Текст книги "Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье"

4. Закон и запрет

Сопоставление упоминаний в хрониках и свидетельств юридического характера невозможно в отсутствии документов или инструментов, необходимых для подобной темы исследования: мы не найдем категории «каннибализм» в подавляющей части рабочих инструментов представителей судебной власти или комиссаров полиции во времена, предшествующие Французской революции. Настолько же значительным является молчание архивов: в период между XIII и XVIII веком нет ни единого упоминания о судебных процессах по случаю антропофагии в тематических индексах Национальных архивов Франции и в аналитических инвентарях самых важных французских провинциальных фондов. Наконец, в Thesaurus d’histoire médiévale. Documents diplomatiques et judiciaires (1983 и 1997) нет подобной категории преступления.

Будущие исследования, возможно, прольют свет на свидетельства, ускользнувшие от бдительного взгляда ученых. Отсутствие соответствующего определения для описания акта потребления человеческой плоти в средневековый период частично оправдывают недостатком преступлений, связанных с антропофагией в индексах архивов: возможно, в отдельных папках и могли быть собраны случаи каннибализма, но под более общей категорией преступления, к которому они относятся (например, «убийство», если оно предшествовало поеданию).

Известен, однако, аргумент обвинения, упомянутый в эпоху поздней античности, в XII большой декламации Псевдо-Квинтиллиана под названием «Питающиеся трупами» (лат. Cadaveribus pasti) (ее датируют между II веком и второй половиной IV века), выдвинутый адвокатом от лица целого города против своего посла, который, направленный за море за продовольствием, задержался по своим собственным коммерческим делам. Несмотря на то что сроки послом были соблюдены, ущерб обществу его поведние нанесло ощутимый: наивысшей точкой ораторского искусств является описание каннибализма, к которому вынужденно прибегли жители города из-за промедлений посла. Таким образом, принудительное потребление человеческой плоти становится естественной частью сложного и тяжкого обвинения в принесении вреда государству, вплоть до того, что становится невозможной незаинтересованная оценка преступления[36]36
  [Quintiliano]. La città che si cibò dei suoi cadaveri (Declamazioni maggiori, 12) / Ed. Stramaglia A. Cassino, Edizioni dell’Università degli Studi di Cassino, 2002 (в частности описания каннибализма см.: рр. 56–63 [13, 2–15,7] и 84–89 [25, 4–28,5]; о датировке текста см. введение Атонио Страмалья p. 27–28).


[Закрыть].

Не следует недооценивать выявленные лакуны в документах средневековья, хоть их и недостаточно, чтобы объяснить широко распространенное судебное молчание. За недосказанностью может скрываться как молчаливое принятие, так и нераспространенность каннибализма, а может, и нежелание кодифицировать само преступление.

Чтобы проверить, какая из гипотез окажется верной, мы обратимся к пенитенциалиям раннего Средневековья (VI–IX века) – пособиям, содержащим список грехов и способов их искупления для исповедников. Некоторые исследователи различают в определенных канонах прямые указания на каннибализм. Речь идет, например, об использовании выражения esus carnis aequi (лат. esus – «питание, пища»; лат. carnis – «мясо»), в котором aequi часто переводят как aequus (рус. «правильный»), когда речь идет, скорее всего, об ошибке в написании слова equus (рус. «лошадь»), согласно Марии Джузеппине Муццарелли[37]37
  Canon Hibernensis. P. 13, W., р. 137. Интерпретация в ключе с антропофагией была предложена Менажер Л. Р. (Sesso e repressione: quando, perché? Una risposta della storia giuridica // «Quaderni medievali», 4, 1977. P. 48, nota 5), но Мария Джузеппина Муццарелли считает, что отрывок не может служить доказательством (Norme di comportamento alimentare nei libri penitenziali // «Quaderni medievali», 13, 1982, р. 58, nota 34). Сириль Вогель считает «fait curieux» (интересным) тот факт, что пенитенциалии не включают наказания за каннибализм (Les «Libri Paenitentiales». Turnhout, Brepols, 1978. P. 111). О свидетельствах пенитенциалий см.: Una componente della mentalità occidentale. I Penitenziali nell’alto Medioevo / Ed. Muzzarelli M.G. Bologna, Pàtron, 1980; Muzzarelli M.G. Penitenze nel Medioevo. Uomini e modelli a confronto. Bologna, Pàtron, 1994; Laurioux B. Le lièvre lubrique et la bête sanglante: réflexions sur quelques interdits alimentaires du Haut Moyen Âge // L’animal dans l’alimentation humaine, les critères de choix, второй специальный номер «Anthropozoologica», 2, 1988, рр. 127–132.


[Закрыть]. Могут дать основание для подозрений повторяющиеся запреты на питание животными, которые в свою очередь питались «cadabera mortuorum», но кажется более вероятным, что эти указания отсылаются к библейскому запрету (Лев. 11:40; Втор. 14:21) на потребление «мертвечины», то есть трупов животных, не убитых человеком[38]38
  Poenitentiale Casinense // Schmitz H.J. Die Bussbücher und die Bussdisciplin der Kirche. 2 Voll. Graz, Verlagsanstalt, 1958, Vol. I. P. 45; Poenitentiale Theodori. Capitula Dacheriana. C. 23, W. P. 147 (не уточняется, если речь идет о человеческой крови); Poenitentiale Theodori. Canones Gregorii. C. 138. W., P. 175; Poenitentiale Theodori. Libro II, IX, 8, W. P. 212; Poenitentiale PseudoTheodori. XVI, 20, W., р. 603; Poenitentiale Cummeani. I, c. 27, W. P. 467; Poenitentiale Merseburgense, a., cc. CL e CLI, W. P. 406. Об ужасе по отношению к мертвой плоти и последующих запретах см.: Ferrières M. Histoire des peurs alimentaires du Moyen Âge à l’aube du XX^e siècle. Paris, Seuil, 2002.


[Закрыть]. Если бы мы хотели расшифровать выражение cadabera mortuorum как «человеческие останки» (употребление этого определения по отношению к жертвам каннибализма не было замечено), они – наравне с остовами животных антропофагов – были бы пригодными к пище по прошествии всего лишь одного года, что кажется маловероятным.

Существуют, однако, некоторые каноны об обхождении с останками животных, которые питались кровью или человеческой плотью (лат. de sanguine hominis, de corpore hominis). Согласно предписаниям некоторых пенитенциалиев, например Псевдо-Эгберта, они считаются несъедобными и их следует оставить собакам[39]39
  Poenitentiale Pseudo-Egberti. Libro VI, c. 57, W. P. 340; cfr. Poenitentiale Merseburgense, a., c. CLI, W. P. 406 (однако, очень обобщенно, имеется в виду «cadabera mortuorum lacerantes»).


[Закрыть]; некоторые, наоборот, позволяют потребление этих животных, но только если они питались – что, без сомнений, случалось чаще – лишь кровью, согласно формулам non abiciendos credimus [habiciendos][40]40
  Poenitentiale Theodori […] Discipulus Umbrensium universis anglorum […] salutem. Libro II, XI, cc. 7 e 8, W. P. 212; Poenitentiale Theodori, Capitula Dacheriana, c. 20, W., р. 147; Poenitentiale Theodori, Canones Gregorii, c. 137, W. P. 175; Poenitentiale Merseburgense, a., c. CL, W., р. 406; Poenitentiale Cummeani, I, c. 26, W. P. 467; Poenitentiale Remense, III, c. 23, W., р. 502; Poenitentiale XXXV Capitulorum, c. 1, W. P. 519. В другом случае, наоборот, со съедобностью свиней или кур, которые в свою очередь питались кровью – не уточняется, человеческой или нет – In un altro caso, invece, la commestibilità di maiali o galline che abbiano mangiato sangue – non si specifica se umano o meno – связано окропление еды освященными водой и солью (Poenitentiale Pseudo-Theodori. XVI, 19, W. P. 603).


[Закрыть].

Без сомнений, попустительства, мотивированные нуждой, которая заставляла нарушать пищевые запреты, сосуществовали с непримиримыми противниками послаблений вне зависимости от ситуации: пенитенциалий Псевдо-Теодора на всякий случай приводит две точки зрения, давая понять, что оба взгляда на ситуацию возможны[41]41
  Poenitentiale Pseudo-Theodoriю XVI, 19–20, W. P. 603.


[Закрыть]. Во многих пенитенциалиях можно найти наказания за потребление человеческих и животных секреций; среди них corrector sive medicus из «Декрета» Буркарда Вормсского, созданный между 1008 и 1012 годами. Он предписывает трехлетнее наказание тому, кто «по какой-либо причине пьет кровь или сперму»[42]42
  Corrector Burchardi Canones Poenitentiales, W., рр. 624–682; Poenitentiale Remense, III, c. 28, W., р. 502. Cfr. Poenitentiale XXXV Capitulorum, c. 23, II, W., р. 519; Poenitentiale Bigotianum (ca. 800), c. V, 1, e c. V, 2, W., р. 446. Таинственной остается норма в пенитенциалии Псевдо-Беды (Pseudo-Beda) которая, кажется, больше всех остальных подразумевает каннибализм: «Bibisti sanguine aut manducasti de ullo pecude vel homine? III annos poeniteas», Poenitentiale Pseudo-Bedae, 26, W. P. 254 (II. 4. b.). О предписаниях Ветхого Завета касательно крови cм.: Gn 9,4 e Lv 17,14.


[Закрыть], в то время как некоторые пенитенциалии стараются утешить читателя насчет невинности случайного потребления крови из десен. Несмотря на неточности в интерпретации некоторых отрывков, в целом, сравнивая предписания, можно заметить присутствие страха по отношению к возможности нежелательного потребления человеческих останков. Косвенным образом об этом говорит негодование Тертуллиана касательно обычая потреблять мясо зверей с арены или животных, что питались кровью, и cruditantes (все еще целое человеческое мясо в их кишках):

И таким же образом те, кто едят мясо зверей с арены. […] Тот же вепрь, что утолил жажду кровью растерзанной жертвы, тот же олень, пролежавший в крови гладиатора. Они вожделеют даже органы медведя, все еще полные непереваренных человеческих внутренностей. Человек отрыгивает плоть, откормленную человечиной[43]43
  Tertulliano. Apologia del cristianesimo. Milano, BUR, 1996, cap. IX, 11, рр. 120–121.


[Закрыть].

Средневековье пронизано страхом перед человеческими останками: основа запретов по отношению к потреблению хищных животных – за исключением свиней, занимающих особое место – заключается именно в опасении косвенной антропофагии[44]44
  Гипотеза, сформулированная Cтефани Булш, была исследована Пьер-Оливером Диттмаром в Naissance de la bestialité. Une anthropologie du raррort hommeanimal dans les années 1300. Thèse EHESS, directeur de thèse Schmitt J.-C. Paris, 2010. S. Boulc’h. Le statut de l’animal carnivore et la notion de pureté dans les prescriptions alimentaires chrétiennes du haut Moyen Âge occidental // Le statut éthique de l’animal. Conceptions anciennes et nouvelles / Ed. Bodson L. Liège, Université de Liège, 1996, рр. 41–59.


[Закрыть]. Все еще в 1363 году один из указов Иоанна II Французского запрещает отдавать на убой животных, откормленных в домах цирюльников, где они могли случайно питаться кровью, волосами или ногтями. Запрет распространялся и на категории мастеров, среди которых те же цирюльники и хирурги, которым не позволялось разводить скот из-за страха, что он мог питаться остатками волосяного покрова, человеческими жидкостями или ампутированными частями тела[45]45
  Указ Иоанна Французского и похожие нормы: Ferrières. Storia delle paure alimentari. Cit. PP. 54–55.


[Закрыть].

Таким образом, меры предосторожности против нежелательного потребления человеческих частей тела, наряду с почти что единогласным приговором каннибализму, позволяют нам исключить молчаливое снисхождение по отношению к антропофагии, несмотря на распространенную терпимость к пищевым отклонениям, вызванным нуждой.

Возможно, отсутствие наказания объясняется редкостью случаев каннибализма, что не вызывало необходимости в санкциях, которые бы регулировали его распространение. Соответствующие текстуальные свидетельства покрывают период целого тысячелетия и должны быть приняты во внимание неразрывно от территории своего распространения: речь шла о практике слишком трудной для того, чтобы ее можно было определить и регламентировать, и из-за редкости ее проявлений отсутствовала необходимость в легальной формулировке. К тому же, несмотря на нарушения и проявления единичных случаев поведения (связанные, например, с медицинской сферой), чтобы вызывать сопротивление по отношению к формализации, запрет должен был быть укоренен сам по себе: настоящий запрет никогда не писан, в этом просто нет необходимости.

5. По следам убийцы

Перед нами встает неизбежный вопрос воссоздания личного дела людоеда: подразумевает ли убийство вызванная голодом антропофагия?

По крайней мере в половине случаев, встречающихся в хрониках неурожая, каннибализм связан с убийством; лишь малая часть источников открыто говорит о некрофагии, в то время как остальные не вдаются в детали, позволяя читателю самому додумывать пути, по которым человеческая плоть попадала на стол.

Прокопий, следуя укоренившейся схеме описания последствий голода, рассказывает историю об убийствах, совершенных каннибалами, повествуя о двух женщинах, успевших съесть аж 17 людей, до того как они сами были раскрыты и убиты своей последней жертвой:

Рассказывают, что две женщины из деревенского местечка над городом Аримино съели семнадцать человек. Они были единственными выжившими среди местных жителей, и поэтому мимо проходившие путники останавливались у них, и ночью женщины убивали их и съедали. Но говорят, что восемнадцатый гость, проснувшись буквально в момент, когда женщины хотели наложить на него руки, услышав от них эту историю, убил обеих[46]46
  Procopio di Cesarea. La guerra gotica. Cit., libro VI, cap. II, 20. P. 496.


[Закрыть].

Согласно Адемару, убийства предшествовали каннибализму, чему вторят «Анналы Святой Колумбы из Санса» и анналы города Ангулем, которые предлагают особенно жестокие картины злодеяний: несчастных зверски убивали и расчленяли «зубами, словно дикие звери»[47]47
  Annales Engolismenses (815–991). Cit. P. 486; cfr. Annales Sanctae Columbae Senonensis. Cit., р. 103.


[Закрыть]. В этом случае отсутствие точного описания состава преступления, упоминание о «множестве» жертв и акцент на животном характере происходящего создают вокруг преступления ореол непроходящей мрачной угрозы. Истории о пожирании себе подобных обитают на страницах средневековой черной хроники, скрываясь под на первый взгляд незначительными заголовками болтовни – отчасти именно поэтому их сложно опровергнуть. Свидетели злодеяний остаются в тени: нам рассказывают об антропофагии неизвестные голоса далеких земель, вести о которых авторы не всегда получали напрямую. Так убийцы (настоящие или выдуманные) остаются неизвестными и упоминаются в единственном числе в качестве обобщения (лат. homo hominem comederet[48]48
  The Annals of Ulster. Cit. P. 158.


[Закрыть]). Если и появляются редкие упоминания о мужчинах и женщинах, мы мало что о них знаем. Наказание, вмененное им, настолько же размыто, как и само преступление: редко упомянутые последствия могут представлять собой как изгнание из общины, так и костер или линчевание толпой.

Чего нельзя сказать о личности жертв, которую легче воссоздать.

Чаще всего речь идет о паломниках или иноземцах: конечно, агрессия со стороны чужеземца оказывала меньший удар по устоявшемуся порядку вещей, чем акт эндоканнибализма, способного привести к долгим междоусобным эпизодам кровной мести. Так, для путника вежливое приглашение могло легко превратиться в смертельную западню, или, по крайней мере, именно этого больше всего боялись и предсказывали. «Анналы Святой Колумбы из Санса» повторяют распространенный слух о двух убийствах, совершенных в Пон-Сюр-Йонн (лат. Pontus Siriacus): одну «честную женщину» приютил незнакомец, который ее же потом и убил, разрезал на куски, засолил и приготовил на стол себе и своим детям. То же самое, добавляет источник, совершила другая женщина с подростком[49]49
  Annales Sanctae Columbae Senonensis. Cit. P. 103 (CUR, р. 98).


[Закрыть].

Еще Радульф Лысый предупреждал о мрачной судьбе путников в 1033 году:

Путников хватали люди, что были сильнее их, разделывали, готовили на огне и пожирали. Многие из тех, кто кочевал из одного места в другое, чтобы избежать голода, были зарезаны ночью в домах, где их приютили, и становились пищей для их хозяев[50]50
  Rodolfo il Glabr. Cronache. Cit., libro IV, cap. IV, 10, рр. 215–217.


[Закрыть].

Рауль расказывает также о серийном убийце, скрывавшемся в чаще леса: примерно в трех милях от города Макон, рядом с забытой в чаще церквушкой, «построил себе убийца лачугу, и убивал множество людей, что оказывались в тех краях (лат. multitudinem transeuntium) либо заходили к нему, и готовил себе ужасное яство». Один несчастный оказался по случаю в тех местах со своей женой в поисках приюта и остановился ненадолго. «Оглянувшись вокруг, путник увидел разбросанные по углам лачуги черепа мужчин, женщин и детей». Путник и его жена, к счастью, смогли сбежать и, прибыв в город, сообщили об увиденном графу Оттону II и всему городу Макон. Посланные на разведку люди обнаружили этого лютого убийцу в своей лачуге, окруженного мерзким трофеями: «сорок восемь голов убитых людей, чью плоть поглотила его зверская пасть». Его притащили в город и привязали к столбу в амбаре, «где он и закончил свои дни в пламени огня, что поглотил его живьем».

Подобные истории, особенно повествующие о соляных бочках, являются эхом как традиции «Жития» святого Николая, который воскрешает трех юношей, опущенных в соль, так и фольклора об орках и свойственного ему представления о норе монстра, устланной черепами, костями, обглоданными членами и кусками трупов, которыми питался ненасытный монстр: ценнейшие отрывки устной культуры, дошедшей до нас через хронистов.

Но были и те, кто находился в большей опасности, чем паломники, привыкшие пересекать в одиночестве неизвестные края. Речь идет о детях: нежные, свежие, наивные и беззащитные, введенные в заблуждение – согласно Радульфу Лысому – корыстным подарком («очень многие приманивали детей каким-нибудь фруктом или яйцом»[51]51
  Все цитаты Радульфа Лысого находятся в ibidem. PP. 215–219.


[Закрыть]), они являлись идеальными жертвами, чтобы укротить позывы голода. Часто не было даже необходимости отходить далеко от дома: как в лучших традициях современного рассказа mystery, самое жуткое преступление кроется за утешительными домашними стенами.

6. Угадай, кто придет сегодня на ужин

В своем диалоге Заккей признается, что был поражен событиями своего времени: войны меж государствами, прибытие новых народов, землетрясения и небесные знаки и, наконец, невероятный ужас, вызванный теми, кто поглощает членов своей собственной семьи[52]52
  Questions d’un païen à un chrétien. Cit., libro III, cap. VIII, 8–9. P. 220.


[Закрыть]. Анониму вторят строки Иеронима и Идация о материнской антропофагии на Иберийском полуострове, которые вновь упоминают Псевдо-Фредегарий и Исидор Севильский[53]53
  Hieronymi, Epistularum pars III. Cit., lettera 127. P. 154; The Chronicle of Hydatius. Cit. P. 82; Isidori, Historia Wandalorum. Cit. P. 295; Philostorgii, Histoire Ecclésiastique. Cit., libro XII, cap. III, рр. 536–537.


[Закрыть].

Когда голод загоняет в тупик, живот урчит и кишки воротит, даже уважение к родственным связям, родительская любовь и сострадание к плоти от плоти бессильны пред безжалостной нуждой в еде: действительно, упоминания об антропофагии среди близких родственников в хрониках неурожаев появляются с озадачивающей частотой. «Жизнеописание» Сильверия передает нам новость, заимствованную у Дация, епископа Милана: во время неурожая 538 года, рассказывает священнослужитель, «в некоторых зонах Лигурии женщины ели своих детей», за что были изгнаны из общины, то есть из большой семьи «его церкви»[54]54
  Le «Liber Pontificalis». Cit., LX (Silverius 536–537). P. 291.


[Закрыть]. Снова упоминание о материнской антропофагии появляется в «Мозельских анналах» 793 года (голод вынуждает «человека поедать человека, братьев поедать братьев, а матерей поедать своих детей»[55]55
  Annales Mosellani. Cit. P. 498.


[Закрыть]), в то время как «Фульдские анналы» рассказывают об одном анекдоте, касающемся нищеты в 850 году: один мужчина, пересекая лес в Тюрингии с женой и маленьким сыном и не найдя никакой еды, не слушая протестов жены, решает пожертвовать сыном и съесть его. От ужасной судьбы, предназначенной ему родителем, ребенок спасается лишь по чистой случайности: прежде, чем отец успевает исполнить обещанное, главе семейства удается отобрать у двух волков останки туши оленя, чье мясо и съедят родители вместо ребеночка (заключительная часть истории отражает невыполненное библейское жертвоприношение Исаака)[56]56
  Annales Fuldenses. Cit. PP. 40–41. Обратный случай (отец противится детоубийству) в Guillaume d’Angleterre di Chrétien de Troyes.


[Закрыть].

Адемар рассказывает о мужчине, который съел собственную сестру, в то время как другие случаи внутрисемейной антропофагии упоминает Радульф Лысый в 1033: согласно монаху, неурожай доводил голодающих до того, что они вынуждены были питаться «мужчинами, женщинами и детьми, не обращая внимания даже на самое близкое кровное родство». В этом случае, однако, каннибальские наклонности между родителями и детьми взаимны: «тяжесть неурожая дошла до того, что старшие дети поедали своих матерей, а те, позабыв материнскую любовь, совершали то же самое со своими детьми»[57]57
  Rodolfo il Glabro. Cronache. Cit., libro II, cap. IX, 17. P. 95.


[Закрыть]. Салимбен Пармский упоминает голод 1012 года, когда ситуация была настолько тяжелой, что «матери пожирали собственных детей»[58]58
  Salimbene de Adam, Cronica, Cit., р. 42.


[Закрыть]; и снова английские и польские хроники неурожаев XIV века передают эпизоды семейной антропофагии: неужели связь с собственными детьми была настолько непрочной и чуждой современным нам представлениям, чтобы оправдать подобную родительскую бесчувственность?

7. Кладбище невинных

В начале шестидесятых годов считалось, что признание детства отдельным жизненным периодом, четко отличающимся от взрослого, а также присутствие эмоциональной связи по отношению к потомству восходят только к XVII–XVIII векам[59]59
  См.: Ariès P. L’enfant et la vie familiale sous l’Ancien régime. Paris, Plon, 1960.


[Закрыть].

Многочисленные последующие исследования перевернули наше представление о привязанности к новорожденным в средневековье, утверждая существование не только прочной связи по отношению к детям в нежном возрасте, но и представления о детстве как об определенном жизненном этапе. Средневековым родителям не были чужды забота и внимание к особенному типу воспитания: другими словами, мы можем быть уверены, что в Средние века ребенок «был окружен вниманием и заботливо воспитан»[60]60
  Lett D. L’enfant des miracles. Enfance et société au Moyen Âge (XII^e—XIII^e siècle). Paris, Aubier, 1997. P. 301. Cfr. Id. La mère et l’enfant au Moyen Âge // «L’Histoire», 152, 1992, рр. 85–89; Id., Les pères du Moyen Âge aimaient-ils leurs enfants? // «L’Histoire», 187, 1995, рр. 46–49.


[Закрыть]. Однако, согласно некоторым исследованиям, постоянное тяжелое состояние экономической неустойчивости заставляло семьи прибегать к крайним мерам, в следствие чего, начиная со второй половины III века и особенно с IV века, мы наблюдаем рост снисходительности, продолжавшейся по крайней мере вплоть до XIII века, по отношению к обычаю подкидывать младенцев или продавать детей в юном возрасте[61]61
  Boswell J. The Kindness of Strangers. The Abandonment of Children in Western Europe from Late Antiquity to the Renaissance. New York, Pantheon Books, 1988.


[Закрыть].

В этой связи озадачивает один кастильский закон, заключенный в Siete Partidas, собрании римских и германских законов, дополненном новыми предписаниями Альфонса Х Кастильского и составленном между 1256 и 1265 годами. Согласно Fuero, феодальные обязанности одерживают верх над родительскими: для отца, осажденного в крепости, которую он держит от имени господина, при отсутствии припасов предпочтительнее съесть своего ребенка, чем покинуть место без разрешения. Подобное расширение понятия patria potestas подразумевает оправдание для любого отца, который совершает то же деяние пусть даже только ради себя, то есть убивает и потребляет собственного ребенка для того, чтобы выжить: «Onde, si esto puede fazer por el Señor, guisada cosa es, que lo puede fazer por si mismo»[62]62
  Alfonso X el Sabio. Las Siete Partidas (el Libro del Fuero de las Leyes) / Ed. Sánchez-Arcilla Bernal J., Quarta partida, Título XVII, Ley XVIII («Por que razones pueda el padre vender, o empeñar a su hijo»). Madrid, Reus, 2004. P. 659. О контексте, в котором были созданы Siete Partidas, о переводе, законодательном импульсе Альфонса Кастильского cм.: Vanoli A. La Spagna delle tre culture. Ebrei, cristiani e musulmani tra storia e mito. Roma, Viella, 2006. PP. 138–142; Id. La reconquista. Bologna, Il Mulino, 2009. PP. 171–173.


[Закрыть]. Скоро мы узнаем, какой традицией можно оправдать подобный закон; на данный момент достаточно упомянуть, что речь идет о феодальном праве господ, которое ни в коем случае не является доказательством того, что подобный обычай был широко распространен.

Подобный кошмар, однако, совсем не был неслыханным: если Адемар говорит об антропофагии как о новом обычае, Радульф Лысый, с другой стороны, намекает и на предшествующие эпизоды: «бушующий голод заставлял людей поглощать человеческую плоть, о чем в прошлом мы слышали весьма редко»[63]63
  Rodolfo il Glabro. Cronache. Cit., libro IV, cap. IV, 10. P. 215 (Радульф имеет в виду акты каннибализма во время неурожая 1033 года).


[Закрыть].

Но кто мог говорить об этом в прошлом, помимо других хроник?

Возможно, существовали иные модели антропофагии, позволяющие рассказать непроизносимое? Какие тексты могли послужить основой общераспространенного знания, к которому можно прибегнуть?

Самым распространенным, древним и авторитетным источником была Библия. Она явно подразумевается в биографии Эдуарда II, чей составитель, празднуя восстановление божественного порядка после конца катастрофы, прямо отсылается к осаде Самарии, столице израильского царства, основанной царем Омри в IX веке до нашей эры, где должно было случиться самое первое преступление, на которое с охотой оглядываются средневековые описания[64]64
  Vita Edwardi secundi. Cit. P. 470. В Annales monasterii de Bermundesia упоминается практика поедания собственных отпрысков (Annales monasterii de Bermundesia, Cit. P. 470). Еще одно упоминание о материнском каннибализме во время неурожая XIV века находится у Мартина Кромера в Польше (Martini Cromeri. De origine. Cit. 198b).


[Закрыть].

Что это было за преступление и в чем его жестокость?

Давайте узнаем, что же случилось в Самарии.

Глава 2. Матери антропофаги

Во второй Книге Царств (четвертая книга Вульгаты)[65]65
  В исследовании цитируется латинский текст Вульгаты Иеронима Стридонского, но будут предоставлены ссылки на синодальный русский перевод, цитированные в тексте. – Прим. пер.


[Закрыть] рассказывается об осаде города Самарии ассирийским правителем Бен-Хададом. Посреди голодающего города две матери, загнанные в тупик нуждой, договариваются о том, чтобы съесть по очереди своих детей, но одна из них обвиняет другую пред лицом царя израильского в том, что та не сдержала обещания; эта история, хоть и в гораздо более мрачных тонах, является эхом суда Соломона над ребенком двух блудниц (3Цар 3:16–28).

И сказала она: эта женщина говорила мне: «отдай своего сына, съедим его сегодня, а сына моего съедим завтра». И сварили мы моего сына, и съели его. И я сказала ей на другой день: «отдай же твоего сына, и съедим его». Но она спрятала своего сына (4Цар 6:28–29).

Другие библейские отрывки, являющиеся основой рассказов об эпизодах материнской антропофагии, можно найти в книге Левит, Второзаконии, в книге пророка Иеремии, в Плаче, в книге пророка Варуха и Иезекииля. В отрывке из Второзакония об угрозах, направленных на израильский народ в случае нарушении закона, читаем:

И ты будешь есть плод чрева твоего, плоть сынов твоих и дочерей твоих, которых Господь Бог твой дал тебе, в осаде и в стеснении, в котором стеснит тебя враг твой. Муж, изнеженный и живший между вами в великой роскоши, безжалостным оком будет смотреть на брата своего, на жену недра своего и на остальных детей своих, которые останутся у него […] [Женщина] жившая у тебя в неге и роскоши […] будет безжалостным оком смотреть на мужа недра своего и на сына своего и на дочь свою и не даст им последа, выходящего из среды ног ее, и детей, которых она родит; потому что она, при недостатке во всем, тайно будет есть их (Втор. 28:53–57).

Завет, абсолютный и единоличный – единого Бога с единым народом, – который Всевышний заключает через Моисея с потомками рода Авраама, спасенными от рабства египетского, не оставляет сомнений: Господь сил (Yahweh şĕbā’ōt) может быть сострадательным и милосердным со своими верующими, но по отношению к нарушителям Закона не проявит жалости; голодающий дойдет до того, что не сможет различить «плоти детей своих, которых он будет есть» (Втор. 28:55), в то время как даже самая нежная и привыкшая к роскоши женщина «не даст им последа, выходящего из среды ног ее, и детей, которых она родит; потому что она, при недостатке во всем, тайно будет есть их». Уже в книге Левит находилась угроза: «Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас и накажу вас всемеро за грехи ваши, и будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть» (Лев. 26:27–29). И снова в Иезекииле:

За то отцы будут есть сыновей среди тебя [Иерусалим], и сыновья будут есть отцов своих; […] и узнают, что Я, Господь, говорил в ревности Моей, когда совершится над ними ярость Моя. И сделаю тебя пустынею и поруганием среди народов, которые вокруг тебя, перед глазами всякого мимоходящего (Иез 5:10–14).

Также в Иеремии: «И накормлю их плотью сыновей их и плотью дочерей их; и будет каждый есть плоть своего ближнего, находясь в осаде и тесноте, когда стеснят их враги их и ищущие души их» (Иер 19:9). Известно, что слово господне – закон.

И в самом деле, непослушание еврейского народа приводит к воплощению небесных угроз: в Плаче и в книге Варуха речь идет о несчастной судьбе жителей Иерусалима, оставшихся глухими к Закону, воздаянием за грехи которых стало разрушение города халдеями (587 год до нашей эры, Вар 1:17–22). Таким образом, согласно обещанию и пророчеству, Иерусалим, любимая дщерь израильского народа, переживает наказание более жестокое, чем Содом: вместо того чтобы быть пораженным мгновенно, священный Город переживает долгую и изнурительную агонию под осадой.

«Руки мягкосердых женщин варили детей своих, чтобы они были для них пищею во время гибели дщери народа моего», читаем в Плаче Иеремии (4,10); внутрисемейная антропофагия упоминается и в книге пророка Варуха: «Он наведет на нас великие бедствия, каких не бывало под всем небом, как сделал Он в Иерусалиме, по написанному в законе Моисеевом, что мы будем есть – один плоть сына своего, а другой – плоть дочери своей» (Вар. 2:2–3).

Гораздо более многочисленными, чем прямые упоминания каннибализма в священном писании, оказываются усеивающие его метафоры: именно эти отрывки из текста наивысшего значения для средневекового Запада, каковым является Библия, составляют архетип для любого последующего описания антропофагии. Они по большей части передавались теми же толкователями, посвятившими всю свою жизнь кропотливой интерпретации каждой строки священного Писания.

Например, в «Толковании на книгу пророка Иезекииля» Иероним старается прежде всего доказать, что трагедия, приведшая к каннибализму, была чужда намерениям божьим: непроизносимые несчастья, что выпадают на долю еврейского народа, вызваны грехами неправедных жителей согласно логике самовоспроизведения зла. В качестве аргумента Иероним использует построение синтаксиса священного текста. Он замечает, что причинно-следственная связь между грехом и каннибализмом среди кровных родственников строится при помощи частицы ideo («из-за этого»), а не глагольной формы от первого лица ego faciam («я сделаю»). Будь в тексте использована глагольная форма от первого лица, это указывало бы бесповоротно на волю Создателя[66]66
  S. Hieronymi Presbyteri Opera, pars I, 4, Commentariorum in Hiezechielem libri XIV / Ed. Glorie F. Turnhout, Brepols, 1964 (CCSL, 75), libro II, V, 10, р. 58 (см. рр. 57–59).


[Закрыть]. В «Толковании на книгу пророка Иеремии» святой Иероним устанавливает символическую связь между преступлением и наказанием: грешные иудеи, что принесли в жертву Баалу людей, обрекая «плод утробы своей идолам», вследствие греха вынуждены превращать собственные животы в «кладбища для своих же детей»[67]67
  S. Hieronymi Presbyteri Opera, pars I, 3, In Hieremiam libri IV, / Ed. Reiter S. Turnhout, Brepols, 1960 (CCSL, 74), XIV. P. 185.


[Закрыть] (нам еще встретятся обманчивые способы применения на практике подобных карательных сопоставлений).

Не обходит тему стороной и святой Августин, а последующие комментаторы – от Рабана Мавра до Пасхазия Радберта, от Андрея Сен-Викторского и вплоть до Glossa ordinaria[68]68
  Glossa ordinara – общепринятая глосса, коллекция комментариев отцов церкви. – Прим. пер.


[Закрыть] – будут вторить эхом Иерониму, стараясь истолковать беды и страдания, связанные с каннибализмом, выпавшие на долю израильского народа[69]69
  Sancti Aurelii Augustini Enarrationes in Psalmos I–L / Ed. E. Dekkers e J. Fraipont, Turnhout, Brepols, 1956 (CCSL, 38). PP. 293; Rabani Mauri Expositionum in Leviticum Libri Septem (PL, 108, 1864), libro VII, coll. 562–564; Id., Commentariorum in Ezechielem Libri Viginti (PL, 110, 1864), libro IV, coll. 600–601; Id., Expositionis Super Jeremiam Prophetam Libri Viginti (PL, 111, 1864), libro VIII, col. 961, libro XX, col. 1254; Andrea de Sancto Victore Opera. VI: Expositionem in Ezechielem / Ed. Signer M.A. Turnhout, Brepols, 1991 (CCM, 53E). P. 30; [Walafridi Strabi] Glossa ordinaria, 2 Voll. (PL, 113, 1879), col. 374; (PL, 114, 1879), coll. 615–616.


[Закрыть]. У вышеупомянутых авторов метафорическое толкование библейской антропофагии часто идет бок о бок с цитированием Иосифа Флавия, который внедряет библейскую метафору в реальный исторический контекст, когда пишет о вспышках материнского каннибализма во время осады Иерусалима Титом в I веке; таким образом происходит наслоение нескольких уровней толкования библейского текста: аллегорического, пророческого и исторического. Обратимся же тогда к событиям, поведанным в Bellum Judaicum. Вместе со священным писанием, которым она вдохновляется, «История иудейской войны» Иосифа Флавия является для нас источником источников[70]70
  Giuseppe Flavio. La guerra giudaica. 2 Voll. / Ed. Vitucci G. Milano, Mondadori, 2009. Vol. II, libro VI, III, 4, рр. 356–359.


[Закрыть].