Текст книги "Серебряный век. Письма и стихи"

Александр Блок – Александру Львовичу Блоку (отцу)

29 ноября 1902 года, Петербург

Милый папа.

Я получил оба Ваши письма, ответил не сразу, потому что был не совсем здоров, отчего, между прочим, не был 22 ноября на Басковой улице. Благодарю Вас за поздравление с днем рожденья. Посылаю Вам логику Минто, которую получил недавно в виде приложения к Раммовскому «Самообразованию» (боюсь, что есть какое-нибудь шарлатанство в тексте), а логику Введенского в Университете не нашел, моя же мне очень теперь нужна и в очень тяжелом переплете, что несколько затруднило бы пересылку. У Ангелиночки[45]45
  Ангелина Александровна Блок, сводная сестра Александра Блока (дочь А.Л. Блока от второго брака).


[Закрыть] я еще не был, может быть, отложу до Рождества, как и многие другие посещения, потому что нужно исполнить всякие более или менее официальные обязанности относительно несколько запущенного мной (да и профессорами нашими) третьего семестра. В первом No «Нового пути» мои стихи помещены не будут, но позже, говорят, непременно. Редактор (Перцов) написал мне письмо слишком (преувеличенно) лестное по поводу моего «божьей милостью» таланта. Чувствую потребность и ожидаю скорого вдохновенного стихотворения или даже прозаического экскурса в область мистицизма, который, оправдываясь ходом моих житейских «подвигов и дел», тем самым оправдывает и мои «бродяжнические сны» хотя бы в области наук.

Скорпион Брюсов, который со мной еще не познакомился, имел на меня какие-то виды. Из Москвы вообще много благоприятных веяний. «Мир искусства» приглашает меня на свои журфиксы, но я был только на одном, где нашел много знаменитостей из художников и литераторов и дух «светский» без отношения к моему «духовному», внутреннему, все больше опознаваемому. Часто уже я твердо знаю, чего мне не надо (отрицательно), – но и это много. У литераторов здешних и других какие-то всё жизни неудавшиеся и звенящие осколками, которые легко вонзаются в смельчака, неопытно зондирующего почву. Из Москвы меня цитируют рядом с Вл. Соловьевым[46]46
  Именно в Москве Блок получил первое признание как поэт еще до появления его произведений в печати. Стихи Блока стали распространяться по Москве из арбатского дома Соловьевых, переписывались, читались в университете, стали ходить по рукам. С 1904 по 1916 год в Москве вышло тринадцать книг Блока, а в Петербурге – лишь четыре.


[Закрыть]. Бедный Д.С. Мережковский на днях читал мне главу из нового своего романа «Петр и Алексей». У многих в душе «холодный белый день», и я часто ощущаю его – и беспредельность своего личного «змеиного» познания.

Относительно философа Вознесенского – я знаю только, что он ученик Александра Введенского и, как говорят, находится у него «под башмаком». Введенский вообще большой деспот. Относительно годового философского собрания 22 октября я знал, но предчувствовал вздорность Бороздинской речи и некоторый (постоянный, впрочем) circulus vitiosus в экстатических песнях Ф.Ф. Зелинского. И они, вероятно, несчастны.

Ваш Сашура

Александр Блок – Михаилу Сергеевичу Соловьеву

23 декабря 1902 года, Петербург

Милый дядя Миша[47]47
  Михаил Сергеевич – педагог, переводчик; сын историка Сергея Соловьева и брат философа Владимира Соловьева, издатель его сочинений.


[Закрыть].

Сейчас получил Ваше милое, ласковое, во всех отношениях целебное письмо, а вчера – пятый том Владимира Соловьева. За все это не знаю, как Вас благодарить. Мы уже испугались одно время, что никто из Вас не писал после последнего письма тети Оли[48]48
  Ольга Михайловна Соловьева (урожденная Коваленская) – художница, жена М.С. Соловьева и племянница матери А.А. Блока.


[Закрыть] о нездоровье Сережи[49]49
  Сергей Михайлович Соловьев – поэт, сын М.С. Соловьева, троюродный брат А.А. Блока, друг Андрея Белого (Бориса Бугаева).


[Закрыть]. Из Вашего письма и посылки заключили, что у Вас пока все благополучно. Хорошо и приятно, что Вас можно еще ждать в январе. Ваше известие о Брюсове, которого я в Петербурге не видел, обрадовало нас с мамой очень сильно[50]50
  М.С. Соловьев передал в октябре стихи Блока Брюсову, который на вопрос, будут ли они напечатаны в альманахе «Северные цветы», ответил: «О, да! И как можно больше!» (об этом М.С. Соловьев рассказывал в предыдущем письме Блоку). Брюсов записал в дневнике (о молодых поэтах): «Всех этих мелких интереснее, конечно, А. Блок, которого я лично не знаю».


[Закрыть]. Еще раз благодарю Вас за все это. Мне лично тут еще, кроме всего другого, особенно важно, что мои стихи будут помещены в московском сборнике – оттого, что Ваша Москва чистая, белая, древняя, и я это чувствую с каждым новым петербургским вывертом Мережковских и после каждого номера холодного и рыхлого «Мира искусства». Наконец, последний его номер ясно и цинично обнаружил, как церемонно расшаркиваются наши Дягилевы, Бенуа и проч., а как с другой стороны, с Вашей, действительно страшно до содрогания «цветет сердце» Андрея Белого. Странно, что я никогда не встретился и не обмолвился ни одним словом с этим до такой степени близким и милым мне человеком. По Москве бродил этой осенью и никогда не забуду Новодевичьего монастыря вечером. Ко всему еще за прудом вились галки и был «гул железного пути», а на могиле – неугасимая лампадка и лилии, и проходили черные монахини. Все было так хорошо, что нельзя и незачем было писать стихи, которые я тщетно пытался написать тут же.

Невский проспект, Санкт-Петербург. Начало XX века

Когда я послал Вам мое предыдущее письмо, сейчас же сообразил, что написал много ненужных вопросов о собирании шуточных стихов Владимира Соловьева. Но Вы мне даже и на них ответили. Если Вам будет нужна впоследствии помощь, пожалуйста, знайте, что для меня это величайшая честь и огромное удовольствие как в отношении помощи Вам, так и в отношении собирания самих стихов. M-me Мережковская однажды выразилась, что Соловьев устарел и «нам» надо уже идти дальше. Чем больше она говорила таких (а также и многих других!) вещей, тем больше я на нее злюсь, и иногда даже уж до такой степени злюсь, что чувствую избыток злобы и начинаю напоминать себе о ее несомненных талантах… В довершение всего на сцену выступает г-н Добролюбов, который «выздоровел»! Наше место свято.

Ни одной из четырех книг, о которых Вы мне написали, я не прочитал, но прочту. Гамсуна давно уже имел в виду, читал рецензию Льдова, слушал похвалы и невиннейшую брань. Читал Владимира Соловьева, древнюю философию, Аристофана, историю Реформации, Тютчева, Фета и мн. др., все это зараз, часто урывками, как угорелый бегаю по городу, часто радуюсь, никогда не скучаю, имею бесчисленные планы, половины которых, уж верно, не выполню. Стихов пишу мало, потому Вам теперь не посылаю. Спасибо Вам, крепко обнимаю Вас, целую и хочу видеть.

Ваш Ал. Блок.

Александр Блок – Валерию Брюсову

1 февраля 1903 года, Петербург

Многоуважаемый Валерий Яковлевич.

Посылаю Вам стихи о Прекрасной Даме. Заглавие ко всему отделу моих стихов в «Северных цветах» я бы хотел поместить такое: «О вечно-женственном». В сущности это и есть тема всех стихов, так что не меняет дела и то, что я не знаю точно, какие именно Вы выбрали, тем более что, вероятно, у Вас были в руках некоторые стихи, посланные мной Соловьевым. Имею к Вам покорнейшую просьбу поставить в моей подписи мое имя полностью: Александр Блок, потому что мой отец, варшавский профессор, подписывался на диссертациях А. Блок или Ал. Блок, и ему нежелательно, чтобы нас с ним смешивали.

Преданный Вам и готовый к услугам

Александр Блок.

Александр Блок – Александру Львовичу Блоку (отцу)[51]51
  Александр Львович Блок ко времени переписки жил в Варшаве, где занимал до конца жизни кафедру государственного права. М.А. Бекетова (тетя А.А. Блока и его первый биограф) писала: «Это был человек талантливый, своеобразный и вообще замечательный, но после рождения сына, которое произошло в доме А.Н. Бекетова, А.А. [мать А.А. Блока, Александра Андреевна] принуждена была расстаться с мужем, опасаясь, что проявления его крайне тяжелого характера дурно отзовутся на сыне. ‹…› Отец виделся с ним, когда приезжал на рождественские и пасхальные каникулы, он посылал известную сумму на его воспитание и требовал, чтобы мать давала подробный отчет в этих деньгах. Александра Андреевна переписывалась с ним, извещая о главных событиях жизни сына и о всех текущих тратах. После поступления в университет переписку с отцом взял на себя сам Блок». М.А. Бекетова отмечала: «‹…› Александр Блок не был бы тем, чем он стал, если бы он не стал сыном не только матери своей Бекетовой, но и отца. В уме его много родственного с отцом, кое-что и в натуре. Глубоко трагическое и отвлеченное взял он от отца». От него он унаследовал утонченную внутреннюю музыкальность и иронию.


[Закрыть]

30 декабря 1903 года, Петербург

Милый папа.

Поздравляю Вас с Праздниками и Новым Годом. Желаю Вам искренно здоровья и всего лучшего. Наша жизнь с осени до сих пор была богаче внутренними событиями, чем внешними. В Университете я слушал польский язык и русскую литературу по преимуществу. Теперь должен представить реферат по славянскому языку, что давно уже затрудняет меня. Реферат трудный. Вообще я с удовольствием вижу конец университ. курса, потому что часто вижу в нем нечто глубоко чуждое мне и для меня трудно переносимое. Прежде всего, существует черта, на которую ни один из моих профессоров до смерти не [пер]ступит: это – религиозная мистика. Живя ею изо дня в день, я чувствовал себя одно время нещадно гонимым за правую веру. Лучшее, что предлагалось взамен религии, была грамматика. Последнее мне представляется действительно лучшим, потому что самый мертвый, схематический mos geometricus[52]52
  геометрический способ


[Закрыть] терзает меня менее, чем социологические и т. п. воззрения на то, что для меня священно. К этому всему можно присоединить глубокое неведение истинной красоты и непроходимые сальности, отпускаемые ex cathedra[53]53
  с кафедры (лат.)


[Закрыть] для специалистов очевидно (ибо на общих курсах – I и II-ом – они преподносились в более ограниченном объеме). Вместе с тем я не могу пожаловаться на бездарность всех моих «учителей». Проф. Шляпкин, например, человек оригинальный и своеобычный, может быть, по-своему религиозный (что ему приходится старательно прятать), однако за вышеупомянутую черту и ему не перейти. Мне приходит в голову, что предстоящая война способна чуть-чуть оживить покойников. Мои главные «впечатления» сосредоточивались за этот период на настоящем литературы, и лично я, без оговорок, могу констатировать в ней нити истинного Ренессанса. «Новый Путь» при всех своих недостатках, делает свое дело, а в нынешней январской книжке расцвел, как никогда. Москва обладает «Скорпионом», родился «Гриф» – книгоиздательства «для борьбы с хулиганством», как недавно писал Дм. Философов. Из поэтов, по-моему, Брюсов сделал неизмеримый шаг вперед, выпустив свою последнюю книгу «Urbi et orbi». Петербургским позитивистам поневоле приходится уже считаться теперь с этим. Новое искусство растет и в ширину. Буренину придется, по-видимому, окончить земное поприще с пеной у рта. Не вредить они, конечно, не могут, но вред очень ничтожен, по-моему, и, конечно, количественный (а не качественный): много сил уходит на «полемику», которой не прекратит, пожалуй, и пожарный призрак настоящей «πολέμου»[54]54
  война (греч.)


[Закрыть].

Мои личные литературные дела пока недурны. Пишу много стихов (часть их прилагаю). Стихи появятся в альманахе «Гриф» (вероятно, в январе), то же книгоиздательство обещает издать мою первую книжку. Мне хочется издать ее осенью, не знаю наверное, сможет ли сделать это «Гриф». Однако объявление уже сделано. По-прежнему поддерживаю переписку с Андреем Белым (сыном Н.В. Бугаева), Сергеем Соловьевым. Вижусь с молодыми Петербургскими литераторами, а со старыми – редко. В январе, в университе, в кружке Бориса Никольского (профессора и поэта) намечен реферат «против декадентства», рассчитанный, кажется, на меня и еще одного молодого «новопутейца» – Л.Д. Семенова. Предполагаю услышать там свое имя с самыми невежливыми эпитетами. Впрочем, какой-то молоденький «коллега» оказался моим поклонником и, кажется, собирается читать реферат другому профессору «о музыке в стихах Блока и Бальмонта»! Боюсь, что его провалят на экзамене. В Москве с Нового Года начинается еще один новый журнал «Весы», в котором меня приглашали участвовать (при к-ве «Скорпион»). Перед Рождеством у меня было много рецензий, из которых несколько появилось в «Новом Пути» (январь 1904). Одно стихотворение помещено в январской книжке «Журнала для всех».

Все эти события (и предшествовавшие им литературные связи и знакомства) составляют для меня приятный в конце концов итог 1903 года – в литерат. отношении. Иногда устаю от этого. Мы с женой очень много сидим дома, здоровы, если не считать моей легкой простуды перед Рождеством. Пожалуйста, напишите, милый папа, как Вы себя чувствуете и не собираетесь ли приехать в Петербург? Весной, по всей вероятности, мы рано уедем в Шахматово, экзаменов у меня нет, а жена может держать их раньше. Думаю о сочинении (зачетном) на тему: «Сказания об иконах Богородицы», вероятно, займусь им летом. Жена и мама кланяются Вам и поздравляют с Новым Годом. Целую Вас.

Ваш Сашура

* * *

 
Плачет ребенок. Под лунным серпом
Тащится по полю путник горбатый.
В роще хохочет над круглым горбом
Кто-то косматый, кривой и рогатый.
В поле дорога бледна от луны.
Бледные девушки прячутся в травы.
Руки, как травы, бледны и нежны.
Ветер колышет их влево и вправо.
Шепчет и клонится злак голубой.
Пляшет горбун под луною двурогой.
Кто-то зовет серебристой трубой.
Кто-то бежит озаренной дорогой.
Бледные девушки встали из трав.
Подняли руки к познанью, к молчанью.
Ухом к земле неподвижно припав,
Внемлет горбун ожиданью, дыханью.
В роще косматый беззвучно дрожит.
Месяц упал в озаренные злаки.
Плачет ребенок. И ветер молчит.
Близко труба. И не видно во мраке.
 

Фабрика

 
В соседнем доме окна желты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят чернеющие болты.
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.
Я вижу, слышу все с вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Их впустят всех, когда сберутся.
Навалят на спины кули.
И в желтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.
 

Ноябрь 1903 года

* * *

 
Темная, бледно-зеленая
Детская комнатка.
Нянюшка бродит сонная.
«Спи, мое дитятко».
В углу – лампадка зеленая.
От нее – золотые лучики.
Нянюшка над постелькой склоненная…
«Дай заверну твои ноженьки и рученьки».
 
 
Нянюшка села и задумалась.
Лучики побежали – три лучика.
«Нянюшка, о чем ты задумалась?
Расскажи про святого мученика».
 
 
Три лучика. Один тоненький…
«Святой мученик, дитятко, преставился…
Закрой глазки, мой мальчик сонненький.
Святой мученик от мученья избавился».
 

Иммануил Кант

 
Сижу за ширмой. У меня
Такие крохотные ножки…
Такие ручки у меня,
Такое темное окошко…
 

Александр Блок на руках матери. 1883 год. Санкт-Петербург

 
Тепло и темно. Я гашу
Свечу, которую приносят,
Но благодарность приношу…
Меня давно развлечься просят,
Но эти ручки… Я влюблен
В мою морщинистую кожу…
Могу увидеть сладкий сон,
Но я себя не потревожу:
Не потревожу забытья,
Вот этих бликов на окошке…
И ручки скрещиваю я,
И также скрещиваю ножки.
Сижу за ширмой. Здесь тепло.
Здесь кто-то есть. Не надо свечки.
Глаза бездонны, как стекло.
На ручке сморщенной – колечки.
 

* * *

 
Ты у камина, склонив седины,
Слушаешь сказки в стихах.
Мы над тобою, незримые сны,
Чертим узор на стенах.
 
 
Дочь твоя – в креслах – весны розовей,
Строже вечерних теней.
Мы никогда не стучали при ней,
Мы не шалили при ней.
 

Обложка сборника стихотворений Александра Блока «Стихи о Прекрасной Даме», издательство «Гриф». 1905 год

Любовь Менделеева (Офелия) в домашнем спектакле «Гамлет». 1898 год

В прежних столетиях я вспоминаю тебя

 
Как у тебя хорошо и светло –
Нам за стеною темно…
Дай пошалим, постучимся в стекло,
Дай-ка – забьемся в окно!
 
 
Скажешь ты, тихо подняв седины:
«Стукнуло где-то, дружок?»
Дочка твоя, что румяней весны,
Скажет: «Там серый зверок».
 

* * *

 
По городу бегал черный человек.
Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.
 
 
Медленный, белый подходил рассвет,
Вместе с человеком взбирался на лестницу.
 
 
Там, где были тихие, мягкие тени –
Желтые полоски вечерних фонарей, –
 
 
Утренние сумерки легли на ступени,
Забрались в занавески, в щели дверей.
 
 
Ах, какой бледный город на заре!
Черный человечек плачет на дворе.
 

* * *

 
Я кую мой меч у порога.
Я опять бесконечно люблю.
Предо мною вьется дорога.
Кто пройдет – того я убью.
Только ты не пройди, мой Глашатай.
Ты вчера промелькнул на горе.
Я боюсь не Тебя, а заката.
Я – слепец на вечерней заре.
Будь Ты ангел – Тебя не узнаю
И смертельной сталью убью:
Я сегодня наверное чаю
Воскресения мертвых в раю.
 

Александр Блок – Александре Андреевне Кублицкой-Пиоттух, урожд. Бекетовой (матери)

13 сентября 1905 года

Meine teuerste Mütterchen! Ich bin schon noth-wendig und sehr berühmt in allen Buchhandlungen der Haupt-und Provinzial Städten der gebildeten und ungebildeten Welt. Mein grosser Portrait ist in alle Banhofe Deutschlands, Frankreichs, Mexico, Dänemark, Polen, Spanien (und Portugalien), Italien, Serbien (und andere slavische Lände) ausgestellt. Er kostet nur fufzig Pfennig und jeden Tag kauft man ihn ein Tausend acht Hundert sieben und zwanzig Leute mit andere Bildungen meines Freundes Wolfhang und meines Lehrers Friedrich (v. Schiller) u. s. w. Henrik Ibsen aus Norwegien und Leon Tolstoi aus „Jasnaja Poljana“ haben mir sein Gruss und Kuss geschickt. Aber ich werde nicht dich vergessen, ungeachtet Meine Berühmlichkeit. Dein liebste Sohn Alexander.

Meine Frau küsst dich.

Перевод[55]55
  Перевод М.А. Бекетовой. Это – шуточная приписка к ее письму сестре, матери А. Блока, вдохновленная полученным в этот день очень лестным письмом немецкого поэта Гюнтера Блоку.


[Закрыть]

Моя дражайшая маменька, я уже необходим и очень знаменит во всех книжных магазинах главных и провинциальных городов образованного и необразованного мира. Мой большой портрет выставлен на всех вокзалах Германии, Франции, Мексики, Дании, Польши, Испании (и Португалии), Италии, Сербии (и других славянских земель). Он стоит только пятьдесят пфенигов и его покупает каждый день тысяча восемьсот двадцать семь человек вместе с другими изображениями моего друга Вольфганга и моего учителя Фридриха (фон-Шиллера) и т. д. Генрик Ибсен из Норвегии и Лев Толстой из «Ясной Поляны» прислали мне свой привет и поцелуй. Но я не забуду тебя, несмотря на мою знаменитость.

Обложка альманаха «Северные цветы». 1901 год

Твой любимый сын

Александр.

Моя жена тебя целует.

Александр Блок и Любовь Менделеева.

Начало XX века.

Александр Блок – Сергею Михайловичу Соловьеву

20 марта 1903 года, Петербург

Мой милый и дорогой Сережа.

Сколько времени прошло, как мы с тобой писали друг другу, и сколько истекло сроков. И, я думаю, столько открылось чудесного и исполнились такие заветы времен, что нет уже надобности заполнять их речью. У нас уже наступают многогранные дни, и нет нужды упоминать о многодумных свершеньях писаний и о том, что «закат не без привета и не без смысла эта тень». Здесь глубоко испытываются храмовые законы Молчаливой Воли, в которых «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Прислушиваясь в себе к дробящим звукам, чувствуешь железные звуки, и это в «горних» и готовых для Встречи рудниках сердца. Тебе, одному из немногих и под непременной тайной, я решаюсь сообщить самую важную вещь в моей жизни… Я женюсь. Имя моей невесты – Любовь Дмитриевна Менделеева. Срок еще не определен – и не менее года. Пожалуйста, не сообщай этого никому, даже Борису Николаевичу, не говоря уже о родственниках. Твое письмо к маме произвело на нас очень сильное и вполне благоприятное впечатление. Надеюсь много раз в жизни видеть тебя и приветствую тебя радостно. Если в это лето ты приедешь в Шахматово, все мы будем счастливы тебя видеть. Вот пока все, что сообщаю тебе. Пожалуйста, если не будет настроения или времени, не трудись отвечать сразу.

Любящий тебя неизменно Ал. Блок

Крепко тебя целую и обнимаю

Иллюстрация к «Ундине» Василия Жуковского. 1837 год.

Александр Блок – Александру Львовичу Блоку (отцу)

24 апреля 1903 года, Петербург

Милый папа!

Благодарю Вас от всей души за все, присланное Вами. Я получил все на днях, но пишу только сейчас, после экзамена, потому что в те дни очень заучился. Заграничная поездка для нас с мамой все еще не совсем решена, но размер присланной Вами суммы существенно важен для меня, потому что осенью и будущей зимой предстоит очень много расходов, как на свадьбу, так и на жизнь.

Недавно вышли в Москве «Северные Цветы», где опять помещены мои стихи в количестве 10-ти. По-моему, приятнее было бы напечатать стихов больше (!), чем по десятку (в «Н. П.» и «С. Ц.»), а кроме того, сделать лучший выбор. Теперь я пишу очень мало, посылаю Вам для примера 2 стихотворения из недавних.

Как только мы снимемся с Невестой, сейчас же пошлю Вам карточку.

Ваш Сашура

I.

 
Все тихо у Ней на лице.
И росистая полночь тиха.
С немым торжеством на лице
Открываю грани стиха.
Шепчу и звеню, как струна.
То – ночные цветы, не слова.
Их росу убелила луна
У подножья Ее торжества.
 

II.

 
Я вырезал посох из дуба
Под ласковый шепот вьюги.
Одежды бедны и грубы,
О, как недостойны подруги!
 
 
Но найду, и нищий, дорогу,
Выходи, морозное солнце!
Проброжу весь день, ради бога,
Ввечеру постучусь в оконце…
 
 
И откроет белой рукою
Потайную дверь предо мною
Молодая, с золотой косою,
С ясной, открытой душою.
 
 
Месяц и звезды в косах…
«Входи, мой царевич приветный…»
И бедный дубовый посох
Заблестит слезой самоцветной…
 

Александр Блок – Александру Львовичу Блоку (отцу)

28 июля 1903 года, Шахматово

Милый папа!

Посылаю Вам, наконец, нашу фотографическую карточку. Она вышла плохо, слишком темно. Волосы моей Невесты гораздо светлее моих, темные только брови. Кроме того, неудачна поза, и выражение лица также не передано. Я, кажется, похож. – Свадьба назначена – 17 августа. Были некоторые затруднения с священником, который требует мельчайших формальностей. Между тем университет потерял, кажется, мое метрическое свидетельство, которое придется или восстановлять, или ограничиться выпиской. Все это затруднительно по дальности расстояний, и даже до сих пор я не уверен, что не придется еще отложить на несколько дней. С бумагами вообще пришлось возиться столько, что вид их мне отвратителен. Надеюсь, что скоро это придет к концу.

На свадьбе будут очень немногие, мы посылаем даже не приглашения, а извещения. В день свадьбы придется очень торопиться, потому что поезд, с которым мы едем в Петербург в тот же день, идет довольно рано. Потому свадьба будет в полдень. С нашей стороны будут, кроме мамы, отчима и М. А., только С.Г. Карелина и шафера – Сергей Соловьев и, вероятно, Андрей Белый (Борис Бугаев) из Москвы. Со стороны Менделеевых – побольше, но едва ли приедет даже крестная мать Невесты. Дм. Ив. боится волнений и не будет в церкви. Он совсем состарился и ослаб. Матери, и по обычаю, не будет также. Из церкви мы поедем прямо в Боблово, а оттуда после соответственных пиршеств – на жел. дор.

Любовь Менделеева. Начало XX века. Санкт-Петербург

Пока я часто езжу в Боблово (почти каждый день) верхом, чувствую себя бодро и крепко, читаю и пишу очень мало.

Из Наугейма писал Вам деловое письмо. Получили ли Вы его?

Ваш Сашура