Текст книги "Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности"

Нелепо упрекать читателя в ограниченном диапазоне знаний и интересов, в нежелании следовать писательским рекомендациям. Также абсурдно осуждать писателей в стремлении навязать читателям глобальные проблемы, хотя бы по той причине, что они во многом являются заложниками идеологических симпатий, философских предпочтений, модного реалистического стиля. Именно реализм к середине XIX века становится той формой самостоятельной рациональности, которая диктует обличительный, учительский подход к осмыслению действительности, акцентированное морализаторство, интерес к исследованию пограничных зон социума, настаивая на обостренном внимании к маргиналам и душераздирающим идеям.

Затем наступила эра СМИ, и обнаружилось, что за пределами книжки и строгого идеологического надзора все не так просто. СМИ расширили пространство мировмешательства человека, освободили его от обязательства воспринимать книжно-культурную информацию как единственный повод для рефлексии. Сегодня для подавляющего большинства телезрителей толстовские «мысль семейная» или «мысль народная» смотрятся оглушительными и экзотическими цитатами из энциклопедии культовых заблуждений XIX века. Серьезное к ним отношение воспринимается показателем патриархального вкуса.

Поначалу печатные СМИ, а потом телевидение, как главный массмедийный проект ХХ века, опровергли доминанты патриархального мышления – концепцию априорной строгости божественного бытия, курируемого Библией и книгой, и концепцию божественного времени. ТВ-обыватель ХХ века на скорую руку обучился множеству вещей, которые нивелировали некогда стабильные постулаты и догмы.

Свирепствующее ТВ в желании стать верховной идеей и главенствующим выразителем цивилизации набедокурило в отношениях человека с Богом. Атеистическая телепропаганда 1960-х годов активно лоббировала спор «лириков» и «физиков», один из смыслов которого заключался в полемике точного знания со словесной рефлексией. «Физики» из всех популярных теорий выбрали теорию Эйнштейна, отмеченную фатальной привлекательностью для обсуждения феномена божественного времени, и принялись активно ее продюсировать. Обыватель, не улавливая никакой разницы между теорией относительности и частным опытом неразличения второстепенного и значимого, вслед за «физиками» и ТВ принялся при каждом удобном случае настойчиво упоминать об «относительности всего и вся».

Радикальный оптимизм миропознания «физиков», поддерживаемых СМИ, выхолостил Бога, превратил его в разнообразное по функциям, облику и назначению НЕЧТО, синонимичное фатуму и принципиально недоказумое.

Для обывателя, подвергнутого пропагандистскому насилию СМИ, мысли о Боге и вечном становятся настолько относительными, что, оказалось, их можно отложить до ближайшей поездки в метро, в котором традиционно осуществляется встреча с книгой – этим испытанным источником знаний, ставшим удобным для времяпрепровождения в подземке. Человек по инерции читательской дисциплинированности начинает экономить на Боге, не без испуга игнорировать раздражающе нерешаемые проблемы, надеясь, что «физики» очень скоро предложат ответ на все вопросы, будоражащие сознание. Но «физикам», победившим сентиментальных «лириков», так и не удалось подобрать отмычки к вечным вопросам. Решением многих проблем стало телевидение.

В поисках Бога и истины современный обыватель нечасто обращается к книге, редко ходит в церковь. Застигнутый жизненными проблемами, он устало включает телевизор. Маккуэйл определил четыре причины, по которым люди пользуются СМИ. К ним относятся «потребность в информации, получение знаний о мире; обретение чувства идентичности через осознание собственных ценностей; упрочение чувства социальной принадлежности посредством получения знаний о жизни других людей; эмоциональный уход от реальности, развлечение, релаксация, забывание проблем и забот». Необходимо отметить, что религия и печатное слово классической культуры на сегодняшний день в этом смысле не могут составить конкуренцию ТВ.

В поисках Бога

Отношения современного человека – раба и апологета цивилизации – с Богом не следует искать в глубокомысленных философских и теологических трудах. Они много проще и как нельзя лучше отражены в ТВ-передачах и незамысловатых книгах писателей Запада, которые в отличие от русской литературы ХХ столетия активно обсуждают отношения человека с Богом, в книгах, повествующих о том, как человек старался постигнуть Бога, а у него ничего из этого не вышло.

Поиск Бога развернут во времени, но скомкан по качеству поступательности. Герой Р. Хьюза размышляет: «Представить себе Бога зрительно он не мог, дальше усов и тесных бриджей дело не шло»; «Когда растешь, Бог, наверно, тоже должен расти. Этого, конечно, Дик не предвидел: что Бог, в которого он обещал верить всю жизнь, был детским Богом»; «Когда Дику было пятнадцать лет и его готовили к конфирмации, ему предлагалась совершенно иная идея Бога – некоего безличного Всемогущества, никогда не вмешивающегося в науку…»; «…вовсе не тот Бог, у которого ты просишь мелких материальных выгод, не тот Бог, в которого он обещал верить, не тот, чье существование подтверждалось доказательствами, так живо сохранившимися в памяти»; «Казалось, единственное, о чем прилично просить этого Бога, – благодать, то есть чтобы Он сделал тебя лучше. Поэтому Дик молился только о благодати. Но результатов больших не видел».

Однажды, став взрослым, человек признается: «Я искал Бога в течение всей жизни, посвятив себя невероятному занятию – экстравагантному собиранию мудрецов, добродетельных женщин, мыслителей, деятелей, организаторов, созерцателей, юродивых и сумасшедших мулл, называемых святыми. Но за все время этих исследований длиною в жизнь я находил лишь мудрствования, которые ничуть не приблизили Бога ко мне».

Частный человек пытается сохранить хоть малую долю традиционных идей, но они в эпоху ТВ оказываются совсем неликвидны. Цивилизация и идеология потребительского общества побуждают обывателя-консуматора особенно не раскармливать духовные аппетиты, выбирать удобные идеи, незатратные по силам: потребность в вере или книжной философии, безусловно, реализуется, если они предложены в яркой упаковке и удобной расфасовке.

Сегодня, когда миром движет тележка из супермаркета, ТВ предлагает богатейший по ассортименту рынок образов и концепций. Влияние ТВ на обывателя ХХ века несопоставимо с ролью книги в традиционном обществе. Человек толпы вынужден атомизировать риски – он принимает на веру освященные временем идеи, но не делает их главенствующими из опасения быть обманутым. Отношение к ТВ тоже совсем неоднозначное. Обыватель включает ТВ, не доверяя ему, и никогда не выключает, жалуясь при этом, что нечего смотреть.

Традиционные инвестиционные фонды вечных истин – церковь и книжная культура – в конце ХХ – начале ХХI веков мрачно настаивают на собственной безальтернативности. Позиция церкви по отношению к ТВ нередко выглядит усталой борьбой против бесовства массовой культуры. В ответ звучат обвинения в мракобесии и фанатизме.

Так или иначе, наставническую функцию в жизни обывателя вот уже не менее полувека выполняет ТВ. Базовые активы ТВ, не столь устрашающие императивностью, состоят из акций, дающих великий простор для игры. Игровые технологии ТВ позволяют использовать этот простор в полный рост. Книга проповедовала: «Какой человек не любит быстрых и зубодробительных идей!», реклама на ТВ убеждает: «Какой обыватель не любит быстрой еды, неувядающей красоты, гарантированного рекламой спасения». В сравнении с книгой демократический и ненасильственный характер ТВ очевиден. Книга императивно провозглашала: «Как закалялась сталь!» ТВ рекомендует знать, как закалять стиль, оно инвестирует в иллюзии, является поставщиком приятных социальных снов.

У ТВ для всех есть и стол и дом – для мрачных озорников постмодерна и фактурных литературных генералов. В одних передачах старшее поколение упражняется в пресмыкательстве перед молодежью, в других – учительствует. Кладбище «правильных» мыслей представлено в стилистике хоум-видео – для частного просмотра. Прайм-тайм заполоняют дерзко-прогностические идеи, которые поначалу подаются Божественными откровениями, а затем разоблачаются как проявление умственного пигмейства.

Истина понимается ТВ как практически исполнимая удобная технологическая акция. Модные или случайные идеи, будучи озвученными медийными персонажами, обретают статус абсолютных, со временем развенчиваются, затем вновь делаются значимыми. Действенной делается процедура синонимии всего со всем, становится ясно, что Бог имеет такое же отношение к человеку, что и формула рекламной красоты 90-60-90 к дереву. ТВ с равной степенью убедительности удовлетворяет потребность: не покидая дивана, прикоснуться к таинственному коду мироздания или за завтраком притронуться к загадочным параметрам судьбы.

Философия культуры, начиная с середины ХХ века, делает акцент на теории рецепции и перцепции и начинает функционировать в отрыве от реальности, реальности в том смысле, который вкладывался в нее на протяжении XIX – начала ХХ веков. Философия постмодернизма описывает мир, в котором нет таких понятий как Бог, вера и гуманизм. За этими понятиями закрепляется отрицательная репутация. Либо они списываются на счет патриархального мышления.

Этические ценности в том или ином виде присутствуют на ТВ, они даже очень часто громко артикулируются. Однако создается ощущение их вторичности. В этом, кажется, и заключается специфика ТВ – здесь нет ничего главного: любая вещь, попадая на экран, превращается во что-то факультативное, что-то среднее между привычкой произносить нечто многозначительное и страстью к хамоватенькому слову «симулякр», смысл которого известен немногим телезрителям.

Человек ХХ века привык пользоваться и владеть вещами, устройство которых остается для него тайной. Большинство пассажиров самолета не понимают, как он умудряется держаться в воздухе. Мало кто из телезрителей может объяснить, как на экране приемного устройства возникает картинка. В сравнении с летательным аппаратом принципы работы, функции и назначение ТВ намного сложнее. Оставим в стороне техническую сторону вопроса, ограничимся функциями ТВ. Человеку предлагаются разрозненные картинки мира, со своими смыслами, претендующие на неоспоримую очевидность.

Ведущий принцип XXI века – «владеешь тем, что таинственно по устройству» – соседствует с фактом: «владеешь тем, что неясно по назначению, хотя как данность претендует на очевидность и кажется неоспоримым».

Есть вещи, которые не имеют простого объяснения. К примеру, уже упомянутая теория относительности. Кое-как, конечно, можно хореографически повести рукой направо, потом налево и глубокомысленно произнести: «все имеет косвенное отношение ко всему, о чем доподлинно ничего не известно». Или поступить еще выразительнее: на продовольственном рынке дать комментарий рынка финансового. При этом очевидна частичная справедливость подобных допущений. Их делает возможным отсутствие реального знания о чем-либо. Об истине, о Боге, о самом ТВ.

Любимая тема ТВ – праздничный монархический Господь. ТВ толерантно, оно дает слово представителям различных конфессий. На телеэкране выступают ксендзы, раввины, муллы. Критики ТВ утверждают, что религиозная терпимость ТВ приводит к кризису библейского проекта: католицизм и православие отступают под натиском либерализма, неопротестантизма, иудаизма, ислама и оккультизма.

Однако все конфессии солидарны в том, что более опасна, чем непропорциональное освещение на экране традиционных религий, языческая вера «во-что-то-что-есть», так как она становится неиссякающим источником обывательских заблуждений и рождения бесчисленных божеств.

ТВ активно творит новые кумирни, руководствуясь мыслью: если традиционные боги умерли, на их место должны заступить новоиспеченные божества. ТВ – пространство обитания недосягаемых чародеев и свеженьких небожителей. Размышляя о влиянии цивилизации, герой романа Б. Драммонда и М. Мэннинга «Дурная мудрость» утверждает, что человек испытывает психологическую потребность в богах и кумирах, человеку не хватает Иисуса Христа, культа Девы Марии или простого присутствия Элвиса: «Мы позволили мифу исчезнуть, но тяга к мифу осталась. Тяга к мифу – это не детское восхищение героями, с которыми можно отождествлять себя, а что-то более глубокое и сокровенное. Символ Иисуса Христа не сумел удовлетворить эту потребность в мифе, и поэтому мы выдумали святых и жития этих святых, мы учредили культ Девы Марии, но этого все равно мало. И мы подавили в себе эту потребность в чудесном, притворились, что этой потребности нет вообще, мы отломили немалый кусок души и отказали ему в праве на существование. <…> Элвис мертв. Но именно благодаря Элвису мы сумели почувствовать этих богов у себя внутри, которых мы отвергали на протяжении тысячи лет; именно благодаря Элвису и всем тем, кто пришел за ним, мы спроецировали вовне этих тайных и сокровенных богов – пусть недоразвитых, пусть еще слабых и хилых, но все же. Нам нужны эти боги, и короли, и супергерои».

ТВ, поставляя зрителю новых богов, освобождает человека от необходимости контролировать содержание собственного Я, массмедийная интерпретация реальности переформатирует суперэго зрителя, которое утешается не религиозными смыслами и совсем не высшими императивами этики. Зритель-обыватель устал от веры как источника обязательств, он нуждается в отдохновении от цивилизации, которая действует на него не с меньшим насилием, чем дисциплина патриархального общества на читателя.

В патриархальном мире сохранялся семейный уклад, передаваемый, как реликвия, по наследству. Ассортимент наследуемых идей был невелик, сводился к извечной народной мудрости, запечатленной в пословицах, поговорках, отеческих наставлениях, конкретных жизненных примерах. Книга подпитывала грамотного обывателя идеями и концепциями бытия. Назначение ТВ – втягивать людей в свободный информационный обмен, в котором самые банальные истины наделяются статусом божественного откровения, а произвольные факты приобретают обобщенное устрашающее звучание.

Реализм как форма самостоятельной рациональности литературы XIX века через описание духовных катастроф взывал к самосовершенствованию. Литература начала ХХ века любовалась обреченным человеком – этим мучеником мысли и чувства, квинтэссенцией мировой трагедии. В освоении мира она возводила катастрофы к горним вершинам символов. Постмодернистский автор – квинтэссенция читательства – с виртуозной безопасностью любуется бесконечным разнообразием катастроф.

Человек конца ХХ века с уэльбековской печалью рассуждает на тему постмодернистской иронии, пронизывающей цивилизацию: «Можно долго с юмором относиться к явлениям действительности, это порой продолжается многие годы; в иных случаях удается сохранять юмористическую позу чуть ли не до гробовой доски; но в конце концов жизнь разбивает вам сердце. Сколько бы ни было отваги, хладнокровия и юмора, хоть всю жизнь развивай в себе эти качества, всегда кончаешь тем, что сердце разбито. А значит, хватит смеяться. В итоге остаются только одиночество, холод и молчание. Ничего нет, в конечном счете, кроме смерти».

Постмодернистское любование скорым концом света становится ведущей формой игровой рациональности на ТВ. «Апокалипсис now» – всегда популярная тематика. ТВ обожает катастрофы, которые доставляются на дом каждому телезрителю. ТВ формат подачи темы апокалипсиса основывается на приручении и доместикации самых трагических идей, которых по инерции патриархального мышления нужно бояться, но факт «одомашивания» делает их привычными.

Апокалипсические настроения базируются уже не на простеньком библейском ожидании конца света, а на мысли, почерпнутой из истерической аналитики и голливудских фильмов, о том, что человечество накопило слишком много неконтролируемых факторов. Если раньше ощущение грядущего апокалипсиса приходило от незнания и боязни возмездия, то сегодня – от избыточности знания и понимания того, что это знание не обезопасит от тех самых пресловутых неконтролируемых факторов.

Не менее сильны на телевидении позиции антиапокалипсического жанра ТВ-анонса программы телепередач, прогностически обещающих грядущее – удовольствие или разочарование. ТВ-анонс – это рекламное представление будущего, контрастирующего с настоящим, представленным новостями. Новости отмечены катастрофичностью, намекают на пугающую перспективу. ТВ-прогноз оптимистичен: независимо от того, что происходит сегодня, недельная сетка вещания обязана осуществиться.

Особый жанр ТВ – повторы передач и фильмов. ТВ, не спрашивая у зрителя позволения, предлагает ему повтор, навязывая ему свою демиургическую волю. Уже виденное хоть и раздражает зрителя, но отмечено особым терапевтическим эффектом – идея апокалипсичности сменяется образом повторяемости, цикличность нивелирует тему конечности.

Рубрика «о погоде», с одной стороны, оптимистическими настроениями компенсирует очевидный кризис социальных акций, с другой, независимо от качества обещаемой погоды, предлагает зрителю не терять бдительности. На практике эти положения проявляются в следующем: потребителя печалят грядущие осадки или холода, но он занимает выжидательную позицию, чтобы в очередной раз убедиться в ошибке гидрометеоцентра и позлорадствовать, что у этого центра нет компьютера, чтобы справиться о погоде в Интернете.

ТВ не склонно проповедовать исключительно оптимизм. Даже если прогноз мил, у ТВ найдутся беспроигрышные темы, лишающие зрителя той самой «уверенности в завтрашнем дне»: потепление, озоновые дыры, коллективное самоубийство леммингов и т. д. Для ТВ как эманации демиургической воли глобальные катастрофы предельно необходимы, на их фоне всегда эффектно смотрится рост того-самого индекса потребительской уверенности в том-самом завтрашнем дне. Редко когда успешный прогноз погоды уравновешивает редко когда успешные социально ориентированные инициативы властей, доказывая мысль о естественном характере неудач, подводя под единый философский знаменатель невнятную магию власти с непонятной сюжетной линией поведения небес.

Относительность всего, сомнение в очевидном, эскалация страхов становятся на ТВ самостоятельными концепциями и мощно теснят традиционные идеи. ТВ срывает покров с обыденности, устремляет ее в непостижимое для обывательской логики переплетение событий. Одна из главных идей ТВ: миром управляют следствия, а не причины.

Книга настаивала, что Бог – болевой порог души и интеллекта, который если кому-то и хотелось преодолеть – не получится: слишком больно. И слишком высок порог. Сегодня апелляции к Богу, звучащие в ходе ТВ-интеллектуалистских дискуссий, нередко прочитываются как знак солипсизма, огульного отрицания цивилизации, которую, какой бы она ни была, следует воспринимать как данность.

На ТВ высокие традиционные правила духа и мышления конфронтируют со стихией реальности. Неизбежен парадокс: человек, пользуясь цивилизацией, воспринимает веру как подвиг или как акт ухода от действительности, забывая, что вера – вопрос духовной культуры и социального старания, а не только одноразового озарения, она подразумевает добродетель в постоянстве.

ТВ со всех сторон обвиняют в безнравственности. Дэвид Огилви справедливо ответил: «Никто не называет печатный станок злом только из-за того, что на нем можно печатать порнографию. На нем можно напечатать и Библию. Реклама становится злом, только когда рекламирует зло». Эта мысль равно актуальна как для книги, так и для ТВ.

Для ТВ Бог – не меценат, не ростовщик и не удобное убежище. Для ТВ Бог – все это вместе взятое. Потому что ТВ претендует на место Бога. Новое качество ТВ как Бога заключается в том, что оно – или объект освященного идеологией культа, или нечто подобное коллективистскому хобби. Нечто ежедневное, регулярное, когда нужно экзальтированное, если есть необходимость, – случайное, но всегда контролирующее зрителя.

В мире, созданном ТВ-Богом, тщательная отделка мысли намеренно граничит со стилизованной небрежностью. Это и влияние модного постмодернизма, и подстраховка на случай, если ТВ заподозрят в серьезности. ТВ осознает, что по сути своей является глобальным развлечением, камуфлирующим пропаганду.