Текст книги "Серебряный век. Письма и стихи"

Серебряный век. Письма и стихи
сост. Евгения Рощина

© Е. Рощина, составление, предисловие, комментарии, 2019

© А. Ахматова, наследники 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Предисловие

Минуло целое столетие, но мы не перестаем обращаться к явлению русской культуры, озарившему рубеж XIX и XX веков и получившему метафорическое название «Серебряный век». Несмотря на условность этого названия и спорность его как термина, оно устойчиво прижилось, прежде всего по отношению к поэзии, литературе, и расширилось, охватывая философскую мысль и всю культурную жизнь нескольких десятилетий. Наверное, не будет ошибкой сказать, что общее для всех в восприятии метафоры Серебряного века согласуется со словами Н.А. Бердяева, который называл начало столетия в России ренессансом духовной культуры, философским и литературно-эстетическим: «Раскрылись глаза на иные миры, на иное измерение бытия. И за право созерцать иные миры велась страстная борьба». О.Э. Мандельштам говорил о нем как о времени «бури и натиска», а крупнейший русский филолог Р. Якобсон – как о времени великого художественного эксперимента и авангарда.

Не было «такой сферы деятельности духа, где русские ученые, мыслители, художники, поэты не сказали бы в это время нового слова. Далеко не все они принимали революцию, ‹…› но все они составляли – при огромных различиях и внутреннем противоборстве единое духовное целое, ими определился невиданный рост русской науки, инженерной мысли, философии, поэзии, изобразительного искусства. Без этого поразительного фона нельзя понять и последующих достижений Шостаковича, Королева, Пастернака, продолжавших и наследовавших этот взлет», – писал академик Вячеслав Иванов о начавшемся в России в десятые годы высочайшем духовном подъеме.

Серебряный век был трагически недолог: ему суждено было встретиться с заревом грядущих исторических перемен в России. Совпадая с этими переменами вначале, приветствуя новое, он роковым образом оборвался с наступлением другой социальной эпохи. И потому «серебро» его звучит не только утонченностью поэтического голоса, но слышится звоном сребреников. Как у Цветаевой: «Не надо бы – при детях, либо, тогда уж, не надо бы нам, детям серебряного времени, про тридцать сребреников»…

«Дети серебряного времени» подарили нам вечное в своих произведениях, а их письма, дневники отразили время, преломленное через восприятие замечательных, великих людей. Пожалуй, письма – одно из самых удивительных документальных свидетельств: они запечатлевают достоверно момент жизни, наполненный переживанием и текущим смыслом (в воспоминаниях он может явиться уже переосмысленным), они сообщают об отношении к адресату и событиям, в них сохраняется неискаженным отпечаток неповторимой личности, внутренней истории человека.

В этой книге собраны письма пяти русских поэтов, каждый из которых исключительно самобытен, но все они – олицетворение Серебряного века: Валерий Брюсов, Александр Блок, Николай Гумилев, Анна Ахматова и Осип Мандельштам. Пять историй о судьбах поэтов следуют одна за другой, и только на первый взгляд может показаться, что это отдельные повествования. Их обобщают единое пространство литературной жизни, люди этого пространства, чьи имена встречаются на страницах писем главных героев книги. Письма всегда диалогичны, и мы невольно знакомимся не только с их авторами, но и с адресатами – близкими поэтов, их друзьями, среди которых тоже поэты, издатели, и круг героев книги ширится… Мы читаем историю дружбы, любви, преданности и бескомпромиссности, поиска поэтической истины, вписанную в трагический и беспощадный контекст времени. Мы видим это время глазами разных героев.

Книга предполагает последовательное чтение, построена в хронологическом развитии.

Евгения Рощина

Валерий Брюсов

Разногласие волн, что меж собой согласны

Вячеслав Иванов – Валерию Брюсову

29 сентября/12 октября 1903 года, вилла Жава, Женева

Дорогой Валерий Яковлевич, пишу вам под первым впечатлением сегодня полученного вашего письма, глубоко меня тронувшего, мой дальний – и друг, мой «чужой» – и близкий! Впрочем, близость нашу я вижу, а слово «чужой» пишу с ваших слов и на веру, вместо «неведомый», потому что вы принадлежите, по моему мнению, к типу непроницаемых лириков – тех, которые, будучи гордыми, многоликими и художниками прежде всего, умеют петь даже о самом личном из своих многих Я, не вынося его «на диво черни простодушной[1]1
  Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Не верь себе».


[Закрыть]». Что же до разделений ‹на› партии и секты, – существуют ли они в общине эсотерической? Одно разделяет – или соединяет мертвенно: окаменение; но уже не поэт, кто окаменел. А кто поэт, тот откликается – всегда, думаю, – весь на все… Благодарю вас за оттиск вашей прекрасной статьи, именно близкой мне – до встреч мысли в отдельных частностях. Не во всем, впрочем, я с вами согласен. Так, например, я ставлю Бальмонта выше Фета, невозможным считаю сравнение его с Тютчевым (как величиной другого порядка и не лермонтовской филиации), а стих Бальмонта: «предо мною другие поэты – предтечи», звучит для меня как богохуление. Неправы вы, на мой взгляд, и в оценке бальмонтовских rythmes brisés[2]2
  рваные ритмы (франц.)


[Закрыть]: сошлюсь на чудесную ритмику «Старого дома» – этой гениальной вещи. Кажется мне, что стих и стиль Бальмонта в последних произведениях сгущается и консолидируется, приобретает более насыщенный колорит – и что наш поэт далеко не исполнил еще своих граней. Но его четыре стихии хорошо определены, – хотя и не родственны ему им любимые Кальдерон, По и Бодлер.

Большой театр Женевы (Швейцария).

О. Гарцин. 1884–94 гг.

Обращаясь к «делам», прежде всего уверю вас, что поистине желал бы избегнуть предварительной цензуры (и спасти, между прочим, «Крест Зла» – где, быть может, полезно пожертвовать словом: «соблазна»). Итак, доставлю материала на десять листов и потому прошу вас приступить к набору. Быть может, в самом деле хорошо издать книжку по образцу первого моего сборника, но думаю, что бумагу лучше было бы взять несколько плотнее и толще, а также печатать шире, с большими промежутками между строк, что и красивее. На предварительный гонорар никаких притязаний не предъявляю. «Кольца» же нам необходимо издать теперь и раньше «Пламенников», которых появление не заставит себя ждать. В отношении распространения, обе вещи будут взаимно друг друга рекомендовать и поддерживать. Если книгоиздательство все же боится убытка, не пожелает ли оно печатать драму в типографии «Нового времени», где на нашем счету лежит около 150 руб., которые могут войти в покрытие расходов по изданию? Свою книгу я бы думал издать только экземплярах в 500 (?); для драмы также, думаем, достаточно это число.

Ваш сердечно Вяч. Иванов

P. S. Жду корректуры и вышлю продолжение в скорейшем времени.

Валерий Брюсов – Вячеславу Иванову

28 июля 1904 года, Антоновка,

Таруса, Калужская губерния

Дорогой Вячеслав!

Сегодня я прошу позволения говорить исключительно «о делах», о судьбе «Весов». На это вызывает меня твое последнее письмо, которое нашел, вернувшись сюда (за него спасибо, очень и очень). И так прости, что буду длинным, подробным и скучным.

Продолжать «Весы» так, как они идут сейчас, я не хочу и не стоит. Да, hic desperatus[3]3
  это очень плохо (лат.)


[Закрыть]…

Во-первых, я не в силах работать один. Когда «Весы» основывались, полагалось, что в редакционной работе будут участвовать, кроме меня, – сам Сергей Александрович, Юргис и, может быть, Бальмонт. Но вся работа оказалась на мне. «Весы» отымают у меня всю жизнь; изо дня ‹в день› у меня остается свободного времени только, чтобы отдохнуть, не более. И через это самое дело идет хуже, чем могло бы. У меня не достает ни времени, ни внимания, ни даже знаний – для многого. Я не успеваю писать нужнейшие редакционные письма. Я упускаю многое в хронике, еще больше в библиографии. Я не могу выправлять всех статей (а многие в этом нуждаются) и читать все корректуры. Не говорю уже о том, что, будучи один, я не могу отлучиться из Москвы и в случае моей болезни «Весы» просто остановятся.

Во-вторых, я не могу примириться с той беспорядочностью, какая царит в конторе. У меня опять-таки нет времени присматривать за конторскими и издательскими делами, а Сергей Александрович по свойственной ему беспечности ведет все слишком по-семейному. Прежде всего для распространения «Весов», для рекламы не делается ничего. Объявлений почти не печатается и совсем не рассылается. Суммы, получаемые Василием, не контролирует никто. Правильность рассылки журнала тоже. Типография подает двойные счета. Они оплачиваются. Зато иные сотрудники не получают гонорара по два – по три месяца. Гилю не заплачено за 2 месяца, Розанову за май, Рафаловичу[4]4
  Сергей Львович Рафалович (1875–1943) – поэт-символист и театральный критик.


[Закрыть] ничего не заплачено, Шику не доплачено, Лакосту не заплачено за рисунки, присланные в апреле, и т. д. Знаю, что у Сергея Александровича[5]5
  С. А. Поляков – официальный редактор журнала «Весы».


[Закрыть] до 30 000 рублей годового расхода (дохода больше) и что ему не жалко ничтожных сотен, должных этим лицам, но таков факт. А всю его тяжесть выношу я, который приглашал этих лиц и которые пишут жалобы не кому другому, как мне. В то же время я с января прошу выписать для «Весов» «La Revue», «Neue Rundschau»[6]6
  «La Revue» (Париж) – общественно-политический и литературный журнал. «Neue Rundschau» (Франкфурт-на-Майне) – журнал литературы, искусства и науки.


[Закрыть], некоторые английские журналы, и тщетно. Прошу покупать книги для рецензий, тщетно. Неловко настаивать по поводу 2–3 рублей, но иной раз сам все-таки не купишь, а ущерб журналу.

Я мог бы привести гораздо больше примеров и доказательств. Но поверь мне, что и редакцию и контору «Весов» надо перестроить в основании или бросить все дело. Быть редактором нечитаемого журнала, журнала, обреченного вечно иметь 500 подписчиков, я не хочу. Ведь не ради 100 рублей, получаемых мною за редактирование, хлопочу я о «Весах». Необходимо, чтобы кто-нибудь другой поделил со мной редакционную работу, и необходимо, чтобы Сергей Александрович предоставил нам деятельное участие в издательских делах. Если эти два требования не будут исполнены, лучше бросить мертвое дело, которое, несмотря на все местные средства (приглашение новых сотрудников, например), может только разлагаться.

Ты понимаешь, что, говоря о «ком-нибудь другом», я думаю только о тебе. Мне представляется сейчас просто сказкой, если б мы стали работать вместе. В ближайшем я не желаю ничего лучшего. Какое-то достижение пристани, долгий отдых на «узловой» станции. И я еще раз прошу тебя ответить мне принципиально: можно ли тебе приехать в Москву и возьмешь ли ты на себя соредактирование «Весов»? От твоего принципиального ответа будет зависеть мое дальнейшее поведение.

Если ты ответишь утвердительно, я предложу Сергею Александровичу как ультиматум:

1) «Весы» редактируют на равных правах: он, ты и я.

2) «Весам» гарантирован определенный месячный бюджет.

3) Этими деньгами, опять на равных правах, распоряжаемся мы трое.

Если он не согласится, я слагаю с себя полномочия редактора.

Остается решить размер этого бюджета.

Я дописал до этого места, когда мне принесли (точнее привезли «эстафетой») телеграмму. Именно от Сергея Александровича. Пишет, что приехал в Москву и послезавтра выезжает в Женеву. Это значительно меняет дело. Я сегодня же еду в Москву, увижу его, переговорю. В общих чертах я передам ему все, что здесь написал. Но не так категорически, не как ультиматум, потому что еще не знаю твоего ответа. Ты с ним, конечно, увидишься. Письма этого, полагаю, показывать ему не должно. Все это писал я только для тебя. Но, может быть, вы все-таки поговорите обо всем этом. Если же я не успею (т. е. не будет мне возможности) серьезно говорить с ним, я извещу тебя. – О частностях твоего письма (о Метерлинке, Жиде, Котляревском, Булгакове, Андрееве) напишу из Москвы.

Твой сердечно

и просто твой Валерий

Вячеслав Иванов – Валерию Брюсову

29 августа 1905 года, Петербург

Дорогой Валерий, – наконец пишу. Письмо будет пестрое: нужно сказать, кажется, о многом – понемногу.

Прежде всего: инцидент с моей заметкой о «Химерах», разумеется, разъяснен. Я сделал ошибку, послав корректуру простым (не заказным) письмом. Печатные строчки, просвечивающие через конверт, могут погубить посылку. Почтовой расписки у меня нет. Не удалось сказать, что следовало и как следовало; но habent sua fata tabellae[7]7
  у писем своя судьба (лат.)


[Закрыть]…

Еще до твоего разъяснения послал тебе латинский привет, на который ты отвечаешь – не роковым, надеюсь, – Vale («Valerius dixit vale»)[8]8
  Прощай (Валерий сказал прощай) (лат.)


[Закрыть]?

Шучу… Выражая радость, что ты все пышнее расцветаешь («auctius te’ efflorescere»), я разумел как твой цикл «Из современности», так и пленительные «auctumnalia»… Кстати, между стихотворениями, тобою иногда присылаемыми, я делаю различие: одни мне кажутся дружескими, частными сообщениями – лирикой без маски, другие – просто произведениями искусства – признаниями замаскированными. Подчас не могу противиться искушению прочесть или показать стихи второй категории тому, кого считаю достойным. Прости и предупреди, если ты против того (чего однако не предполагал доныне, судя, быть может, по себе). «Умирание Любви» показал я поэтому третьего дня собравшимся у меня знакомым. Были тут Жуковский[9]9
  Дмитрий Евгеньевич Жуковский – издатель философской литературы, редактор журнала «Вопросы жизни».


[Закрыть], Булгаков – и очень хвалил стихи, Рощина-Инсарова, здешняя актриса и твоя поклонница[10]10
  Екатерина Николаевна Рощина-Инсарова (Пашенная) – 1883–1970.


[Закрыть]. Последняя поручила мне просить тебя о разрешении читать это стихотворение, от которого она в восторге, до его напечатания как в кругу знакомых, так и перед публикой. Ответь, пожалуйста, – не забудь.

Константин Сомов. Портрет писателя и поэта

В.И. Иванова. 1906 год. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Из ада изведенные» – не получены, – если это стихотворение не тождественно с «Астарта, Астарта…» Напиши!!

О себе. – Живем (вдвоем с Лидией Дмитриевной) на верху круглой башни над Таврическим парком с его лебединым озером. За парком, за Невой фантастический очерк всего Петербурга до крайних боров на горизонте. В сумеречный час, когда тебе пишу, ухают пушки, возвещая поднятие воды в Неве, и ветер с моря, крутя вихрем желтые листья парка, стонет и стучится в мою башню. Приезжай – навести!

Книги своей я еще и не начинал печатать. Увлекся и углубился в те изучения, которые были необходимы для научной полноты и обстоятельности моих «примечаний». Надеюсь, что «примечания» выиграют от того, что книга не появляется уже теперь, как я раньше хотел. Думаю, ты найдешь, что я прав. Жуковский терпит.

Впрочем, за последнее время я забросил временно и Публичную библиотеку: кончал Байронов «Island»[11]11
  Речь о переводе поэмы «Остров» Г. Байрона.


[Закрыть] и написал статью для «Вопросов жизни».

Вижу, что нечувствительно перехожу к теме: «Весы». Согласись, что «устройство», о котором ты писал, ничего существенно не изменяет. Коллективного духа так и не будет, и «Весы» не определят положения своей группы в дифференцировавшемся отныне «новом движении» иначе как самоутверждением отдельных своих членов. Нарцисс (судя по стилю, С. А. Гриф) в «Искусстве» (принимаешь ли ты в нем участие?) пишет, что поэты «Скорпиона» стремятся по расходящимся линиям. Такое впечатление оставляют «Северные цветы»; что же сказать о будущих «Весах»? De facto, однако, журнал будет по-прежнему органом двух. Другие автономные сотрудники – будут как бы провинциями с self-government[12]12
  самоуправлением (англ.)


[Закрыть]… Но «Весы» все же вводят беллетристику. Этот fait nouveau[13]13
  новый факт (франц.)


[Закрыть] разбивает всю доселе выработанную схему??

Что до меня лично, я думаю остаться на всю зиму в Петербурге – и из-за моей книги, и из-за «Вопросов жизни», и из-за «Современных настроений», которые для меня здесь гораздо ощутительнее, чем в Москве, а также и по отрицательному соображению – о моей ненужности в Москве. Я с охотой возьмусь, если вы хотите, писать регулярно и о «настроениях», и о «журналистике». Что касается редактирования рецензий по отделам публицистики, истории и истории литературы, – очень дорожу и этой функцией, но ведь не поселиться же для этого одного в Москве! Достаточно от времени до времени навещать вас…

Все это – в принципе; напиши, когда нужно будет, на чем вы окончательно и определенно останавливаетесь в отношении вопроса о моем сотрудничестве.

Ближайшим образом думаю писать в «Весы» о «мистическом анархизме», о Минском, Добролюбове, Шестове, Зелинском. Потом – о журналах. Поручалась ли рецензия о Венгеровой? Напиши, какие отзывы не нужны. Напиши же, пожалуйста, об «Инее» – или позволь мне.

Твой Вячеслав

P. S. В № 8 я очень ценю твои переводы – некоторые прямо пленяют. Но – в целом – ужасно. «Весы» сделаются какой-то литературной безделушкой?

Редакции нужно молиться: «дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия – не даждь ми».

P. S. Видишь, как я был прав, говоря «auctius te efflorescere» на основании последних твоих вещей, – оказалось, что ты в полосе особенного творческого подъема. Работай! Ты, конечно, сам не знаешь, как много ты должен сделать. «On ne va jamais plus loin que quand on ne sait où Ton va»[14]14
  Дальше всего уходишь, когда не знаешь, куда идешь (франц.)


[Закрыть] Мы все сделали еще слишком мало, ничтожно мало.

Жалко ли тебе Лохвицкой? «δν oί θεοί φιλοδσίν, αποθνήσκει νέος»[15]15
  «Кто мил бессмертным, умирает в юности» (Менандр. Комедии. Герод. Мимиамбы. М., 1964, стр. 291).


[Закрыть]. Знал ли ты ее?

Передай мой сердечный привет Иоанне Матвеевне и Надежде Яковлевне. Спасибо ей за память и поэтическую весть, поданную о себе в дни ее чудного хождения в странах гиперборейских.

Напиши больше!

Николай Феофилактов. Обложка журнала «Весы». 1904 год

Валерий Брюсов – Вячеславу Иванову

1 сентября 1905 года, Москва

Дорогой Вячеслав!

Твое письмо опять разошлось с моей запиской – не в первый раз. Когда я начинаю вконец тосковать без вестей от тебя и спешу на Николаевский вокзал, чтобы бросить тебе молящую открытку, – это верный признак, что конверт с твоими строками уже на пути ко мне. Спасибо, и радуюсь этому влиянию на расстоянии.

Я чувствую себя умирающим в одной части своей души и воскресающим в другой. Воскресающим в той, которую ты больше знаешь. Работаю очень много, как давно уже не работал. Уже и в «Вопросы жизни» шлю целые груды стихов, а кроме того, в «Журнал для всех» и в «Беседу». Пишу статьи, рассказы, роман. Перевожу Байрона. А замыслов хватило бы на всю жизнь, если не на две. Печатаю свой «Stephanos», где ты найдешь много нового. Вообще в творчестве чувствую свежую бодрость, силу, возможность всего – окрыленность ясного утра, когда так легко дается, чего тщетно добивался и огненным вечером и в безвольную ночь. Написал, осуществил многое из такого, о чем безнадежно мечтал целые годы. И если по бодрости сил я только что сравнил переживаемое время с утром, то столь же был бы я прав, сравнивая его с полднем, по полноте сил, по чувству, по сознанию, что я достиг полного обладания всем, что во мне, что годы собирания кончены, пора расточать.

О «Весах» не могу сказать ничего нового. Обидно и досадно смотреть на их умирание. Это умирание, конечно, еще не заметно издали, но для меня, стоящего около, несомненно. Они движутся, но по инерции; говорят, но уже бессознательно. Плачевнее всего, что они, или говоря не фигурально, что Сергей Александрович не сознает положения. Он очень доволен, что я покинул редакторство, делает вид, что сам редактирует, но фактически все дело в руках Брониславы Матвеевны[16]16
  Б. М. Рунт – сестра И. М. Брюсовой, исполняла роль секретаря редакции «Весов» в 1905 г., печаталась на страницах журнала.


[Закрыть]. И надо признать, что она «набила руку» и «навострила глаз» в литературных мастерствах. О том, чтобы «представлять группу», как ты пишешь, не может быть и речи. И если действительно дана будет «Весам» беллетристика, они неизбежно обратятся в собрание литературных безделушек. Став теперь на положение сотрудника, я все более и более начинаю понимать, как был ты во всем прав в своих суждениях о «Весах». Они могли бы ожить лишь при коренной реформе in capite et in membris[17]17
  с головы до ног (лат.)


[Закрыть], но на нее почти нет надежд. Однажды ты упрекнул меня в «отступничестве» за то, что я покинул редакторство. Но это было неизбежно. Я задумывался над этим с лета 1904 г. Осенью 1904 Сергей Александрович обещал (как русское правительство) реформы. Они оказались недостаточными. Я ждал, что приедешь ты, что приедет Михаил Николаевич, и все изменится само собой. Но после того, как Сергей Александрович отверг Михаила Николаевича и отверг тебя как соредакторов, мне не осталось больше надеяться ни на что. Я ушел. Даже писать в «Весах» не весело, и я охотно перенес бы центр своей деятельности в «Вопросы», только боюсь их обременить своей личностью. Впрочем, есть еще прибежище – «Искусство», куда я, конечно, очень зван.

Что до моих стихов, то, разумеется, они для всех. Это я и имел в виду, говоря «вплетаться всем телом в гефестову сеть». Поэтому я очень тронут желанием г-жи Рощиной-Инсаровой и буду очень «польщен», если она будет повторять мои строки. Только окончательный ли у тебя вариант «Осени» (или «Умирания любви»)? В 3-ей строфе последние стихи надо читать:

 
Запах в садах доцветающих роз.
В сердце – родник успокоенной нежности,
Счастье – без ревности, страсть – без угроз.
 

В 4-ой строфе 4-ый стих:

Бледный – над яркими днями – венец.

«Из ада изведенные» – понятно, «Астарта». А посылал ли я тебе «В полдень» («Свершилось, молодость окончена…»), написанное в Финляндии?

Совсем хороши твои стихи в «Вопросах». Но почему нет среди них моего любимого «Сладко месяцу темные реки…»?

О том, какие статьи нужны «Весам», не берусь судить. Приходится спрашивать Брониславу Матвеевну или хотя «самого» Сергея Александровича.

Привет и благодарность за строки Лидии Дмитриевне.

Очень твой Валерий

Не напишешь ли мне подробнее свои замечания о моих переводах Метерлинка. Мне важно. И кстати: у тебя ли моя книжка «Serres chaudes»?