшие серые халаты, пугливо оглядываясь, разбегались в разные стороны. Один из сумасшедших ловко подпрыгнул и повис на ветке дерева. Он висел на одной руке, а второй показывал Грязнову кулак. Когда же машина поравнялась с ним, то протянул руку и ткнул чуть ли не под нос Грязнову ловко скрученную фигу, при этом он умудрился высунуть большой палец чуть ли не до второго сустава.

– Козел! – выругался Грязнов, понимая, что сейчас у него нет времени разобраться с нахальным психом. В другое время он избил бы его до полусмерти, но теперь стоило спешить, иначе Хазаров будет недоволен.

Машина остановилась у черного входа в административный корпус. Широкие двери на рампе были уже распахнуты.

Грязнов вышел первым и распорядился:

– Несите!

Бесчувственного Конопацкого, уложенного на носилки, подхватили двое санитаров и, стуча жесткими подошвами ботинок, стали спускаться по узкой лестнице в подвал. Грязные, сырые стены, липкие поручни. Грязнов брезгливо посматривал по сторонам, боясь испачкаться.

Он остановился у огромной железной двери с полуметровым маховиком запора, такие обычно стоят в крупных бомбоубежищах. Заскрежетали ригели, выходящие из пазов, и Грязнов с трудом открыл дверь. За ней открывался другой мир.

Куда подевались сырость, плесень, облезлая краска? Все здесь сияло чистотой и стерильностью. Облицованные белой кафельной плиткой стены, подшитый пластиком потолок, яркие галогенные лампочки.

У стены стояла каталка, на нее санитары положили носилки и покатили ее перед собой по длинному гулкому коридору. Ни на одной из дверей подземного госпиталя не было надписей.

– Сюда, – скомандовал Грязнов, распахнув широкую двухстворчатую дверь.

Каталка на резиновом ходу беззвучно скатилась по пандусу и замерла среди сияющих нержавейкой медицинских столов.

– Разденьте его, да привяжите покрепче, – скомандовал Грязнов.

Санитары принялись раздевать бесчувственного Конопацкого.

Когда Марат Иванович Хазаров вошел в комнату подземного госпиталя, то Грязнов уже успел снять пальто, повесить его в коридоре и облачиться в белый халат. Виталий Конопацкий лежал на специальном широком столе, застланном белоснежной простыней, его руки и ноги стягивали толстые кожаные ремни. Чтобы они не впивались в тело, под них положили толстые матерчатые салфетки.

Хазаров постоял возле стола, затем приподнял Конопацкому веко, заглянул в зрачок, прощупал пульс, резко обернулся к Грязнову.

– Что с ним? Почему до сих пор не приходит в себя? Головой, что ли, сильно ударился? – он, не прикасаясь пальцами, показал на грязную ссадину на лбу.

– Нет, – неохотно ответил Грязнов, – здоровый, бугай, оказался, ему электрошокера мало оказалось, пришлось полтора кубика морфия вкатать.

– Снова, – прошипел Хазаров, – сколько раз я тебе говорил, наркотиками и медицинскими препаратами не пользоваться!

– Пришлось, – развел руками Грязнов, – он уже в машине очухался, еще отъехать не успели, шум поднял бы, крик.

– А теперь ждать придется, когда наркотик из организма выйдет, Шнайдер будет недоволен.

– Кто ему скажет? – усмехнулся Грязнов.

– Ты, костолом долбаный, – зло произнес Хазаров (санитары сделали вид, что не слушают, как ругаются их хозяева), – ты бы ему еще и череп проломил! Аккуратно надо, товар-то нежный.

– Я его по почкам не бил, – коротко засмеялся Валерий Грязнов, – и халат надел, как положено.

– Ладно, чего уж там, случилось так случилось, все равно три дня еще ждать придется, пока Шнайдера приготовим.

Хазаров сам проверил, надежно ли привязан к столу донор и остался доволен.

– Вы, ребятки, подежурьте тут, а когда очнется, меня позовете.

– Что делать, если кричать начнет? – поинтересовался один из санитаров.

– Кляп в рот затолкайте. Только смотрите, никаких пластырей не клеить!

– Хорошо, сделаем.

– Пошли, Валера, Шнайдеру хорошую новость сообщим. Считай, деньги у нас уже в кармане.

Конопацкий приходил в себя постепенно. Сначала к нему вернулся только слух, затем вкус и только потом зрение. Он увидел над собой ровную белую плоскость потолка, ему показалось, что его до сих пор качает, как это было в машине.

Виталик даже не сразу смог вспомнить собственное имя, а затем к нему постепенно возвращалась память. Он вспомнил, как упал в подземном переходе, вспомнил, что был вместе с Грязновым.

– А-а-а…

Попробовал пошевелиться. И лишь только понял, что не может поднять руки, ощутил толстые кожаные ремни, оплетающие запястья.

– Смотри-ка, проснулся, – услышал он неприятный низкий голос и насколько мог запрокинул голову, чтобы увидеть говорившего.

Тут же узнал одного из санитаров, которые грузили его на носилки неподалеку от входа в метро.

– А ты-то чего радуешься? – сказал второй санитар. – Лежал тихо, спокойнее было. Позвони доктору.

Вроде бы все сходилось. Конопацкий почувствовал себя плохо, упал, ударился головой, его подобрала «Скорая помощь», и теперь он в больнице. В этом Виталия убеждала обстановка и белые халаты санитаров. Да и фраза насчет доктора.

«Но зачем ремни? Почему меня раздели догола и привязали к столу? Почему рядом не медсестра, а два бугая с бандитскими рожами?»

– Мужики, где я? – прохрипел Конопацкий.

– В больнице, – недовольно ответил один из санитаров.

– А зачем меня привязали? – Виталик почувствовал страшную боль в голове и скривился.

Санитары переглянулись, словно бы советовали друг другу: не надо ему сейчас ничего объяснять, только крик поднимет. Один санитар вышел за дверь позвать Марата Ивановича, а второй подошел поближе к столу.

– Мужик, отвяжи!

– Не положено.

– Какого хрена меня связали? – Конопацкий начинал злиться.

– Доктор сказал.

– А раздели на хрена?

– Так положено.

Конопацкий несколько раз изо всей силы дернулся, но ремни были крепкие.

– Что это за больница?

– «Скорой помощи», – со скучающим видом отвечал санитар и зевнул, даже не подумав прикрыть рот ладонью.

От напряжения Конопацкому вновь сделалось плохо, в глазах потемнело, и на время он успокоился, поняв, что от санитара ничего не добьешься.

«Придет доктор, с ним и разберусь», – подумал Виталик.

И тут в память вернулась и другая картинка. Он сидел на носилках в машине скорой помощи, а человек в черном пальто приставил ему к спине что-то твердое, и он вновь ощутил точно такой же толчок, который почувствовал в метро.

«Электрошокер!» – догадался Конопацкий и заскрежетал зубами.

Он понял, что его подставили, но кто и зачем – этого сообразить не мог, как ни напрягал память.

«Похитили, чтобы потребовать выкуп? Но кто за меня заплатит? Кому я на хрен нужен? И при чем здесь «Скорая помощь», почему привезли сюда?»

Двухстворчатая дверь распахнулась, и в комнату вошел улыбчивый Марат Иванович. Тут же обменялся коротким взглядом с санитаром, мол, донор уже понял, в чем дело? «Нет», – отрицательно качнул головой верзила в белом халате.

– Ну-с, посмотрим, что тут у вас.

От этого вкрадчивого голоса Конопацкий на какое-то время успокоился, ему показалось, что перед ним настоящий врач, который пришел, чтобы лечить.

– Да, ссадина, – Хазаров собственноручно смочил тампон и промыл рану, – еще не хватало заражения. А так вы в полном порядке, – и он подмигнул Конопацкому.

– Доктор, какого черта меня привязали?

– Буянили, – с усмешкой произнес Марат Иванович, – ударились головой и буянили. Вот и пришлось вас скрутить. Больше буянить не будете? – он разговаривал с Виталиком, как разговаривают с ребенком, спокойно, но вместе с тем и властно. – Нехорошо как-то получается, мы вас спасти хотели, а вы…

– Не было этого! – округлив глаза от удивления, сказал Конопацкий. – Меня тот хер в черном пальто электрошокером… Доктор!

И тут по глазам Хазарова он понял, все этот доктор знает и о мужчине в черном пальто, и об электрошокере, и что-то еще, о чем не подозревает пока он сам, Виталий Конопацкий.

– А ну, отвяжи меня! – закричал Виталик, дергая руки и ноги изо всех сил. – Отвяжи сейчас же!

– Зачем? – удивленно вскинув брови, поинтересовался Хазаров, на всякий случай отступая на пару шагов. – Снова буяните, а говорили, что зря вас привязали.

Стол сотрясался, дребезжал, но высвободиться бывший десантник не мог.

– Отвяжи, козел, что я сказал!

– За козла ответишь, – спокойно произнес Хазаров и тяжело вздохнул. – Все, началось, заткни-ка ему пасть.

Конопацкий вертел головой, пытаясь увернуться от скомканной медицинской салфетки, которая пахла йодом и еще какой-то гадостью. Тогда охранник схватил Виталика за волосы и прижал его голову к столешнице.

– Не дергайся, урод!

Конопацкий сжал зубы и застонал не столько от боли, которая все еще раскалывала голову, сколько от досады на самого себя, что он, здоровый мужик, не может сейчас постоять за себя. Вот если бы ему отвязали руки, хотя бы одну руку!

– Рот-то открой, – вновь перешел на вкрадчивый тон Хазаров.

– Да пошел ты! – хотел сказать Конопацкий.

И охранник, улучив момент, сумел-таки втолкнуть ему салфетку в рот. Конопацкий попытался укусить его за палец, вытолкнуть салфетку, но тот уже глубоко затолкал ее в рот, так плотно, что казалось, сейчас вывернется нижняя челюсть. Виталик рвался, хрипел. Через нос, сломанный еще в армии, он дышал с трудом, не хватало воздуха.

Марат Иванович стоял, скрестив на груди руки, и спокойно смотрел на безуспешно пытавшегося вырваться из пут Виталика.

– Ну что, лучше тебе стало, спокойнее? – говорил он, склонив голову набок. – Будешь хорошо себя вести, кляп вытащим. А еще говорил, что не буянил, на людей не бросался. Сумасшедший, самый настоящий сумасшедший.

Минуты через три Конопацкий понял: все его попытки ничего не дают. Ремни пережали запястья и лодыжки, кислорода катастрофически не хватало. Он замер и стал дышать ровнее. Но каждый вздох и выдох сопровождался свистом.

– Если не будешь дергаться, воздуха тебе хватит, – сказал Марат Иванович. Затем подошел к столу и немного расслабил ремни, расправив их. – Так удобнее? – поинтересовался он.

Дверь открылась, и в комнату вошла Катя. Она была бледной, даже губы не отличались цветом от остального лица. Смотрела она как-то отстраненно поверх головы Хазарова.

– А, вот и Катя пришла, – обрадовался главный врач психлечебницы, – как раз пациент успокоился. Тебя не смущает, что он голый?

– Нет, – все так же глядя в пространство, произнесла Катя.

– Сделай ему тест на СПИД. Это последний штрих, мне нужна стопроцентная гарантия.

Конопацкий во все глаза смотрел на женщину, не зная, чего ему ждать от нее – мучений или избавления. Утопающий всегда хватается за соломинку, вот и Виталику хотелось верить в то, что все происходящее сейчас кончится, как дурной сон.

Марат Иванович подошел к женщине и прошептал ей на ухо:

– Грязнов вколол ему морфия, нужно поскорее вывести его из организма. Подключишь аппарат абсорбции, прогонишь через него кровь.

Женщина кивнула.

– Если тебе не хочется этим заниматься, то скажи, замену тебе найдем, – он пытливо заглянул в глаза Кате. Та опустила веки. – Ну что ж, умничка. Я понимаю, всем тяжело – тебе, мне, ему, но дело есть дело, и оно не должно страдать от нашего настроения.

Катя поставила на соседний столик поднос со шприцами и склонилась над Конопацким. Санитар внимательно следил за ее движениями.

– Под руку не смотри, – сказала Катя, – ты же знаешь правило.

Санитар недовольно поморщился и перевел свой взгляд на вытяжку, под которой стояла пара незажженных спиртовок.

– Я должна взять кровь для теста на СПИД.

Лишь только Катя намазала ватку спиртом и прикоснулась к руке Виталика, тот вновь принялся дергаться, да так сильно, что всадить иглу не было никакой возможности.

– Помочь? – почти безразлично предложил санитар.

– Пока не надо, – остановила его Катя. – Лучше полежи спокойно, – она говорила это почти без всякого выражения, чеканя слова, – если перестанешь дергаться, я выну тебе кляп.

– Эй, – крикнул санитар, – доктор ничего насчет кляпа не говорил!

– Он мне поручил пациента или тебе? – скороговоркой бросила Катя.

– Смотри, потом самой отвечать придется. Я только советую.

– Не будешь дергаться? – вновь спросила Катя.

Конопацкий несколько секунд подумал, потом утвердительно кивнул. Женщина осторожно, двумя пальцами взяла салфетку и, стараясь не причинять боль, вытащила ее изо рта Виталика.

Тот отдышался, а затем неожиданно для самого себя сказал:

– Спасибо.

Катя посмотрела на санитара, мол, тебе лучше выйти, видишь, без тебя он спокойный.

– Подумаешь! – проворчал санитар.

Ему уже самому здесь надоело торчать, хотелось курить. А насчет этого доктор Хазаров был строг, курить разрешалось лишь на улице.

– Справишься? – спросил санитар.

– Без тебя – в два раза быстрее.

– Ну смотри, как знаешь, – и санитар вышел из комнаты.

Катя подбежала к двери и, привстав на цыпочки, выглянула в стеклянное окошко. Она увидела, как мужчина отворачивает задвижку на двери и, неплотно прикрыв ее, выходит на улицу.

– Где я? Почему меня связали? – шепотом спросил Конопацкий.

– Молчи, пока молчи, – отвечала Катя, нагибаясь со шприцем в руках. Иголка тут же нашла вену, и темная кровь наполнила шприц.

– Кто они? Кто ты? – продолжал спрашивать Виталик. – Почему меня привязали?

– Потом, все потом, – она подкатила к столу, на котором лежал Конопацкий, прибор, укрепленный на стойке, и сказала: – Тебе нужно очистить кровь.

– Снова какую-нибудь гадость вкатаете?

– Нет, точно так же снимают синдром похмелья – прокачивают кровь через адсорбент, и он забирает всю отраву. Небось читал в объявлениях?

– Да, – растерялся Конопацкий.

– Вот и тебе то же самое сделаем, – женщина ловко пристроила иголки, приклеила их пластырем.

Прибор еле различимо загудел, по прозрачным трубкам побежала кровь. Вернулся санитар, убедился, что все в порядке, и вновь вышел на улицу. Катя сидела в углу на неудобном металлическом стуле и нервно мяла в руках край халата.

– Слушай, – зашептал Конопацкий, – скажи, что они задумали?

Женщина словно бы не слышала вопроса. У Виталика все еще ныла голова, но боль теперь стала внешней, внутренняя же, раскалывавшая голову, ушла. Аппарат работал довольно долго. Катя посмотрела на часы и выключила прибор. Затем ловко достала иголки и остановила кровь, текущую из ранок.

Что-то сумасшедшее, словно женщина сейчас решила прыгнуть вниз головой с моста, мелькнуло в глазах Кати.

Она наклонилась и зашептала в ухо Конопацкому:

– Что бы я сейчас ни сказала, обещаешь не кричать?

– Хорошо, – с готовностью согласился Виталик.

– Им нужна твоя почка, они хотят ее пересадить богатому иностранцу.

– Что?

Катя прикрыла Виталику рот рукой.

– Не знаю, нас могут подслушивать. Но это еще не все: тебя убьют. Это уже случалось не один раз, забирали органы и убивали.

Конопацкий практически окаменел, не было сил пошевелить даже пальцем.

– Что же делать? – наконец прошептал он.

И Катя тут же отдернула руку.

– Не знаю.

– Развяжи, развяжи меня.

– Не могу, тогда убьют меня.

– Но должен же, должен быть какой-то выход!

– Нет, я не могу, – торопливо шептала женщина.

– Тогда зачем ты мне это сказала? Уж лучше бы я не знал!

Катя взяла скальпель и надрезала один из ремней, державших руку. Затем вложила скальпель в ладонь Конопацкого и, взяв поднос, вышла из операционной, не проронив больше ни слова.

– Эй, – прошептал Виталик, боясь говорить громко, и повернул голову.

Женщина стояла за дверью и смотрела на него сквозь толстое зеленоватое стекло. Он несколько раз резко дернул рукой, и надрезанная полоска кожи разорвалась. Скальпелем Конопацкий принялся перерезать второй ремень и сел на столе. Катя одобрительно кивнула и исчезла.

Виталик понимал, у него мало времени, вот-вот вернется охранник. Руки дрожали от страха и нетерпения, все еще кружилась голова. Но Конопацкий старался не думать об этом, он лихорадочно резал толстые кожаные ремни, приковывавшие ноги к столешнице. Скальпель тупился прямо на глазах. Освободившись от пут, Виталий, как был голый, вскочил. И услышал неторопливые шаги охранника: так мог идти только грузный, сильный мужчина.

Огляделся. Ничего подходящего на глаза не попадалось, скальпель казался ему ничтожно маленьким, чтобы нанести вред здоровяку в белом халате. И тут взгляд Виталика остановился на тяжелой никелированной стойке для капельницы. Он схватил ее и, прижавшись спиной к стене, затаился возле двери, готовый в любой момент броситься на вошедшего.

Санитар закашлялся и вошел в помещение. К счастью Конопацкого он не глянул в застекленную верхнюю часть двери, иначе бы непременно заметил опустевший стол. Санитар сделал шаг и замер, увидев, что пленник исчез. Он даже не успел услышать хлопка двери за собой. Конопацкий сбоку ударил его металлической стойкой по голове, и здоровяк, качнувшись, рухнул на кафельный пол.

Виталик занес было стойку для второго удара, но остановился. Санитар лежал неподвижно, из уголка рта тоненькой струйкой текла кровь. Конопацкий лихорадочно принялся обыскивать карманы своего противника, но там ничего подходящего не нашлось – пачка сигарет, связка ключей, зажигалка, никакого оружия. Сжимая в руках стойку, он выглянул на коридор. Яркий, ровный свет ламп, стерильная, слепящая белизна.

Один конец коридора круто поворачивал вправо и уходил вниз, другой кончался приоткрытой массивной металлической дверью. Беглец прокрался к ней и увидел неприглядную ободранную лестницу, ведущую на волю. Ступая босыми ногами по холодным влажным ступенькам, он поднимался, держа перед собой наперевес штатив капельницы – так, как воины средневековья держали копья. Он был настолько возбужден, что даже не чувствовал холода. Но свежий воздух, врывавшийся в легкие, говорил ему, что свобода близка, все ярче становился дневной свет, лившийся из дверного проема.

Еще один шаг. Еще.

Когда от двери его отделяло каких-то шагов пять, в светлом проеме возникла тень огромного широкоплечего санитара. Конопацкий, понимая, что это, возможно, последний шанс спасти себе жизнь, рванулся вперед, пытаясь попасть срезом металлической стойки в голову. Но трудно прицелиться, когда прыгаешь со ступеньки на ступеньку, да еще не подъеме. Санитар успел уклониться и перехватил штатив двумя руками.

Секунд тридцать они боролись, пытаясь вырвать штатив из рук противника. Виталик почувствовал: силы неравные, санитар грузнее его, да и сильнее. Тогда он, покрепче сжав штатив, рискнул, рванул его на себя и прыгнул вниз, даже не думая о том, где сможет приземлиться.

Он вовремя разжал руки. Санитар, вцепившийся в штангу, не успел распрямить пальцы, качнулся, потерял равновесие и покатился по лестнице. Штатив, звеня, скакал перед ним. В последний момент Виталик успел ухватиться за скользкий влажный поручень и ощутил под босыми ногами гладкую бетонную ступеньку. У него уже не было времени смотреть, что стало с охранником. Штатив упал с таким грохотом, что его наверняка услышали в здании.

В два прыжка Виталик очутился на улице и, ослепленный после темной лестницы ярким дневным светом, бросился бежать, не разбирая дороги, по неестественно яркой для осени траве.

Он чуть не налетел на дерево и только тогда заметил, что в парке бродят странные люди в серых выцветших халатах. Его появление, голого, привело этих странных существ в возбуждение. Раздалось улюлюканье, кто-то показывал на него пальцем, раздалось душераздирающее хихиканье.

Грязнов, уже шедший к воротам по аллее, заслышав странные звуки, обернулся и увидел бегущего прямо на него Конопацкого. Виталик сперва не видел перед собой ничего, кроме серого бетонного забора с колючкой, натянутой по верху, он мчался к нему, еще не зная, как переберется через колючую проволоку. Знал одно: жажда жизни поможет ему, вынесет, заставит, обдираясь в кровь, преодолеть ряды ощетинившейся остриями проволоки.

Грязнов сперва растерялся от неожиданности, остановился как вкопанный. Заметив его, Виталик свернул и побежал по другой аллейке.

– Что смотрите? Ловите его, хватайте! Хоп! Хоп! – закричал Грязнов, хлопая в ладоши.

Он уже не первый раз сталкивался с сумасшедшими и знал, как их можно завести.

– Хватайте! Хоп! Хоп!

Конопацкий с ужасом увидел, как с разных сторон к нему бегут люди в серых халатах, бегут бестолково, сталкиваясь, падая. Один из сумасшедших пронесся прямо перед ним, широко раскинув руки, урча, как самолет.

– Сорок седьмой просит посадки, – донеслось до его слуха, и сумасшедший, заложив вираж, исчез за колючими кустами.

Топот десяток ног, крики, свист неслись к нему со всех сторон. Долговязый, худой как щепка сумасшедший с обезображенным вечной улыбкой лицом, высоко подпрыгнув, бросился на него. Конопацкий нанес удар в голову, почувствовал, как его кулак выламывает несколько зубов. Но не успел сделать и двух шагов, как маленький верткий псих подкатился ему под ноги.

Конопацкий споткнулся, рухнул лицом в траву и едва успел перевернуться, как на него набросились сразу несколько психов. Он бил наугад, уже не глядя, куда придется удар, а вокруг него слышались радостный визг, стоны покалеченных и душераздирающие крики:

– Хоп! Хоп!

Психи, отлично запомнившие, как их били санитары, отводили душу. Толстый, как боров, сумасшедший уселся на Конопацкого верхом и изо всех сил давил ему горло, при этом широко открыв рот, урчал и высовывал язык.

Когда Грязнов подбежал к Конопацкому, то уже сам не мог ничего поделать, того не было видно из-под сгрудившихся сумасшедших, каждый рвался добраться до голого тела, ущипнуть, сдавить, ударить. Грязнов бил ногами, оттаскивал психов за халаты, кричал, ругался матом, но на место одного оттащенного бросались двое свежих.

– Суки! Прочь! Убью! – кричал Валерий Грязнов, размахивая оторванным от серого больничного халата воротником.

Вновь подбежавшие сумасшедшие, устрашенные его видом, стояли поодаль полукругом и боязливо жались друг к другу. Но те, кто уже почувствовал боль, кто ощутил запах крови, безумствовали в полном смысле этого слова.

Наконец-то подоспели санитары. Орудуя дубинками со встроенными электрошокерами, им удалось-таки растащить психов, утихомирить их.

Конопацкий лежал на спине, перепачканный в земле. Даже траву и ту на этом месте психи вырвали с корнем, превратив газон в зелено-желто-коричневое месиво. Виталий выглядел ужасно: исцарапанное лицо, до половины оторванное ухо, сломанный нос, разорванная до самой мочки уха щека, разбитая бровь вывернулась и сползла на кровоточащий глаз, сквозь кожу, чуть выше живота, торчало остро сломанное ребро, вздрагивавшее при каждом неровном вздохе.

– Уроды! – кричал Грязнов, замахиваясь на сумасшедших, и те с криками и смехом разбегались, но недалеко, прятались за деревьями и оттуда выглядывали – что же будет дальше.

Пару раз пнув ногой лежащего и ноющего психа, Грязнов наконец сорвал-таки свою злость и понял, что нужно действовать быстро. От административного корпуса уже бежал в расстегнутом белом халате встревоженный Марат Иванович Хазаров.

– Ну что я могу сказать, козлы – они и есть козлы, – плюнул на истоптанную траву Грязнов, когда Хазаров с укором посмотрел на него.

Приковылял и свалившийся с лестницы охранник. Он прижимал к голове напитавшийся кровью носовой платок и виновато смотрел на главного врача.

– Он… я сам не знаю… – попытался оправдаться он.

– Заткнись! – процедил сквозь зубы Хазаров. – В реанимацию, быстро! Где носилки?

Двое санитаров побежали к крыльцу, а Марат Иванович присел возле неровно дышащего Конопацкого. Брезгливо, боясь испачкаться, приоткрыл тому веко. Закатившийся глаз подрагивал, на нем неровное, как клякса, расходилось пятно кровоизлияния.

Хазаров прижал пальцы к сонной артерии, почувствовал неровное, судорожное биение.

– Конец, долго не протянет. Резать надо прямо сейчас, – это было последнее, что услышал Конопацкий.

Слова психиатра донеслись до него издалека, словно эхо, и он тут же провалился в черное небытие.

– Срочно звони, чтобы приехал хирург, – бросил он Грязнову, – потому что наш специалист способен только отделить почку. Пусть готовит изотермический контейнер для сохранения, – Хазаров отдавал только самые необходимые распоряжения, понимая, что сейчас у него не хватает людей, чтобы их исполнять.

Еще живого, но уже бесчувственного Конопацкого положили на носилки и отправили в операционную. Мрачный, ссутулившийся Хазаров поднялся на крыльцо и столкнулся с перепуганной Катей, пристально посмотрел на нее.

– Вот что иногда бывает, – тихо произнес он, – иди в операционную, там понадобится твоя помощь.

Сумасшедших охранники загнали в корпус, не обращая внимания на то, что у некоторых оказались выбиты зубы, разбиты носы, у двоих сломаны руки.

Катя быстро присоединяла к телу Конопацкого датчики, накрыла его простыней, оставив окно на спине.

– Анестезии не надо, – из-под маски произнес хирург, когда анестезиолог попытался приложить к лицу Конопацкого маску, – он и так уже, считай, труп, бесчувственный.

Виталик даже не вздрогнул, когда его кожу располосовал скальпель. Катя, ассистируя хирургу, старалась забыть о том, что сегодня произошло, старалась не думать, что это она дала Конопацкому в руки скальпель, спровоцировала его побег.

Она всецело сосредоточилась на работе, старалась не ошибиться, подавая инструменты, но пару раз вместо ножниц протягивала зажимы, вместо зажимов – скальпель. Ее не смущало то, что хирург во время операции ругается на нее матом, так было заведено: делай что угодно, лишь бы это помогало работать.

В зияющий разрез Катя сунула кровеотводящую трубку, обложила обнажившиеся почки тампонами.

– Кажется… успели… мать его, – шептал под маской хирург, мастерски перерезая ткани и устанавливая зажимы. – Кажется, успели на…

Наконец почка была отделена, и ее бережно поместили в изотермический контейнер для хранения органов, предназначенных для трансплантации.

И в этот самый момент на экране осциллографа ломаная линия стала прямой.

– Мы успели, и он успел, – мрачно пошутил хирург, стягивая перчатки и бросая их в умывальник. – Ну и испачкался же я, – спокойно произнес он, глядя на зеленый халат, сплошь забрызганный кровью.

– Я устала, – прошептала Катя.

– Отдыхай, теперь тебе никто не помешает.

Но отдохнуть ни ей, ни хирургу не пришлось. Их еще ждали проломленная голова санитара, только что пришедшего в себя, увечья сумасшедших. Бригада хирургов, вызванных Хазаровым из Москвы, уже прибыла, и вовсю шли приготовления к пересадке почки геру Шнайдеру.

– Черт с ним, со вторым тестом на СПИД, – сказал Хазаров, – если ждать результатов, то не успеем. Будем считать, что все в норме.

Затем он тронул за руку Грязнова и повел его в комнату, где стоял пустой металлический стол с разрезанными ремнями.

– Валера, посмотри, ты в этом лучше разбираешься.

– А что здесь смотреть, – зло ответил Грязнов, – я и так уже понял, что произошло.

– Ну?

– Эта сучка, Катька, устроила ему побег.

– Зачем же ты сразу так? – улыбнувшись, произнес Хазаров.

– Я по ее лживым глазам понял, лишь только на нее посмотрел.

– И я понял, но убедиться не мешает.

Грязнов подошел к столу, осмотрел все четыре ремня. Три из них были явно перерезаны скальпелем, четвертый же наполовину разорван, наполовину разрезан.

– Посмотрите, если не верите, Марат Иванович, она надрезала один ремень и дала ему скальпель, оставила одного.

Хазаров задумчиво смотрел на перерезанные ремни, затем покачал головой.

– Ты понимаешь, что это не так?

– Да нет, точно! Вы что, не видите?

– Я-то вижу, но думать приходится не всегда так, как было на самом деле. Просто кто-то, я не знаю – ты, она, а может, я, случайно оставил скальпель на столике поблизости, он сумел дотянуться и перерезал ремни.

Грязнов, ничего не понимая, смотрел на Марата Ивановича.

– Но это же невозможно! Ни я, ни вы к скальпелю не прикасались, а насколько я понимаю, он лежал там, под вытяжкой, и чтобы до него дотянуться, нужно иметь руку метра четыре длиной.

– Я еще раз тебе повторяю, – спокойно втолковывал Хазаров, – что Катя не виновата, и мы ей сейчас об этом скажем, понял? – он подмигнул Грязнову.

Тот растерянно улыбнулся:

– Кажется, понимаю.

– Ну вот, успокоишь ее, подбодришь, скажешь, что она ни в чем не виновата. А потом, знаешь, я не хочу ее видеть в обозримом будущем, а потом – никогда. Жаль, конечно, что у нас нет сейчас заказа на пересадку почки женщине примерно ее возраста, но, с другой стороны, тело ее должны найти целым. Насчет невредимости – это уж тебе решать.

– А почему я?

– Кто же еще? – пожал плечами Хазаров. – Я врач как-никак, клятву Гиппократа давал, а ты спецназовец бывший, можно сказать, профессиональный убийца. Это уж, Валера, кто на кого учился. Я ее задержу здесь до одиннадцати вечера, а ты уж смотри по обстановке. Да, кстати, – Хазаров остановился возле каталки, на которой лежал прикрытый окровавленной простыней труп Конопацкого, – сделай так, чтобы он исчез незаметно. Ты это умеешь, специалист, – и, не дав Грязнову возразить ни слова, Хазаров вышел на лестницу. – Где наша Катя? – спросил он у санитара.

– Там.

– Душевнобольным гипс накладывает? Что ж, похвально. Скажи, как закончит, пусть зайдет. Я поздно буду, день-то сегодня особенный.

В операционной в это время шла ответственная работа. На лицо Шнайдера легла прозрачная маска, от которой тянулся к баллонам гофрированный шланг. Несколько глубоких вздохов – и гер Шнайдер почувствовал, как мир закружился у него перед глазами, он только успел подумать, что, наверное, точно так же приходит смерть, легко и буднично.

Он еще несколько раз невнятно пробормотал:

– Фюнф, фюнф… – цифру «зекс» у него вспомнить уже не было сил.

– Все, наркоз действует, – сказал анестезиолог, – можно приступать.

Все присутствующие в операционной затаили дыхание, и хирург занес скальпель над бледной дряблой кожей.

* * *

Грязнов стоял под навесом и жадно курил. Он думал о том, что сегодняшний день, начавшийся так удачно, испорчен. Вместо того чтобы ехать в Москву и оттянуться, он должен заниматься вещами, которые не сулят приятных ощущений. Внизу, на выходе из подземного госпиталя, его ждет каталка с трупом, который предстоит уничтожить. А ночью…