Текст книги "Башня ласточки"

– Я с вами! – сказала Мильва. – Подыщу только какую-нибудь кобылу.

– Я тоже, – пробормотал Лютик. – Я тоже с вами…

– О, что нет, то уж нет! – воскликнул бычьеголовый барон. – Слово чести, милсдарь виконт Юлиан поедет с нами в замок Боклер. Княгиня не простит нам, если мы его встретим, да не привезем. Вас не задерживаем, вы свободны в своих планах и свершениях. Как друзей виконта Юлиана ее высочество госпожа Анарьетта с удовольствием достойно приняла бы в замке и знатно угостила, но ничего не поделаешь, если вы брезгуете приглашением…

– Мы не брезгуем, – прервал Геральт, грозным взглядом удерживая Ангулему, которая за спиной барона выделывала согнутой в локте рукой всяческие паскудные и обидные жесты. – Мы далеки от того, чтобы брезговать. Мы не преминем поклониться княгине и воздать ей соответствующие почести. Однако вначале докончим то, что докончить обязаны. Мы тоже дали слово, можно даже сказать, тоже заключили кое с кем компактаты. Как только мы с ними разделаемся, незамедлительно направимся в замок Боклер. Прибудем туда тотчас и в обязательном порядке.

– Хотя бы только ради того, – добавил он многозначительно и с нажимом, – чтобы присмотреть, дабы никакой вред и неуважение не были нанесены там нашему другу Лютику. То бишь, тьфу ты, Юлиану. Виконту, значит.

– Слово чести! – рассмеялся вдруг барон. – Никакого вреда или неуважения не будет проявлено виконту Юлиану, готов поклясться! О, кстати, совсем забыл сказать, виконт: князь-то Раймунд скончался два года назад от апоплексического удара. Увы нам!

– Хо-хо! – воскликнул Лютик, бурно расцветая. – Князек-то чебурахнулся, стало быть! Вот так шикарная и радостная новость… То есть, я хотел сказать, какая жалость и печаль, какое несчастье и утрата… Пусть ему земля будет прахом, в смысле – пухом… Однако, если все обстоит именно так, то едемте в Боклер поскорее, господа рыцари! Геральт, Мильва, Ангулема – до встречи в замке!

Они перешли вброд ручей, загнали лошадей в лес, меж раскидистых дубов, в доходящие до стремян папоротники. Мильва запросто нашла след убегающей шайки. Поехали с максимально возможной скоростью. Геральт опасался за друидов. Боялся, что остатки недобитой банды, почувствовав себя в безопасности, решат отыграться на друидах за разгром, учиненный им странствующим рыцарем из Туссента.

– Ну, лафа Лютику, – неожиданно сказала Ангулема. – Когда нас соловьи окружили в халупе, он признался мне, чего боится в Туссенте. Повезло поэту.

– Я догадывался, – отозвался ведьмак. – Только не думал, что он так высоко нацелился. Госпожа княгиня, ничего себе!

– Это было несколько лет назад, а князь Раймунд, тот, что чебурахнулся, вроде бы поклялся вырвать у поэта сердце, запечь его и подать неверной благоверной княгине на ужин. И заставить съесть. Подфартило нашему цветику, что не попал он князю в лапы, когда тот еще в силе был. Нам тоже повезло…

– Это еще бабка надвое сказала.

– Лютик утверждает, что княгиня Анарьетта влюблена в него до умопомрачения.

– Обычное Лютиково бахвальство.

– Заткнитесь, – буркнула Мильва, натягивая поводья и взявшись за лук.

Перебегая от дуба к дубу, в их сторону мчался разбойник, без шапки, без оружия. Ничего не видя и не замечая вокруг, он бежал и падал, вставал, снова бежал и снова падал. И при этом орал. Тонко, пронзительно, жутко.

– В чем дело? Что такое? – удивилась Ангулема.

Мильва молча натянула лук. Но стрелять не стала, ждала, пока бандит приблизится, а тот бежал прямо на них, словно их не видя. Пробежал между конями ведьмака и Ангулемы. Они видели его лицо, белое, как сметана, и искривленное ужасом, видели выпученные глаза.

– Какого черта? – повторила Ангулема.

Мильва отряхнулась от оцепенения, повернулась в седле и послала стрелу беглецу в крестец. Разбойник зарычал и рухнул в папоротники.

Земля содрогнулась. С ближнего дуба посыпались желуди.

– Интересно, – сказала Ангулема, – от чего он так драпал…

Земля задрожала снова. Зашелестели кусты, затрещали ветви.

– Да что ж это такое-то? – чуть не простонала Мильва, поднимаясь на стременах. – Что, говорю, такое, ведьмак?

Геральт поднял глаза, увидел и громко вздохнул. Ангулема тоже увидела. И побледнела.

– А, курва…

Конь Мильвы тоже увидел, панически заржал, поднялся на дыбы, а потом поддал крупом. Лучница вылетела из седла и тяжело повалилась на землю. Конь помчался в лес. Кобыла ведьмака, не раздумывая, бросилась за ним следом, неудачно выбрав дорогу под низко свисающей веткой дуба. Ветка смела ведьмака с седла. От удара и боли в колене он едва не потерял сознание.

Ангулеме дольше других удавалось удерживать разбушевавшегося коня, но в конце концов и она оказалась на земле, а конь сбежал, чуть не растоптав поднимающуюся с земли Мильву.

И тогда они четко увидели то, что на них надвигалось. И совершенно, то есть абсолютно, перестали удивляться панике животных.

Существо напоминало гигантское дерево, раскидистый вековой дуб, а может, оно и было дубом. Но очень уж дубом нетипичным. Вместо того чтобы позволять бегать по себе белочкам и гадить на себя коноплянкам, этот дуб резво вышагивал по лесу, мерно топал толстенными корнями и размахивал ветвями. Толстый ствол – или туловище? – чудища на глаз был саженей двух в диаметре, а зияющее в нем дупло было, пожалуй, не дуплом, а пастью, потому что чавкало со звуком, напоминающим хлопанье тяжелых дверей.

Хоть под его гигантским весом земля дрожала так, что было трудно удержать равновесие, существо мчалось по выбоинам и колдобинам удивительно ловко. И делало это не без цели.

На их глазах оно замахало ветками, свистнуло веточками и выловило из ямы спрятавшегося бандита так же ловко, как аист вылавливает из травы притаившуюся там лягушку. Оплетенный ветвями мерзавец повис в кроне, воя так пронзительно, что аж зубы ныли. Геральт увидел, что в кроне чудовища уже висят три таким же образом схваченных разбойника. И один нильфгаардец.

– Бегите… – прошептал он, тщетно пытаясь встать. Ощущение было такое, будто в колено кто-то ритмично вколачивал раскаленный добела гвоздь. – Мильва, Ангулема… Бегите…

– Мы тебя не оставим!

Дубочуд услышал, радостно притопнул корнями и направился в их сторону. Ангулема, напрасно пытаясь поднять Геральта, выругалась особо цветисто и мерзопакостно. Мильва дрожащими руками пробовала поставить стрелу на тетиву. Это было бессмысленно и глупо.

– Бегите!

Поздно. Дубочуд был уже рядом. Парализованные ужасом, они теперь отчетливо видели его добычу – четырех разбойников, висящих в оплетающих их ветках. Двое были явно живы, потому что издавали хриплые стоны и дрыгали ногами. Третий, кажется, потерявший сознание, висел безвольно. Чудовище явно старалось хватать их живыми. Но с четвертым пойманным ему не повезло, вероятно, по невнимательности оно слишком сильно его сдавило, что было видно по вытаращенным глазам жертвы и языку, вывалившемуся далеко, аж на испачканный кровью и рвотой подбородок.

В следующую секунду они тоже висели в воздухе, оплетенные ветками, и все трое орали во весь голос.

– Вылавливай, – услышали они снизу, со стороны корней, – Деревушко, вылавливай.

За дубочудом, легонько подгоняя его прутиком, бежала молодая друидка в белой одежке и веночке из цветов.

– Не обижай их, Деревушко, не стискивай. Нежненько. Вылавливай…

– Мы не бандиты… – простонал сверху Геральт, едва выжимая голос из стиснутой ветками груди. – Вели ему нас отпустить. Мы ни в чем не виноваты…

– Все так говорят. – Друидка отогнала бабочку, кружащую у нее над бровью. – Вылавливай, вылавливай, вылавливай, Деревушко…

– Я обоссалась… – застонала Ангулема. – Хрен вас побери, обоссалась.

Мильва только закашлялась. Голова упала у нее на грудь. Геральт грязно выругался. Это было единственное, что он мог сделать.

Подгоняемый друидкой дубочуд резво бежал по лесу. Все – кто еще был в сознании – щелкали зубами в ритм подскокам существа. Так что аж эхо разливалось.

Спустя немного они оказались на просторной поляне. Геральт увидел группу одетых в белое друидов, а рядом второго дубочуда. У этого улов был пожиже – с его веток свисали всего три бандита, из них в живых был, пожалуй, только один.

– Преступники, разбойники, бесчестные, подлые, низкие людишки, – проговорил снизу один из друидов, старец, опирающийся на длинный посох. – Присмотритесь к ним как следует. Посмотрите, какое наказание ждет в лесу Мырквид преступников и негодяев. Посмотрите и запомните. Мы отпустим вас, чтобы обо всем сейчас увиденном вы смогли рассказать другим. Как предостережение.

В самом центре поляны вздымалась огромная куча бревен и хвороста, а на куче, подпертая слегами, стояла сплетенная из ивовых прутьев клетка в форме огромной неуклюжей куклы. Клетка была забита орущими и дергающимися людьми. Ведьмак четко слышал лягушачьи вопли, хриплые, скрипучие стоны Соловья-разбойника. Видел белое как полотно, искривленное паническим страхом лицо полуэльфа Ширру, прижатое к ивовой плетенке.

– Друиды! – заорал Геральт, вкладывая в крик все силы. – Госпожа фламиника! Я – ведьмак Геральт!

– Не поняла, – отозвалась снизу высокая худощавая женщина с прихваченными на лбу венком из омелы волосами цвета серой стали, ниспадающими на спину.

– Я Геральт… Ведьмак… Друг Эмиеля Региса…

– Повтори, я не расслышала.

– Гера-а-а-альт! Друг вампира!

– Ах! Ну, так и надо было сразу же!

По данному стальноволосой друидкой знаку дубочуд опустил их на землю. Не очень нежно. Они упали, не в силах подняться. Мильва была без сознания, кровь текла у нее из носа. Геральт с трудом встал на колени, наклонился к ней.

Стальноволосая фламиника, стоявшая рядом, кашлянула. Лицо у нее было очень худощавое и даже костлявое. Неприятно напоминавшее череп, обтянутый кожей. Ее васильковые глаза смотрели добро и мягко.

– У нее, кажется, сломаны ребра, – сказала она, глядя на Мильву. – Но мы сейчас это подправим. Наши целители незамедлительно окажут ей помощь. Я сожалею о случившемся. Но откуда было знать, кто вы такие? Я не приглашала вас в Caer Myrkvid и не давала согласия войти в наши владения. Правда, Эмиель Регис поручился за вас, но присутствие в нашем лесу ведьмака, платного убийцы живых созданий…

– Я немедленно уйду, уважаемая фламиника, – заверил Геральт, – как только…

Он осекся, видя друидов с горящими лучинами, подходящих к костру и забитой людьми ивовой кукле.

– Нет! – крикнул он, сжимая кулаки. – Стойте!

– Эта клетка, – сказала фламиника, словно и не слыша его, – должна была служить зимней кормушкой для голодающих животных и стоять в лесу, заполненная сеном. Но когда мы схватили этих мерзавцев, я вспомнила о гнусных сплетнях и наветах, которые распространяют о нас люди. Хорошо, подумала я, вы получите вашу Ивовую Бабу. Вы сами придумали этот вызывающий ужас кошмар, ну так я вам его обеспечу…

– Прикажи им остановиться, – выдохнул ведьмак, – почтенная фламиника… Не поджигайте… У одного из бандитов есть важные для меня сведения…

Фламиника скрестила руки на груди. Ее васильковые глаза по-прежнему были мягкими и добрыми.

– О нет, – сказала она сухо. – Нет и нет. Я не верю в институт коронного свидетеля. Избежать кары – ненормально.

– Стойте! – рявкнул ведьмак. – Не подкладывайте огонь. Стой…

Фламиника сделала рукой короткий жест, а дубочуд, все еще стоявший поблизости, затопал корнями и положил ведьмаку ветку на плечо. Геральт с размаху сел.

– Подкладывайте огонь! – приказала фламиника. – Досадно, ведьмак, но так должно быть. Мы, друиды, ценим и почитаем жизнь в любом ее проявлении. Но даровать жизнь преступникам – обычная глупость. Преступников отпугивает только ужас. Поэтому я покажу им пример ужаса. Очень надеюсь на то, что мне не придется этот пример повторять.

Хворост занялся мгновенно, костер вспыхнул, забился пламенем. Вырывающиеся из Ивовой Бабы рев и вопли поднимали волосы на голове. Разумеется, это невозможно было услышать в усиливающемся треске огня и какофонии, но Геральту почудилось, что он различает отчаянный хрип Соловья и высокие, полные боли крики полуэльфа Ширру.

«Он был прав, – подумал ведьмак, – смерть не всегда бывает одинаковой».

А потом – далеко не сразу – костер и Ивовая Баба наконец милостиво вспыхнули адом гудящего огня, в котором не могло выжить ничто.

– Твой медальон, Геральт, – сказала стоявшая рядом с Геральтом Ангулема.

– Не расслышал, – откашлялся он, прочищая стиснутое кошмаром горло. – Что ты сказала?

– Твой серебряный медальон с волком. Он был у Ширру. Теперь ты его потерял насовсем. Он расплавился в этом жару.

– Что делать, – ответил ведьмак после короткого молчания, глядя в васильковые глаза фламиники. – Я больше не ведьмак. Я перестал быть ведьмаком. На Танедде, в Башне Чайки, в Брокилоне, на мосту через Яругу. В пещере под Горгоной. И здесь, в лесу Мырквид… Нет, теперь я уже не ведьмак. Придется, видно, обходиться без ведьмачьего медальона.

Глава восьмая

Король безгранично любил свою супругу, а она всем сердцем любила его. Такая любовь просто не могла не окончиться трагически.

Флоуренс Деланной

Сказки и предания

ДЕЛАННОЙ, Флоуренс, языковед и историк, родился в 1432 году в Виковаро, в 1460–1475 годах – секретарь и библиотекарь при императорском дворе. Неутомимый исследователь народных легенд и сказаний, автор множества трактатов, считающихся памятниками древнего языка и литературы северных регионов Империи. Из его произведений самыми значительными являются: «Мифы и легенды народов Севера», «Сказки и предания», «Неожиданность, или Миф Старшей Крови», «Сага о ведьмаке», а также «Ведьмак и ведьмачка, или Неустанные поиски». С 1476 года – профессор академии в Кастелль Граупиане, где скончался в 1510 году.

Эффенберг и Тальбот

Encyclopedia Maxima Mundi, том IV

С моря дул сильный ветер, хлопал парусами; мелкий дождь, будто мелкий град, колол лицо. Вода в Большом Канале была свинцовая, изморщенная ветром, исклеванная оспинками дождя.

– Сюда, милсдарь. Извольте сюда. Лодка ждет.

Дийкстра тяжело вздохнул. Он уже по горлышко был сыт морским переходом, облегчение принесли те несколько минут, когда он чувствовал под ногами твердый и неколебимый камень набережной, и теперь ему делалось дурно при одной только мысли о необходимости снова подниматься на покачивающуюся палубу. Но делать было нечего – Лан Эксетер, зимняя столица Ковира, принципиально отличалась от других столиц мира. В порту Лан Эксетера прибывшие морем путешественники высаживались с кораблей на каменные набережные только для того, чтобы тут же пересесть на очередное плавсредство – изящную многовесельную лодку с высоко задранным носом и лишь чуть менее задранной кормой. Лан Эксетер стоял на воде в широком устье реки Танго. Роль улиц здесь выполняли каналы, и все городское сообщение осуществлялось на лодках.

Он вошел в лодку, поздоровавшись с реданским послом, ожидавшим у трапа. Отвалили от набережной, весла размеренно ударили по воде, лодка двинулась, набрала скорость. Реданский посол молчал.

«Посол, – машинально подумал Дийкстра. – Уж сколько лет Редания посылает в Ковир послов? Сто двадцать, не меньше. Уже сто двадцать лет Ковир и Повисс считаются в Редании зарубежьем. А ведь так было не всегда».

Территории, лежащие к северу, вдоль залива Пракседы, Редания издавна считала своими ленами. Ковир и Повисс были – как говорили при третогорском дворе – апанажем[18]18
  Апанаж – земельное владение, предоставлявшееся некоронованным членам королевской семьи.


[Закрыть] в коронной оправе. Очередные правящие там апанаж-графы именовались Тройденидами, поскольку вели свое происхождение – или же утверждали, что вели, – от общего предка, Тройдена. Означенный принц Тройден был родным братом короля Редании Радовида Первого, того, которого впоследствии прозвали Великим. Уже в юности этот Тройден был типом сластолюбивым и исключительно вредным. Страшно было подумать, во что с годами он разовьется. Король Радовид – который в этом случае не был исключением – брата ненавидел, как моровую язву. Поэтому, чтобы отделаться, отодвинуть его как можно дальше от себя, назначил апанаж-графом Ковира. Однако отодвинуть дальше Ковира не удалось.

Апанаж-граф Тройден формально считался вассалом Редании, но вассалом нетипичным: не имел никаких ленных обязанностей и тягот. Да что там, ему не надо было даже приносить чисто церемониальной ленной присяги, от него требовали только так называемого обязательства не вредить. Одни утверждали, что Радовид просто-напросто смилостивился, зная, что ковирского «камня в коронной оправе» не хватит ни на дань, ни на сервитуты. Другие же полагали, что Радовид просто-напросто на дух не переносил апанаж-графа и его начинало тошнить при одной только мысли, что братец может лично явиться в Третогор за деньгами либо военной помощью. Как было в действительности, не знал никто. Но как оно было, так и осталось. Долгие годы после смерти Радовида Первого в Редании по-прежнему действовал закон, введенный во времена великого короля. Во-первых, графство Ковир является вассалом, но не обязано ни платить дани, ни служить. Во-вторых, ковирский апанаж является выморочным поместьем и наследование идет исключительно по линии дома Тройденидов. В-третьих, Третогор не вмешивается в дела дома Тройденидов. В-четвертых, членов дома Тройденидов не приглашают в Третогор на торжества, связанные с проведением государственных праздников. В-пятых – и на другие празднования тоже.

О том, что творится на Севере, в принципе мало кто знал, да и мало кого это интересовало. До Редании доходили – в основном окольными путями, через Каэдвен – сведения о конфликтах ковирского графства с северными владыками рангом пониже. О перемириях и войнах – с Хенгфорсом, Маллеорой, Крейденом, Тальгаром и другими государствишками с трудно запоминающимися названиями. Кто-то там кого-то покорил и поглотил, вот-вот с кем-то объединится в результате династических союзов, кто-то кого-то раздолбал и изничтожил – в общем-то не шибко было известно кто, кого, когда и почему.

Однако просачивающиеся известия о войнах и драчках привлекали на Север массу всяческих забияк, авантюристов, любителей приключений и других беспокойных духом людей, мотающихся по свету в поисках добычи и возможности выжить. Таковые тянулись со всех сторон света, даже из столь удаленных, казалось бы, стран, как Цинтра или Ривия. Однако в основном шли обитатели Редании и Каэдвена. И прежде всего именно из Каэдвена двигались в Ковир конные отряды, правда, без обозов – разнесся даже слух, что во главе одного отряда ехала знаменитейшая Аидеен, взбунтовавшаяся против отца внебрачная дочь каэдвенского монарха. В Редании поговаривали, что при дворе в Ард Каррайге вынашивают замыслы аннексии северного графства и отделения его от королевства Реданского. Кто-то даже начал вещать о необходимости вооруженной интервенции.

Однако Третогор демонстративно известил, что Север его нисколько не интересует. Как заявили королевские юристы, существует принцип взаимности: у ковирского апанажа нет никаких обязанностей и повинностей перед короной, а посему корона не уделяет помощи Ковиру. Тем более что Ковир ни о какой помощи никогда и не просил.

Тем временем из ведущихся на Севере войн Ковир и Повисс выходили все более сильными и могущественными. Мало кто в то время об этом знал. Самым очевидным сигналом растущего могущества Севера был все более интенсивный экспорт.

О Ковире десятки лет говорили, что единственное его богатство – песок и морская вода. Шуточку вспомнили, когда ковирские фабрики и солеварни фактически монополизировали всемирный рынок стекла и соли.

Но хоть сотни людей пили из стаканов со знаками ковирских фабрик и солили супы повисской солью, в человеческом сознании эта страна оставалась невероятно далекой, недоступной, суровой и недружественной. А прежде всего – иной.

В Редании и Каэдвене вместо «иди ты ко всем чертям» говорили «отправляйся в Повисс». «Если вам у нас не нравится, – говаривал мастер своим строптивым челядникам, – можете проваливать в Ковир». «Здесь вы ковирских порядков не дождетесь!» – кричал профессор разболтавшимся жакам. «Иди в Повисс умничать!» – орал кмет на сына, критикующего прадедовское орало и подсечно-огневую систему земледелия.

Короче: тот, кому не нравятся теперешние порядки, может отправляться в Ковир.

Адресаты таких высказываний мало-помалу начали задумываться и вскоре заметили, что ведь и верно, дорогу в Ковир и Повисс никто, то есть совершенно никто и ничто, не заграждает. На Север двинулась вторая волна эмиграции. Как и предыдущая, эта в основном состояла из недовольных чудаков, которые отличались от других и желали другого. Но на сей раз это были уже не разругавшиеся с жизнью и ни к чему не пригодные авантюристы. Во всяком случае, не только они одни.

На Север потянулись ученые, которые верили в свои теории, хотя «люди здравомыслящие» объявляли эти теории вздорными, сумасшедшими и нереальными. Техники и конструкторы, убежденные, что вопреки всеобщему мнению все же возможно построить придуманные ими машины и устройства. Чародеи, для которых применение магии для установки волноломов не было святотатственным преступлением. Купцы, которым перспектива развития оборота способна была распахнуть жесткие, статичные и близорукие границы риска. Землепашцы и животноводы, убежденные, что даже самые отвратительные почвы возможно превратить в урожайные поля, что путем селекции всегда можно вырастить такие разновидности животных, для которых данный климат будет родным.

На Север потянулись горняки и геологи, для которых суровость диких гор и скал Ковира была безошибочным сигналом, что если поверх земли раскинулась такая скудость, то, значит, под землей должно скрываться богатство. Ибо природа обожает равновесие.

Да, под землей были богатства.

Прошло четверть века, и Ковир добывал столько полезных ископаемых, сколько Редания, Аэдирн и Каэдвен, вместе взятые. Добычей и переработкой железных руд Ковир уступал только Махакаму, но в Махакам шли из Ковира металлы, используемые для изготовления сплавов. На Ковир и Повисс приходилась четверть всемирной добычи руд серебра, никеля, олова, свинца и цинка, половина добычи медной руды и самородной меди, три четверти добычи марганцевой руды, хрома, титана и вольфрама, столько же добычи металлов, выступающих только в самородной форме: платины, самородного феррита, криобелита, двимерита.

И свыше восьмидесяти процентов мировой добычи золота.

Того самого золота, на которое Ковир и Повисс закупали то, что на Севере не росло и не выращивалось. И то, чего Ковир и Повисс не изготовляли. Не потому, что не могли или не умели. Просто это было невыгодно. Ремесленник из Ковира или Повисса, сын либо внук прибывшего с мешком на спине эмигранта, зарабатывал теперь в четыре раза больше, чем его собрат в Редании или Темерии.

Ковир хотел бы торговать со всем миром все шире и шире. Но не мог.

Королем Редании стал Радовид Третий, которого с Радовидом Великим, его прадедом, объединяло имя, а также хитрость и скупость. Король сей, которого прихвостни и агиографы нарекли Смелым, а все остальные – Рыжим, заметил то, чего до него никто как-то замечать не хотел. Почему от гигантской торговли, которую ведет Ковир, Редания не имеет ни шелонга? Ведь Ковир – это ж всего-навсего ничего не значащее графство, всего лишь незначительная драгоценность в реданской короне. Пришла пора ковирскому вассалу начать служить сюзерену.

Приключилась к тому соответствующая оказия – у Редании был пограничный спор с Аэдирном. Речь, как всегда, шла о долине Понтара. Радовид Третий решился на вооруженное выступление и начал к нему готовиться. Ввел специальный налог на военные цели, который назвал Понтарской десятиной. Налог обязан был платить каждый подданный и вассал. То есть все. Ковирский апанаж тоже. Рыжий потирал руки: десять процентов с доходов Ковира – это было что-то!

В Понт Ванис, который слыл незначительным городишкой с деревянным частоколом, отправились реданские послы. Вернувшись, принесли Рыжему потрясающее известие: Понт Ванис никакой не городишко. Это гигантский город, летняя столица королевства Ковир, владыка которого король Гедовиус настоящим шлет королю Радовиду нижеприведенный ответ.

Королевство Ковир не является ничьим вассалом. Все претензии и притязания Третогора безосновательны и исходят из мертвой буквы закона, коий никогда не имел силы. Короли Третогора никогда не были суверенами властителей Ковира, ибо властители Ковира – что легко проверить в анналах – никогда не платили Третогору дани, никогда не несли воинской повинности и – что самое главное – никогда не приглашались на торжества, связанные с проведением государственных праздников. И на другие торжества – тоже.

Гедовиус, король Ковира, передали послы, сожалеет, но не может признать короля Радовида своим сеньором и сюзереном… и уж тем более не намерен выплачивать ему десятину. Не может этого проделать также никто из ковирских вассалов или арьервассалов, подпадающих исключительно под ковирский сеньорат.

Одним словом: пусть Третогор бережет собственный нос и не сует его в дела Ковира, независимого королевства.

Рыжий вскипел хладным гневом. Что такое? Независимое королевство? Зарубежье? Дальнее? Хорошо! Поступим с Ковиром как с зарубежным королевством!

Редания и наущенные Рыжим Каэдвен и Темерия применили к Ковиру реторсионные пошлины и абсолютный закон склада. Купец из Ковира, направляющийся на юг, должен был, хошь не хошь, весь свой товар выставлять на продажу в одном из реданских городов и продать его либо возвратиться. То же самое принуждение встречало купца с дальнего Севера, направлявшегося в Ковир.

С товаров, которые Ковир транспортировал транзитом, не заворачивая в реданские либо темерские порты, Редания потребовала грабительских пошлин. Ковирские корабли, само собой, платить не хотели – платили только те, которым не удавалось сбежать. В начавшейся на море игре в кошки-мышки очень скоро дело дошло до инцидентов. Реданский патруль попытался арестовать ковирского купца, тогда явились два ковирских фрегата, и патрульный корабль сгорел. Были жертвы.

Чаша переполнилась. Смелый Радовид Рыжий решил приструнить непослушного «вассала». Сорокатысячная армия Редании форсировала реку Браа, а экспедиционный корпус из Каэдвена вступил в Каингорн.

Спустя неделю две тысячи уцелевших реданцев форсировали Браа в обратном направлении, а жалкие остатки каэдвенского корпуса тащились домой по перевалам Пустульских гор. Выявилась еще одна цель, коей служило золото северных гор. Регулярная армия Ковира состояла из двадцати пяти тысяч закаленных в боях – и разбоях! – профессионалов, привлеченных из самых дальних уголков света кондотьеров, беспредельно верных ковирской короне за небывало щедрую плату и гарантированную контрактом пенсию. Готовых на любой риск ради невероятно щедрых наград, выплачиваемых за каждый боевой поход. Таких богатых солдат вели в бой опытнейшие, способнейшие – и в данный момент еще более богатые – командиры, которых Рыжий и король Каэдвена Бенда прекрасно знали: они-то и были теми, что не так давно служили в их собственных армиях, но неожиданно ушли на заслуженный отдых и выехали за границу.

Рыжий не был идиотом и умел учиться на ошибках. Он утихомирил спесивых генералов, настаивавших на крестовом походе, не стал слушаться купцов, требовавших голодной блокады, обласкал Бенду из Каэдвена, жаждущего крови и мести за гибель своего элитного подразделения. Рыжий предложил переговоры. Его не сдержало даже унижение – горькая пилюля, которую пришлось заглотить: Ковир соглашался на переговоры, но у себя в Лан Эксетере. Голод не тетка, захочешь есть – придешь!

«И поплыли они в Лан Эксетер как просители, – подумал Дийкстра, укутываясь плащом. – Как униженные. И челобитчики. Совсем так, как я сейчас».

Реданская эскадра вошла в залив Пракседы и направилась к ковирскому берегу. С борта флагманского корабля «Алата» Радовид Рыжий, Бенда Каэдвенский и сопровождавший их в роли посредника иерарх Новиграда с изумлением рассматривали уходящий далеко в море волнолом, за которым возвышались стены и крепкие бастионы крепости, стерегущей доступ в город Понт Ванис. А плывя от Понт Ваниса на север, в сторону устья реки Танго, короли видели ряды причалов, ряды верфей, ряды пристаней. Видели лес мачт, режущую глаза белизну парусов. У Ковира, оказывается, было уже припасено лекарство против блокады, реторсий и таможенной войны. Ковир был явно готов стать владыкой морей.

«Алата» вошла в широкое устье Танго и бросила якорь в каменных челюстях аванпортов. Но королей, к их изумлению, еще ожидал долгий путь водой. В городе Лан Эксетере вместо улиц были каналы. Причем основную артерию и ось метрополии образовывал Большой Канал, который вел от порта прямо и непосредственно к резиденции монарха. Короли пересели на галеру, украшенную пурпурно-золотыми гирляндами и гербом, на котором Рыжий и Бенда с изумлением распознавали реданского орла и каэдвенского единорога.

Плывя по Большому Каналу, короли и их свита присматривались и хранили молчание. Вернее, следовало бы сказать – просто онемели. Они ошибались, думая, будто знают, что есть богатство и роскошь, полагая, что их не удивишь проявлениями достатка и какой-либо демонстрацией роскоши.

Они плыли по Большому Каналу, мимо величественного здания Адмиралтейства и резиденции Купеческой гильдии. Плыли вдоль променадов, заполненных ярко и богато одетой толпой. Плыли сквозь строй изумительных магнатских дворцов и купеческих каменных домов, отражающихся в водах Канала радугой роскошных, но непривычно узких фасадов. В Лан Эксетере платили налог за ширину дома – чем шире фасад, тем налог прогрессивно выше.

На спускающихся к самой воде ступенях дворца Энсенада, монаршей зимней резиденции, единственного здания с широким фасадом, их уже ожидали торжественный караул и королевская чета: Гедовиус, властитель Ковира, и его супруга Гемма. Чета приветствовала прибывших учтиво и с достоинством. И… нетипично. «Дорогой дядюшка», – обратился Гедовиус к Радовиду. «Милый дедушка», – улыбнулась Бенде Гемма. Как-никак Гедовиус был Тройденидом, Гемма же, как оказалось, вела свой род от сбежавшей в Каэдвен взбунтовавшейся Аидеены, в жилах которой текла кровь королей из Ард Каррайга.

Подтвержденное родство улучшило настроение и возбудило симпатии, но переговорам не помогло. В принципе то, что произошло, было никакими не переговорами. «Дети» кратко изложили, чего они желают. «Деды» выслушали. И подписали документ, который потомки окрестили Первым Эксетерским Трактатом. Чтобы отличить его от заключенных позже. Первый Трактат еще носил название, соответствующее первым словам его преамбулы: Mare Liberum Apertum[19]19
  Море открыто для всех (лат.).


[Закрыть].