Текст книги "Неукротимая Анжелика"

Бурные рыдания сотрясали ее, и она лежала так, пока в середине ночи не услышала тихое царапанье в дверь, которое вырвало ее из отчаяния.

– Кто там?

– Это я, Савари.

Глава XVIII

– Разрешите войти? – шепнул старик, просовывая в приоткрытую дверь свое лицо, черное от пиньо.

– Конечно, – отвечала Анжелика, пытаясь как-то прикрыться. – Повезло еще, что этот негодяй не запер меня на ключ.

Савари хмыкнул, увидев красноречивый беспорядок в каюте, и уселся на дальний краешек кушетки, стыдливо опустив глаза:

– Увы, сударыня. Надо признаться, что с тех пор, как мы попали на этот корабль, я не могу больше гордиться своей принадлежностью к мужскому полу. Прошу у вас прощения за всех мужчин.

– Вашей вины тут нет, мэтр Савари. – Анжелика энергичным движением вытерла мокрые щеки и вздернула голову. – Я сама виновата. Меня достаточно предостерегали. Что ж, вино налито, надо пить… В конце концов, я осталась жива. И вы тоже, а это самое главное… А что с бедным Паннасавом?

– Плохо, лежит в беспамятстве.

– А вы? Вы не боитесь, что с вами расправятся за то, что вы пришли ко мне?

– Плетка, дубинка, а то подвесят за большие пальцы на нижней рее – смотря что придет в голову почтенному маркизу.

Анжелика вздрогнула:

– Это ужасный человек, Савари! Он способен на все.

– Он курит гашиш, – объяснил, нахмурившись, старый аптекарь. – Я это сразу понял по его взгляду. Это арабское растение вызывает у тех, кто его употребляет, настоящие вспышки безумия. Наше положение опасно…

Он потер свои худые белые руки. У Анжелики сжалось сердце, она подумала, что теперь у нее нет другой защиты, кроме этого хрупкого старичка в лохмотьях, с жалкими остатками седых волос.

Мэтр Савари стал тихо говорить, что не надо терять мужества. Через несколько дней им, возможно, удастся бежать.

– Бежать! О, неужели это возможно, мэтр Савари? Но как же…

– Ш-ш! Это дело нелегкое, но нам могут помочь, потому что Паннасав принадлежит к людям Рескатора. Вы и сами об этом догадывались. Он один из множества мореходов, рыбаков и купцов, которые помогают Рескатору в его делах. Так вот, Паннасав мне это растолковал. У них так заведено, что самый скромный перевозчик пиньо, будь он мусульманин или христианин, уверен, что ему не придется гнить в трюме работорговцев. Рескатор делает все, чтобы спасти своих людей. Потому столько народу и работает на него.

Савари нагнулся, шепча еле слышно:

– У него всюду есть сообщники. Даже на этом корабле. В непромокаемом пакете у марсельца между флагом мальтийских рыцарей и знаменем со знаком герцога Тосканского хранился еще один тайный пропуск, по которому его узнают и помогут ему сторожащие его матросы.

– Неужели вы думаете, что среди стражи этого ужасного д’Эскренвиля могут быть сообщники Рескатора? Ведь они рискуют жизнью…

– Или фортуной! Те, кто помогает устроить побег перевозчикам серебра, получают сказочные суммы, как говорят. Так распорядился их тайный хозяин, этот Рескатор, которого нам довелось уже встретить. Неизвестно, откуда родом Рескатор, кто он – бербер, турок или испанец, христианин или вероотступник, или просто родился мусульманином, – но одно бесспорно: он не вступает ни в какие отношения с корсарами Средиземноморья, ни с белыми, ни с черными, потому что все они торгуют рабами. Его сказочное богатство нажито незаконной торговлей серебром. Это приводит в бешенство других, которые не могут понять, как это у пирата хорошо идут дела, если он не торгует людьми. Все против него: венецианцы, генуэзцы, мальтийские рыцари, алжирцы Меццо-Морте, турецкие купцы из Бейрута. Но он всесилен, потому что у тех, кто работает на него, все хорошо. Вот Паннасаву, например, удалось спасти часть своего груза, и ему хватит денег, чтобы купить другое судно, не хуже «Красотки». Придется, однако, подождать, пока наш бедный марселец не оправится от раны, а потом уж можно рисковать.

– Только бы это было не слишком долго. Ах, мэтр Савари, как мне благодарить вас за то, что вы не покинули меня, когда я уже не могу ничем быть вам полезна?

– Разве я могу забыть, сударыня, сколько стараний вы приложили, чтобы помочь мне получить мумие, которое персидский посол привез в дар нашему королю Людовику Четырнадцатому? Вы столько потрудились для дела науки, а я только для нее и живу. Но еще больше, чем оказанные вами услуги, я ценю ваше уважение к науке, сударыня, и благодарю вас за это. Женщина, питающая такое уважение к непонятному труду ученых, не заслуживает того, чтобы исчезнуть в лабиринте гарема и служить забавой сладострастным мусульманам. Я все пущу в ход, чтобы избавить вас от этой участи.

– Вы хотите сказать, что маркиз д’Эскренвиль предназначил мне такую судьбу?

– Я этому нисколько не удивлюсь.

– Но это невозможно! Конечно, он грязный авантюрист, но ведь он француз, как мы с вами, и принадлежит к старинному дворянскому роду. Такая чудовищная мысль не может прийти ему в голову.

– Сударыня, это человек, который всю жизнь провел в колониях Ближнего Востока. Одежда у него как у французского дворянина. Ну а душа – если она у него вообще имеется – восточная. От влияния Востока непросто уйти. – Савари засмеялся. – На Востоке вместе с запахом кофе впитывают презрение к женщине. Д’Эскренвиль постарается продать вас либо оставить для себя.

– Признаться, ни то ни другое меня не привлекает.

– Пока тревожиться незачем. Я надеюсь, что к тому времени, как мы доберемся до Мессины – это ближайший рынок рабов, – Паннасав уже поправится и мы сможем осуществить наши планы.

Благодаря посещению своего старого друга Анжелика встретила следующий день с надеждой. Ее приятно удивил положенный поверх сундука ее серый костюм – выстиранный, высушенный и даже поглаженный, а в углу она нашла свои ботинки, хорошо вычищенные. Она оделась, стараясь думать об обещаниях Савари, забыв об ужасной вчерашней сцене. Она убеждала себя, что выглядеть унылой – значит подчиниться этому корсару, которому нравится мучить людей, и что лучше всего относиться к происходящему с безразличием. Когда солнце слишком нагрело каюту, она выскользнула оттуда на мостик, довольная, что нашла уголок, где никого нет… Она решила сидеть спокойно, не привлекая к себе внимания. Но скоро из этого состояния отрешенности ее вывели отчаянные детские вопли.

Есть вещь, которую женщина, будучи матерью, не может выносить, которая пробуждает в ней слепой первобытный инстинкт защиты: это зов ребенка, находящегося в опасности. Анжелика почувствовала, что волосы у нее встают дыбом от этого жалобного, дрожащего от страха голоска, доносящегося откуда-то сверху.

Она сделала несколько нерешительных шагов. Ей показалось, что с детскими рыданиями смешивается злой мужской смех, и она бросилась вперед, взбежала по лестнице на корму, откуда слышался плач.

Понадобилась секунда, чтобы понять, что там творится. У поручней стоял матрос, держа над морем вопящего ребенка лет трех-четырех. Стоило ему выпустить из рук воротник рубашонки, и ребенок полетел бы вниз с высоты восьми туазов. Маркиз д’Эскренвиль, улыбаясь, любовался этим зрелищем вместе с несколькими членами команды, которых оно тоже чрезвычайно забавляло.

Неподалеку двое матросов держали отчаянно вырывавшуюся женщину с безумными глазами. Д’Эскренвиль что-то сказал ей на языке, которого Анжелика не понимала, должно быть по-гречески. Женщина поползла к нему на коленях. У ног корсара она склонила голову, медля с дальнейшим выражением покорности. Маркиз скомандовал: матрос выпустил малыша и тут же схватил его другой рукой; тот отчаянно звал мать.

Женщину передернуло. Она подползла ближе и лизнула сапоги пирата. Стоявшие рядом разразились довольным хохотом. Матрос швырнул ребенка на пол, словно котенка. Мать бросилась и прижала его к себе, а д’Эскренвиль засмеялся:

– Вот что мне больше всего нравится! Чтобы женщина лизала мне сапоги. Ха-ха-ха!..

Вся гордость Анжелики, все ее чувство женского достоинства возмутилось. Она взбежала по ступенькам и изо всех сил ударила маркиза по щеке.

– Что?! – Он приложил руку к лицу и, не веря своим глазам, увидел неведомо откуда взявшуюся Анжелику с горящими глазами.

– Вы самый подлый, самый гнусный, самый омерзительный человек, которого мне довелось видеть, – прошипела Анжелика сквозь зубы.

Лицо корсара налилось кровью. Он поднял хлыст с короткой ручкой, с которым не расставался, и замахнулся на дерзкую женщину. Анжелика заслонилась обеими руками, откинула голову и плюнула в пирата. Плевок попал прямо в лицо.

Матросы умолкли, не смея двигаться. Они были и возмущены, и напуганы унижением своего предводителя. Позволить рабыне так обращаться с собой – и перед всей командой!..

Маркиз д’Эскренвиль медленно вытащил платок и вытер щеку. Он побледнел, и на лице явно проступили красные следы от удара Анжелики и от ее вчерашнего укуса.

– Ага! Госпожа маркиза поднимает голову, – глухим от гнева голосом проговорил корсар. – Вчерашняя маленькая взбучка не утихомирила ее воинственного нрава? Ну, у меня, к счастью, есть в запасе другие средства.

Повернувшись к своим людям, он рявкнул:

– Чего вы ждете? Схватить ее и спустить в трюм!

Анжелику потащили по деревянной лестнице в глубину трюма. Маркиз шел сзади. Где-то в темном углу матросы остановились перед запертой дверью.

– Отвори! – приказал капитан матросу, стоявшему там на страже с огарком свечи, едва заметным во мраке.

Тот взял связку ключей и открыл многочисленные запоры. В низком пространстве трюма, куда едва пробивался слабый свет из люка, были видны опоры грот-мачты. В них были вделаны железные кольца с цепями. Прикованные к ним люди, лежавшие на полу, зашевелились.

– Освободить их! – приказал маркиз сторожу.

– Всех?

– Да.

– Но ведь они опасны.

– Это мне и нужно!.. Делай, что я велел. И пусть все станут ко мне лицом.

Тюремщик стал отпирать ключом железные оковы, охватывавшие лодыжку каждого узника. Они вставали. Их пустой взгляд, заросшие лица, низкие лбы под шерстяными колпаками или по-разбойничьи повязанными платками не обещали ничего хорошего. Там были французы, итальянцы, арабы и еще один негр огромного роста, грудь которого была покрыта татуировкой.

Маркиз д’Эскренвиль разглядывал их не спеша, потом, растянув губы в жестокой улыбке, повернулся к Анжелике:

– Один мужчина тебя, видно, не устраивает? Может быть, несколько понравятся больше? Посмотри на них хорошенько! До чего милы, не правда ли? Это самые отчаянные люди на моем корабле. Приходится время от времени сажать их на цепь, чтобы напомнить о дисциплине. Большинство тех, кто находится здесь, уже много месяцев не имели удовольствия сойти на берег. Они будут в восторге от твоего появления, я не сомневаюсь.

Он подтолкнул ее к узникам. В вонючем полумраке трюма она стояла как привидение.

– Мадонна! – воскликнул один из заключенных.

– Это для вас!

– Женщина?

– Да. Делайте с ней что хотите.

Он захлопнул за собой дверь, и Анжелика услышала скрип ключа в замке.

Мужчины смотрели на нее не двигаясь.

– Неужели это женщина?

– Да.

Вдруг пара огромных рук обхватила молодую женщину.

Это негр неслышно, по-волчьи, подкрался сзади и схватил ее за грудь. Она закричала, в ужасе отбиваясь от черных лап. Глухой смех негра был похож на гудение трубы. Другие подтянулись ближе.

– Это на самом деле женщина. Сомнения нет.

Анжелика выгнулась, вырываясь из мерзких объятий, и выбросила ногу вперед. Концом башмака она задела чье-то смеющееся лицо. Человек взревел и схватился за нос.

Ее обхватили со всех сторон, так что она не могла шевельнуться. Руки растянули крестом, привязали за запястья, в рот запихнули кляп из грязной тряпки.

Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, эта страшная возня прекратилась, и в трюме раздались звонкие, как выстрелы, удары плети.

Перед Анжеликой, растрепанной и помятой, но нетронутой, стоял помощник капитана, одноглазый Корьяно, размахивавший плетью и приказывавший насильникам отойти.

– Посади их снова на цепь, да живее! – рявкнул он на тюремщика, подгоняя его сильным пинком.

И поскольку узники не проявляли покорства и что-то ворчали, он выхватил длинный пистолет и выстрелил в них. Один из заключенных упал, громко воя.

На пороге возник маркиз д’Эскренвиль:

– Ты зачем вмешиваешься, Корьяно? Я сам приказал спустить их с цепи.

Помощник повернулся на каблуках с быстротой, невероятной для такого толстяка:

– Вы что, с ума сошли? Вы им отдали эту женщину?

– Я один вправе налагать наказания на непокорных рабынь.

Корьяно, словно разъяренный черный кабан, напустился на своего начальника.

– Вы что, с ума сошли? – повторил он. – Женщину, которая ценится на вес золота, отдать этим мерзавцам, этим свиньям, этим… Вам что, мало того, что мальтийские рыцари захватили под Тунисом нашу вторую бригантину?.. Мало того, что мы потеряли весь груз, да на шесть тысяч пиастров оружия, да еще всякие товары?.. Вы что, не знаете, что вся команда уже полгода не получала своей доли добычи?.. Что мы живем как голодранцы, обшаривая паршивые островки да нищие африканские берега?.. Вам всего этого мало? И вы еще хотите упустить фортуну, пославшую нам в сети эту женщину… Такую женщину! Блондинку, белокожую, с глазами цвета морской воды, хорошо сложенную, не слишком рослую и не слишком маленькую… Не слишком юную и не перезрелую… Как раз то, что надо… У которой было достаточно мужчин, научивших ее любви, не покалечив… Вы что, не знаете, что в Константинополе девственницы упали в цене?.. На рынке требуют именно таких, как она… И вы решили бросить такое сокровище этим дикарям?.. Вы что, не посмотрели на их рожи?.. Вы забыли, что стало с маленькой итальянкой, которую отдали «в трюм» в прошлом году? Ничего не оставалось, как выбросить ее потом за борт!..

Корьяно остановился передохнуть.

– Послушайте меня, хозяин! – заговорил он потом спокойнее. – На рынке в Кандии этот товар из рук будут рвать. За такими женщинами три раза вокруг света объехать стоит. – И он стал загибать пальцы. – Во-первых, француженка. Товар редкий, за которым гоняются. Во-вторых, воспитанная; видно по тому, как она держится. В-третьих, с характером, не похожа на восточных медуз. В-четвертых, блондинка…

– Ты уже это говорил! – раздраженно прервал его д’Эскренвиль.

– И ведь нам, нам она попала в руки!.. С такой фортуной нечего дурить… Говорю вам, за нее можно выручить десять тысяч пиастров, а то и двенадцать. Будет на что купить новое судно!..

Предводитель корсаров недовольно скривился, задумался. Потом повернулся и ушел.

Корьяно вывел Анжелику из вонючего логова. Поднялся с ней наверх и отвел в каюту, бдительно следя за ней.

Она все не могла избавиться от дрожи и с трудом проговорила:

– Благодарю вас, сударь.

– Не за что, – пробурчал свирепый циклоп. – Это не ради вас, а ради денег. Не выношу, когда товар губят.

Глава XIX

– Госпожа! Красивая госпожа!.. Хочешь пить?..

Тихий голос был настойчив. Анжелика приподнялась на локте. Голова у нее страшно болела, лоб казался свинцовым.

– Попей! Ты ведь хочешь пить.

Молодая женщина потянулась губами к подставленной чашке. От свежей воды ей стало легче. Да, ей хотелось пить, ужасно хотелось.

– Эллида…

Ее затуманенный взор едва различал маленькое большеглазое личико.

– Ты знаешь французский?

– Хозяин научил меня.

– А откуда ты?

– Я гречанка.

– А как ты оказалась на этом корабле?

– Я рабыня. Хозяин купил меня вот уже двенадцать лун назад. Но теперь я ему надоела… И он позволяет матросам мучить меня… В тот раз, если бы не ты…

– Где мы теперь?

– Возле Сицилии. Вечером видно, как слабо светится вулкан. Он дымится, проклятый…

– Сицилия… – машинально повторила Анжелика. Протянув руку, она погладила темные кудри. Ей стало легче оттого, что рядом была эта девушка, от ее сочувствия. – Приляг возле меня.

Гречанка испуганно оглянулась:

– Я не смею задерживаться здесь… Но я скоро приду опять. Я буду тебе служить, потому что ты была добра ко мне… Хочешь еще пить?

– Да, очень хочу. Помоги мне раздеться. Костюм жжет меня… это ты вчера его высушила и выгладила?

– Да.

Очень осторожно, легкими движениями, Эллида помогла Анжелике снять обувь, камзол, кюлоты и рубашку. Анжелика завернулась в простыню и тяжело упала на кушетку.

– Мне было очень жарко. Теперь легче.

Она не слышала, как рабыня тихонько вышла. Корабль летел по волнам, его ритмичное покачивание успокаивало. Изредка слышалось хлопанье раздуваемых ветром парусов. Ощущая бег судна, Анжелика подумала, что отправилась на море искать свою судьбу. Она всегда мечтала об этом, с того самого дня, когда ее брат Жослен крикнул ей: «Я уезжаю на море!»

Корабль везет ее к ее любви… Но ее любовь скрывается где-то за горизонтом… «А помнит ли еще Жоффрей де Пейрак обо мне, желает ли он меня? – внезапно спросила она сама себя. – Ведь я отказалась от его имени, а он мог отказаться от памяти обо мне… Пепел вулкана разлетается повсюду. Он покрывает дороги, по которым давно никто не ходил… И следы тех, кто когда-то прошел, уже не найти… А я умру под этим пеплом, – думала Анжелика. – Я задыхаюсь, мне жарко, этот пепел жжет меня, я поняла, что никто мне теперь не поможет…»

Дверь приоткрылась, и свет фонаря проник во тьму каюты. В неясном свете обрисовалось землистое лицо нагнувшегося над ней маркиза.

– Ну, прекрасная фурия, подумала о своем поведении? Решила наконец покориться?

Она лежала на животе, обхватив голову руками, и была похожа на мраморную статую. Ее прекрасные плечи белели в полутьме, волосы рассыпались. Она была странно неподвижна, но это был не сон.

Д’Эскренвиль нахмурил брови, быстро поставил фонарь на полку и, нагнувшись, приподнял Анжелику. Ее тело не сопротивлялось, тяжелая голова опустилась на плечо пирата. Покрывало соскользнуло, и обнажился прекрасный торс, золотисто-белый, с нежными тенями. Это тело было горячим, обжигало ему руки. Пират вздрогнул и попытался поднять голову Анжелики, чтобы разглядеть ее лицо. Голова откинулась, увлекаемая тяжестью густых волос, а с раздвинутых едва заметной улыбкой губ слетели еле слышные слова: «Любимый мой! Любимый мой!» Глаза под полуоткрытыми веками ничего не видели.

Маркиз д’Эскренвиль переводил взгляд с этого лица, исполненного боли и нежности, на обнаженное тело, упругую тяжесть которого он ощущал. Наконец он осторожно положил ее на кушетку и укрыл. Снаружи мелькнула и мгновенно спряталась фигура. Он окликнул:

– Эллида!

Девушка подошла, прикрывая покрывалом нижнюю часть лица до огромных темных глаз. Маркиз показал рукой на каюту:

– Эта женщина больна. Ухаживай за ней.

Анжелике казалось, что ее душит кошмар. Она была одна на судне, мчавшемся темной ночью неизвестно куда. Слышались свист ветра в снастях, хлопанье парусов и тяжелые удары волн по корпусу корабля. Потом она почувствовала движение воздуха. Дверь каюты раскрылась. Ночь была безлунная, но откуда-то в каюту проникали слабенькие лучи света и время от времени доносились звуки странных приглушенных песнопений.

Анжелика поднялась. Она была очень слаба. С невероятным усилием добралась до двери и, прислонившись к косяку, машинально запахнула концы накинутой на нее шали. Стало чуть светлее, она увидела перед собой мостик и пошла к нему. Приятно было ступать босыми ногами по еще теплым доскам. Впереди мелькнули две тени, сверкнуло лезвие мавританской сабли, блеснуло дуло мушкета, и она подумала: «Это часовые». Она пыталась понять, что происходит кругом, но мысли скользили, как струйки песка между пальцами. Луна исчезла, все кругом потемнело, и она почувствовала, что теряет сознание, но все-таки оставалась на месте и видела свет фонаря у часовых. Сдвинулась крышка люка, из глубины появился красный свет, отверстие расширилось, в нем стал виден трюм, слабо освещенный лампами. В проеме показались бледные и темные пятна лиц, обращенных вверх. Из отверстия тянуло зловонием скопища человеческих тел.

«Так же пахло во Дворе Чудес, – подумала Анжелика. – И на галере, от мест для гребцов. Это рабы. Бедные рабы…» Она пошла вперед, миновала часовых, которые испуганно вскочили и стали шептаться. Может быть, им показалось, что они видели призрак?

Навстречу Анжелике метнулась белая фигурка, и мягкая рука обхватила ее плечи.

– Где ты была? Я тебя повсюду искала… Ох, как ты меня напугала. Пойдем, тебе надо лечь поскорее! Здесь нельзя оставаться, тебе будет плохо. Пойдем, подруга! Пойдем, сестра моя!..

Корабль стоял на якоре. Анжелика поняла это по легкому покачиванию и редким толчкам. Она поднялась, опираясь спиной о стенку. Яркие обжигающие лучи солнца врывались в каюту. Они и разбудили ее. Она подвинулась, чтобы уйти в тень. Ночная тишина сменилась шумом и стуком. Сверху доносился топот босых ног, крики, свистки – суета растревоженного муравейника.

– Где я?

Она провела руками по лицу, чтобы стереть пелену, мешавшую осознать окружающее. Пальцы были совсем тонкие, прямо прозрачные, она их не узнавала. Рассыпавшиеся по плечам волосы были легкими, шелковистыми, даже душистыми, словно заботливые руки долго и бережно расчесывали их. Она поискала глазами свою одежду и увидела, что она аккуратно сложена на сундуке. «Это все Эллида сделала. Эллида, эта добрая рабыня, которая назвала меня сестрой».

Она начала одеваться и удивилась тому, что корсаж свободно болтается на талии. Башмаков она не нашла и надела бабуши – туфли без задника и каблука. Потом долго искала пояс и наконец вспомнила: «Да ведь это пират забрал его».

Понемногу к ней возвращалась память. Она встала. Ноги еще плохо держали ее. Все же, цепляясь за перегородки, она выбралась из каюты и сумела дойти до мостика, где никого не было. Шум доносился спереди. Она попробовала сделать еще несколько шагов, от свежего воздуха голова у нее закружилась, и она чуть не упала. А потом слабо вскрикнула от восторга. Впереди был остров. Там на фоне неба выступали чистые, белые очертания маленького античного храма. Он одиноко стоял на вершине небольшой горы, полузеленой-полусерой, местами скалистой, местами покрытой пышной растительностью, венчая ее, как дорогая жемчужина венчает корону. В наполненном солнечным светом воздухе храм казался призрачным кораблем, безмятежно плывущим в рай. А вокруг виднелись колонны, много колонн, обломков исчезнувших храмов былых времен. Они были похожи на белые лилии среди сорной травы. Развалины, руины!..

Взгляд Анжелики скользнул вниз, по склону горы. На берегу виднелась деревня из грубо сделанных домишек, скучившихся вокруг колокольни в восточном стиле. Мужчины и женщины в черной одежде толпились на берегу, глядя на стоящую на рейде бригантину. На ней, на «Гермесе», и разыгрывалось привлекшее их внимание зрелище.

Поблизости от Анжелики хлопнула дверь, и быстро вышел человек. Она узнала его красный, немного полинявший редингот с полустертой вышивкой, а главное, загорелое лицо в мелких морщинках, с выражением безумной злобы. Маркиз д’Эскренвиль. Она видела это лицо над собой, когда отчаянно сопротивлялась ему. Эта жестокая гримаса напомнила ей мучительную борьбу. Она сжалась, стараясь стать незаметной. Неожиданный возглас заставил ее подскочить.

– Ах! Значит, тебе правда лучше!.. Ты поправилась? – спрашивала Эллида. – Вот почему ты вставала ночью… Как ты себя чувствуешь?

– Уже почти хорошо. Но что это за суматоха?

Молодая гречанка помрачнела:

– Сегодня ночью сбежал один из рабов, тот старичок, твой друг.

– Савари? – вскричала Анжелика, проваливаясь в пучину отчаяния.

– Да. И хозяин в ярости, потому что ценил его за ученость.

Анжелика хотела пойти на нос, откуда доносился шум. Эллида удержала ее:

– Не показывайся… Хозяин в бешенстве!

– Мне надо знать, что там.

Эллида уступила, они осторожно подошли поближе и спрятались за канатами, наблюдая за происходящим.

У мостика собралась вся команда и еще какие-то люди, должно быть рабы, мелькнувшие тогда в люке трюма. Там были женщины и дети, мужчины в расцвете лет, молодые и старики, самые разные люди, белые, смуглые, коричневые и черные, в самой разнообразной одежде – от ярко расшитых плотных безрукавок жителей адриатического побережья до арабских бурнусов и темных покрывал гречанок.

Д’Эскренвиль обвел всех тяжелым неподвижным взглядом и набросился на Корьяно, неторопливо и с трудом поднимавшегося на мостик:

– Вот к чему приводит слабость! Я поддался лести этого старого ворона, аптекаришки. И знаешь, что он сделал? Сбежал! Это второй раб, сбежавший с моего корабля в течение месяца. Прежде со мной никогда такого не бывало. Ведь я – Ужас Средиземноморья! Меня так прозвали недаром! И надо же, чтобы я позволил обдурить себя какой-то жалкой мокрице, за которую в Ливорно не получишь и полсотни пиастров… Он заморочил мне голову своей болтовней и затащил на эти несчастные острова, уверив, что я неслыханно разбогатею, потому что тут имеется какое-то чудесное вещество. И я ему поверил! Мне следовало помнить, что я захватил его вместе с тем проклятым провансальцем, который ухитрился удрать со своей баркой. А я еще починил эту скорлупку, чтобы побольше выручить за нее. Никто еще надо мной так не издевался. А теперь этот аптекарь!

– У него, конечно, были сообщники. То ли среди часовых, то ли среди команды, а может быть, среди рабов.

– Это я сейчас выясню. Корьяно, тут все собрались?

– Да, ваша светлость.

– Так, сейчас позабавимся. Ха-ха-ха! Над маркизом д’Эскренвилем никто еще долго не смеялся. А этого проклятого аптекаря я раздавлю, как клопа, когда поймаю. Мне следовало помнить, что этот старый дьявол потопил наш каик. Ну, пошли. Все сюда!

Так как все уже стояли на месте, никто не шевельнулся. Все молчали, тревожно поглядывая на мостик.

– Сегодня ночью с борта спустили каик, он исчез, а на нем был один из рабов. Кто нес стражу сегодня ночью? Их было шестеро. Пусть они выйдут вперед. Скажите, кто виновен. Кто покажет на виновного, тот сохранит себе жизнь. Если сам виновный или виновные признаются, я их только выгоню из своей команды и высажу на этом острове. Признайтесь, прежде чем я успею перевести свое распоряжение на итальянский, греческий и турецкий.

Он повторил сказанное на трех языках. Капитан Матье перевел его слова на арабский.

Затем воцарилась тишина, прерывавшаяся только всхлипами детей, которых испуганные матери быстро заставляли умолкнуть. Наконец поднялся один из надзирателей и что-то прокричал.

Д’Эскренвиль и Корьяно переглянулись.

– Они ничего не знают. Дело обычное. Ну что ж, господа, хотите прикинуться дурачками, так прибегнем к обычному наказанию. Пусть стражники бросят жребий. Повесим того, на кого укажет судьба. Начнем! Вон ты и ты, идите сюда!

Двое, на кого он указал, вышли из ряда и поднялись на мостик. Один был красивый негр, другой – уроженец Средиземноморья, корсиканец или сардинец, со светлыми волосами и темной от загара кожей. Они не дрожали от страха. Среди флибустьеров было привычным делом кидать жребий, который решал, кому расплачиваться за всех. И никто не пытался уклониться от судьбы.

– Вот эта раковина определит Божий суд, – сказал д’Эскренвиль. – Орел – это спинкой кверху, решка – ямкой кверху. Орел – это смерть. Ну, Мустафа, начинай.

Губы негра шевельнулись.

– Инч Алла! – Он взял раковину и подбросил ее.

– Решка.

– Теперь ты, Сантарио.

Сардинец перекрестился и бросил раковину.

– Орел!

На лице негра выразилось неописуемое облегчение. Сардинец опустил голову. Д’Эскренвиль усмехнулся:

– Судьба выбрала тебя, Сантарио. Но ты, быть может, не виноват? Если бы ты заговорил, то спас бы свою жизнь. Теперь уже поздно. На рею его!

Два матроса вышли вперед и схватили приговоренного.

– Обождите, – велел пират. – Мало вздернуть одного. Возьмемся за рабов. Они, разумеется, не видели побега, ничего не слышали, и никто из них ничего не скажет. Но расплачиваться им все равно придется, и судьба укажет кому. Так как предыдущий жребий выпал христианину, пусть теперь бросают только мусульмане.

Едва перевели это распоряжение, как среди мавров и турок поднялся крик негодования. Пожилой человек с красивым арабским лицом и выкрашенной хной бородой вышел вперед, отчаянно протестуя. Корьяно перевел:

– Он говорит, что справедливость Господа сама сделает выбор между верными и неверными.

Д’Эскренвиль опять усмехнулся:

– Вижу, дети мои, что плен и рабство не останавливают споров из-за веры. Ну что ж, пусть этот старый муэдзин и бросит ракушку. Если выпадет орел, значит он сам укажет на жертву среди своих единоверцев.

Старик повернулся к поднимающемуся солнцу, три раза простерся ниц и произнес несколько слов.

– Он говорит, что если Бог выберет для расплаты мусульманина, то он сам примет смерть, потому что он мулла, то есть алжирский священник.

– Ладно! Хватит кривляний. Бросай ракушку, ты, старая обезьяна!

Мулла подбросил легкую раковину.

– Решка! – Д’Эскренвиль разразился истерическим смехом. – Ах ты, старый притворщик! Повезло тебе, сумел выиграть. Теперь пусть христиане покажут своего священника, чтобы он бросил жребий. Что? Давайте-давайте, где тот, кто вас благословляет? Ни одного священника? Так-таки нет священника?.. Нет священника? – кричал д’Эскренвиль с безумным смехом. – Тогда устроим другую потеху. Пусть судьба выбирает между самым старым и самым молодым из рабов-христиан. Ну, не моложе десяти лет. Я все-таки не Минотавр.

Воцарилась мертвая тишина, потом раздались женские вопли, матери старались укрыть своим телом прижимавшихся к ним мальчишек-подростков.

– Поторапливайтесь! – рявкнул д’Эскренвиль. – На корабле правосудие совершается быстро. Выходите сюда, а то я…

Эту исступленную речь прервал сильный глухой взрыв, раздавшийся в глубине корабля. Все были ошеломлены. Потом раздался крик:

– Пожар!

Над кормой поднялось облако белого дыма, вырывавшегося из вентиляционных отверстий. Рабы заметались в панике, но плети надсмотрщиков быстро навели среди них порядок.

Д’Эскренвиль со своим помощником бросились на корму.

– Чья вахта? – проревел он.

Несколько испуганных матросов вышли вперед.

– Четверо к люку – поднять крышку, еще четверо спуститесь вниз и посмотрите, что там творится! Дым идет из отсека, где лежат припасы, возле камбуза.

Никто, однако, не шевельнулся. Все словно окаменели.

– Это дьявольский огонь, ваша светлость, – запинаясь, пролепетал один из матросов. – Посмотрите, какой дым, это не наш, не христианский дым…

Действительно, вырывавшиеся из люка облака дыма тяжело ложились на палубу, они были густого белого цвета и расплывались, как туман над болотом. Д’Эскренвиль сделал шаг вперед, протянул руку, зачерпнул дым горстью и поднес к носу:

– Странно пахнет…

Опомнившись, он выхватил пистолет из-за пояса Корьяно и заорал:

– Сейчас пущу вам всем пули в зад, если не спуститесь вниз, как приказано!