Текст книги "Тень"
Автор книги: Андрис Колбергс
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Они не были высокого мнения о так называемом рядовом труде и своих детей с большим сомнением провожали в студенческие стройотряды, разве что в штаб заниматься организацией других. Ибо слово «труд» связывалось в их понимании с недостатком образования и проворства. Однако это не мешало им заискивать перед слесарем домоуправления, когда надо было ввинтить парочку-другую шурупов. На деле они таких людей презирали, как, впрочем, всех, кто не сумел завоевать в жизни привилегированного положения. Они умели изящно острить по поводу узкого кругозора мастеров, их дешевых сигарет, их одежды и даже по поводу своей снисходительности: когда, например, строителей дачи или ремонтников кормили Горячими обедами. Тут уж зависимость от прихотей мастеровых казалась особенно унизительной, но выхода не было: людей с молотками в руках уже меньше, чем людей с авторучками, и к тому же таких становилось все меньше, кто соглашался на левую работу за счет своего отдыха, вот почему приходилось терпеть неудобства безропотно. Как ни маскируйся, а человек чувствует отношение к себе лучше, чем иволга приближение ненастья. И мастера отвечали им презрением, прибивали и долбили как попало, а потом, если надо было оправдать негодную работу, несли всякий вздор об осадке фундамента. И смеялись над хозяином, когда тот, с важным видом выслушав разъяснения, уходил, полагая, что разобрался в тайнах строительства. В свое время, окончив школу, он, по счастью, лучше разбирался в высших премудростях, чем в делах земли грешной, так что источникам дополнительного заработка строительных рабочих ничто не угрожало.
Наивно было ждать от Виктора изъявления восторгов по поводу работы в лесу, пусть хорошо оплачиваемой, но неквалифицированной. Хватай, поднимай, тащи. С подъемниками, моторными пилами и прочими механизмами работали те, кто кончил соответствующие курсы, да вряд ли и эти профессии могли дать Виктору чувство удовлетворения своим трудом. И заработки не прельщали его, как прочих, – дома он видывал суммы намного крупнее, домашнее воспитание настроило его на достижение куда более значительных целей. Возможно, даже таких, для штурма которых и способностей не хватит; родители ведь в их оценке редко бывают объективными. Честолюбивым замыслам матери как неизменное приложение сопутствовали материальные блага, причем весьма значительные. И вот теперь они казались Виктору совершенно необходимыми для нормальной жизни: квартира, автомобиль, дача, путешествия. Их не могли обеспечить никакие отменные заработки на лесоповале, предстояло искать другие пути. Кратчайшие. Двадцать пять лет уже прожито, сколько там еще осталось? Лет десять, пятнадцать нормальной жизни. Важно, чтобы ты их прожил с шиком. Квартирные кражи, конечно, ребячество, из этого возраста он уже вышел. Прекрасно было поработать в лесу, дать отдых нервам и укрепить здоровье при помощи столь рекомендуемой врачами физической нагрузки, доказать себе и другим, какой ты сильный. Теперь надо найти деловых людей. С некоторыми из этой братии у него в колонии сложились неплохие отношения, может, и примут как своего. Недотепа! Сколько времени потерял, с тех пор как вышел на свободу! Белла ему была нужна! Нет чтобы устраивать свою жизнь – он, видите ли, стал возчиком дров! Афера с шифером не в счет, то была случайность, импровизация. Все равно что нашел тугой кошелек, который жалко отдавать в стол находок. И не более. Начнет жить на широкую ногу, Белла сама прибежит, разок он ее пустит на порог, а в другой раз оставит за дверью.
Отцу он написал несколько длинных писем, но ответа не было. Он писал о неудаче на вступительных экзаменах, о своей решимости следующей осенью опять попытать счастья, о здоровой работе в лесу ради заработка. Старика надо было и разжалобить, и разозлить. Чтобы, читая его письма, он воскликнул: «Ни один Вазов-Войский никогда еще не работал простым грузчиком!» И позвонил кому-нибудь из своих влиятельных друзей.
– Пристроиться в Риге есть где? – озабоченно спросил Рудис.
– Найдется.
– Тогда порядок… В конце концов, и на сотню прожить можно.
«Ты бы точно смог, у тебя потребностей никаких», – подумал Виктор, но сказать ничего не сказал. Он гордился, что к плебеям не принадлежит, что у него потребности есть.
Междугородный автобус медленно разворачивался на узких улочках старинного городка, пока не вынырнул на рыночную площадь. И вдруг Виктору показалось, что и не было вовсе этих месяцев, проведенных в лесу, что это вчера стоял он в тенечке под крытым навесом и потягивал теплое выдохшееся пиво. Бочка на том же месте, мужики с глубокомысленными взглядами тут как тут. По утрамбованной земле ветер гнал песчаную пыль и обрывки газет.
За это время он почти что не тратил денег, лесорубы обычно работали от зари до зари, да и магазина поблизости не было, поэтому в кармане Виктора была приличная сумма. И привычными радостями не успел себя порадовать. Правда, однажды он подбил ребят перекинуться в картишки, но вмешался Рудис, который потребовал прекратить игру. Когда же он понял, что на его речи никто не обращает внимания, выказал-таки мужицкое упрямство: сгреб часть колоды и бросил в огонь. Виктор попытался было что-то возразить, но Рудис, раскрасневшийся, заорал что есть мочи:
– Здесь ворованное не в ходу… Здесь все честно зарабатывают свои деньги!
Физическая сила Рудиса пользовалась достаточным авторитетом.
Хмуро ворча – все игроки без исключения были высокого мнения о своем искусстве и верили в удачу, – они разбрелись по углам и больше подобным образом развлекаться не пытались.
«Икарус» выкатил на новую широкую автостраду, проложенную в обход городка, и мотор загудел на полную мощность. Люди подремывали в комфортабельных креслах, их было немного, автобус, набирая пассажиров, завернет еще в три или четыре таких городка и только тогда возьмет курс на Ригу. За окном тянулись ухоженные холмистые поля, пастбища, рощицы, изредка мелькнет одинокий домишко, прячущийся в купе деревьев. Проплывали мимо огромные животноводческие фермы, над которыми, как задранные к небу «цеппелины», вздымались серебристые силосные башни.
Автобус прибудет в Ригу под вечер, сегодня ничего путного уже не предпримешь. Что скажет Нина, увидев его после долгой разлуки? Успеть бы купить цветы. Темно-красные розы с бархатистыми лепестками, сколько бы ни стоили. Нине для настроения нужны цветы. Как ей объяснить, почему так долго не был, почему не писал, ничего не хотел знать о ней?
Он не допускал и мысли, что ночь ему придется провести «у цыган», с женщиной, к которой он был равнодушен, а в общем добрейшей души человеком, сделавшей свой дом пристанищем голодных и бездомных. Фантазия рисовала в ярких красках предстоящую встречу с Ниной, она умела окружать себя атмосферой тысячи и одной ночи, рядом с ней женщина из «цыганского» дома казалась особенно серенькой и неприметной.
Но Нина Черня категорически и без всяких объяснений отказалась его впустить. Они разговаривали через закрытую дверь. Разозлившись, он начал кричать и молотить кулаками, на лестничную площадку выглянули соседи и предложили ему немедленно убираться восвояси. Букет роз он растоптал и расшвырял у ее порога, наговорив соседям глупостей, и чуть было не попал в милицию. Благо у самой машины сержант сжалился над ним: парень вроде трезвый и у него такой убитый вид.
Наутро он стал донимать Марию расспросами: искал ли его кто-нибудь и когда?
– Никто не искал.
– Как же так?
– Не искал.
– Из милиции ведь приходили?
– Нет, не приходили.
– Не может быть!
– Честное слово!
– Но участковый-то заходил, как бы между прочим, узнать, как живешь, что поделываешь и все такое?
– Никто не приходил.
– Тогда они наверняка расспросили соседей, не ночует ли у тебя кто.
– В нашем-то доме! Не ходят сюда спрашивать, знают, что бесполезно.
– В самом деле никто меня не разыскивал?
Женщина помотала головой. У нее были жидкие, свалявшиеся волосы.
– Мне сегодня надо пораньше на работу, – сказала она, вставая. – Если пойдешь куда, ключ положи на старое место.
– Никуда я не пойду, только на почтамт, отцу звякну.
На ней все висело, а эта фиолетовая комбинация… Жуткая безвкусица.
Женщина рылась в шкафу, выбирая, что надеть.
– Я дам тебе денег на продукты, – сказал Виктор. – Подай мне куртку.
– Купи чего-нибудь сам, если увидишь. Вчера давали болгарские помидоры.
Что-то у них там пошло кувырком. Почему они меня не ищут? Если бы искали, ясно, что начали бы отсюда, где застукали в прошлый раз.
Далекая Мурманская область отозвалась тут же, слышимость была на удивление хорошей. Отец поднял трубку сразу, после первого гудка, наверно, сидел за письменным столом.
– Привет, па! Жив-здоров? Сколько ни смотрю по телевизору прогноз погоды, у вас в Мурманске сплошные климатические капризы. Сразу вспоминаю твои сердечно-сосудистые. Мои письма получил? Пожалей себя, не гори на работе.
– Ты откуда звонишь? – Вопрос о письмах отец проглотил со стоическим спокойствием.
– Из Риги. Только приехал. Все лето вкалывал в лесу на ветровалах. Полезно для здоровья, но я не затем туда подался Заколачиваю мощную деньгу. Я тебе уже писал. На вступительных провалился. Ну, не с треском, но двух баллов не хватило. Трудно тягаться с мальчишками со школьной скамьи. В жизни ничего не смыслят, но назубрились зверски…
Хотя речь его не была продумана до мельчайших деталей, она журчала, как ручеек. Сейчас он скажет, что категорически отказывается от денежных переводов, если отцу вздумается их посылать, он ведь сам в состоянии заработать на жизнь, а вот если отец выразит желание помочь устроиться на работу, тогда другое дело. Учиться он будет на вечернем или заочном, для дневного отделения уже, пожалуй, староват. Да, документы подал, все решено окончательно. На экономический. Не мешало бы, конечно, найти работенку, естественно, чтобы не с утра до вечера. Оклад можно и небольшой, из лесу привез кучу денег, но если бы ты созвонился кое с кем и попросил, к примеру…
– Послушай, а может быть, в том, что с тобой происходит, виноват не столько ты, сколько наследственность?
– Впервые слышу, что среди твоей или маминой родни были ущербные.
– Значит, ты мне не поверил.
– В ту чепуху, что ты нагородил в прошлый раз? Конечно, не поверил. Просто мама придумала эту версию, тебя жалеючи! Она не надеялась, что я стану порядочным человеком, и хотела избавить тебя от лишних переживаний. Бедная ма, все-таки у нее было доброе сердце! И как она нас с тобой любила! Почему я этого не ценил!
– Ты не Вазов-Войский. Мне, конечно, не все равно, как устроится твоя жизнь, ведь я тебя воспитал, но ты не мой сын.
– Отец!
– Ты знал мать так же хорошо, как и я. Она не могла солгать. Она до последней минуты надеялась, что ты возьмешь себя в руки.
– И все-таки абсурд, я в это не верю.
– Верить или не верить – твое дело. Я в принципе считаю, что мы разные люди, понимаешь… Мне было трудно решиться на этот шаг. Каким бы ты ни был. Ведь надежда всегда оставалась. Теперь я старый, одинокий человек. И к тому же ты начинаешь исправляться.
– Отец, я…
– Как бы то ни было, мать говорила правду. Когда она забеременела, врачи не советовали ей рожать. Говорили, что это для нее опасно, что ребенок будет болезненным и мы с ним намучаемся, что она будет несчастна. И все-таки она рискнула из-за меня, зная, как я хочу ребенка. Это было самопожертвование. Родился мальчик… Никогда – ни до, ни после – я не видел ее такой счастливой. И вдруг, на третий или четвертый день, она стала меня уговаривать усыновить еще одного ребенка. Я был удивлен, не мог понять зачем, а она все рассказывала и рассказывала, какой это здоровый и подвижный мальчуган, что его мать, совсем молоденькая деваха, наверное, от него откажется, и как здорово было бы, если бы оба мальчика росли вместе. А я как топором отрубил: «Нет!» Боялся, что тот, второй, окажется умнее и сильнее, чем мой кровный. Теперь я понимаю, что с нашим сыном, видимо, произошло неминуемое и она без моего ведома усыновила другого.
– Это абсурд, то, что ты говоришь, отец! Нельзя так просто похоронить или усыновить. И еще без твоего согласия! Абсурд, отец!
– Не называй меня отцом, мне больно. Я сто раз об этом думал. Ты никогда не болел. Почти никогда, во всяком случае ничем серьезным. Такое здоровье, как у тебя, только поискать. Она рассказала бы мне все подробно, но не успела… Она никогда мне не лгала…
Телефонистка прервала их, оплаченное время кончилось. Виктор выбежал из кабины и сказал, что доплатит, пусть продлят разговор. Но пришлось заказывать заново.
Он запросил срочный. Они проговорили еще пять минут, но ничего нового Виктор не узнал, старик знай молол свое о жене, которая никогда ему не лгала, и чужом ребенке, которого она хотела усыновить.
Повесив трубку, он вышел на улицу оглушенный, в полной растерянности. Об устройстве на работу они так и не поговорили.
Глава одиннадцатая
Старик сидел в плетеном трехногом кресле в самом углу застекленной веранды и при свете, падавшем с двух сторон, листал истрепанный, пожелтевший комплект журналов. На веранде все было таким же старым, как этот старик. Да и весь юрмалский домик, наверное, тоже, просто он выглядел свежее, так как его недавно покрасили. Домик был окружен ухоженным садом, и это говорило о том, что здесь обитают не дачники, а постоянные жильцы; двойная детская коляска на лужайке и доносившееся оттуда веселое щебетание принадлежали внукам или, скорее всего, правнукам.
У дверей веранды с улицы не было ручки, видимо, ее никогда не открывали. Светлая и достаточно просторная, веранда почему-то служила складом старого, но еще пригодного для употребления барахла; здесь хранились и обшарпанные шезлонги с латаной-перелатаной тканью, довоенного выпуска велосипед; огромный, похожий на шкаф, буфет, заваленный какой-то рухлядью; высокий, окованный бронзой ночник; середину занимал большой круглый дубовый стол. Стол был накрыт куском полиэтиленовой пленки, и на нем стояла тарелка с остатками еды, недопитый стакан чая в нейзильберовом подстаканнике, уйма пузырьков с лекарствами и были рассыпаны какие-то таблетки. Однако большую часть стола загромождали газеты, журналы, книги.
Все покрывал толстый слой пыли, ее не вытирали, наверное, несколько лет, и, когда открылась дверь, мириады пылинок поднялись в воздух, словно тут только что выбивали ковры.
Старик, несмотря на преклонный возраст, читал без очков и слышал хорошо; не успел Виктор войти, как он устремил на него заинтересованный взгляд.
– Здрасьте, – пробормотал Виктор.
– Здравствуйте, здравствуйте, – ответил старик, продолжая разглядывать его, как какую-нибудь каракатицу.
– Меня прислала к вам Ранне. Эмма Ранне.
– Милейшая Ранне? – Старик вдруг по-детски захихикал. – Как это любезно с ее стороны! И большое ей спасибо за поздравительную открытку. Получил, получил, изумительная открытка. Садитесь, молодой человек.
Виктор огляделся, но так и не нашел где присесть. На диван, что ли, с крутой спинкой и круглыми валиками по бокам, но диван стоял в противоположном углу, пришлось бы перекликаться через всю веранду.
– Я постою.
– Нет, нет… Садитесь, садитесь. Возьмите шезлонг, один из них еще вполне-вполне. Как поживает милейшая Ранне?
– Работает, – отозвался Виктор, раскладывая шезлонг.
И вот он уже сидел напротив старика, так близко, что мог разглядеть обложку журнала и прочитать, что на ней написано. На переднем плане был пожарник в каске, за ним толпа людей. И текст: «Так гасят зажигательные бомбы: сперва песком, затем водой».
– Еще работает… Кто бы мог подумать! Ну да, она ведь моложе меня! И все там же?
– Да. В больнице. Ночной сиделкой.
– Верно, верно, старого человека к операциям не допускают… И что же она вас прислала, по какому делу?
– Она подумала, что вы мне сможете помочь…
– Нет, молодой человек, я уже давно, давно не практикую. Как вышел на пенсию, так все. Даже инструменты свои раздарил. А инструмент у меня был хороший. Немецкий. Довоенный.
– Мне хирургическая помощь, доктор, не нужна. Но, может, вы припомните… Ранне думает, что это было во время вашего дежурства. Одна девушка отказалась от ребенка… Двадцать пять лет назад. И потом его подменили. Моя фамилия теперь Вазов-Войский.
– Говорите громче, я не слышу…
– Вазов-Войский.
…Женщина пробиралась по длинному холодному коридору больницы. Только халат шелестел в ночной тиши. Дверь в комнату дежурного врача была приоткрыта, он мыл руки, когда увидел крадущуюся вдоль стены и заметил безумный блеск ее глаз. Он испугался, но было поздно, женщина вошла в кабинет, притворила за собой дверь, повернула ключ и предостерегающе прижала палец к губам:
– Тсс!
– Почему вы не в постели, больная? – строго спросил врач, собравшись с духом.
– Тсс! У меня есть брошь с бриллиантами… Почти два карата… Я редко ее ношу, Вазов-Войский не заметит… Она стоит больших денег, вы разбогатеете… И никто никогда не узнает…
Старик шевельнулся, скрипнуло плетеное кресло. Он захлопнул подшивку и бросил на стол – руки у него были еще достаточно сильные.
– Чего же хочет от меня милейшая Ранне?
– Она думает, что вы поможете мне разыскать ту девушку, которая тогда отказалась от ребенка.
– Сколько я их перевидал! Приезжают сюда рожать неизвестно откуда, чтобы потребовать на этом основании комнату. Мы не можем больницу превращать в общежитие, но ведь и на улицу не выбросишь, пытаемся свалить эти хлопоты на исполком… А едва получат крышу над головой, о ребенке больше не вспоминают. Разве порядочные женщины являются невесть откуда?
– Ранне припоминает, что та была здешняя.
– Здешняя. Я и здешних видал. Но скажу вам: не всегда это плохо, когда от ребенка отказываются. Хорошие семьи годами стоят в очереди на усыновление или удочерение. Я ходил со всякими комиссиями по квартирам родителей. Грязные, голодные дети… Хорошо еще, если в тряпье укутаны… Не знаю, как теперь, но тогда лишить родительских прав было почти невозможно. Каких родителей мы должны предпочесть для ребенка, настоящих или приемных? Первым ребенок нужен лишь для того, чтобы оправдать собственную леность и безделье тем, что у них на иждивении малолетний, а вторые хотят воспитать и воспитывают человека!
– Вроде она не то чтобы отказалась… Ребенка фактически подменили.
– Этого не может быть! Это абсолютно исключено!
Женщина впилась в доктора взглядом, он попятился, вытирая о полотенце руки. Шаг назад, она – шаг вперед.
– Поймите, я никому не скажу… Я ради него, Вазова-Войского. Что ей, девчонке, с двумя-то делать? Почему у нее двое, а у меня ни одного? А… Мой сынок умер. Может, вы не знаете, но мой сынок умер.
Неужто она не помнит, что произошло днем?! Еще несколько часов назад в этом же кабинете она ругала всех убийцами и фашистами. Наверное, не стоило обращать на это внимание, свежи еще были раны послевоенных лет.
Ребенок, кричала она, родился живым, я сама слышала его крик. Кто виноват?! Почему мальчик умер? Она отмахивалась от врача и сестер, требовала профессора Кротова. Старик приехал, познакомился с обстоятельствами дела и имел с ней долгий разговор в пустой палате. Когда он вышел оттуда, на него страшно было взглянуть – губы плотно сжаты, по лицу белые пятна.
– Простим ее, коллеги, – проскрипел он. – Будем великодушны, попробуем войти в ее положение. В такие минуты люди не ведают, что говорят…
И засеменил прочь по коридору, постукивая тросточкой.
– Так вы говорите, Ранне еще работает? – переспросил старик. Скрипнуло плетеное кресло. – Когда-то она бабочкой порхала, вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз. С утра до вечера. Теперь уж не смогла бы, а впрочем, кто знает…
– Еще очень даже бодрая, – заверил Виктор. – …А та девушка… – напомнил он, боясь, что разговор уйдет в сторону. – По словам Ранне, у вас тогда были большие неприятности… Даже скандал.
– Кто их сосчитает, эти неприятности и скандалы!
– Девушка тогда еще училась.
– Кому же учиться, как не молодым, в старости ничего в голову не лезет. И зачем старому человеку учиться? На что ему все эти премудрости? В могилу с собой не возьмешь.
Молодой человек потоптался у двери с медной дощечкой, на которой было выгравировано «Директор». Закрыто на два замка. Он разыскал учительскую, но и туда не попал. Надо найти кого-нибудь из персонала, они подскажут, когда кончается урок и начинается перемена.
Школьный звонок, далекий и позабытый, застиг его на лестничной площадке, серебристые трели разнеслись по длинным пустым коридорам. Одна за другой хлопали двери, в коридор гурьбой высыпали девчонки-подростки, появились и девчата постарше, с манерами взрослых дам. Он вспомнил, что этот техникум называют «Монастырем», и тут увидел невысокого стройного мужчину с классным журналом под мышкой – мужчина отпирал директорский кабинет, звеня внушительной связкой ключей. Он выждал, пока мужчина скроется за дверью, и постучался.
– Войдите! – раздалось словно издалека. Оказалось, двери двойные, к тому же одна из них обита дерматином.
Молодой человек поздоровался, и директор ответил. В его голосе и взгляде читался немой вопрос.
– Я врач, – сказал вошедший. – Из родильного отделения центральной больницы.
– Ах, это по поводу нашей студентки! Педсовет решил ее исключить. За прогулы без уважительной причины.
– Видимо, если бы директор возражал, педсовет не принял бы такого решения. Ведь, между нами, прогулы – это, в данном случае, только повод, другие прогуливают и больше.
Директор не возражал.
– Чем могу быть полезен?
– У вас что, другого пути нет, кроме исключения?
– Нет.
– Послушайте, товарищ директор! Хочу, чтоб вы знали: я пришел сюда не по долгу службы. Как врача, меня совершенно не волнует, что она родит. Молодая здоровая женщина… Если уж на то пошло, рожать – ее долг! Если бы она сделала аборт, вы бы ее не исключили, не так ли? Парадокс! Смешно, хотя и не до смеха!
– Мне тоже. Курите? – Директор предложил сигарету. Они закурили. – Да вы присядьте…
В коридоре прозвенел звонок к следующему уроку. Отсюда звук казался мягким и неназойливым.
– У меня их тут без малого полтысячи. И почти все молодые и, как вы говорите, способные рожать. Плохо, что одни девчата, плохо. Привыкают к мысли, что на свете мало парней, не упустить бы случая. А парни с гитарами околачиваются у общежития – мы на всякий случай запираем уж в девять. Но все равно не удержать. Я вот удивляюсь, почему большинство все-таки остается учиться. Думал, может, потому, что держу в ежовых рукавицах? Оказывается, не поэтому. Педагоги, кому девочки доверяют, говорят, все очень просто. Одни приехали в Ригу получить профессию, а другие – развлекаться. Первым наша строгость помогает держать себя в узде, вторым ничто не поможет. Поэтому я не имею права давать им ни малейшей поблажки. Для вас она – молодая здоровая женщина, призвание которой рожать, а для меня – студентка, которой надо дать профессию.
– Она хочет отказаться от ребенка.
– Вот это новость! – Директор встал из-за стола и забегал по кабинету. Пальцы, державшие сигарету, дрожали, и пепел осыпался на пол. – Ну и ну! И теперь мною, как букой, будут пугать детей! Выбросил на улицу! И вы пришли, чтобы я оставил ее в общежитии?
– Почти угадали.
– Нет, в общежитии моего техникума младенцев не будет! – Директор умолк, будто на миг заколебался, и продолжал: – Ладно, пусть напишет заявление об академическом отпуске. Девушка способная, успеваемость у нее хорошая, потом наверстает упущенное. Пусть несет заявление, я подпишу!
– Ей необходимо жилье! Ваш авторитет не пострадает, если вы разочек отступите от своих принципов.
– Вы законы знаете? Не знаете! Я уже не смогу выдворить ее из общежития! Только если взамен будет комната. Конечно, исполком мне такую комнату даст! Может, не сразу, но даст. А за счет чего, спрашивается? За счет жилплощади, которую должны получить наши педагоги. Хорошо, если нам выделяют хоть что-то один раз в два года. Преподавательница химии работает в техникуме с первого дня и, заметьте, терпеливо ждет своей очереди. Шесть человек на шестнадцати квадратных метрах! Пойдите и скажите ей, что надо подождать еще пару лет, потому что одна сопливая девчонка играла в папу-маму, пока не доигралась! У меня духу не хватит!
Директор нервно закурил новую сигарету.
– Вы ей передайте, что самое разумное – написать заявление об академическом отпуске. По состоянию здоровья, и точка. Я ведь не заинтересован, чтобы это чепе бросило тень на весь техникум. Девчонки и так по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ее подружка, которая подменила нашу красотку на медосмотре, пробкой у меня вылетела из техникума. А эту мамашу кто-нибудь в больнице навещает?
– Кажется, нет.
– Хорошо! Это очень хорошо! Заглохнут толки!
– Вы напрасно волнуетесь насчет техникума. Его репутация какой была, такой и останется. Ни замалчивание, ни разглашение ничего не изменят. Давайте лучше поговорим конкретно, чем мы сообща можем ей помочь. Я как врач и вы как педагог.
– Любопытно, как же мы можем ей помочь? Лично я умываю руки! Пусть думают родители!
– У нее нет родителей, одна бабушка.
– Она сама вам это сказала?
– Да. Мы разговаривали.
– Минуточку. – Директор выскользнул за дверь. Вернулся он не сразу. В руках у него была тонкая папка салатного цвета. – Ее личное дело. – Он подал папку врачу. – Мать работает в сельсовете, отец – в колхозной строительной бригаде. Есть, конечно, и бабушка, сестры и есть брат на два года моложе.
– Извините, я вас задержал! – заторопился врач.
– Ничего, ничего… Полезный обмен мнениями. Но заявление пусть подаст, я подмахну. – Он вдруг стал по-отечески заботливым, как и подобает победителю. – Я, конечно, понимаю: была ей охота возвращаться домой с дитем и без мужа, но…
– До свидания!
Врач дал себе зарок никогда не пытаться что-то втолковывать администраторам. Он был зол на себя за свою наивность и доверчивость.
Старший коллега – без пяти минут пенсионер, – выслушав его рассказ об этом визите, посмеялся в свое удовольствие:
– Вот и не суй нос в чужие дела! Ишь, заступник! Работай на совесть, потом выходи на пенсию. Вот и вся премудрость.
Не понравилось Виктору лицо старика. Вроде бы сама любезность, а во взгляде какое-то затаенное коварство.
– Ранне сказала, что родилась двойня. У той женщины. Она только не знает, двое мальчиков или мальчик и девочка.
– А я вот не помню, меня в это дело не впутывайте. – Старик тяжело задышал и уставился в окно, хотя в саду все было по-прежнему. – Мне восемьдесят два. Так сказать, на краю могилы… А вот милой Ранне, коли доведется встретить, низко кланяйтесь от меня…
Вцепившись в подлокотники, он стал подниматься с кресла. У него были тонкие, высохшие ноги, штанины висели мешком. Мелкими шажками он проковылял к дивану и прилег, положив голову на валик.
– Говорите, что ничего не знаете, а сами просите, чтобы не впутывали.
– Ничего не знаю. Честное слово, можете мне поверить! – Это прозвучало почти плаксиво.
Я не хотел. Я бы ни за что и не впутался, но они не могли без меня обойтись, на документах нужна была и моя подпись. И они принялись меня уламывать. Я сопротивлялся. Да, да… Я долго не соглашался! Даже предостерегал: «Как бы это не выплыло наружу!» А они снова за свое. Они боялись той женщины, у которой умер ребенок.
– Придет моряк, потребует расследования, – заведующий отделением не решался взять ответственность на себя.
– Нашей вины тут нет, любая экспертиза подтвердит, – возразил молодой коллега. – Этот чокнутый идеалист бегал к директору техникума. Сам мне потом рассказывал.
– Ну и получите нового завотделением, – в сердцах сказал заведующий.
– Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?
– Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.
– Какое все это имеет значение! – не понял младший коллега. – Я уже говорил, чокнутый идеалист.
– Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой-нибудь очень бдительный товарищ.
– Не верится.
– Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.
– Что ты предлагаешь?
– Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?
– Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто-нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом – пушкой не прошибешь. Отказывается что-либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» – «Все ясно! – ответил я. – Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».
– Дети есть дети.
– К сожалению, у этих детей у самих уже дети.
– Такой век, еще и не то увидим!
– Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. – Заведующий отделением прикусил губу. – С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что-либо, то немедленно.
– Разве она хочет обоих?
– Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.
– Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, – наморщил лоб молодой коллега.
Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по-прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь – мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости – вот когда можно будет рисковать вволю – нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь – и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!
Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…
Пришлось уйти.
Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай-то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое-то время никого не впускала, пусть говорит – очень болен, при смерти.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.