Текст книги "Неукротимая Анжелика"

Он сжал ее так, что она вскрикнула, а затем опять уселся в сторонке и с озабоченным видом задымил трубкой. Через минуту он произнес:

– Ладно! Раз уж вы решились совершать глупости, разрушить свою жизнь, лишиться состояния, а может быть, и самой жизни и никому не остановить вас, так что же вы собираетесь делать?

– Я не знаю, – ответила Анжелика и задумчиво проговорила: – Может быть, надо отыскать этого Калистера, бывшего лейтенанта мушкетеров? Только он, если помнит что-то, может избавить нас от сомнений относительно утопленника из Гассикура.

– Это уже сделано, – лаконично ответил Дегре. – Я отыскал этого офицера, допросил его с пристрастием и нашел веские аргументы, чтобы освежить его память. Он признался в конце концов, что утопленник пришелся очень кстати, чтобы можно было закрыть дело и выпутаться из скверной ситуации, но у этого утопленника было очень мало общего с бежавшим узником.

– Да, конечно, – проговорила Анжелика, загораясь надеждой. – Значит, надежнее будет другой след – тот прокаженный нищий?..

– Кто знает?

– Надо поехать в Понтуаз и расспросить монахов этой маленькой обители, где его видели.

– Уже сделано.

– Как же?

– Если все рассказывать… Я воспользовался тем, что проводил расследование в тех краях, и заехал в монастырь, чтобы позвонить в их колокола.

– О Дегре, вы поразительный человек!

– Сидите на месте, – хмуро отозвался он. – Ничего особенного я там не узнал. Аббат рассказал мне почти то же, что мушкетерам, которые расспрашивали его. Но один невзрачный послушник, занимающийся лечением братии, которого я нашел в саду среди лекарственных растений, вспомнил важную подробность. Охваченный жалостью к несчастному, он хотел смазать бальзамом его язвы и вошел в сарай, где изнуренный бродяга то ли спал, то ли прощался с жизнью. «Это был не прокаженный, – сказал послушник. – Я поднял тряпку, которой было закрыто его лицо. На нем не было язв, оно было все в глубоких шрамах».

– Значит, это был он! Не правда ли, это был он? Но почему он оказался в Понтуазе? Неужели он хотел вернуться в Париж? Какое безумие!

– Безумие, которое такой человек, как он, мог совершить ради такой женщины, как вы.

– Но у городских ворот его следы теряются.

Анжелика лихорадочно перелистывала бумаги.

– Говорят все же, что его видели в Париже.

– Это мне кажется невероятным! Он не мог туда пробраться. Ведь в течение трех недель после его бегства по строжайшему приказу велось наблюдение за всеми входами в город. Потом обнаружение утопленника в Гассикуре и отчет Арно де Калистера положили конец тревогам. Дело закрыли. Для очистки совести я еще порылся в архивах. Ничего относящегося к этому делу не обнаружилось.

Тяжелая тишина легла между ними.

– Это все, что вам известно, Дегре?

Полицейский прошелся несколько раз по комнате, прежде чем ответить:

– Нет!

Он прикусил мундштук и пробормотал сквозь зубы:

– Известно…

– Что же? Скажите!

– Ну ладно. Вот что: года три назад или чуть больше пришел ко мне один человек, священник, с глазами цвета расплавленного свинца на восковом лице, один из тех, кто сам едва дышит, но стремится спасти весь мир. Он хотел знать, тот ли я Дегре, который в тысяча шестьсот шестьдесят первом году был назначен адвокатом на процессе графа де Пейрака. Он тщетно разыскивал меня среди моих коллег во Дворце правосудия и с большим трудом узнал в мрачном обличье полицейского. Удостоверившись, что я действительно бывший адвокат Дегре, он назвал свое имя. Это был отец Антуан из ордена, созданного Венсаном де Полем. Он был тюремным священником и в этом звании провожал графа де Пейрака на костер.

В памяти Анжелики внезапно всплыл силуэт маленького священника, сидевшего возле тлеющего костра, словно оцепеневший сверчок.

– После множества оговорок он спросил, не знаю ли я, что стало с женой графа де Пейрака. Я отвечал, что знаю, но хотел бы прежде узнать, кто интересуется ею, женщиной, чье имя все уже забыли. Он очень смутился и сказал, что часто думал об этой несчастной, всеми покинутой женщине, молился за нее и желал бы, чтобы судьба стала к ней милосерднее. Что-то в его объяснениях звучало фальшиво. Люди моей профессии умеют это чувствовать. Однако я рассказал ему все, что знал.

– Что вы ему сказали, Дегре?

– Правду: что вы ухитрились выбраться из всех бед, вышли замуж за маркиза дю Плесси-Бельера и входите в число самых заметных и вызывающих зависть красавиц королевского двора. Как ни странно, эти новости его не обрадовали, а, напротив, как будто неприятно поразили. Может быть, он испугался за вашу душу – что ее постигнет вечное проклятие, – потому что я намекнул, что вы скоро можете занять место госпожи де Монтеспан.

– О боже! Зачем вы это сказали ему?.. Вы просто чудовище, Дегре! – вскричала в отчаянии Анжелика.

– Но ведь дело именно так и обстояло. Ваш второй муж был тогда жив, а успех, которым вы пользовались при дворе, был главной темой светских сплетен. Он еще спросил, что сталось с вашими сыновьями. Я сказал, что оба они здоровы и тоже чувствуют себя очень хорошо при дворе, в свите дофина. Потом, когда он собирался уходить, я спросил его, уже без обиняков: «Вы хорошо помните, наверное, эту казнь. Ведь не часто устраивают такие фокусы?» Он испугался: «Что вы хотите сказать?» – «Что осужденный в последнюю минуту, так сказать, отвешивает прощальный поклон, а вы благословляете безвестный труп. Вас эта подмена, должно быть, сильно поразила?» – «Должен признаться, что в ту минуту я ее не заметил…» Я придвинулся к нему так близко, что чуть носом не задел, и спросил: «А когда же вы это заметили, святой отец?» Он стал белее своего воротника и, чтобы собраться с мыслями, пробормотал: «Я ничего не понимаю в ваших намеках». – «Да нет, понимаете. Вы знаете так же хорошо, как и я, что граф де Пейрак не погиб на костре. А больше никто теперь об этом не знает. Вам ведь не заплатили, чтобы вы хранили молчание. Вы в заговоре не участвовали. Однако вы знаете. Кто же сказал вам?..» Он продолжал делать вид, что ничего не знает, и так и ушел.

– И вы позволили ему уйти, Дегре? Вы не должны были отпускать его! Надо было заставить его говорить, пригрозить, вынудить его признаться, кто ему сказал и кто его прислал. Кто же? Кто?

– И что бы от этого изменилось? Ведь вы же все равно были мадам дю Плесси-Бельер, не так ли?

Анжелика сжала голову руками. Дегре не рассказал бы ей об этом случае, если бы не считал его важным. Дегре предполагал то же, что и она. Что странное поведение тюремного священника, возможно, объяснялось поручением, полученным от первого мужа Анжелики. Откуда же он отправил своего гонца? Как он с ним встретился и сблизился?

– Надо отыскать этого священника. Это не должно быть трудно. Я помню, что он принадлежал к ордену…

Дегре улыбнулся:

– Из вас вышел бы хороший полицейский. Но я избавлю вас от лишних хлопот. Зовут этого священника отец Антуан. В Париже он уже давно не живет. В последние годы он находится в Марселе, при каторжниках.

Анжелика просияла. Наконец она знала, куда ехать. Прежде всего она поедет в Марсель повидать этого отца Антуана. Найти его будет нетрудно. И разумеется, в конце концов священник назовет ей имя таинственного лица, пославшего его к Дегре, чтобы осведомиться о судьбе мадам де Пейрак. Может быть, он даже знает, где находится этот неизвестный?.. Она замечталась, глаза ее светились, она закусила верхнюю губу.

Дегре иронически посматривал на нее.

– При условии, что вы сможете выехать из Парижа, – ответил он на мысли, которые легко можно было прочитать на ее оживленном лице.

– Дегре, неужели вы помешаете мне уехать?

– Милое дитя, мне приказано помешать вам. Разве вы не знаете, что, взявшись за дело, я похож на собаку, вцепившуюся в одежду преступника. Я готов предоставить вам все интересующие вас сведения, но не надейтесь, что я позволю вам вырваться на свободу.

Анжелика с отчаянной мольбой в глазах быстро повернулась к полицейскому:

– Дегре! Друг мой Дегре!

Полицейский чиновник не изменил каменного выражения лица:

– Я поручился за вас перед королем. Такие обязательства не берут назад, поверьте мне.

– И вы говорите, что вы мне друг!

– В той мере, в какой это не противоречит приказам его величества.

Разочарование жгло Анжелику, как расплавленная лава. Она ненавидела Дегре, как и прежде. Она знала, что в своей работе он упорен и скрупулезен и сумеет возвести перед ней непреодолимую преграду. Ищейка, он в конце концов всегда ухитряется поймать свою жертву. Тюремщик, он сумеет удержать ее. От него не убежишь.

– Да как же вы могли взять на себя это гнусное поручение, зная, что речь идет обо мне? Я вам этого никогда не прощу.

– Признаюсь, я был доволен, что помешаю вам делать глупости.

– Так не вмешивайтесь же в мою жизнь! – закричала она вне себя. – Я питаю глубочайшее отвращение к вам и людям вашего сорта. Ненавижу вас, плюю на вас, подлецы, тупицы, лицемеры, жалкие лакеи, пресмыкающиеся у ног господина, который бросает вам поглодать косточку!

Дегре расслабился и расхохотался. Больше всего она ему нравилась в облике Маркизы Ангелов; эта тайная часть ее жизни, прошедшей в роскоши и праздности, вдруг проступала, когда она приходила в ярость.

– Послушайте, крошка…

Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Я мог бы отказаться от этого поручения, тем более что король дал мне его благодаря моей репутации. Он понимает, что удержать вас, если вы задумаете сбежать из Парижа, возможно, лишь мобилизовав лучших полицейских города. Я мог бы отказаться, но он говорил со мной о вас, выражая тревогу, беспокойство, как мужчина с мужчиной… А сам я, как уже сказал вам, тоже принял решение пустить в ход все, что можно, чтобы помешать вам еще раз разрушить свою жизнь.

Выражение его лица смягчилось, и глубокая нежность появилась в глазах, устремленных на замкнувшееся личико, которое он насильно удерживал в руках.

– Сумасшедшая, милая моя и безумная. Не сердитесь на вашего друга Дегре. Я хочу помешать вам пуститься в опасные, страшные приключения… Вы рискуете все потерять и ничего не получить. А гнев короля будет страшен. Нельзя чрезмерно рисковать. Послушайте меня, маленькая Анжелика… бедная маленькая Анжелика…

Никогда еще он не говорил с ней так нежно, так ласково, словно с девочкой, которую нужно оберегать от нее самой, и ей захотелось прижаться лбом к его плечу и потихоньку выплакаться.

– Обещайте же мне вести себя спокойно, а я, со своей стороны, обещаю сделать все, что возможно, чтобы помочь в ваших поисках… Но обещайте мне!..

Она покачала головой. Ей хотелось уступить, но она не верила королю и не верила Дегре. Они всегда будут стараться запереть ее, удержать. Они бы хотели, чтобы она все забыла и на все согласилась. И она боялась самой себя, того малодушия, той усталости, которая таилась в ней и когда-нибудь стала бы ей внушать: «Что толку упираться? Ведь король опять станет приставать к тебе. Ты будешь одна, без защиты, против сил, объединившихся, чтобы помешать тебе добраться до любимого».

– Обещайте мне! – настаивал Дегре.

Она снова отрицательно качнула головой.

– Вот ослиное упрямство! – Вздохнув, он отпустил ее. – Ну, посмотрим, кто из нас двоих окажется сильнее. Ладно, так и решим. Желаю вам удачи, Маркиза Ангелов.

Анжелика хотела немного вздремнуть, хотя уже занимался день. Совсем заснуть она не могла и лежала в каком-то необычном состоянии: отяжелевшее тело ничего не ощущало, а ум упорно работал. Она пыталась проследить таинственный путь прокаженного, бездомного и отвратительного нищего, бродившего по дорогам Иль-де-Франса, пробираясь к Парижу. Но эта последняя подробность, казалось, обрывала все иллюзии. Как мог бежавший узник, знавший, что его ищут и преследуют, что его приметы объявлены, решиться вернуться в Париж, полный его врагов? Жоффрей де Пейрак не был настолько безумен, чтобы совершить такую глупость. А может быть, и да! Подумав, Анжелика решила, что это было в его духе. Она пыталась догадаться, о чем он думал. Неужели он за ней вернулся в Париж?.. Какая смелость! Вернуться в Париж, в большой город, осудивший его, где у него не осталось ни друзей, ни приюта… Его дом в квартале Сен-Поль, этот красивый особняк Ботрейи, который он велел построить для Анжелики, был тогда опечатан. Она стала припоминать, как часто Жоффрей ездил из Лангедока в Париж, чтобы самому наблюдать за работами. Неужели осужденный преступник Жоффрей де Пейрак надеялся укрыться в этом доме? У него ведь ничего не было; может быть, он решил пробраться в свой дом, чтобы взять там деньги и драгоценности, хранившиеся в ему одному известных потаенных местах? Чем больше она думала, тем правдоподобнее казалось это предположение. Жоффрей де Пейрак вполне мог пойти на страшный риск, чтобы добыть необходимые средства. Обладая золотом и серебром, он мог спастись, иначе ему оставалось только бродить нищим, без помощи и надежды. Крестьяне стали бы бросать в него камнями, рано или поздно его бы выдали властям. А одной горсти золота достаточно было бы, чтобы выбраться на свободу! И он знал, где взять это золото. В особняке Ботрейи, где ему были известны все уголки.

Анжелике казалось, что она слышит его рассуждения, узнает его привычные презрительные интонации. «Золото все может» – так он говаривал. Имея немного золота, несчастный уже не был беспомощным. Конечно, он вернулся в Париж. Он пришел сюда, теперь она была совершенно уверена в этом. Это было вполне правдоподобно. Король тогда еще не на все наложил руку. Он еще не предложил этот особняк принцу Конде. Дом стоял пустой – проклятое жилище с восковыми печатями на дверях. Охраняли его один смертельно напуганный привратник да старый слуга-баск, которому некуда было уйти.

Вдруг сердце Анжелики забилось неровными толчками; она ухватилась за эту нить. «Я видел его… Да, я его видел, про́клятого Церковью графа, там, в нижней галерее… Я его видел. Это было ночью, вскоре после того, как его сожгли. Я услышал шум в галерее и узнал его шаги…»

Так говорил старый баск, опиравшийся на край средневекового колодца в глубине сада, где она увидела его как-то вечером, когда пришла, чтобы вступить во владение домом.

«Кто бы не узнал его шагов?.. Походка Великого Хромого из Лангедока!.. Я зажег фонарь и, подойдя к повороту галереи, увидел его. Он опирался на дверь часовни и повернулся ко мне… Я узнал его, как собака узнает своего хозяина, но лица его я не видел. На нем была маска… И вдруг он исчез в стене, и больше я его не видел…»

Тогда Анжелика в ужасе убежала, не желая слушать бредни старика, почти выжившего из ума, который воображал, что видел призрак…

Анжелика поднялась на кровати и резко дернула шнурок звонка. Появилась Жанина, рыжая жеманная девица, сменившая Терезу. Недовольно поводя носом, с удивлением принюхиваясь к запаху табака, оставшемуся после Дегре, она осведомилась, что угодно госпоже маркизе.

– Приведи мне сейчас же старого слугу… Как его зовут?.. Ах да, Паскалу, дед Паскалу.

Служанка удивленно подняла брови.

– Да ты же знаешь его, – твердила Анжелика, – ну, тот совсем дряхлый старик, который носит воду из колодца и дрова…

Жанина вышла, а через несколько минут вернулась и сообщила, что дед Паскалу умер два года назад.

– Умер? – растерянно повторила Анжелика. – Умер? О боже, какой ужас!

Жанине показалось странным, что ее госпожа вдруг так взволновалась из-за события, которое произошло двумя годами ранее и осталось тогда незамеченным. Анжелика велела одеть себя. Пока служанка занималась этим, Анжелика, машинально поворачиваясь, думала, что бедный старик умер и унес с собой свою тайну. Она была тогда занята при дворе и не нашла времени, чтобы подержать в последний час руку умиравшего верного слуги. Дорого она расплачивается теперь за то, что не выполнила тогда свой долг. Услышанные когда-то мимоходом слова теперь казались выжженными в ее памяти огненными буквами. «Он опирался на дверь часовни…»

Она сошла вниз, прошла по галерее с изящными арками, на которые падал отсвет цветных витражей, и открыла дверь часовни. Это была скорее молельня, с двумя подушками из кордовской кожи для преклонения колен и с маленьким алтарем из зеленого мрамора, над которым висела великолепная картина испанского художника. Там пахло свечами и ладаном. Анжелика знала, что аббат де Ледигьер, приезжая в Париж, всегда служил тут мессу. Она встала на колени и громко произнесла:

– О Боже, я много ошибалась, Боже мой, и все-таки я молю, я прошу…

Она не знала, что сказать дальше.

Ведь он вернулся сюда однажды ночью. Как он проник в этот дом? Как он пробрался в Париж? Что он искал в этой молельне?

Глаза Анжелики обежали небольшое помещение. Все, что здесь находилось, сохранилось со времен графа де Пейрака. Принц Конде ничего тут не трогал. Мало кто и заходил сюда, кроме аббата де Ледигьера и маленького лакея, который служил ему певчим и прибирал в часовне.

Если был тайник, он вполне мог сохраниться… Анжелика поднялась с колен и стала тщательно осматривать комнату. Она прощупала мрамор алтаря, засовывая ноготь в каждую щель в надежде, что от нажима сработает тайный механизм. Она изучила все узоры барельефов. Она терпеливо простукала все эмалевые плитки и деревянные накладки, которыми были облицованы стены. И терпение ее было вознаграждено. Через некоторое время ей показалось, что большая ниша в стене за алтарем издает при простукивании какой-то странный звук. Она зажгла свечу и поднесла ее близко к стене. В узоре резьбы видна была искусно скрытая замочная скважина. Так вот она где! В лихорадочной спешке она пыталась открыть замок, но он не поддавался. Тогда с помощью ножа и ключа из связки у нее за поясом она ухитрилась расщепить драгоценное дерево и, просунув пальцы внутрь, нащупала защелку и подняла ее. Дверца тайника со скрипом открылась. Внутри виднелась шкатулка. Можно было и не открывать ее. Замок был сломан, она была пуста…

Анжелика прижала к сердцу пыльную шкатулку:

– Он приходил сюда! Он взял отсюда золото и драгоценности, он знал, где они лежат. Бог помог ему, указал ему путь, охранил его.

А что же потом?..

Что же стало с графом де Пейраком после того, как с риском для жизни он сумел забрать из собственного «про́клятого» дома необходимое ему золото?..

Глава III

Собравшись в Сен-Клу к Флоримону, Анжелика поняла, что предупреждения Дегре не были шуткой. Садясь в карету, она лишь бросила презрительный взгляд на «поклонника», чья красная рожа уже три дня торчала под ее окнами. Она не остереглась и двоих мужчин, которые, выбежав из дверей соседнего трактира, вскочили на лошадей и стали догонять карету. Но едва она выехала за ворота Сент-Оноре, как карету ее окружила группа вооруженных людей, и молодой офицер очень вежливо попросил ее вернуться в город.

– Это приказ короля, мадам.

Она не согласилась подчиниться. Ему пришлось показать письмо, подписанное префектом полиции Ла Рейни, с указанием не выпускать мадам дю Плесси-Бельер из Парижа.

«И подумать только, Дегре взялся за это! А ведь он мог бы помочь мне, но теперь не станет этого делать! Он сообщит мне сведения о старом деле моего мужа, даст всякие советы, но в то же время будет стараться изо всех сил выполнить приказ короля».

Приказав кучеру повернуть назад, она сжала зубы и кулаки. Это насилие пробудило ее боевой инстинкт. Жоффрей де Пейрак, изувеченный и преследуемый, сумел ведь пробраться в Париж. Ну а она сумеет теперь выбраться из Парижа!..

Она послала гонца в Сен-Клу. Вскоре приехал Флоримон в сопровождении своего воспитателя, который начал уже, по поручению мадам дю Плесси, переговоры о продаже места пажа. Господин де Логан собирался приобрести это место Флоримона для своего племянника и предлагал хорошие деньги. «Посмотрим еще», – отвечала Анжелика. Она намеревалась уехать и прогневить короля не раньше, чем примет все меры предосторожности для охраны своих сыновей.

– Зачем мне продавать свое место? – приставал Флоримон. – Разве вы нашли мне лучшую должность? Или мне возвращаться в Версаль? В Сен-Клу я очень пришелся к месту, и мои старания были замечены Месье[1]1
  Филиппа, брата Людовика XIV, кратко называли Месье.


[Закрыть].

Шарль Анри прибежал с радостными криками. Он обожал старшего брата, и тот был к нему сердечно привязан. Всякий раз, приезжая в Париж, Флоримон возился с малышом, катал его на спине и давал подержать свою шпагу. И сейчас Флоримон любовался братом:

– Матушка, правда, он самый красивый ребенок на свете? Ему бы быть дофином, а то настоящий дофин такой чурбан.

– Не следует так говорить, Флоримон, – заметил аббат де Ледигьер.

Анжелика отвела взгляд от прекрасной картины: Шарль Анри, белокурый, румяный, круглощекий, не мог оторвать своих голубых глаз от смуглого темноволосого двенадцатилетнего Флоримона. Смешанное чувство сожаления и бессилия охватило ее, когда она взглянула на кудрявую головку сына Филиппа. Зачем она заключила тот брак? Ведь Жоффрей де Пейрак посылал узнать, что с ней, и ему сообщили, что она снова вышла замуж. Ужасное, безысходное положение. Бог не должен был допускать такого!

Она тщательно скрывала, что готовится к отъезду. Шарля Анри она решила отправить вместе с няней Барбой и слугами в замок Плесси, в Пуату. Король не посмеет, в каком бы ни был гневе, посягнуть на права сына французского маршала. Относительно Флоримона у нее были другие планы.

«Неужели король так уж разозлится на меня? – пыталась она приободриться. – Разозлится, конечно, потому что я нарушу его запрет. Но сколько времени он может сердиться за простую поездку в Марсель? Я ведь вернусь оттуда…»

Чтобы отвлечь подозрения и показать свою покорность, она пригласила к себе своего брата Гонтрана. Наконец она нашла время заказать портрет детей. Сидя за счетами – она очень старательно проверяла все расходы, чтобы оставить дела в полном порядке, когда уедет, – Анжелика слушала болтовню Флоримона, который придумывал тысячи глупостей, чтобы занять младшего брата и заставить его смирно позировать.

– Ангелочек с небесной улыбкой, как ты мил. Лакомка, ты толще каноника, как ты мил, – декламировал он, подражая литаниям, в которых воспевались добродетели святых.

Аббат де Ледигьер не преминул сделать замечание:

– Флоримон, нельзя над этим смеяться. Меня беспокоит дух своеволия и вольнодумства, который я в вас вижу.

А Флоримон, не обращая внимания на выговор, продолжал дурачиться:

– Барашек кудрявый, жующий конфеты, как ты мил… Светлячок мой, полный лукавства, как ты мил…

Шарль Анри заливался смехом. Гонтран, как обычно, ворчал на мальчиков, а на полотне появлялись две головки, темная и светлая, головки сыновей Анжелики, Флоримона де Пейрака и Шарля Анри дю Плесси-Бельера, в которых она видела отражение некогда любимых ею мужчин.

Флоримон, беззаботный, как мотылек, уже научился думать. Как-то вечером он нашел Анжелику у камина и спросил не чинясь:

– Матушка, что же делается? Значит, вы не стали любовницей короля и в наказание он вас не выпускает из Парижа?

– Во что ты вмешиваешься, Флоримон! – возмутилась смущенная Анжелика.

Флоримон привык к вспышкам своей матери и научился не слишком раздражать ее. Он уселся на скамеечке у ног Анжелики, обратив на нее печальный и вопросительный взор, притягательность которого уже знал, и повторил, пленительно улыбаясь:

– Так вы не любовница короля?

Анжелика хотела было оборвать такой разговор внушительной пощечиной, но вовремя сдержалась. У Флоримона ничего дурного на уме не было. Его интересовало то же, что волновало весь двор, от главного из царедворцев до последнего пажа: каков исход дуэли между мадам де Монтеспан и мадам дю Плесси-Бельер? А так как эта последняя была его матерью, ему особенно важно было узнать, как обстоит дело, потому что слухи о королевских милостях создали ему высокое положение среди товарищей. Эти будущие придворные, уже умевшие интриговать и притворяться, теперь заискивали перед ним.

«Мой отец говорит, что твоя мать может сделать с королем все что угодно, – сказал ему недавно юный д’Омаль. – Повезло тебе! Твоя карьера уже сделана. Только не забывай друзей. Я ведь всегда к тебе хорошо относился, не правда ли?»

Флоримон задирал нос и важничал. Он уже пообещал Бернару де Шатору пост главного адмирала, а Филиппу д’Омалю – пост военного министра. А тут мать вдруг неожиданно забрала его из дома монсеньора, говорит о том, чтобы продать место пажа, и сама живет замкнуто в Париже, вдали от Версаля.

– Король вами недоволен? Почему?

Анжелика положила ладонь на гладкий лоб сына, отбрасывая густые черные кудри, упорно возвращавшиеся на место. Ее охватило то же скорбное волнение, как в тот день, когда Кантор заявил, что хочет идти на войну, то же растерянное удивление, которое испытывают все матери, увидев, что их дети уже мыслят по-своему.

Она кротко ответила на вопрос Флоримона:

– Да, я вызвала недовольство короля, и теперь он сердится на меня.

Мальчик нахмурился, подражая выражениям досады и отчаяния, которые ему случалось видеть на лицах придворных, попавших в немилость.

– Какое несчастье! Что же с нами станется? Верно, эта шлюха Монтеспан что-то подстроила. Дрянь такая!

– Флоримон, что за выражения!

Флоримон пожал плечами. Такие выражения он слышал во дворце. Но он быстро примирился с новой ситуацией, отнесясь к перемене положения с философским спокойствием человека, уже не раз видевшего, как строятся и рассыпаются недолговечные карточные замки.

– Говорят, вы собираетесь уехать.

– Кто говорит?

– Говорят…

– Это очень неприятно. Я не хотела бы, чтобы о моих планах знали.

– Обещаю вам, что никому ничего не скажу, но все-таки я хотел бы знать, что вы решили сделать со мной, раз все изменилось. Вы меня возьмете с собой?

Она думала об этом и должна была отказаться от этой мысли. Ее ожидало столько неведомых опасностей. И она даже не знала, как ей удастся выбраться из Парижа. И что она узнает в Марселе от отца Антуана, и по какому новому следу придется идти? Ребенок, даже такой толковый, как Флоримон, мог оказаться помехой.

– Мальчик мой, постарайся быть разумным. То, что я могу тебе предложить, не слишком тебя обрадует. Но приходится учитывать, что ты круглый невежда, а пора уже серьезно заняться образованием. Я поручу тебя опеке твоего дяди-иезуита, который обещал устроить так, чтобы тебя приняли в коллеж их ордена, который находится в Пуату. Аббат де Ледигьер поедет туда с тобой и будет руководить тобой и помогать тебе, пока я не вернусь.

Она уже побывала у отца Раймона де Сансе и просила позаботиться о Флоримоне и при случае оказать ему поддержку.

Флоримон, как она и ожидала, скривился, а потом надолго задумался, нахмурив брови. Анжелика обняла его за плечи, чтобы ему легче было переварить неприятную новость. Только она собралась начать восхваление радостей учения и дружбы с товарищами по коллежу, как он поднял голову и сухо заявил:

– Ну, если вы предлагаете лишь это, я вижу, что мне остается только последовать за Кантором.

– Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи! Ведь Кантор умер. Ты же не собираешься умереть?

– Нет, ничуть, – спокойно ответил ребенок.

– Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?

– Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по нему. И потом, мне больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.

– Но… ведь Кантор умер…

Флоримон отрицательно покачал головой:

– Нет, он поехал к нашему отцу.

Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.

– Что ты сказал?.. Что ты говоришь?

Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:

– Ну да! Наш отец!.. Другой отец… Вы же знаете… Тот, кого хотели сжечь на Гревской площади.

Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом с детьми. Они редко встречались с сыновьями Ортанс, да та скорее дала бы отрезать себе язык, чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила за тем, чтобы никакие неуместные разговоры не дошли до детских ушей, и с тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о том, как звали их настоящего отца и кем он был. Но они никогда ее об этом не спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так себя вели. Они не задавали вопросов, потому что уже и так знали.

– Кто вам сказал об этом?

Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением лица он повернулся к камину и взял медные щипцы, чтобы подобрать упавшие угольки. До чего же матушка наивна! И как она хороша! Сколько лет она казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор часто плакал, потому что она куда-то пропадала как раз тогда, когда они надеялись, что она наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время Флоримон стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она прятала за веселой улыбкой, и, так как ему пришлось уже наслушаться ядовитых замечаний насчет «будущей фаворитки», он чувствовал, что в нем рождается новая мысль, делающая его взрослым, – мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.

И он вдруг повернулся к матери с лучистой улыбкой и, протягивая к ней руки, прошептал:

– Матушка!..

Она прижала к сердцу его кудрявую голову. Не было на свете мальчика красивее и милее, чем он. В нем уже чувствовалось прирожденное обаяние графа де Пейрака.

– Ты знаешь, что очень похож на своего отца?

– Знаю. Старый Паскалу говорил мне об этом.

– Старый Паскалу? Ах, так вот как вы узнали!..

– И да и нет! – важно отвечал Флоримон. – Старый Паскалу дружил с нами. Он играл на флейте и на барабанчике с погремушками, он рассказывал нам всякие истории и всегда говорил, что я очень похож на того вельможу, который построил дом на улице Ботрейи. Он знал его ребенком и говорил, что я совершенно схож с ним лицом, – вот только у меня нет сабельного шрама на щеке. И мы просили, чтобы Паскалу рассказал нам об этом замечательном человеке. Замечательном, потому что он все знал, все умел, даже мог делать золото из пыли. Он так пел, что слушавшие его не могли шевельнуться. И на дуэлях он побеждал всех врагов. В конце концов злобные завистники сумели посадить его в тюрьму и потом сожгли на Гревской площади. Но Паскалу говорил, что он был так силен, что сумел избежать казни. Паскалу видел его, когда он пришел в этот дом, в то время как все думали, что он сгорел. Паскалу говорил еще, что умирает счастливым, зная, что этот замечательный человек, который был его господином, еще жив.

– Это правда, мой милый. Он жив, конечно он жив!

– Но мы тогда еще не знали, долго не знали, что этот человек наш отец. Мы спрашивали у Паскалу, как его звали. Но он не хотел говорить. В конце концов под большим секретом он открыл нам его имя: граф де Пейрак. Помню, мы сидели тогда в кабинете вместе с Паскалу, никого больше не было. Барба зашла туда зачем-то и услыхала, о чем мы говорили. Она побледнела, покраснела, позеленела и сказала Паскалу, что нечего ему говорить о таких страшных вещах. Неужели он хочет, чтобы проклятие отца перешло на его несчастных детей, которых матери с таким трудом удалось уберечь от печальной судьбы… Она говорила и говорила, а мы ничего не понимали, и старый Паскалу тоже ничего не понимал. Наконец он сказал: «Послушайте, добрая женщина, вы что, хотите сказать, что эти два мальчика – его дети?» Барба так и застыла с разинутым, как у рыбы, ртом. А потом забормотала что-то, и опять ничего нельзя было понять. Совсем странно… но она понадеялась по глупости, что отделается от нас. А мы все спрашивали ее: «Кто же был наш отец, Барба? Это он, граф де Пейрак?» Наконец мы с Кантором придумали, что делать. Мы привязали ее к стулу перед камином и заявили, что, если она не скажет нам правду о том, кто наш настоящий отец, мы будем жечь ей пятки, как делают бандиты с большой дороги…