Текст книги "Анжелика и заговор теней"

Жоффрей был прав: преступление совершилось в строжайшей тайне, о нем никто не знал. А значит, следует и дальше о нем молчать. И полностью уничтожить следы.

Ведь еще до поездки в Квебек они не могли похвастаться безупречной репутацией. Не хватало еще запятнать себя смертью маркиза де Варанжа. Ее могут расценить как проявление агрессии, а не как самозащиту. Станут кричать об убийстве, резне.

– Я не знаю, что за замыслы были у этого негодяя, – снова заговорил Пейрак после минутного размышления, – но почти уверен, что он действовал не по приказу Фронтенака. Это исключено. А вот что он пренебрег теми уверениями в гостеприимстве, в которых рассыпался передо мной губернатор, это несомненно. В отношении нас Квебек разделился на фракции. Фронтенак, видимо, ошибся в выборе посредника. Если он вообще его выбирал…

Стоя на коленях возле убитого, граф обшарил его карманы и извлек оттуда все содержимое, включая бумаги. Не обнаружив ничего, что могло бы пролить свет на организаторов заговора, он все рассовал по местам.

– Никаких следов! У нас не должно остаться ничего, что навело бы на мысль о нашем пребывании здесь, среди этих людей. Я оставил в кармане де Варанжа письмо Фронтенака. Пусть думают, что мне его не передали. Они хотели, чтобы мы бесследно исчезли, – так пусть исчезнут сами.

Он послал Эриксона в хижину, чтобы тот проверил, не осталось ли там каких следов пребывания графа.

Затем увлек за собой Анжелику, и они стали спускаться к берегу. Куасси-Ба, Виньо и Энци остались, чтобы зачистить опушку.

На полпути, под тенью деревьев, Жоффрей де Пейрак взял Анжелику на руки, страстно прижал к себе и прошептал:

– Вы спасли мне жизнь, любовь моя, и я вам за это тысячу раз благодарен.

Они снова услышали крики встревоженных морских птиц, которые кружили над мысом. Вода в реке успокоилась. Исчезли все следы происшедшего на пустынных просторах реки Святого Лаврентия в черной как сажа ночи. Теперь все казалось просто ночным кошмаром.

«Голдсборо» – вот прибежище, которое не грозило им смертью. Анжелике хотелось скорее укрыться там вместе с Жоффреем. Только на «Голдсборо» она окончательно поверит, что спасла его.

Дрожь не оставляла ее, пока шлюпка, подгоняемая сильными гребками, быстро шла к неподвижному кораблю. Три ярких, красных с золотом фонаря кормовой надстройки, в форме свечей, отражались в тихой ночной воде. Анжелика так и не выпускала руку графа. Тот изредка поглядывал на нее сверху вниз, но ничего не говорил.

Он понимал, как потрясли ее события последних часов. Да и его тоже. Причем ее чудесное вмешательство потрясло его больше, чем нависшая над ним опасность… Как ни посмотри, а для него это стало полной неожиданностью, шоком: она появилась настолько вовремя, с такой отчаянной неукротимостью, готовая на все, чтобы его спасти. И действительно спасла ему жизнь. Теперь он по-настоящему осознал, до какой степени она его любит и какое место он занимает в сердце этой женщины. Когда увидел, как она возникла вдруг из лесной чащи, с оружием в бестрепетно вытянутой руке, и наповал сразила человека, который ему угрожал, ему открылось в ней нечто незнакомое и загадочное. Пораженный этим открытием, он еще бережнее прижал ее к себе, и восхищение пересилило в нем все другие чувства. Ему подумалось, что эту необыкновенную ночь он всегда будет вспоминать как праздник. Смерть подобралась к нему очень близко, так ведь это не впервые. Совершенно новым было сладостное ощущение полного счастья, эйфории оттого, что он остался жив благодаря той, кого любил. В самый неожиданный момент она подарила ему жизнь и страстное желание любви. Вот что было бесценно и осветило канадскую ночь, как звезда.

Прижавшись к нему, Анжелика никак не могла прийти в себя от пережитого. Пронзительная тревога, охватившая ее и, как зов, буквально вырвавшая из собственного тела, причинила боль. Она и в самом деле чувствовала себя больной.

Когда они оказались наедине в каюте «Голдсборо», в своих владениях, в прекрасном салоне, который был свидетелем стольких сцен страстной любви, нервы у нее сдали, и она яростно накинулась на него с упреками:

– Зачем вы это сделали? Это безрассудство! Хоть бы предупредили, рассказали, в чем дело. Я бы заранее почувствовала опасность… Я знаю себя. Я не побоялась пойти против короля Франции. И мне известно, на какое предательство способны его люди… Мятежница из Пуату – это я! А вы мне не доверяете. Я для вас не в счет. Всего лишь жена, которую вы презираете, ни во что не ставите и знать не желаете!

– Дорогая, – прошептал он, – успокойтесь. Вы же только что спасли мне жизнь и вдруг устраиваете супружескую сцену.

– Это вещи вполне совместимые.

И она бросилась в его объятия, совсем потеряв силы:

– Любимый мой, любимый мой! Мне снова приснился кошмар, который я часто видела, когда была одна, вдали от тебя: я бегу к тебе через лес, чтобы спасти от опасности, но прибегаю слишком поздно. Какой страшный сон!

– Но на этот раз вы не опоздали.

Он поцеловал ее и погладил по шелковистым волосам.

Она вдруг закинула голову и посмотрела ему прямо в лицо:

– Вернемся, Жоффрей! Вернемся в Голдсборо. Впереди нас поджидают лишь опасности. Теперь я понимаю, на какое безумие мы отважились. Ведь мы собираемся проникнуть во Французское королевство. Здесь, в этой дали, в Америке, мы отдаем себя в руки короля и его Церкви. Короля, против которого я боролась, и Церкви, которая нас прокляла. Нам удалось сбежать от них и стать свободными, и вот теперь мы снова окажемся у них в руках. Это безумие!

– Мы вернемся с кораблями и с золотом, с договорами о помиловании за истечением срока давности.

– Я в это не верю.

– И вы, моя воительница, хотите отступить после первого сражения? Да это была просто пустяковая перестрелка, ерунда. Мы получили доказательство, что наш союз достаточно силен, чтобы вместе достичь цели.

Он крепко обнял ее, словно желая передать свою силу и уверенность. Но ее это не убедило.

– Нам обязательно ехать в Квебек? – спросила она, и голос ее дрожал от неосознанной тревоги. – Сначала мне все казалось проще простого: мы едем к своим друзьям. А потом я вдруг увидела обратную сторону медали: нас поджидали, ловко заманили в ловушку, чтобы сцапать, а потом и уничтожить.

– Не надо терять голову! На самом деле все не так просто, но и не так страшно. Там у нас есть верные и надежные друзья.

– И непримиримые враги тоже! Мы их уже видели! – Она покачала головой и повторила: – Нам действительно надо в Квебек?

Он ответил не сразу.

– Да. Я думаю, надо, – наконец твердо сказал он. – Это рискованно, и придется преодолеть немало препятствий. Но мы сможем пересилить накопившуюся против нас враждебность, лишь встретившись с людьми лицом к лицу. А если пересилим, то обретем мир, который нам так необходим. Чтобы выжить, мир нужен и нам, и нашим детям, и слугам, и нашим друзьям. Без этого вся наша свобода – не более чем обман. За нами всю жизнь кто-то будет гнаться.

Он взял ее лицо в ладони и погрузился взглядом в изумрудные глаза, в которых светилась бездонная тоска. Та самая тоска, что была в глазах маркизы дю Плесси-Бельер, когда она в одиночку вышла на борьбу с королем Франции, и в глазах той безвестной женщины, Мятежницы из Пуату, которая только что предстала перед ним на лесной опушке.

– Не бойся ничего, любимая, – прошептал он. – Не бойся ничего! На этот раз я буду с тобой. Нас будет двое, мы будем вместе.

И ему удалось отогнать ее неотвязную тревогу, укрепить уверенность в будущем и в их судьбе. Она понемногу приходила в себя. Случай, позволивший ей прийти на помощь любимому, казался ей уже не поражением, а скорее удачей.

Радость вытеснила страх. Опьянение уверенностью, сбывшаяся мечта об обретенной любви захлестнули ее. Она изнемогала от счастья. Внизу живота, там, куда положил руку Жоффрей, снова полыхнуло жаром. Она прикрыла веки в знак согласия и радостного подчинения:

– Пусть будет так! Едем в Квебек, мой любимый повелитель. Но тогда обещай мне… Обещай мне…

– Что?

– Сама не знаю! Что ты никогда не умрешь, что всегда будешь меня охранять… что ничто больше нас не сможет разлучить… что бы ни случилось… что бы ни случилось…

– Обещаю.

Он рассмеялся.

Губы их слились. Забыв обо всем, они предались любви, что день ото дня все крепче соединяла их и сама по себе уже была победой.

Часть вторая
Вниз по течению

Глава IV

– Ах! – вздохнул маркиз де Вильдавре, вдыхая влажный соленый воздух реки. – Ах! Как я люблю эту атмосферу любви…

Интендант Карлон озадаченно на него взглянул.

Они находились на палубе корабля, стояли морозные ноябрьские сумерки, и тот факт, что свинцовое небо чуть приоткрылось на горизонте, пропустив золотистый луч, еще не оправдывал таких радостных восклицаний. Сине-зеленая вода беспокойно волновалась. Под густым покровом леса, позолоченного закатом и красками осени, в окрестностях реки Святого Лаврентия прятались враги: волосатые горцы с проколотыми носами и рваными ушами, индейцы племени алгонкинов, дикие и свирепые, как кабаны.

Время от времени с пронзительными криками пролетали птицы.

И где он во всем этом нашел любовь?

– Разве вы не чувствуете, Карлон, – продолжал маркиз, выпятив грудь под шубой из меха выдры, – этого неистовства любви? Ах! Любовь! Какой благословенный климат, только в такой атмосфере человек может воистину расцвести, резвиться как рыба в воде. Как чудно в нее погрузиться и родиться заново! Не часто мне доводилось ощутить ту силу, с которой она царит вокруг.

– Но… любовь к чему? – не унимался интендант, постепенно раздражаясь.

Конечно, маркиз де Вильдавре был оригиналом. Но в определенные моменты возникали опасения за его рассудок…

Под холодным и подозрительным взглядом собеседника маркиз еще больше распалялся:

– Любовь ведь так коротка! Любовь с ее наслаждениями, обмираниями и сладострастными битвами, с ее чарами и полными тайн ожиданиями, с короткими ссорами и пьянящими примирениями, с ее быстро утихающими страхами и горькими разрушительными сожалениями, которые тают, как снег на солнце, от одной-единственной улыбки, с ее надеждами и уверениями, с этими восхитительными порывами сердца и плоти… она обогащает изумлением перед каждой мелочью, и вы живете уже в другом мире, где есть только двое, только двое, готовые, если надо, умереть в тот же миг, ибо каждый миг, каждый час, каждый день есть ступень к райскому блаженству, где несть числа чудесам, и кажется, что никогда не ослабеет сила чувства…

– Что-то вы заговариваетесь… А может, выпили лишку.

Интендант бросил подозрительный взгляд на низкий столик, где стояло угощение. Бокалы, хрустальные кубки и столовое серебро поблескивали в лучах заходящего солнца, но к графинам с вином и ликерами, похоже, пока никто не притронулся.

– Да, я выпил, – согласился Вильдавре, – я опьянен божественным эликсиром, о котором вам рассказываю:

Любовью. Она сияет, хрупкая и почти неосязаемая, но такая сильная, могущественная и страстная, что кажется, будто я окружен ее чудесными флюидами, которые не могу не почувствовать и не воспринять… Ну что вы хотите, я такой чувствительный…

– Флюиды, – повторил Карлон. – Ну да, и правда, флюиды присутствуют, только в них нет ничего райского. Вот интересно: мы ведь находимся далеко от моря, а морские запахи все равно чувствуются, даже здесь.

– Да кто же вам говорит про морские запахи? – простонал маркиз. – Какой вы все-таки приземленный человек! Я тщетно пытался хоть чуточку вас взволновать.

Он разочарованно отвернулся и взял конфету из хрустальной вазы. Дегустация явно подняла ему настроение, и он снова воодушевился:

– Ну вот! Даже в этом лакомстве я вижу знак Любви. Разве не подвиг любящего сердца доставить все эти деликатесы сюда, в такую даль, в пустынный край, невзирая на всю суровость этих мест, чтобы любимому существу было легче эту суровость преодолеть? Что есть любить, как не положить к ногам любимой все земные богатства и не стремиться душой и сердцем к этому волшебному созданию? Ну разве я не прав? Эти знаки любви и нежности никого не смогут оставить равнодушным, даже вас. Да, даже ВАС…

Он уставил указательный палец в грудь Карлону и постучал.

– Вы опять заговариваетесь и к тому же делаете мне больно.

Но маркиза де Вильдавре, губернатора Акадии, уже понесло.

Он ухватил собеседника, который был на голову его выше, за отвороты пальто:

– Уж не хотите ли вы сказать, что вас это совсем не трогает? Как бы ни было ничтожно ваше жалкое естество королевского служаки, вы не заставите меня поверить, что в вашем бледном и холодном рыбьем теле не бьется сердце и не трепещет мужское естество!

Совсем опешивший Карлон высвободился из его рук:

– Губернатор, я привык к вашей бестактности, но тут вы перешли все границы. Позвольте вам еще раз заметить, что я ничего не понял из вашей бредовой болтовни. Становится холодно, скоро ночь, мы плывем в Квебек, где нас поджидают бесчисленные враги, а вы вдруг заявляете, что погрузились в атмосферу любви! Любви к ЧЕМУ, я вас спрашиваю?

– Отчего же к ЧЕМУ? – топнул ногой маркиз. – Могли бы спросить: к КОМУ? Да глядите же, слепой вы человек! Смотрите – и увидите, кто к нам приближается…

Торжествующим театральным жестом он указал на группу людей, появившуюся у леера кормовой надстройки. Против света, на фоне золотистого неба, все в шляпах с пышными плюмажами, они мало чем отличались друг от друга, за исключением одной, явно женской фигуры.

– О, ну вот! ЕЕ-то вы видите? – не отставал от собеседника дрожащий от волнения маркиз. – ЕЕ, единственную? Женщину, наделенную всеми милостями природы, всем очарованием безупречной женственности? Один ее взгляд может ослепить, одно слово, слетевшее с этих дивных уст, может осчастливить навеки. Ее нежность покоряет, а необузданность потрясает до глубины души. И неясно, взывает ли она к вашей силе, чтобы защитить свою чарующую слабость, или хочет разбудить слабость в вас, чтобы обнаружить свою скрытую непобедимую силу и возбудить в вас желание прижаться к ее горячей груди, как прижимаются к груди матери. С этой женщиной не поймешь, чем она покоряет: самыми нежными или, напротив, самыми опасными качествами своего пола. Однако могу сказать наверняка: находясь рядом с ней, ни один мужчина, да и вообще ни одно живое существо не может остаться равнодушным. Она ни на кого не похожа, в ней присутствует то неодолимое очарование, которое, на мой взгляд, и есть главное и тончайшее качество женщины, ЖЕНЩИНЫ в своей сути…

Ему пришлось перевести дыхание.

Интендант Карлон молчал, но в его взгляде зажглась искорка интереса.

В этот момент Анжелика, графиня де Пейрак, в сопровождении супруга и пышно разодетых морских офицеров графского флота – капитанов, старших помощников, старших матросов – начала спускаться по лакированной деревянной лестнице на нижнюю палубу. Даже на таком расстоянии сияющая красота единственного на корабле женского лица притягивала внимание, и было невозможно понять, отчего так светится это лицо: то ли заходящее солнце оживляет его, то ли приоткрывавшая губы нежная и радостная улыбка, с которой она прислушивалась к речам своих спутников. Ни маркиз, ни интендант не могли отсюда услышать, что именно они говорили, но, судя по улыбке графини, что-то очень забавное.

Широкополая шляпа из белого фетра окаймляла ее голову, словно нимб. Белый шелковый плащ, подбитый белым мехом, приоткрывал корсаж, отделанный по вороту кружевом в три ряда, переливы розового шелка платья, по моде чуть укороченного спереди, и складки бархатной гранатовой юбки, отделанной понизу двойным серебряным галуном.

Одной рукой она придерживала складки юбки, чтобы не споткнуться на лестнице, а другая пряталась в белой меховой муфточке, висевшей на шее на серебряном шнурке.

Анжелика де Пейрак двигалась с такой непринужденной грацией, что Вильдавре прошептал:

– Не правда ли, она достойна спускаться по парадной версальской лестнице рядом с самим королем Франции?

– Говорят, спускалась… – отозвался Карлон.

– Да ну? Спускалась по версальской лестнице? С королем?

Интендант не ответил, только фыркнул с важным видом.

Вильдавре не отставал:

– Ах вот оно что! Вы о ней что-то знаете! Ну скажите! Ладно, предпочитаете молчать, но я все равно из вас вытяну…

Вдруг, вынырнув из тени на свет заходящего солнца, на леере появился силуэт какого-то зверька. В несколько прыжков зверек догнал компанию, спрыгнул на палубу у ног Анжелики и, внимательно на нее посмотрев, торжественно пошел впереди, распушив хвост.

– Кот! – ликующе вскрикнул Вильдавре. – Заметьте, даже животные присоединяются к свите графини де Пейрак и охотно ей подчиняются. Ах, видели бы вы ее в Голдсборо с медведем!

– С каким еще медведем? – вздрогнул Карлон.

– С огромным, мохнатым и чрезвычайно свирепым зверем. А она, стоя перед ним на коленях, гладила его и нежно с ним разговаривала.

– Но вы рассказываете тревожные вещи! Раньше вы никогда не говорили, что мадам де Пейрак наделена таким могуществом.

– Это было незабываемое зрелище.

– Это может означать, что она владеет магией.

– Да что вы! Это говорит всего лишь о ее личном обаянии… Разве вы не чувствуете, насколько это захватывающе?

– И да и нет. Я полагаю, мы находимся в руках человека, который занимается пиратством, и можем считать себя его пленниками. И похвастаться нам нечем.

– Да нет же! Что у вас за привычка видеть все в мрачном свете! Мы просто гости господина де Пейрака, любителя приключений, гасконца по происхождению и, кроме того, самого богатого человека в Северной Америке. Он помог нам в Акадии в нашей инспекционной поездке и любезно предложил доставить нас на своем судне в Квебек, где он собирается нанести визит вежливости губернатору Новой Франции, господину де Фронтенаку.

– А вы сами? Отчего вы всегда видите жизнь в розовом свете? – съязвил Карлой.

– Я счастливый человек. Что есть, то есть. Я в любом событии вижу приятную сторону, а что может быть приятнее для мужчины с моей восприимчивостью, чем оказаться на корабле в хорошей компании – даже с вами, да-да, даже с вами, и не протестуйте, пожалуйста! – и иметь возможность беседовать с самой прелестной в мире женщиной? Я осваиваю корабль, который граф де Пейрак подарил мне взамен моего «Асмодея», затопленного бандитами. Смотрите, вот он, стоит на якоре, такой красивый! Даже не знаю, как его назвать… Я везу торговые грузы: много мехов, фьяски с ямайским ромом в большом количестве… изразцы для печки… тсс… просто чудо! Господин де Пейрак заказал для меня во Франции. Взгляните.

– Взгляните, посмотрите… Только это и повторяете. Вы мне, в конце концов, надоели… Ну ладно, я смотрю… И вижу, что ситуация становится все более двусмысленной и запутанной и в перспективе у нас куча неприятностей. А учитывая, что мадам и господин де Пейрак – люди особой породы и олицетворяют собой, как вы изволили выразиться, Любовь и все ее радости, то в Квебеке нас ожидает серьезная шумиха. И чему тут радоваться? Для начала произойдет обмен пушечными выстрелами, даю руку на отсечение. А потом, если удастся ноги унести, таких, как мы, в силу понятных обстоятельств, ждет порицание, несчастья, а не исключено, что и отлучение. Вы ведь знаете, что епископ, его преосвященство Лаваль, и иезуиты не шутят с вопросами колдовства и распущенности, и сомневаюсь, что они примут эту компанию с улыбкой.

– Что-то вы очень разошлись, друг мой! Вы преувеличиваете! Конечно, не обойдется без жестов, криков, слез и скрежета зубовного. Но сознаюсь, я все это обожаю…

– Уж конечно! Это всем известно! Тут я, пожалуй, соглашусь с мадам де Пейрак, когда она утверждает, что ничто вас так не развлечет, как перевернуть весь город вверх тормашками.

– Она так сказала? Абсолютно справедливо. Ну разве она не прелесть?

– Как бы там ни было, а спорить с вами бесполезно, потому что вы влюблены.

– Да вовсе я не влюблен… или так, чуть-чуть… Нет, вы решительно ничего не поняли, ничего… Вы меня с толку сбили… Не буду больше с вами разговаривать.

И маркиз де Вильдавре отвернулся, недовольно надувшись.

Поравнявшись с ними, Анжелика де Пейрак и ее свита обнаружили обоих в мрачном расположении духа.

После очередного дня плавания флотилия снова бросила якорь в одном из пустынных заливов реки Святого Лаврентия. По обычаю, капитаны всех кораблей явились на «Голдсборо» к общей трапезе, в ходе которой обсудили события прошедшего дня и наметили планы на следующий.

– Мы скоро будем в Тадуссаке.

– Первое французское поселение!

– Надеемся, что нам там окажут не слишком скверный прием!

– Да с чего бы вдруг? Это всего лишь небольшое уединенное местечко, без серьезной охраны. Сила на нашей стороне. Да и к тому же намерения наши вполне миролюбивы.

Флот и вправду был в отличной форме и состоял из трех кораблей водоизмещением от двухсот до трехсот пятидесяти тонн: суда небольшие, однако вооруженные шестьюдесятью пушками. На якорь встали под прикрытием мыса, который защищал от любых неожиданностей. Две маленькие яхты голландской работы выполняли роль разведчиков и одновременно сторожевых собак. Они были сконструированы таким образом, что у каждой в трюме умещалось две пушки, а на палубе спереди и сзади располагалось по пищали, которые вполне могли нанести серьезный ущерб, если умело прицелиться.

Одна из яхт называлась «Ларошелец», другая «Пустынная гора». «Ларошельцем» командовал Кантор, младший сын Анжелики и Жоффрея де Пейрака, который, несмотря на свои шестнадцать лет, был уже искушенным морским офицером. Морскую науку он постигал в Средиземноморье, где плавал с отцом с десяти лет, и в Карибском море.

«Пустынная гора» ходила под командованием Ванно, опытного корсара, служившего пирату по прозвищу Золотая Борода. Из всех старых соратников граф де Пейрак выбрал именно его, поскольку тот имел прекрасную репутацию, не был ни за что осужден во Франции и к тому же был католиком.

Вопрос религии вынуждал строго подходить к составу экипажа и назначению старших офицеров. Вербовать для плавания в Новую Францию офицеров-протестантов было невозможно. Их бы в лучшем случае арестовали как предателей, а в худшем – повесили. Включать в команду иностранцев было тоже рискованно. Но граф де Пейрак ходил под собственным флагом как частное, независимое лицо, и его экипаж, где бы он ни был набран, должен быть принят не хуже самого графа.

Однако, несмотря ни на что, ему и здесь пришлось выбирать. Командиром «Голдсборо» остался норвежец Эриксон, человек молчаливый и осторожный, умевший не привлекать к себе внимания. Жоффрей де Пейрак оставил ему четверых испанцев личной охраны, за долгие годы службы снискавших его особое доверие. Лишись они сейчас этих обязанностей, им просто некуда будет себя деть.

Испанцы тоже были немногословны, жили замкнуто и не общались с французским населением, как не общались с матросами или переселенцами Пейрака.

Капитанами двух других кораблей были граф д’Юрвиль и шевалье де Барсампюи, французские аристократы из хороших семей, которые ничем не выделялись бы среди квебекской знати при условии, что никто не станет копаться в их прошлом и выискивать причины, по которым они покинули Францию и отправились бороздить моря.

Подойдя, Анжелика сразу заметила огорченную физиономию Вильдавре и угрюмую и насупленную – интенданта Карлона. Ага! Похоже, приятели повздорили… Она еще издали видела, как маркиз размахивал руками, а потом отвернулся и топнул ногой.

Бедняга маркиз, он ведь так любит повторять, что «жизнь прекрасна»!

Анжелика никогда не оставалась равнодушной к чужим неприятностям.

Почувствовав в проницательном взгляде прекрасных глаз интерес к своей персоне, Вильдавре сразу успокоился. Он любил, когда о нем тревожились и пеклись о его душевном состоянии. Приближение Анжелики наполнило его сердце радостью.

– Что случилось, мой дорогой друг? – спросила она. – У вас, как видно, неприятности?

– Ах! Да, можно так сказать, – простонал Вильдавре. – Уже само существование таких вот субъектов, с которыми совершенно не хочется общаться, доказывает, что бы там ни говорили теологи, что чистилище начинается прямо здесь, на земле.

– Вы говорите о господине Карлоне?

– Ну а о ком же, по-вашему?

– Садитесь-ка вот тут, рядышком, и расскажите мне все.

Он опустился рядом с ней в кресло, обложенное подушками.

Внимательно выслушивая его жалобы, Анжелика оглядывалась вокруг.

Стоял прекрасный вечер. После двух дней проливного дождя воздух очистился, и дышалось с удовольствием.

После стоянки в Сент-Круа-де-Мерси путешествие продолжилось, и никто из участников трагических событий той ночи ни словом не обмолвился о том, что им пришлось пережить.

Временами Анжелика спрашивала себя, уж не приснилось ли ей все это. Самым существенным в тех тайных событиях была еле уловимая перемена в ее отношениях с мужем. Он словно начал смотреть на нее другими глазами, с любопытством и восхищением, и теперь гораздо больше ей доверял и гораздо выше ее ценил.

Он охотнее посвящал ее в свои планы, чаще спрашивал ее мнение. Перед тем как бросить якорь в Квебеке, во владениях короля в Новой Франции, надо было обсудить много вопросов и просчитать много вариантов их решения.

Пока еще Квебек воспринимался далекой целью. Им казалось, что они отделены от мира, особенно когда река приносила ароматы моря и они смешивались в ледяном воздухе с восхитительными запахами сластей и печенья или с экзотическим ароматом кофе в медных кувшинах, шоколада и чая, который уговаривал отведать новый метрдотель, господин Тиссо, объясняя при этом, что в Париже чай – последний крик моды.

Этого человека Эриксон нанял во время своего последнего путешествия в Европу по рекомендации одного из руанских компаньонов графа де Пейрака. Он прекрасно знал свое дело, и его таланты намного превосходили способности обыкновенного повара. Сейчас он, тепло укутанный, с торжественным видом присматривал за маленьким серебряным чайником, поставленным на краешек жаровни.

– Это самое ограниченное существо из всех, кого я знаю, – продолжал Вильдавре, отправляя в рот фисташку.

– Вы по-прежнему имеете в виду интенданта Новой Франции?

– Ну конечно!

– Я не разделяю вашего мнения по этому поводу, маркиз. У господина Карлона может быть дурное настроение, но он человек весьма сведущий, и с ним интересно поговорить. Мой муж очень любит с ним беседовать, в особенности о вопросах коммерции, в которых он очень компетентен.

– И я! И я тоже! – запротестовал Вильдавре. – Разве я не столь же компетентен в вопросах коммерции?

– Ну конечно и вы тоже.

– И разве я не сведущий человек?

– Да, один из самых сведущих людей, которых я знаю… и один из самых приятных.

– Вы очаровательны, – прошептал маркиз, преданно целуя ей руку. – Как же мне не терпится скорее пригласить вас к себе. Вот увидите, – продолжал он, оседлав своего конька, – как нам хорошо будет сидеть в моей маленькой гостиной в Квебеке, перед изразцовой печкой… а снаружи будет бушевать непогода. Я угощу вас чашечкой китайского чая. Отец Мобёж дал мне несколько запечатанных пакетов, которые ему прислали прямо из Китая… Вы устроитесь в моем лучшем кресле, очень удобном, в стиле буль. Знаете, я его заказал одному мебельщику, а потом назову в вашу честь… А шелк на подушках лионской вышивки… Вот увидите… Вам будет так удобно, и вы расскажете мне всю, всю свою жизнь.

Вот уж решительно, во всей истории с поездкой в Квебек самым сложным будет не заставить себя принять, а провести всю зиму в тесном общении с весьма любопытным маркизом и не рассказать ему и вправду всю свою жизнь в малейших деталях.

Он уверен, что теперь уж ей точно не отвертеться…

Ладно, посмотрим. До Квебека надо еще добраться.

Несмотря на оптимизм Жоффрея, который не желал считать покушение на себя заранее спланированным и не верил в интриги губернатора Фронтенака, не подлежало сомнению, что их ожидают весьма могущественные враги, хотя вовсе не обязательно, что эти враги одержат победу.

– А что за человек был маркиз де Варанж? – необдуманно спросила Анжелика у Вильдавре.

Тот поморщился:

– Варанж? Вы что-то о нем слышали?

– Ну, можно сказать…

– А почему «был»? Насколько мне известно, он не умирал.

Анжелика прикусила язык и тут же себя выругала. С тех пор как она оказалась во французских водах, у нее в мозгу словно произошел какой-то сдвиг, и она перестала верно оценивать ситуацию. Ей все казалось, что она дома, во Франции, а на самом деле все было совсем наоборот. Чтобы исправить оплошность, она принялась бессовестно врать:

– Кто-то мне сказал, даже не помню кто… А! Может быть, Амбруазина де Модрибур на восточном берегу. По-моему, она сказала, что его отозвали во Францию.

– Не может быть, я не в курсе! – возмущенно заметил Вильдавре и на минуту задумался. – Ну, в любом случае вполне возможно, что наша милейшая герцогиня состояла с ним в переписке или в других отношениях, это в ее стиле. Старый зануда, которого перевели в колониальную администрацию за аморальные проступки. В Квебеке у него незначительная должность управляющего финансами в департаменте, но я с ним не общаюсь… Вот дрянь, она здесь все про всех знала еще до того, как сюда приехала. Ну чертовка! Теперь я вдвойне стану остерегаться Варанжа…

Чтобы сменить тему разговора, Анжелика жестом подозвала Куасси-Ба.

– Да, я бы охотно чего-нибудь выпил, – сказал Вильдавре, – я много говорил, да все без толку… этому недоумку Карлону. Я ему говорил о вас такие дивные вещи… как-нибудь вам их повторю. И это должно было его взволновать, раскрыть ему глаза. А он в ответ упрямо приводил мне доводы логики, которая не желает видеть дальше того, что лежит на поверхности.

Черный гигант Куасси-Ба склонился перед ними с медным подносом, на котором дымились чашечки горячего кофе по-турецки.

Куасси-Ба был сама преданность. Вот кто провел рядом с четой де Пейрак всю жизнь и мог бы порассказать о прошлом графа и графини все, что так хотелось услышать Вильдавре! С того самого дня, как он, невольник графа в Тулузе, впервые увидел его супругу в карете, в золотом подвенечном платье, до ночной тьмы на реке Святого Лаврентия, когда он смог еще раз в восхищении склониться перед этой женщиной, жизнь его тесно переплеталась с их жизнью.

Сегодня он прислуживал высокородному собранию в ливрее с золотым шитьем, прекрасно утепленной, чтобы не замерзнуть. На нем были белые чулки с золотой отделкой и башмаки с пряжками на очень высоком каблуке. На седой голове красовался алый шелковый тюрбан с султаном, который одновременно грел его и выгодно оттенял черное лицо. В ушах красовались кольца из чистого золота с жемчужными подвесками: совсем недавно граф преподнес их верному слуге в подарок.