Текст книги "Сокровенная Россия: от Ладоги до Сахалина"

Парк Монрепо прекрасен во все времена года. И совершенно неповторим. Гранитные скалы, прибрежные островки, протяженная гладь бухты Защитная, могучие парковые деревья, романтические строения – все это делает его сказочным, притягательным. Побывав здесь раз, обязательно почувствуешь потребность приехать еще и еще.

Его аллеи – лучшее место для философских размышлений. Вид с берега на воду и дальний берег умиротворяет душу. Созерцание «Острова мертвых» – игрушечного замка-усыпальницы на поросшей лесом гранитной скале – примиряет с вечностью. У парка нет границы: прогуливаясь по тропинке вдоль береговых скал, незаметно попадаешь в дикий лес, в первозданную карельскую природу. Невозможно лучше сочетать человеческое искусство с естественным ландшафтом, чем это удалось создателям Монрепо.

В 1760 году участок бывшего Лилль-Ладугорда, северного пригорода Выборга, был пожалован императрицей Елизаветой коменданту Выборгской крепости Петру Алексеевичу Ступишину. Он построил здесь свой загородный дом, сделал дренаж, улучшил почву, разбил сад. После Ступишиных имение перешло к шурину императора Павла принцу Фридриху Вюртембергскому. Именно при нем появилось название Монрепо – по-французски это значит «мое отдохновение».

В 1788 году усадьбу Монрепо купил барон Людвиг Генрих (по-русски – Андрей Львович) Николаи. Это был человек весьма необыкновенный: иностранное растение, пересаженное в русскую почву. Уроженец Эльзаса, представитель старинного немецкого баронского рода, он с юности увлекся науками и изящными искусствами. Был правоведом, ботаником, педагогом, поэтом. В 1765 году он поступил на должность секретаря к князю Дмитрию Голицыну, русскому посланнику в Вене, а через год получил приглашение от богатейшего вельможи графа Кирилла Разумовского, последнего гетмана Украины, быть наставником и компаньоном его сына Алексея Кирилловича. Так Николаи попал в круг высшей русской придворной знати. И через три года сама императрица Екатерина II изволила сделать барона наставником цесаревича Павла Петровича.

Между бароном и его царственным учеником сложились наилучшие отношения. Вступив на престол, Павел пожаловал барону Николаи должность статс-секретаря и назначил его президентом Императорской академии наук. Вскоре после гибели Павла Николаи вышел в отставку. И с 1803 года до самой смерти в 1820 году полностью отдал себя идиллической жизни в Монрепо, всячески обустраивая имение и воспевая его в сентиментально-романтических стихах.

При Людвиге Генрихе был построен и новый усадебный дом, деревянный, скромный, но просторный, с двухэтажным центральным корпусом, украшенным классическим портиком, и с одноэтажными боковыми корпусами-крыльями. Появились и парковые причуды в романтическом духе, в частности усыпальница в виде замка с башенками на острове-скале, которому хозяин дал свое собственное имя: Людвигштайн, Скала Людвига.

После смерти Людвига Генриха Николаи его дело продолжил сын Пауль Николаи. При нем на другой скале, получившей название Левкатийской, был воздвигнут обелиск памяти Августа и Карла Броглио (де Брольи), братьев жены хозяина имения, погибших на войне с Наполеоном. Парк Монрепо окончательно обрел свой облик.

Бароны Николаи владели усадьбой до 1940 года. Благодаря им парк пережил революцию. В 1950-х годах в усадебном доме располагался детский сад, а парк был переименован в городской парк культуры и отдыха – своеобразно дополненный перевод названия Монрепо на советский язык. Постепенно парк пришел в запустение, а усадебные строения обветшали. Сейчас усадьба имеет статус государственного историко-архитектурного и природного заповедника и постепенно восстанавливается.

И всякий желающий может выйти на этот скалистый берег, вдохнуть свежий морской воздух и, любуясь разноцветной панорамой романтического парка, сказать самому себе: «Это действительно Монрепо – мое отдохновение».

Свет Севера

Где начинается Русский Север? Трудно сказать. Вся Россия – северная страна, протянувшаяся с запада на восток в приарктической зоне Евразии. Север начинается там, где летней ночью светло, как днем, а зимним днем сумрачно, как ночью. Где широколиственные боры сменяются дремучей болотистой тайгой и тундрой. Где небо и вода соперничают друг с другом в белизне и ясности. Где летом неумолчно поют комары, а зимой воют бураны.

Русский Север поражает воображение и захватывает душу. Чем? Неприютностью. Пространством. Безграничностью. Чистотой. Он и от человека требует безграничности и чистоты. Недаром уходили сюда от благополучия и суеты искатели духовного подвига: Кирилл и Ферапонт, Зосима и Савватий, Герман и Корнилий, Нил и Филипп – те, чьими трудами создавалась русская духовность. Все, что создано на Русском Севере, создано ими и подобными им подвижниками. Поэтому места и красоты здесь особенные: выпестованные, вымоленные, одухотворенные.

Сумрачность свирская, белизна онежская

Тысячу лет назад реки были единственными дорогами в бесконечном мире непроходимых лесов. По ним, по Свири, Паше, Ояти, Сяси, сюда, на границу Севера, пришли народы славянского корня: словене ильменские и кривичи. Теми же путями распространялась государственная власть: разбой варяжских конунгов, собратьев Рюрика и Трувора, в X–XI веках сменился постоянным державным гнетом киевско-новгородских князей. Гнездами их администрации стали укрепления-погосты; после Крещения Руси они же сделались и центрами церковного просвещения. Поэтому древние храмы Русского Севера, как прибрежные растения, возносят свои вершины по берегам рек, как бы из плодоносного единства земли и воды.

…Свирь. Суровая река. Места здесь безлюдные. Возле деревни Горка река широка, и волны на ней нешуточные. Способ переправиться один – встать на берегу и кричать через реку, пока не услышат на том берегу, пока не отплывет оттуда лодка. На лодчонке, до края загруженной рюкзаками и людьми, гребли мы поперек Свири, как настоящие варяги. За изгибом воды чувствовалось холодное спокойствие Ладожского озера.

А потом шли от Александро-Свирского монастыря к Важинскому погосту лесами и болотами. В первый день попали под ливень, озаряемый тройной радугой; на второй день сбились с пути в лесу. Тут лес настоящий, дикий, карельский, северный. Дороги, проложенные в нем зэками в период строительства Нижнесвирской ГЭС, так заросли кустарником, что местами сквозь него не продраться. Полосы болот, перерезающие путь, заставляют идти, проваливаясь порой выше колена в черную воду. Иногда попадаются и настоящие топи, такие, что двухметровым шестом не достать дна. Заблудиться, пропасть в этом первобытном лесу ничего не стоит. Огромные еловые стволы, просветы топей, мясистые папоротники, и со всех сторон ровный, удручающе-безнадежный комариный гул.

Шлюз Верхнесвирской ГЭС

На третий день мы очутились на острове неподалеку от устья речки Мандроги. Мы и не знали, что это остров: речники высадили нас на высокий каменистый берег, поросший стройными соснами и темными елями. Весь он был перерыт траншеями Второй мировой и усыпан каменными жальниками. Только обойдя вокруг, мы выяснили, что берег этот соединен с Большой землей единственной узкой и совершенно заболоченной перемычкой. По острову водила нас неведомая сила: пересекли его насквозь за пять минут, но обратно кружили больше часа. А потом ударил град – градины размером с голубиное яйцо. И снова выглянуло солнце и встала радуга. По болотному перешейку, проваливаясь в торфяную жидкость выше пояса, выбрались на твердую землю и там еще несколько часов плутали по дремучему лесу, пока не вышли на рыбачью тропу.

Тропа приводит к старинной деревне Мандроги. Неподалеку от нее, в живописной излучине Свири, – пристань, к которой причаливают многопалубные белые теплоходы.

Здесь построены причудливые деревянные гостевые дома, здесь можно кататься на лодках и ловить рыбу. Здесь можно жить в комфортабельных номерах, наслаждаться дорогим рестораном и лепить горшки под руководством опытного мастера-горшечника. Такая вот новая жизнь приходит на берега Свири.

От реки Свирь, от города Лодейное Поле пролегает современная Мурманская автотрасса, и параллельно ей железная дорога устремляется в направлении старинного городка Олонца. Недалеко от станции Инема к автотрассе примыкает дорога старинная, грунтовая. Она начинается тоже от свирского берега, от деревни Ковкеницы, от края Нижнесвирского болотного заповедника, где гнездятся птицы, вьется через поля и леса и наконец выходит к большому селу при озере. Село называется Старая Слобода, а над озером возвышаются купола, колокольни, братские корпуса. Это Александро-Свирский монастырь. Вернее, два монастыря, Троицкий и Преображенский, издревле слившиеся в один.

Основатель обители – преподобный Александр. Житие, составленное его младшими современниками и учениками, называет его мирское имя – Амос – и место рождения: деревню Мандера Обонежской пятины Новгородской земли. Село с таким названием существует и сейчас в Ленинградской области, в низовьях реки Оять. В этих местах издавна жили вепсы, по-древнерусски «весь» – народность финно-угорского происхождения. Не порывая окончательно с древними языческими культами, весь приняла православную веру от новгородцев; произошло это не позднее XIV – начала XV века. Современные вепсы гордятся Александром Свирским как своим святым соотечественником.

Колокольня и Спасо-Преображенский собор

Согласно житию, в молодые годы Амос как-то раз повстречал валаамских монахов и ушел за ними на Валаам. Там он принял постриг в 26 лет, некоторое время вел уединенную отшельническую жизнь в пещере на острове Святой, а затем перебрался на берег Ладожского озера и поселился в дремучем лесу в 40 верстах от Олонца и в 17 верстах от реки Свирь. Когда во время охоты его келью обнаружил боярин Андрей Завалишин, отец Александр признался ему, что уже 7 лет не видал человеческого лица. Но после этой встречи молва о дивном отшельнике распространилась по окрестности. К старцу стали стекаться ученики, и около 1508 года образовался монастырь. Как сообщают нам эти ученики, безымянные составители жития, на 23-м году своего пребывания близ свирского берега Александр удостоился чудного видения: как библейскому праотцу Аврааму, ему явился Бог в образе трех мужей ангельского облика. В память о неизъяснимом видении, в котором была явлена главная тайна христианской веры – тайна триединого Божества, – Александр заложил рядом с уже существующей церковью Покрова храм во имя Святой Троицы. С тех пор и монастырь, им основанный, стал именоваться Свято-Троицким.

И очень скоро этот монастырь, один из самых северных на Руси, приобрел великую известность. На его строительство еще при жизни игумена Александра жертвовал средства сам великий князь Московский Василий Иванович. Основатель монастыря преставился в один год с государем. Вдова Василия III великая княгиня Елена, мать Ивана Грозного, не оставляла монастырь своим попечением. Впоследствии в судьбе Александро-Свирского монастыря принимали участие цари Борис Годунов, Михаил Федорович, Петр Великий. Напротив Троицкого монастырского комплекса, по другую сторону небольшого озера, вырос его младший брат – Преображенский комплекс.

Расположенное на пригорке каре монастырских построек смотрится в небольшое, сильно заросшее Святое озеро, в котором купаются и удят рыбу молчаливые жители Старой Слободы. Над строениями монастыря доминируют шатры и купола: массивный Троицкий собор XVII века; ранняя Покровская церковь, чье легкое, воздушное трехъярусное навершие покоится на тяжком параллелепипеде основного объема; сказочная трехшатровая звонница. Камни эпохи Елены Глинской и Бориса Годунова.

В стенах Троицкого монастыря в советское время находился сумасшедший дом. Еще недавно содержались здесь шизофреники и алкоголики из двух районов: Лодейнопольского и Подпорожского. Когда в конце 90-х сюда вернулись люди православные и начали восстанавливать обитель, им пришлось делить территорию с «психами». Как раз во времена этого странного сосуществования, лет пятнадцать назад, проходил я дорогой из Ковкениц в Старую Слободу. Зашел и в монастырь, где божьи люди уже деятельно восстанавливали храм, а в бывших братских корпусах коротали дни их тихие и буйные соседи. Троицкий собор был заперт, но мне повезло: в монастырских воротах повстречал я пациента больницы, отпущенного на прогулку. Щуплый, испитой питомец дома скорби, именовавший себя Генералом («Если меня искать будешь, заходи во второе отделение, спроси там Генерала, меня все знают»), помог отыскать церковного старосту.

Староста отпер собор. Все внутреннее пространство его покрыто фресками, творением мастера Леонтия Маркова, современника Петра Великого. Но фрески не в петровском духе, а писанные по старине. И много-много в них о конце света, о сатане и о мелких одолевающих человека бесах. Замечательна эта роспись своим мистическим символизмом, выразительно-напряженным изображением борения в человеке Духа Божия со злыми черными духами разрушительных сил. Как будто, иллюстрируя Священное Писание, слушал Марков слова, вложенные Достоевским в уста Мити Карамазова: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Сейчас монастырские постройки полностью переданы Церкви. В Преображенском соборе теперь, после десятилетий советского заточения, вновь покоятся нетленные мощи преподобного Александра. Удивительным образом за полтысячелетия они не только не истлели, но сохранились практически неизменными. Даже кожные покровы не потемнели. Преподобный благословляет паломников своей широкой, крестьянской рукой, преодолевая смерть и тление, побеждая разрушение верой.

Автобус ковыляет по ухабам медленно и долго. Кругом все лес и лес, сквозь его гущу, как лысина в волосах, иногда заблестит озеро. Да еще лесовозные колеи, грязные и раскоряченные, нерадостно разнообразят обочины дороги. Наконец поворот, мелколиственная зеленая занавесь расступается, слева открывается пространство поймы; внизу, оправленная высокими берегами, сверкает быстрая вода – река Оять. Она разрезает окружающую лесистую равнину так глубоко, что местами ее пойма превращается в настоящий каньон. Очередной поворот дороги – и мы въезжаем в старинное село Винницы, расположенное вдоль берега Ояти на одной из самых живописных ее излучин.

Название села – из вепсского языка, ибо исконное население этих мест – вепсы. По-русски в разные времена название писалось различно: Выдлицы, Винглицы, Винницы… Первое упоминание – в приписке к Уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича. Сама грамота датируется 1137 годом, а приписка, видимо, сделана в XIII столетии. Здесь село названо Вьюницы, и указана сумма платежей, взимаемых с него: три гривны в год, втрое больше, чем с рядовых деревень Обонежской пятины. Видимо, село было большое, богатое. О старине напоминает погост, расположенный в северо-восточной части села. От него сохранилось несколько деревянных построек XVII–XIX веков, настолько искаженных переделками советского времени, что с трудом угадывается их священное предназначение. Две церкви, главки коих давно утрачены, дом привратника, при котором, по-видимому, стояла когда-то часовня… На их темном фоне как будто бы светится новенькая, из свежих бревен срубленная церковка.

Село вытянуто по наклонным берегам вдоль Ояти. Среди стандартных новых построек попадаются старинные, потемневшие от времени избы на высоком подклете, в пять окон, с непременным декоративным балкончиком под коньком. Дымок там и сям поднимается из труб: суббота, топят бани.

Кто такие вепсы? Еще лет сто назад их страна и сама их народность лежала большим белым пятном на этнографической карте Европейской России. В многотомном дореволюционном издании «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» о вепсах только краткое упоминание: «С водью соседила весь, границами обитания которой были: на западе – южное побережье Ладожского озера и река Волхов… на западе – Белое озеро; на севере весь граничила с финскими племенами, известными у новгородцев под общим именем заволоцкой чуди». Далее: «В летописи весь упоминается в перечне племен, плативших дань варягам, а также в союзе племен, призвавших варяжских князей». И наконец: «У русских вепсы известны под именем чуди, чухарей, кайванов»[12]12
   Россия. Полное географическое описание нашего отечества / Под ред. В. П. Семенова. Т. 3: Озерная область. СПб., 1900. С. 106.


[Закрыть].

Еще сообщается об особенностях приоятьского говора (умеренное «цоканье» и произношение «о» почти как «у») и о том, что жители деревень по Ояти – хорошие гончары. Скота держат мало за неимением мест для выпаса, ловят рыбу, которой богаты здешние реки и озера, из нее пекут пироги-рыбники. А деньги зарабатывают в основном валкой и переработкой леса.

В летописях весь действительно упоминается в связи с легендой о призвании варягов. Повесть временных лет, написанная в конце XI – начале XII века, сообщает под 859 и 862 годами, что весь вместе с ильменскими словенами платила дань варягам, а обитала в окрестностях Белого озера, коим вначале овладел варяжский князь Синеус, а затем его брат Рюрик. Чуть позже, под 882 годом, тот же источник утверждает, что в войске князя Олега во время его похода на Смоленск и Киев, наряду с варягами и представителями разных славянских и неславянских племен, были воины из племени весь. В XII веке этноним «весь» исчезает из летописных источников, сменяясь термином «чудь», имевшим, по-видимому, более широкое значение. Это название (в обиходной форме – «чухна», «чухарь») сохранилось до XX века; оно распространялось на несколько народностей, близких по языку и культуре: эстонцев, ижорцев, вепсов. По данным исследований 1920-х годов, большинство жителей южновепсских деревень называли себя чухарями; севернее, на Свири и Ояти, господствовало самоназвание «людики», такое же, как у части южных карелов. Общепринятым этноним «вепсы» сделался только в 1930-х годах, когда была разработана вепсская письменность и строились планы создания национальной автономии. В те же самые 1920–1930-е годы началось систематическое изучение языка, культуры, быта и исторического прошлого вепсов. К этому времени всех чухарей – людиков – вепсов насчитывалось 25–30 тысяч, и жили они в глухих деревнях, в лесных дебрях, в стороне от дорог. Только там сохранились вепсская речь, традиционная культура и образ жизни.

Главные богатства земли вепсов – лес и вода.

Леса здесь бескрайние, дремучие. Реки и озера чистые, рыбные. Такой чистоты, такого изобилия природы почти уже не осталось в окружающем техногенном мире. Подобные места ныне приходится охранять от губительного вторжения постиндустриальной цивилизации. В 1999 году был образован природный парк «Вепсский лес» площадью 189 тысяч гектаров, имеющий статус охраняемой природной территории. В «Вепсском лесу» охраняются старинные коренные ельники, сфагновые болота, дикие озера, обитающая повсюду живность. Но главное – благодаря заповеднику здесь может сохраниться древний союз между человеком и природной средой. Союз, воплотившийся в традициях и в быту вепсов.

Здесь сохранились очень древние обычаи, которые отличаются от обычаев и обрядов в русских деревнях, хотя в чем-то и перекликаются с ними. До сих пор существует обряд принятия новорожденного ребенка в дом. Когда младенца приносят из роддома, его кладут на порог избы, все члены семьи через него перешагивают, а потом берут уголек из печки и рисуют им крестики на ручках, ножках, лобике. В обряде заключено древнее начало: введение новорожденного во храм-космос, соотнесение вступающего в жизнь человека с мирозданием, с сакральным пространством (домом или алтарем), определение верха и низа, правой и левой стороны.

Этот архаичный, укорененный в природе космизм ощущается даже в приготовлении традиционных произведений вепсской кухни, если процесс совершается в настоящем деревенском доме, в настоящей русской печи (характерное для этих мест сочетание: дом вепсский, а печь в нем русская). Этот процесс мы наблюдали и плоды его с большим удовольствием отведали в деревне Немжа, в доме Клавдии Емельяновны Никоновой.

Ради нас Клавдия Емельяновна затеяла печь калитки – «кàлиткат» по-вепсски. (В вепсском языке ударение стремится стать на первый слог. Причем один и тот же носитель языка по-русски будет произносить «Оя´ть», а переходя на вепсский – «Óять».) Калитки – нечто вроде ватрушек или конвертиков из ржаной муки с разнообразной начинкой: картофель со сметаной, творог с гречкой, пшеничка с маслом… В вепсской кухне очень мало используется мясо, в основном – мука, крупы, картофель, молочные продукты и рыба. Приготовление калиток или сканцев (штучек, похожих на калитки, только сладких) – дело долгое. Пока Клавдия Емельяновна с внучкой Катей растапливали печь, замешивали и раскатывали тесто, готовили начинку, мы разглядывали домашнюю утварь. Деревянная лопата – лабад – для сажания противня в печь, мутовка из сосновой ветки для взбивания масла – хэркмет. Все такое же, как тысячу лет назад.

Процесс приготовления калиток чем-то напоминает Сотворение мира. Бабушка с внучкой совершают его с такой же серьезностью и непогрешимостью, с какой, наверное, Бог лепил Адама. Самый впечатляющий момент – посадка калиток в печь. Угли к этому времени должны прогореть. На них все печется очень быстро. Клавдия Емельяновна извлекает подрумянившихся красавиц из печи. На столе уже – домашнее вино из черноплодки с вишневым листом и уха из форели и лосося: рыбой этой до сих пор еще обильны здешние реки и озера. Первый тост – за вепсскую землю и воду.

На следующий день, выспавшись и похмелившись, мы едем в Курбу, к заводным и озорным бабкам-песенницам, с которыми познакомились на недавнем празднике-гулянье в Винницах. Добраться в Курбу непросто, а уж вернуться… Грунтовка Винницы – Немжа – Озера – Курба и дальше на Ладву – проложена недавно. Раньше, говорят, от Озер тянулась дорога совсем плохая, не во всякое время проезжая. При советской власти в Курбу летал рейсовый вертолет.

В Курбе быстро отыскали бабу Тасю, Таисию Фроловну. Их три сестры, все певуньи: Тася, Зина, Люба. Еще в их компании – баба Аня, Анна Ивановна, по прозвищу Петиха, и баба Оля. Небольшой, но звонкоголосый вокальный ансамбль. Пока баба Тася скликала подруг, как-то потихоньку стол образовался. Огурчики маринованные, рыжики соленые, капуста квашеная, непременные калитки с разными начинками; посреди всего этого выросла огромная сковорода, а на ней – залитая яйцом домашняя тушенка.

Баба Тася – широкое лицо, озорные глаза, лидерские повадки – видно, что заводила по жизни. Голос сильный.

Баба Люба куда более тихая, неприметная. В хоре обычно подпевает, но тексты песен знает лучше других. Ее частушки «с картинкам» бывают грубоваты, но она их поет тогда, когда все подвыпили, обо всем поговорили и надо чем-то подогреть обстановку.

Баба Аня, Петиха. Наиболее яркая по-человечески и в пении. Очень сильный голос. В ее исполнении частушки, в том числе и озорные, всегда к месту и, я бы сказал, художественны. В ее глазах виден ум, происходящий не от образования или начитанности, а от силы личности. Обладает несомненным даром слова. Ее рассказ о жизни – длинный, наполненный тяжкими и даже черными подробностями – слушается на одном дыхании. В моментах, эмоционально наиболее трудных, заметно проявляется вепсский акцент. Закончился рассказ, выпили, помолчали… А потом снова петь начали. И Анна Ивановна пела, звонко, молодо, с блеском в глазах – впору плясать идти.

 
Проводил милый до дому,
Сел на изгородочку.
Я пошла, он любовался
На мою походочку.
 
 
Гармонист, гармонист,
Не гляди глазами вниз,
Гляди прямо на меня:
Целовать буду тебя!
 

Очень хорошо и надолго запомнилась своеобразная неповторимая красота этих мест и этих людей. Я бы сказал, их скрытая яркость.

Скрытая яркость – это очень по-вепсски. Тут ничто не бросается в глаза, на первый взгляд все кажется приглушенным, обыденным. И небо, то серое, то блекло-голубое; и леса, и реки, и разбросанные между ними деревушки. Тут нет швейцарских пейзажей и итальянских красок, все тихое, спокойное. Поэтому и рассказывать об этих местах трудно: о чем, собственно? Жизнь и характеры людей – под стать природе: люди как люди. Самый общий признак вепсов (не всех, но подавляющего большинства) – светло-серый цвет глаз. Но как в течении реки Оять на ее крутых изгибах вдруг проявляется неостановимая сила, так и в здешних людях неожиданно открываются горячий темперамент, поэтичность, песенный дар. И упрямое умение во всем оставаться собой. Огонь под слоем пепла.

Судьба вепсского народа – трудная судьба. Сама природа этих мест не очень-то милостива к человеку. Здесь всегда приходилось не столько жить, сколько выживать. Притом все колеи российской истории прошли своими драматическими изгибами через вепсскую землю. Чего стоила – уж чтобы далеко не лезть в прошлое – Великая Отечественная война с ее трудовой повинностью, лесоповалами, дорожными работами, двумя фронтами – немецким и финским… В тысячелетних передрягах вепсский народ давно должен был пропасть, раствориться, забыть свою самость. Полтораста лет назад первые исследователи вепсов в один голос утверждали: народность эта находится на грани вымирания и через 20–30 лет полностью исчезнет. Но вепсы существуют – тихо, упорно живут, работают, поют песни и даже время от времени веселятся на праздниках.