Текст книги "Башня ласточки"

– Вставай, Крысиха!

Когда он вывел ее во двор, четверка конных уже приближалась к корчме. Видно было, что позади у них долгий путь по проселкам да в непогоду – одежда, упряжь и кони были заляпаны засохшей пылью и грязью.

Их было четверо, но они еще вели запасную. При виде запасной Цири почувствовала, как ее вдруг охватывает жар, хотя день был очень холодный. Это была ее собственная пегая, все еще в ее же сбруе и под ее седлом. И в налобнике, подарке от Мистле. Наездники были из тех, что убили Хотспорна.

Они остановились перед постоялым двором. Один – вероятно, командир, – подъехал ближе, поклонился Бонарту, стащив с головы куний колпак. Он был смуглый и носил черные усы, похожие на проведенную угольком черточку над верхней губой. Верхняя губа, заметила Цири, то и дело у него съеживалась – тик все время придавал ему разъяренное выражение. А может, он и верно был разъярен?

– Приветствую вас, господин Бонарт!

– Приветствую вас, господин Имбра. Приветствую, господа. – Бонарт не спеша зацепил цепь Цири за крючок на столбе. – Прошу простить, что встречаю в кальсонах, но не ожидал, никак не ожидал. Дальний путь за вами, ох дальний… Из Гесо, значится, аж сюда, в Эббинг, пригнали. А как уважаемый барон? Здоров ли?

– Как огурчик, – равнодушно ответил смуглый, снова кривя верхнюю губу. – Простите, болтать некогда. Спешим мы.

– А я, – Бонарт подтянул пояс и подштанники, – вас вовсе и не задерживаю.

– К нам дошла весть, что вы Крыс перебили.

– Верно.

– И, выполняя обещание, данное барону, – смуглый по-прежнему прикидывался, будто не видит во дворе Цири, – взяли Фальку живьем?

– И это, думается мне, правда.

– Значит, вам посчастливилось там, где нам не повезло. – Смуглый глянул на пегую лошадку. – Лады. Забираем девку, и домой. Руперт, Ставро, заберите ее.

– Не спеши, Имбра, – поднял руку Бонарт. – Никого вы не заберете. По той простой причине, что я не дам. Я раздумал. Оставляю девушку себе, для собственного употребления.

Названный Имброй смугляк наклонился в седле, отхаркался и сплюнул поразительно далеко, почти на ступени крыльца.

– Но ты обещал господину барону.

– Обещал. Но раздумал.

– Что? Верно ли я расслышал?

– Верно, не верно – не моя печаль, Имбра.

– Ты три дня гостил в замке? За данные барону обещания три дня пил и жрал? Лучшие вина из погребов, печеных павлинов, косулье мясо, паштеты, карасей в сметане? Три ночи будто король на пуховатках спал? А теперь, значит, раздумал? Да?

Бонарт молчал, храня безразличие и усталость на лице.

Имбра стиснул зубы, чтобы сдержать дрожь.

– А знаешь, Бонарт, мы ведь можем Крысиху у тебя силой отнять!

Лицо Бонарта, до того тоскливое и равнодушное, мгновенно напряглось.

– Попробуйте. Вас четверо, я один. К тому же в подштанниках. Но ради таких засранцев и штаны надевать не стану.

Имбра снова сплюнул, дернул поводья, развернул коня.

– Тьфу, Бонарт, что с тобой приключилось? Ты ж всегда тем славился, что был солидным, честным профессионалом, слово данное надежно выполнял. А тут получается, что твое слово менее дерьма стоит! А поскольку человека по словам его оценивают, то получается, что и ты…

– Ну, если уж о словах речь, – холодно прервал Бонарт, положив руки на пряжку пояса, – то смотри, Имбра, как бы у тебя случаем во время трепа слишком грубое словечко не высралось. Потому, если я стану его тебе обратно в глотку зашпунтовывать, может быть больно.

– На четверых-то ты смел! А на четырнадцать смелости хватит? Потому как поручиться могу, что барон Касадей неуважения не потерпит.

– Сказал бы я, куда бы твоего барона засунул, да, понимаешь, толпа сбирается, а в ней женщины и дети. Поэтому скажу только, что через десять дней я в Клармон явлюсь. Кто хочет свои права качать, мстить за неуважение или Фальку у меня отобрать, пусть в Клармон едет.

– Я туда приеду.

– Буду ждать. А теперь – выпердывайтесь отседова.

– Они его боялись. Жутко боялись. Я чуяла, как от них страхом разит.

Кэльпи громко заржала, дернула головой.

– Четверо их было, вооруженных до зубов. А он один, в штопаных-перештопаных кальсонах и обтрепанной рубахе с короткими рукавами. Он был бы смешон… Если б не был страшен.

Высогота молчал, щуря слезящиеся от ветра глаза. Они стояли на бугорке, возвышающемся над болотами Переплюта, неподалеку от того места, где две недели назад старик нашел Цири. Ветер клал камыши, морщил воду на разливах реки.

– У одного из четырех, – продолжала Цири, позволив кобыле войти в воду и пить, – был небольшой самострел при седле, у него рука к тому самострелу потянулась. Я чуть не слышала его мысли, чувствовала его ужас: «Успею ли напасть? Выстрелить? А что будет, если промажу?» Бонарт тоже видел этот самострел и эту руку, тоже слышал его мысли, я уверена. И уверена, что тот конник не успел бы натянуть самострела.

Кэльпи подняла морду, зафыркала, зазвонила колечками мундштука.

– Я все лучше понимала, в чьи руки попала. Однако по-прежнему не догадывалась о его мотивах. Я слышала их разговор, помнила, что раньше говорил Хотспорн. Барон Касадей хотел заполучить меня живой, и Бонарт ему это обещал. А потом раздумал. Почему? Или намеревался выдать кому-то, кто заплатит больше? Или каким-то непонятным образом догадался, кто я такая в действительности? И собирался выдать нильфгаардцам?

Из поселка мы уехали под вечер. Он позволил мне ехать на Кэльпи. Но руки связал и все время держался за цепь на ошейнике. Все время. А ехали мы, почти не задерживаясь, всю ночь и весь день. Я думала, умру от усталости. А по нему вообще ничего не чувствовалось. Это не человек. Это дьявол во плоти.

– И куда он тебя отвез?

– В городишко, который называется Фано.

– Когда мы въехали в Фано, Высокий трибунал, уже темно было, тьма хоть глаз коли, вроде бы шестнадцатое сентября, но день хмурый и холодный чертовски, прямо – ноябрь. Долго искать мастерскую оружейника не пришлось, потому как это самая большая домина во всем городишке, к тому же оттуда непрерывно шел грохот молотов, кующих оружие. Нератин Цека… Напрасно вы, господин писарь, это записываете, потому что уж не помню, говорила ли я, но Нератин уже в той деревне, которую называют Говорог, землю грызет.

– Извольте не поучать протоколянта. Продолжайте показания.

– Нератин заколотил в ворота. Вежливо так сказал, кто мы и с чем. Вежливо просил послушать. Ну, впустили нас. Мастерская механика была красивым зданием, прямо-таки крепость, обнесена сосновым частоколом, башенки, крытые дубовыми клепками, внутри на стенах – полированная лиственница…

– Трибунал не интересуют архитектурные детали. Переходите к сути, свидетельница. Предварительно же прошу повторить для протокола имя механика.

– Эстерхази, Высокий трибунал. Эстерхази из Фано.

Оружейных дел мастер Эстерхази долго смотрел на Бореаса Муна, не торопясь отвечать на заданный вопрос.

– Может, и был тут Бонарт, – сказал он наконец, поигрывая висящим на шее костяным свистком. – А может, и не был? Кто знает? Здесь, господа дорогие, у нас мастерская по изготовлению мечей. На все вопросы, касающиеся мечей, мы ответим охотно, быстро, гладко и исчерпывающе. Но я не понимаю, почему должен отвечать на вопросы, касающиеся наших гостей и клиентов.

Веда вытащила из рукава платочек, сделала вид, будто утирает нос.

– Причину можно найти, – сказал Нератин Цека. – Ее можете отыскать вы, господин Эстерхази. Могу я. Желаете выбирать?

Несмотря на внешнюю изнеженность, лицо Нератина могло быть жестким, а голос зловещим. Но механик только прыснул, продолжая поигрывать свистулькой.

– Между подкупом и угрозой? Нет, не желаю. И то, и другое я считаю достойным лишь плевка.

– Совсем незначительные сведения, – откашлялся Бореас Мун. – Неужто так уж много? Мы ведь знакомы не первый день, господин Эстерхази, да и имя коронера Скеллена тоже, думаю, вам не чуждо…

– Не чуждо, – прервал оружейник. – Отнюдь. Делишки и выходки, с которыми это имя ассоциируется, нам тоже не чужды. Но здесь Эббинг, автономное самоуправляемое королевство. Хоть одна лишь видимость, но все же. Поэтому мы вам ничего не скажем. Идите своей дорогой. В утешение обещаю, что, если через неделю или месяц кто-либо заинтересуется вами, услышит от нас не больше.

– Но, господин Эстерхази…

– Хотите услышать поточнее? Извольте. Выматывайтесь отсюда!

Хлоя Штиц яростно зашипела, руки Фриппа и Варгаса потянулись к мечам, Андреас Верный положил пятерню на висящий у бедра чекан. Нератин Цека не пошевелился, лицо даже не дрогнуло. Веда видела, что он не спускает глаз с костяной свистульки. Прежде чем войти, Бореас Мун остерег их – звук свистульки был знаком вызова для притаившихся в укрытии охранников, прирожденных рубак, которых в мастерской оружейника называли «испытателями качества продукции».

Однако, предвидя всяческие неожиданности, Нератин и Бореас предусмотрели и дальнейшие действия. В запасе у них была козырная карта.

Веда Сельборн. Чующая.

Веда уже давно зондировала оружейника, тонко покалывала импульсами, осторожно проникала в путаницу его мыслей. Теперь она была готова. Приложив к носу платочек – всегда имелась опасность кровотечения, – она ворвалась в мозг пульсацией и приказом. Эстерхази закашлялся, покраснел, обеими руками схватился за крышку стола, за которым сидел, так, словно боялся, что стол улетит в теплые края вместе со стопкой счетов, чернильницей и прижимом для бумаг в виде нереиды, достаточно своеобразно общающейся с двумя тритонами одновременно.

Спокойно, – приказала Веда, – это ничего, ничего страшного. Просто у тебя появилось желание рассказать нам о том, что нас интересует. Ты же знаешь, что нас интересует, слова так и рвутся на волю. Ну так давай! Начинай! Сам увидишь, как только начнешь говорить, в голове перестанет шуметь, в висках стучать, а в ушах колоть. И спазм челюстей тоже прекратится. Ну, давай!

– Бонарт, – хрипло сказал Эстерхази, раскрывая рот шире, чем того требовала членораздельная речь, – был здесь четыре дня тому, двенадцатого сентября. При нем была девушка, которую он называл Фалькой. Я ожидал такого визита, потому что двумя днями раньше мне доставили письмо от него…

Из левой ноздри у него вытекла тоненькая струйка крови.

Говори, – приказала Веда. – Говори все. Увидишь, как тебе полегчает.

Мечник Эстерхази с интересом рассматривал Цири, не вставая из-за дубового стола.

– Тот меч, – угадал он, постукивая ручкой пера по удивительной группе на прижиме для бумаг, – тот меч, о котором ты просил в письме, – для нее? Правда, Бонарт? Ну, стало быть, оценим… Проверим, согласуется ли он с тем, что ты написал. Росту в ней пять футов девять дюймов. Так оно и есть. Вес – сто двенадцать фунтов… Ну, мы дали бы ей немного меньше ста двенадцати, но это мелочь. Рука, ты писал, на которую подойдет перчатка номер пять… Ну-с, покажем ручку, благородная мазелька. Что ж, и это сходится.

– У меня всегда все сходится, – сухо сказал Бонарт. – Найдется для нее какая-нито приличная железяка?

– В моей фирме, – гордо ответствовал Эстерхази, – не изготовляют и не предлагают ничего иного, кроме приличного оружия. Я понимаю так: нужен не парадный меч, а боевой. Да, правда, ты же писал. Ясное дело, оружие для девушки отыщется без труда. К такому росту и такому весу идут мечи в тридцать восемь дюймов, стандартного изготовления. Ей для ее легкого строения и маленькой руки требуется мини-бастарда с рукоятью, удлиненной до девяти дюймов, и шаровым оголовком. Мы могли бы предложить эльфью тальдагу либо зерриканскую саберру, а может, и легкую вироледанку…

– Покажи товар, Эстерхази.

– Тебя что, в кипятке держат или как? Ну, тогда позволь… Изволь пройти… Эй, Бонарт? Что там еще? Почему ты ее водишь на поводке?

– Следи за своим сопливым носом, Эстерхази. Не суй, куда не следует, а то, глядишь, еще, чего доброго, прижмет! Ненароком.

Эстерхази, поигрывая висящей на шее свистулькой, глядел на охотника без страха и уважения, хотя глядеть приходилось, сильно задрав голову. Бонарт подкрутил усы, откашлялся.

– Я, – сказал он немного тише, но так же зловеще, – не встреваю в твои дела и интересы. Тебя удивляет, что я ожидаю взаимности?

– Бонарт! – У мечника даже веко не дрогнуло. – Когда ты покинешь мой дом и мой двор, когда захлопнешь за собой мои ворота, вот тогда я уважу твою приватность, тайну твоих интересов, специфику профессии. И не полезу в них, будь уверен. Но унижать человеческое достоинство в моем доме я не позволю. Надеюсь, ты меня понял? За моими воротами можешь девушку тащить за лошадью, привязав к конскому хвосту, твоя воля. В моем доме ты снимешь с нее ошейник. Немедленно.

Бонарт нехотя протянул руку к ошейнику, расстегнул, не отказав себе в удовольствии так дернуть девушку, что чуть не повалил ее на колени. Эстерхази, прикинувшись, будто не видит этого, выпустил свистульку из пальцев.

– Так-то оно лучше, – сказал он сухо. – Пошли.

Они прошли по галерейке на другой дворик, поменьше, прилегающий к задней стене кузницы и одной стороной выходящий в сад. Здесь, под опирающимся на резные столбы навесом, стоял длинный стол, на который подмастерья в этот момент выкладывали мечи. Эстерхази жестом пригласил Бонарта и Цири подойти к выставке.

– Прошу. Вот что я могу предложить. Здесь, – указал он на длинный ряд мечей, – лежит моя продукция, все головки кованые, впрочем, видна поковка, моя чеканная марка. Цены в пределах от пяти до девяти флоренов, потому что это стандартные изделия. А вот те, что лежат вот здесь, монтируются и отделываются только у меня… Оголовки импортные. Откуда – видно по чеканке. У тех, что из Махакама, вычеканены скрещенные молоты. Повисские украшены короной либо лошадиной мордой, а которые из Вироледы, у тех солнце и знаменитая фирменная надпись. Цены начинаются с десяти флоренов.

– А кончаются?

– По-разному. Вот, к примеру, эта чудесная вироледанка. – Эстерхази взял со стола меч, отсалютовал им, потом перешел в фехтовальную позицию, ловко вращая рукой и предплечьем в сложном финте, именуемом «анжелика». – Эта стоит пятнадцать. Давняя работа, коллекционное оголовье. Видно, что делалась на заказ. Мотив, исполненный на накладке, говорит о том, что оружие было предназначено для женщины.

Он крутанул мечом, задержал руку в терции, фухтелем клинка к ним.

– Как и на всех головках из Вироледы, традиционная надпись: «Не вынимай без причины, не прячь без чести!» Ха! В Вироледе все еще гравируют такие надписи. А во всем мире клинки эти закупают шарлатаны и глупцы. И во всем мире честь здорово подешевела. Неходкий это нынче товар.

– Поменьше болтай, Эстерхази. Дай ей меч, пусть примерит к руке. Возьми оружие, девка.

Цири взяла легкий меч, сразу почувствовала, как шершавая рукоять уверенно прирастает к ладони, а тяжесть клинка так и приглашает руку согнуться в локте и рубануть.

– Это мини-бастарда, – напомнил Эстерхази совершенно напрасно. Она умела пользоваться длинной рукоятью, положив три пальца на сферическую головку.

Бонарт отступил на два шага, на двор. Вытянул меч из ножен, завертел им, аж засвистело.

– Ну же! – бросил он Цири. – Убей меня! Вот тебе меч, а вот подходящий случай. У тебя есть шанс. Используй. Не скоро я предоставлю тебе другой.

– Вы что, ошалели?

– Заткнись, Эстерхази.

Она обманула его боковым взглядом и нарочитым движением плеча, ударила как молния из плоского синистра. Клинок зазвенел от парирующего удара, такого сильного, что Цири покачнулась и вынуждена была отскочить, задев бедром о стол с мечами. Пытаясь сохранить равновесие, она инстинктивно опустила меч – знала, что в этот момент, если б он хотел, то убил бы ее без проблем.

– Вы что, и впрямь ошалели? – возвысил голос Эстерхази, а свистулька снова оказалась у него в руке. Слуги и ремесленники смотрели одурев.

– Отложи железяку. – Бонарт не выпускал Цири из виду, на оружейника же вообще не обращал внимания.

Она, чуть поколебавшись, отложила меч. Бонарт жутковато ухмыльнулся.

– Я знаю, кто ты такая, змея. Но я заставлю тебя самое признаться в этом. Словом или действием! Заставлю признаться, кто ты такая есть. И вот тогда-то я убью тебя.

Эстерхази взвизгнул, словно его кто-то ранил.

– А этот меч, – Бонарт даже не взглянул на него, – был для тебя тяжеловат. Поэтому ты была чересчур медлительна. Так же медлительна, как беременная улитка. Эстерхази! То, что ты ей дал, было тяжелее, чем надо, по меньшей мере на четыре унции.

Мечник побледнел. Он переводил взгляд от девочки к Бонарту и обратно, и лицо у него странно изменилось. Наконец он кивнул подмастерью, вполголоса отдал распоряжение.

– Есть у меня то, – сказал он медленно, – что должно тебя удовлетворить, Бонарт.

– Так почему ж сразу не показал? – проворчал охотник. – Я же писал, что хочу получить экстра-класс. Может, думаешь, хороший меч я купить не в состоянии?

– Я знаю, на что ты «в состоянии», – с упором сказал Эстерхази. – Не первый день тебя знаю. А почему не показал сразу? Я же не мог знать, кого ты ко мне приведешь… с ошейником и на поводке. Не мог догадаться, для кого и для чего предназначен меч. Теперь знаю все.

Подмастерье вернулся, неся продолговатый короб.

– Подойди, девушка, – тихо сказал Эстерхази. – Взгляни.

Цири подошла. Взглянула. И громко вздохнула.

Она мгновенно обнажила меч. Огонь из камина ослепительно вспыхнул на долах клинка, заиграл красным в кружевах эфеса.

– Это он, – сказала Цири. – Ты, конечно, догадываешься. Возьми в руки, если хочешь. Но будь осторожен, он острее бритвы. Чувствуешь, как рукоять прилипает к ладони? Она сделана из такой плоской рыбы, у которой на хвосте ядовитый шип.

– Скат?

– Наверно. У этой рыбы в коже есть малюсенькие зубчики, поэтому рукоять не скользит в руке, если даже рука вспотеет. Глянь, что вытравлено на клинке.

Высогота наклонился, взглянул, прищурившись.

– Эльфья мандала, – сказал он, поднимая голову. – Так называемая blathan caerme, гирлянда судьбы, означающая духовное единство с миром, – стилизованные цветы дуба, спиреи и венчикового дрока. Башня, пораженная молнией. У Старших Народов – символ хаоса и деструкции… А над башней…

– Ласточка, – докончила Цири. – Zireael. Мое имя.

– Право дело, недурная вещица, – сказал наконец Бонарт. – Гномовская работа, сразу видно. Только гномы такую темную сталь ковали. Только гномы точили в пламени, и только гномы покрывали клинки ажуром, чтобы уменьшить вес… Признайся, Эстерхази, это копия?

– Нет, – ответил мечник. – Оригинал. Самый настоящий гномий гвихир. Эфесу свыше двухсот лет. Оправа, конечно, гораздо моложе, но копией я бы ее не назвал. Гномы из Тир Тохаира делали его по моему заказу. В соответствии с переданной технологией, методикой и образцами.

– Дьявольщина. Возможно, меня и верно на это не хватит. И сколько же ты хочешь за этот клинок?

Эстерхази немного помолчал. Лицо у него было непроницаемое.

– Я отдам его даром, Бонарт, – наконец глухо сказал он. – В подарок. Чтобы исполнилось то, чему исполниться суждено.

– Благодарю, – сказал Бонарт, явно растерявшись. – Благодарю тебя, Эстерхази. Королевский подарок, воистину королевский… Принимаю, принимаю. И я – твой должник…

– Нет, не должник. Меч для нее, а не для тебя. Подойди, девушка, носящая ошейник. Взгляни на знаки, вытравленные на клинке. Ты не понимаешь их, это ясно. Но я их тебе объясню. Взгляни. Линия, обозначающая судьбу, извилистая и ведет вот к этой башне. К гибели, к уничтожению устоявшихся ценностей, устоявшегося порядка. Но здесь, над башней, видишь, ласточка. Символ надежды. Возьми этот меч. И да исполнится то, чему исполниться суждено.

Цири осторожно протянула руку, нежно погладила темное оружие с блестящим словно зеркало лезвием.

– Возьми его, – медленно проговорил Эстерхази, глядя на Цири широко раскрытыми глазами. – Возьми. Возьми его в руки, девочка. Возьми…

– Нет! Нет! – неожиданно выкрикнул Бонарт, подскочил к Цири, схватил за плечо и резко и сильно оттолкнул. – Прочь!

Цири упала на колени, гравий, покрывавший двор, болезненно уколол ладони.

Бонарт захлопнул короб.

– Еще не сейчас, – проворчал он. – Еще не сегодня. Еще не пришло время.

– Вероятнее всего, – спокойно согласился Эстерхази, глядя ему в глаза. – Да, скорее всего еще не пришло. А жаль.

– Не очень-то это много дало, Высокий трибунал, читать мысли того мечника. Мы были там шестнадцатого сентября, за три дня до полнолуния. А когда возвращались из Фано в Рокаину, нас догнал Оль Харшейм и семь лошадей. Господин Оль приказал гнать что есть мочи за остальными людьми. Потому как днем раньше, пятнадцатого сентября, была резня в Клармоне… Наверно, напрасно я об этом говорю, Высокий трибунал наверняка знает о бойне в Клармоне…

– Прошу давать показания, не заботясь о том, что трибунал знает.

– Бонарт опередил нас на день. Пятнадцатого сентября он привез Фальку в Клармон…

– Клармон, – повторил Высогота. – Знаю я этот городок. Куда он тебя привез?

– В большой дом на рынке. С колоннами и арками у входа. Сразу было видно, что живет там богатей…

* * *

Стены комнат были увешаны богатыми гобеленами и роскошными декоративными тканями, изображающими религиозные, охотничьи сцены и идиллические картинки с участием нагих женщин. Мебель украшала инкрустация из различных сортов дерева и бронзовые оковки, а ковры – такие, что ноги увязали в них по щиколотки. Цири не успела рассмотреть детали, потому что Бонарт шел резво и тащил ее за цепь.

– Здравствуй, Хувенагель!

В радужной мозаике, отбрасываемой витражами, на фоне охотничьей картины стоял крупный мужчина в сияющем золотым шитьем кафтане и обшитой выпорками делии. Хоть и был он в расцвете мужского века, однако же лысина уже явно переросла норму, а щеки свисали, как брылы у породистого бульдога.

– Милости прошу, Лео, – сказал он. – И тебя, госпожа…

– Никакая не госпожа. – Бонарт показал цепь и ошейник. – Здороваться нет нужды.

– Вежливость никогда не помешает, тем более что она ничего не стоит.

– Кроме времени. – Бонарт потянул за цепь, подошел, бесцеремонно пошлепал толстяка по животу.

– Недурно ты подобрел, – оценил он. – Честно говоря, Хувенагель, когда ты оказываешься на пути, через тебя проще перелезть, чем обойти.

– Жизнь в достатке, – добродушно пояснил Хувенагель, тряся щеками. – Милости прошу, Лео. Приятный гость, потому сегодня я и рад безмерно. К тому же дела идут на удивление хорошо, так что даже плюнуть хочется, казна чуть не лопается! Только сегодня, к примеру, один нильфгаардский ротмистр тыла, провиант-мастер, занимающийся доставкой вооружения на фронт, одарил меня шестью тысячами армейских луков, которые я с десятикратной надбавкой продам в розницу охотникам, браконьерам, разбойникам, эльфам и другим прочим разным борцам за свободу. К тому же дешево купил у одного здешнего маркиза замок…

– А на кой хрен тебе замок?

– Для представительности. Но ближе к теме. Одной сделкой я обязан тебе, Лео. Безнадежный, казалось бы, должник рассчитался. Буквально минуту назад. Руки у него аж тряслись, когда он отсчитывал деньги. Этот тип видел тебя и подумал…

– Знаю, что он подумал. Письмо мое получил?

– Получил. – Хувенагель тяжело уселся, придавив животом стол, так что звякнули кубки и фужеры. – И все подготовил. Ты не видел афиши? Не иначе как голодранцы сорвали… Люди уже сходятся к цирку. Касса звоном полна… Садись, Лео. Время есть. Поболтаем, выпьем винца…

– Не хочу я твоего винца. Небось казенное. Слямзенное из нильфгаардских обозов.

– Обижаешь, охотник. Это эст-эст из Туссента. Гроздья собирали, когда наш милостивый император Эмгыр был таким вот маленьким карапузом, какавшим в горшок. Это был славный год. Для вина. Твое здоровье, Лео.

Бонарт молча поднял чару. Хувенагель почмокал, весьма критически поглядывая на Цири.

– Стало быть, эта вот большеглазая косуля, – сказал он наконец, – должна будет гарантировать успех объявленной в письме забавы? Известно мне, что Виндсор Имбра уже у города. И ведет за собой нескольких добрых резачков. Да и парочка здешних рубак видела афиши…

– Ты когда-нибудь разочаровывался в моем товаре, Хувенагель?

– Не доводилось, факт. Но и давно от тебя ничего не получал.

– Я работаю реже, чем раньше. И вообще подумываю полностью перейти на заслуженный отдых. Хе-хе!

– Чтобы было на что жить, необходим капитал. Возможно, у меня есть для тебя предложение… Выслушаешь?

– Поскольку больше развлечься нечем, – Бонарт ногой пододвинул стул, заставил Цири сесть, – выслушаю.

– А не думал ли ты двинуться на север, к примеру, в Цинтру, на Стоки, а то и за Яругу? Может быть, слышал, что каждому, кто туда двинется и пожелает там поселиться на завоеванных территориях, Империя гарантирует земельный надел в четыре лана? И освобождение от налогов на десять лет.

– Я, – спокойно ответил охотник за наградами, – не гожусь в хлеборобы. Я не могу копаться в земле или ходить за скотиной. Я слишком впечатлительный. При виде говна или червяка меня начинает тошнить.

– Ну, один к одному, как я, – затряс щеками Хувенагель. – Из всех сельхоззанятий я одобряю только самогоноварение. Остальное – отвратительно. Говорят, что сельское хозяйство – основа экономики и оно-де обеспечивает благосостояние страны. Однако я считаю недостойным для себя и унизительным ставить свое благосостояние в зависимость от того, воняет там где-то навозом или нет. Я кое-что предпринял в должном направлении. Нет нужды пахать землю, Бонарт, нет необходимости откармливать скотину. Достаточно ее иметь. Если располагать приличным количеством земли, можно тянуть из нее доходы. Можно, поверь мне, жить в полном достатке. Да, в этом направлении я действительно кое-что предпринял, отсюда, кстати, и мой вопрос о поездке на Север. Потому что, видишь ли, Бонарт, у меня там для тебя нашлось бы занятие. Постоянное, хорошо оплачиваемое, не требующее больших затрат времени. И в самый раз для человека впечатлительного: никакого дерьма, никаких дождевых червей и слизняков.

– Готов выслушать. Без всяких обязательств, разумеется.

– Из наделов, которые император обещает выделить переселенцам, можно при толике предприимчивости и небольшом исходном капитале собрать в купу недурную латифундию.

– Понимаю. – Охотник прикусил ус. – Понимаю, куда ты клонишь. И догадываюсь, какие шаги предпринимаешь ради обеспечения собственного благосостояния. Сложностей не предвидишь?

– Предвижу. Двоякие. Во-первых, необходимо найти лиц, которые, прикинувшись переселенцами, поедут на Север отбирать у коренных жителей и принимать наделы. Формально для себя, фактически для меня. Но отысканием наемников займусь я. На твою же долю падает вторая из сложностей.

– Я – весь слух!

– Некоторые подставники, получив землю, не пожелают ее отдать. Они забудут о полученных деньгах и заключенном договоре. Ты не поверишь, Бонарт, сколь глубоко обман, подлость и стервозность укоренились в природе человека.

– Поверю.

– Поэтому придется убеждать бесчестных, что бесчестность не окупается. Что она наказуема. И этим займешься ты.

– Звучит красиво.

– Звучит так, как оно есть. У меня накопилась практика, я уже проделывал такие фортели. После формального включения Эббинга он вошел в Империю, где раздают наделы. И позже, когда был проведен Акт о разграничении, получилось так, что Клармон, этот красивый городок, оказался на моей земле и, стало быть, принадлежит мне. Вообще вся эта территория принадлежит мне. Аж вон дотуда, до затянутого седой дымкой горизонта. Все это мое. Все сто пятьдесят ланов. Имперских, конечно, не кметских. А это дает шестьсот тридцать влук, или восемнадцать тысяч девятьсот морг[8]8
  приблизительно десять с половиной тысяч гектаров.


[Закрыть].

– «О, дурная Империя и близкая гибель»! – продекламировал насмешливо Бонарт. – Империя, в которой все крадут, должна развалиться. Ибо в своекорыстии и самолюбии слабость ее кроется.

– В этом кроется мощь ее и сила, – затряс щеками Хувенагель. – Ты, Бонарт, путаешь воровство с частным предпринимательством.

– И очень даже часто, – равнодушно признал охотник за наградами.

– Ну, так как там с нашей «компанией»?

– А не рановато ли делить северные территории? Может, для верности подождать, пока Нильфгаард выиграет войну?

– Для верности? Не шути. Результат войны предрешен. Войны выигрывают деньги. У Империи они есть, у нордлингов их нет.

Бонарт многозначительно кашлянул.

– Коли уж мы заговорили о деньгах…

– Все в порядке. – Хувенагель покопался в лежащих на столе бумагах. – Вот банковский чек на сто флоренов. Вот акт договора переадресовки обязательств, в силу которого я получу от Варнхагенов из Гесо награду за головы бандитов. Подпиши. Благодарю. Тебе полагается процент со сборов от представлений, но касса еще не закрыта. Большой интерес, Лео, к искусству. Право же, большой. Люди в моем городке ужасно страдают от тоски и хандры.

Он осекся, взглянул на Цири.

– Искренне надеюсь, что ты не ошибся и эта… особа доставит нам заслуженное развлечение… Пожелает сотрудничать с нами ради общего блага… и выгоды.

– Для нее, – Бонарт окинул Цири холодным рыбьим взглядом, – никакого блага не будет. И она об этом знает.

Хувенагель поморщился.

– Это скверно, черт побери, скверно, что она об этом знает. А не должна бы. Что с тобой, Лео? А если она не пожелает быть увеселением, если окажется злостно ненадежной? Что тогда?

У Бонарта не изменилось выражение лица.

– Ну, тогда, – сказал он, – мы выпустим на арену твою братву. Они, помнится, всегда были надежны. В смысле увеселений.

Цири молчала долго, потирая покалеченную щеку, наконец сказала:

– Я начинала понимать. Начинала понимать, что они намерены со мной сделать. Я вся собралась, была готова бежать при первой же возможности. Готова была на любой риск. Но они не предоставили мне такой возможности. Присматривали за мной хорошо.

Высогота молчал.

– Они стащили меня вниз. Там ждали гости толстого Хувенагеля. Такие же уникумы! Откуда на свете берется столько поразительных чучел, Высогота?

– Размножаются. Естественный отбор.

Первый из мужчин был невысокий и толстенький, напоминал скорее низушка, чем человека, даже держал себя как низушек – скромно, порядочно, опрятно и… пастельно. Другой, хоть и немолодой, был в одежде и при выправке солдата с мечом, а на плече его черной куртки горело серебряное шитье, изображающее дракона с крыльями летучей мыши. Третьей была светловолосая и тощая женщина, лицо ее украшал слегка крючковатый нос и тонкие губы. Ее фисташкового цвета платье было чрезмерно декольтировано. Нельзя сказать, что это было удачное портновское решение. Декольте почти ничего не демонстрировало, если не считать малопривлекательной морщинистой и пергаментно сухой кожи, покрытой толстым слоем белил.

– Высокородная маркиза де Нэменс-Уйвар, – представил Хувенагель. – Господин Деклан Рос аэп Маэльглыд, ротмистр тыла конных войск его императорского величества владыки Нильфгаарда. Господин Пенницвик, бургомистр Клармона. А это господин Лео Бонарт, мой родственник и давний соратник.