Текст книги "Парадокс Тесея"

* * *

– Никогда не видела такого подъезда, – она прильнула к Нельсону, стараясь подстроиться под его моряцкую походку враскачку, когда они покинули асимметричный дом.

В витринах кривилось, двоясь, отражение улицы.

– Я рад. Но вообще я хотел показать тебе камин. Давай очистим его. Не все ж витражи…

Витражей Нельсон при Лиле расчистил уже штук пять. Первый – тот самый, памятный, на Рубинштейна, последний – на Васильевском острове. И не собирался останавливаться.

– К слову, на «Авито» я нашел не только ключи, – он вывел фотографию на экран телефона.

Оранжевый жилет. Для нее.

Лиля помедлила.

– Готова поспорить, дом с такой архитектурой – объект культурного наследия. Тогда на любые работы нужно разрешение Комитета. Ты же в курсе?

Нельсон не ответил, но по его снисходительному молчанию было ясно, что ему никакие разрешения не нужны. Лиля не сдавалась:

– Я знаю, как оформить заявку. Правда, потребуется прописать технологию. И маловероятно, что согласуют.

– Тогда зачем писать? – беззаботно спросил Нельсон.

– Как зачем?

– Если напишем, то об этом узнают и запретят. А не напишем – не узнают. Что не запрещено, то разрешено.

Его легкомыслие начало подбешивать. Лиля собралась было высказать все, что думает по этому поводу, как вдруг услышала валкий металлический скрежет копыт по асфальту. Навстречу вышагивал кучерявый долговязый парень в тяжелых, не по погоде, сапогах, обтягивающих брюках и узком двубортном пиджаке, некогда щегольском, но теперь безнадежно затасканном. Вел под уздцы оседланную гнедую кобылу – из тех, что катают туристов. Она ревматически ступала на негнущихся ногах, точно в ее брюхе, напоминавшем набитый опилками мешок, скрывался заводной механизм.

Лиля пихнула Нельсона в бок:

– Ты глянь! Это же Лизетта!

– В самом деле… Один в один та плешивая музейная кляча.

– Да ну какая же это кляча, – неожиданно для себя возразила Лиля.

Что-то в стати кобылы не соответствовало обидному определению: то ли державная осанка, то ли горячность взгляда. Нет той понурой покорности, присущей доходягам, которая заставляет их жалеть.

В подтверждение ее слов кобыла рывком вскинула голову и раздула сухие ноздри: парень вынул из сумки, притороченной к поясу, яблоко. Потер о штаны, с хрустом откусил добрую половину, остальное дал лошади. Та поелозила губами по ладони и шумно втянула сахаристый кусок в рот, округло двигая челюстью. Тягучая слюна пенилась и хлопьями срывалась с удил.

Они поравнялись.

– Да ведь и пацан – вылитый Петр.

– Может, специально загримировали? – предположила Лиля.

Нельсон скептически сработал бровями.

– Не грим это. Посмотри на кудри, размер сапога. Носище такой, а усов под ним нет. Совпадение.

Еще минут десять Лиля продолжала настаивать на своей версии по поводу таинственного конника, хотя сама уже сомневалась. Кудри могли быть и париком, но рост, походка… Задумавшись, чуть не налетела на мужчину, который натужно и бережно, как китайскую вазу, нес перед собой ослепительный унитаз. Он что-то гаркнул, Лиля хотела извиниться, но не успела.

Воспользовавшись тем, что на проезжей части образовалось свободное пространство, на Литейный высыпали прохожие. По-армейски четко они разобрались на две шеренги и перекрыли движение. Подъехавшие автомобилисты озабоченно гуднули на препятствие, потом заревели клаксонами. Игнорируя протяжный вой, короткостриженая девица по центру ближней шеренги подняла свитый с двух сторон транспарант. Ребята с флангов мгновенно подхватили скрученные концы и размотали, шустро перебирая руками. Рядом с надписью «Мир удобен для мужчин» на баннере чернел QR-код. Вторая шеренга, судя по локтям и затылкам, делала то же самое.

В это время на площадку, оцепленную шеренгами, с обеих сторон проспекта навстречу друг другу синхронно выбежали двое мужчин – каждый обнимал унитаз. Установили их параллельно, разинули стульчаки, вытащили из фаянсовых чаш по плакату (на одном буква «М», на другом – «Ж») и замерли за бачками, будто в карауле. За секунду к унитазам выстроились две очереди – мужская и женская. Между акционистами вихляла бойкая девчонка, яростно щелкая фотоаппаратом. «И что, они теперь срать тут будут?» – брезгливо прокомментировал зритель возле Лили. Вместо этого участники просто присаживались, одетыми, затем вскакивали и отходили, уступая место следующим. Женская очередь ползла раза в три медленнее мужской.

Все как в жизни, подумала Лиля.

«Стихийное» действо выглядело хорошо поставленной хореографией, зоной полного порядка посреди хаоса. Предводительница акции выдергивала зрителей из толпы, что-то наскоро им объясняла – некоторые отмахивались, но другие, в большинстве случаев девушки, кивая, тут же присоединялись к женской очереди. За границами импровизированной сцены осатаневшие водители истерично давили на гудки. Многие орали, наполовину высунувшись из машин. Казалось, весь Литейный сотрясался в неистовом и бессильном припадке.

Когда с Белинского долетели истошные вопли полицейской сирены, короткостриженая скомандовала: «Бегом!» Участники акции покидали транспаранты и пустились врассыпную. Унитазы тоже остались, брошенные и бессмысленные, на проезжей части; один свалился, расколов белоснежную чашу. Там и сям мельтешили форменные куртки. Пойманных ребят грубо скручивали и волокли на тротуар. На Лилю с Нельсоном, по-пионерски улыбаясь и прижимая к груди зеркалку, неслась девчонка-фотограф.

– Эту лови, у нее камера! – рявкнул вдалеке мент.

Все произошло чертовски быстро. Нельсон буквально за шкирку схватил обеих и затолкал в ближайшую подворотню. Захлебываясь собственным дыханием, они мчались втроем сквозь закопченный лабиринт, сплошь состоявший из блеклых желтых стен, арок, углов, помоек и водосточных труб. Позади во дворах гнусным эхом разносился топот преследователей.

– Сюда! – крикнул Нельсон и метнулся к двери, пытаясь попасть прыгающим кругляшком ключа в крохотную мишень домофона.

До Лили дошло, что это тот самый асимметричный дом, только когда они достигли второго этажа. Через окно галереи она увидела, как патрульные вывалились из двора на улицу Маяковского. Переводя дух, Лиля неуклюже осела на пол. Пунцовый от бега Нельсон прислонился к стене. Незнакомка, почти не запыхавшаяся, смотрела во двор – должно быть, оценивала обстановку.

– Ребят, спасибо, – отрывисто произнесла она чуть сиплым голосом и тоже уселась.

Лиля залюбовалась ее оригинальным макияжем: матовые сиреневые тени, нижние веки графично подведены коралловым карандашом, на широких скулах – жемчужный блик. В остальном в ее внешности будто бы не было ничего примечательного – невысокая, бровастая блондинка с каре, черная футболка, джинсы, кроссовки. Но какая энергия чувствовалась в ней даже после забега! А может, наоборот, как раз погоня ее зарядила? Отважная, задиристая, словно наэлектризованная, – не человек, а шаровая молния.

Отдышавшись, они познакомились. Девушку звали Кира, она снимала для журнала Ferz. Акцию, свидетелями которой они стали, организовало феминистское социально-художественное объединение «Сестры Фриды» вместе с волонтерами.

– Выглядело шикарно, – Нельсон опустился перед девицами на корточки. – Но мне требуются пояснения.

Кира фыркнула.

– А вот она поняла, – заявила, показав на Лилю.

– Ну… – оробела та, – очереди в женские туалеты всегда длиннее, чем в мужские. Только я не задумывалась почему. Унитазов ведь поровну…

– Равенство формально. Женщины и мужчины по-разному используют туалеты, – заметила Кира.

– А при чем тут мир, который удобен для мужчин? – встрял Нельсон. – Насколько мне известно, по СанПиНу в женских вообще-то должно быть больше унитазов. – Поймав вопросительный взгляд Лили, добавил: – Товарищ бар открывал.

К доводу про СанПиН Кира была готова.

– В расчетах соотношение мужчин и женщин принимается один к одному. Фактическую статистику никто не смотрит, – с воодушевлением затараторила она. – А женщин-посетительниц обычно гораздо больше. Но в акции унитаз всего лишь символ системной проблемы. Одна из задач фемдвижения – эти проблемы подсвечивать. Весь мир спроектирован таким образом, что за человека берут мужчину. Потребности женщин не учитывают. Например, по исследованиям, в ДТП у пристегнутой женщины на семьдесят процентов выше вероятность получить травмы, чем у мужчины.

– Почему? – заинтересовалась Лиля.

– Краш-тесты, – веско сказала Кира. – Долгое время краш-тесты проводились только на манекенах, которые имитировали мужчин. Похожая история с бронежилетами, врачебными халатами и костюмами космонавтов. Они просто не рассчитаны на женскую анатомию! QR-код видели? Там все популярно написано.

– Ничего себе, – буркнул Нельсон. Выпрямился и подошел к окну. – Кстати, можем выходить. Там чисто.

На улице Кира нацелила на них фотоаппарат и сделала несколько кадров. На прощание взяла у Лили адрес электронной почты.

– Еще раз спасибо вам. С меня фотки, – бросила она и устремилась в сторону Невского.

Нельсон повернулся к Лиле:

– А мы?

– Есть предложения?

– Есть, – он немного помялся. – Я тут поэкспериментировал на той неделе в мастерской… глазури… после музея… Посмотришь?

Надо же, взрослый мужик, а ищет предлог, как подросток. Псориазные отметины вспыхнули и засвербели под одеждой. В иной день Лиля, скорее всего, отказалась бы, но сейчас ее охватил какой-то безнадежный кураж. Что это, адреналин акции, невольным зрителем, а то и соучастником которой она стала? Кира вот точно бы не стеснялась…

Будто захмелев от спонтанной удали, Лиля ответила:

– Да.

* * *

Мастерская не произвела на Лилю впечатления. Учебная зона милая, а в рабочем помещении – типичный творческий бардак, такой же, как и в любом классе академии. Но ни души. Нельсон подошел к стеллажу, на котором вповалку сушились керамические изделия. Чуть не смахнул приземистый сосуд (Лиля съежилась – дивная волнистая роспись под натуральный агат, было бы так жалко разбить), набрал полные ладони взблескивающих безделушек. Не без труда нашел свободное место на столе, разложил.

Лиля восхищенно вздохнула.

Это были керамические пластинки – пробники цвета, которые Нельсон вылепил в форме бабочек. Незнамо как, но ему удалось передать глазурью практически все: переливы, пигменты, кракле.

– Выберешь себе?

Неожиданная сентиментальность этого жеста растрогала Лилю. Без колебаний она взяла приглушенно-лазоревую, с деликатным коричневым просветом и оплывшей черно-белой каймой. Нельсон выглядел очень довольным. Смутившись, Лиля притихла.

Рядом спасительно поманил гончарный круг.

– Всегда хотела научиться.

– А у вас не вели занятия по керамике?

– По декоративно-прикладному искусству. Но мы никогда не лепили сами.

Нельсон снял с крючка два заляпанных фартука – один надел на себя, второй, обняв Лилю, завязал ей на поясе.

– Именно круг? – уточнил серьезно.

Усадил ее на табурет, сам отрезал шмат бежеватой глины, набрал плошку воды и сел напротив. Энергично размял массу, простучал, скатал в шар, шлепнул его в центр круглой площадки, крепко придавил. Нажал на педаль, нашарил губку, смочил. Глиняный ком завертелся – полил. Упирай, говорит, локти в стол и клади ладони домиком… Правой придерживай… А левой поджимай и вытягивай… Вот так, расслабься.

Но как? Задача, между прочим, не из легких. Скользкая глина расползалась по пальцам. Брызги, угодившие на запястье, мигом подсыхали, стягивая кожу. Нельсон накрыл Лилины ладони своими и надавил. Вялый материал ожил и удлинился в руках – подергивающийся, по-мужски налитой. Лиля почувствовала, что неконтролируемо краснеет. Он тоже это видит? Если да, то никак не проявляет. Велит левую руку поставить сверху и опускать. Четко и плавно…

Четко и плавно у Лили не получалось – дрожали поджилки, сердце от волнения ходило ходуном. Так они повторили несколько раз, пока на гончарном кругу не образовалась плотная заготовка. Добавив воды, Нельсон проделал в ней углубление, вставил палец, расширил. Потом, уже двумя руками развел стенки, еще больше раскрыл податливую глину и ласково загладил дно.

Лиля исполняла все, что низким полушепотом на ухо говорил Нельсон, – нажимала, поддавливала, пыталась равномерно распределить по высоте («Не так сильно. Видишь, как она разошлась кверху? Сейчас поправим…»). Закусив изнутри губу, следила, как он обхватил вазу у донышка и, аккуратно поднимаясь пальцами, восстановил форму. Стеком убрал лишнее, выровнял стенки, струной отделил изделие от круга. Отставил в сторону, намочил губку и принялся бережно оттирать с Лилиных рук глинистые следы.

– Мне надо кое-что тебе показать.

Она и вправду это произнесла? Или только подумала? Нельсон смотрел испытующе. Лиля встала, стащила через голову фартук и сырыми непослушными пальцами расстегнула пуговицы рубашки.

Нельсон неловко сполз со стула и приблизился к ней. Взгляд неподвижный, казалось, он даже перестал моргать.

– Ты такая красивая, – благоговейно проговорил он. – Будто опалена марсианским ветром.

Глава пятая

По соленому слюдянистому блеску Лилиных зрачков, по розовой припухлости вокруг век Нельсон понял – что-то стряслось. Вся расчесалась, бедная. На виске кровавые крапинки: содрала чешую с болячки и даже не заметила. Доставивший ее автобус выдохнул и через силу отчалил от остановки.

Провела переспелыми от слез губами по его щеке, с ненатуральной веселостью поприветствовала. Сама различила фальшь в голосе, отстранилась взглядом от возможных расспросов. Стиснула себя руками – запаянная, наглухо задраенная. Что бы там ни было, не хотела выпускать наружу. Нельсон поцеловал ее в излом брови ниже запекшейся ранки. Тот стишок, как начинался? Верно – не дрогнет бровь и сотни лет.

Стишок не очень-то смешной, больше дурацкий, но Лиля признательно улыбнулась – как бы в награду за то, что Нельсон не стал выпытывать подробности. За парковой калиткой они окунулись в липовую тень с гребнями скамеек по обе стороны аллеи, которая спускалась к пруду. Их обогнал, перемалывая крошку гравия, сутулый велосипедист. Шоркнув крутым выворотом колеса, оставил змеистую метку в излучине дорожки.

Нельсон расстелил куртку на покатом припеке. Над Лилиной головой из кроны дуба, кривляясь, спускалась на капроновой ниточке мелкая гусеница. Лиля взлохматила метелки мятлика, невесть откуда взявшегося на стриженом газоне. Сказала, мол, детская игра – придерживаешь стебель и щепотью дергаешь, чтобы в пальцах образовался растрепанный хохолок. Петушок или курочка? Рассыпала пернатые семечки, точно желала посеять.

На другом берегу у деревянной усадьбы сновали рабочие. На фоне опалового, в пунктирах водомерок, пруда среди кожистых листьев нимфей, ее тезок с желтыми венчиками, Лиля – Царевна Волхова, Царевна-Лебедь. Словно бы средоточие, композиционный центр сказочного лукоморного пейзажа. И дуб за ней – мировая ось, священное древо: корни из преисподней, вершина уходит в небеса. Ундина с безутешным взглядом. Что же произошло?

Он развинтил металлическую пробку.

– Дай, – Лиля потянулась к фляжке. Отхлебнула коньяка явно больше, чем собиралась, поморщилась. – Вон видишь, дачу Басова реставрируют. А знаешь, что там будет внутри?

Нельсон пожал плечами.

– Облезающие латунные ручки «под старину» на черных саморезах из строительного магазина, – изрекла Лиля. – И сразу думаешь: какая хреновая реставрация, куда смотрят специалисты? А реставратор, такой вот, как я, тем временем вычертил ручки и расчистку фурнитуры подлинной предусмотрел в проекте, заложил в смету. Но начинаются работы, и все катится к чертовой матери.

– Но есть же авторский надзор, – подивился Нельсон.

– Необязательно. Если заказчик выделит на авторский надзор копейки, фирма попросту не сможет направить туда специалистов, себе-то в убыток. За реставратора придет прораб, условный дядя Расул. Он, конечно, «все знает», в чертежах наших «разбирается», – Лиля горько рассмеялась. – Но ему лишь бы сэкономить. И мы получаем штукатурку, которая отвалится через год, саморезы, потому что дешевле их купить, чем расчистить подлинный крепеж. И декор проще на станке вырезать кондово, вместо того чтобы родной восстановить. Какая же это реставрация?

– Так было с твоим проектом?

– Помнишь, я говорила, что проходила когда-то практику в Самаре? Тоже на усадьбе. Делала обмеры, помогала. Проект давно был сдан, с реализацией медлили. Там кирпичное здание, но это пристройка. От первоначального дома сохранилась резная терраса. Люди чай пили из блюдечек, речкой любовались. А дядя Расул решил, что сруб гнилой, и его просто снесли. На дрова. На дро-ва, понимаешь?

Лилю тряхнуло.

– В проекте этого не было, – продолжила она. – Наоборот, мы прописали, как каждую крошечную деталь законсервировать. А в каменном здании они вкрутили ручки из строймаркета и люстры стремные повесили, с благородной патиной типа. То есть пояснительная записка, проект демонтажа, химико-технологические исследования – все в топку. Терраса якобы развалилась. Зато чиновники отчитались, смотрите, какие мы молодцы. Пропиарились.

– Неужели это был госзаказ?

– Ага, с хорошим бюджетом. И усилия вложены титанические. Не мои, я там крупицу сделала, целой команды проекта. Часы архивной работы. В печь.

– Как ты узнала?

– Да в соцсети этот вандализм выложили. Не стесняясь, – она сделала еще один трудный глоток. – Сплошной отмыв бабла. Не ту я профессию выбрала. В розовых очках жила, видимо, среди единорогов и радуг.

– Может, не все так плохо? – Нельсон выпустил струйку табачного дыма, спугнув докучливого комара, который вился возле Лилиной коленки.

– Ну… Есть система. Зачем играть по ее правилам?

Крепко ее приложило, больно.

Больше они это не обсуждали. Остаток вечера пролежали, прижавшись друг к дружке, на холодеющей земле.

– Ты точно не хочешь, чтобы я поехал с тобой? – спросил Нельсон на автобусной остановке.

Лиля мотнула головой.

– Все в порядке.

К себе она Нельсона по неизвестной причине не приглашала. Лиля многое ему рассказывала – о мечтах, о страхах, о детстве во Всеволожске, о поездках в Питер с родителями, об учебе, которая уже закончилась, и работе, которая еще не нашлась, – однако повседневность свою застилала туманом. Нельсон примерно представлял, что она обитает в Купчине на съемной квартире, но не более. Будь Лиля постарше да не так беспечна с их ночевками в мастерской, он предположил бы, что где-нибудь там, в мглистой недосказанности, обретается муж.

Нельсон намеревался прогуляться, после того как посадил Лилю на автобус, но почувствовал настойчивый позыв мочевого пузыря. Оглядевшись, заприметил пустынный проулочек, который с виду оканчивался подходящей для дела подворотней. Прошел вдоль изрисованной стены, свернул в закуток. Звонко натянулась, перекрывая гул недалекого проспекта, упругая дуга, затем ослабла.

Дом, а точнее, особняк, в торце которого он справил нужду, выглядел заброшенным: обветшалый, окутанный, словно дырявым зеленым саваном, защитной сеткой, все окна первого этажа без стекол – заколочены и забраны решетками. Впрочем, нет, в одном прутья погнуты и доски не прибиты, а лишь приставлены, и в образовавшуюся щель просвечивает кое-что любопытное.

Разобрав дощатый щит, Нельсон не с первой попытки подтянулся на руках и протиснулся в узкий лаз. Вывалился прямо на груду колкого мусора, перемешанного с тухлым тряпьем. Похрустывая останками пластиковых бутылок и битого кирпича, обошел небольшую комнату. Фонарик телефона (сумеречной сини улицы было недостаточно) выхватывал нанесенные на стены баллончиком размашистые граффити, ошметки растресканной краски, желтушные потеки, поросшие мшистой плесенью. Но кроме этого – лепные виньетки, следы позолоты, панно с античными сценками, узорчатые потолочные падуги и прочие свидетельства былой роскоши, которые не смогли, как ни старались, до конца уничтожить ни годы, ни протечки, ни маргиналы.

Нельсон вышел в коридор. Осмотрел череду таких комнаток – одинаково пышных и загаженных, исходящих шорохами, которые, казалось, усиливаются, стоит отвести фонарик. Нашел ободранную балясину, валявшуюся на полу, будто поверженная шахматная фигура белых; не понял, правда, откуда ее выломали. Понес с собой – не то чтобы побаивался, но с увесистой деревяшкой в руке исследовать неведомое стало чуть поспокойнее. Порадовался этому решению, наступив на изорванный, полезший поролоном матрас, – не иначе чье-то спальное место.

Напрашивался вывод, что в особняке в недавнем прошлом размещалось некое образовательное учреждение. Хромые и косые столики загромождали бывшие классы, в сорных кучах – полно цветной бумаги и канцелярских принадлежностей. На информационном стенде в прозрачных кармашках сохранились детские аппликации; умилительные днем, в потемках они вызывали нехороший насекомный озноб по загривку. Вскоре отыскался и гардероб с костистыми скелетами вешалок.

Из коридора Нельсон попал в колоссальный полуразрушенный актовый зал. Бледный свет телефона мгновенно оскудел, поглощенный чернильным сумраком. В необъятном пространстве слабо проступали густо напудренные штукатуркой красные театральные кресла с откидными сидушками; где-то вдалеке, за лоскутами провисшего занавеса, дышала пыльная сценическая тьма. Едва ли не треть потолка обвалилась до перекрытий, похоронив под обломками зрительские места в партере. В ограждении бельэтажа не доставало фигурного столбика – того самого, служившего теперь Нельсону неуместно изящной дубинкой.

Каждым следующим помещением особняк интриговал, заманивал очарованного сталкера все дальше, все глубже в затхлое закулисье. Прочесав первый этаж, Нельсон сунулся вверх по просевшим каменным ступеням, меж двух степенных коринфских колонн. Вышивка на линялом вымпеле, подвешенном над лестницей, подтвердила догадку – так и есть, в здании находился детский творческий центр. На втором этаже, вероятно после перепланировки, сидела администрация: кое-где из завалов торчали колесиками ножки офисных стульев, в кабинетах ютилась не ахти какая конторская мебель из прессованной древесины.

Тем поразительней и прекрасней после канцелярских клетушек было обнаружить сокровище – нежно-голубой зал, достойный того, чтобы устраивать в нем балы. Под причудливым, по-дворцовому изысканным потолком по периметру шли окошки второго света, напоминавшие ювелирную оправу для овального бриллианта или барочной жемчужины. Нельсон почти услышал, как на голом крюке пониже розетки прежде брякала, заходясь от кадрили, хрустальная люстра.

Он уже притерпелся к вездесущему мусору под ногами, а тут с изумлением отметил относительно чистый паркет, местами накрытый заскорузлой материей наподобие сукна с бильярдного стола. Немножко струхнул, когда сбоку вспыхнуло и задвигалось – всего-то не признал самого себя в огромном арочном зеркале, одном из парных, опять-таки удивительно невредимых. Нет, разумеется, зал, как и весь особняк, был осквернен и заброшен, но вполсилы, как если бы – какая наивная мысль – бомжи и вандалы, плененные беззащитной рафинированной красотой, по-своему его берегли. Даже граффити в простенке между пилястрами (вид со спины: человек в черном пальто посреди поля, над шляпой-котелком – острие полумесяца) на редкость искусно исполнено. И вписано четко в рамку лепнины, как в заурядный багет.

От экстремальной прогулки по изнаночной стороне города колени превратились в студень. Недолго думая, Нельсон улегся на пол. В бедро через ткань кармана вжался металлический бочок фляжки.

Коньяк сладко обжигал горло. Надо было раньше принять. Нельсона снедала неотвязная пустота, что поселилась в груди с самой первой, на его глазах нанесенной городу раны в метлахской плитке и заполнялась лишь на короткое время, когда он принимался отмывать от краски очередную изразцовую печь или витраж. Немудрено – работа эта приносила быстрый результат. Сопровождалась очевидной пользой для людей и персональным бонусом: чувством глубокой вовлеченности, игрой мускулистого, зрелого мастерства. Однако прошлые свершения вмиг обесценились, и сейчас развороченная, разоренная душа спрашивала с Нельсона по высочайшему счету. Категорично требовала действовать.

Только ведь это уже не печь, не витраж, коих за лето они вместе с Лилей, ряженные в жилеты, раскрыли с дюжину в разных парадных. Это, черт побери, зал. Бальный, на секундочку (в том, что он бальный, Нельсон почему-то не сомневался – в сердце продолжала дрожать фантомная люстра). Кругом – целый домина в состоянии абсолютного упадка. Что бы они здесь ни предприняли – навряд ли сумеют многое, – итог, скорее всего, либо будет разрушен, либо истлеет самостоятельно. Можно сколько угодно рассуждать о подчиняющей хаос силе прекрасного, энтропия возьмет свое.

Нельсон снова поднес фляжку к губам.

Ну и пусть. Восстановление единственного зала в аварийном особняке, реставрация ради реставрации – самодостаточный арт-жест. Более чем.

Кукиш в вечность, если хотите.

* * *

Лиля глядела на него как на сумасшедшего.

Они облазили весь особняк, прежде чем Нельсон привел ее в бальный зал и озвучил свою идею. Все пошло не по сценарию с самого начала. Ей должно было тут понравиться (слово не совсем верное, но лучше он подобрать не мог). По крайней мере, ожидал Нельсон, она испытает те же чувства, что и он сам накануне, – особый импульс, сталкерский восторг, смешанный с эстетическими переживаниями высокого порядка. Поэтика руин и так далее.

Вместо этого Лиле во время романтической «экскурсии» здорово поплохело. Куда только делось ее оживленное любопытство? С огорошенного лица не сходил ужас, как будто после вчерашнего Нельсон решил из милосердия ее добить, да еще и столь экстравагантным способом. Болван, мог бы и догадаться: чудесное здание, представшее перед ней в безжалостных утренних лучах особенно уязвимым и покалеченным, – материальное воплощение всего, в чем она разочаровалась.

– Даже не думай, – оборвала его Лиля, стоило заикнуться о несанкционированной реставрации зала.

– Почему?

Она воздела глаза к потолку, похожему на пожелтелое, с прорехами, кружево.

– Потому что это нереально и бессмысленно. И беспощадно.

– Но почему? – Нельсон не боялся показаться идиотом.

– Начнем с того, что у здания, сто процентов, есть арендатор со своими планами на будущее.

– А вот и нет, – не зря он до рассвета рылся в интернете.

Особняком распоряжались власти – и в настоящий момент искали инвестора. С предыдущим арендатором вышла какая-то мутная история: вроде и детский центр, но при этом управлял им крупный застройщик. Существовал даже бредовый проект реконструкции всего квартала под гостиничный комплекс (Нельсон нашел неправдоподобные 3D-рендеры с игрушечными домиками), но от бумажек к делу так и не перешли. Несколько лет назад договор аренды расторгли, здание изъяли. И оно зависло без хозяина.

– Изъяли, да не спасли. Не законсервировали, – прокомментировала Лиля. Присела, чтобы вернуть на место вздыбившуюся паркетную доску. – Но ты меня удивил. Как правило, до такого состояния объекты доводят именно нерадивые инвесторы, которые на словах берутся их восстановить. Например, оставляют лазейки для… мм… непрошеных посетителей.

Настал черед Нельсона удивляться.

– Ну не смотри на меня так. Для арендаторов памятники архитектуры – досадная морока. Сами здания крайне непрактичны. На реставрацию нужны сотни миллионов. В интересах застройщиков довести объект до аварийного состояния, чтобы снести его и заполучить участок в центре города. Поэтому, да, допускают тех, кто поможет распад ускорить, – бродяг, мародеров. От контролирующих органов отделываются пустяковыми штрафами.

– Но этот особняк уже долго на попечении городской администрации…

– Похоже, они рассчитывали шустро найти арендатора. Заколотили кое-как двери и окна, фасад сеткой закрыли – и ладно, новый инвестор разберется. Но не вышло.

Лиля пошевелила мыском кроссовки зазубренные осколки пластмассы.

– Это датчик движения. Они все сбиты. Как видишь, не переустановили пока, иначе нас бы через десять минут выдворили. То, что они вообще висели, полагаю, заслуга градозащитников, не властей.

Объем Лилиных знаний о жестоком обращении со зданиями-памятниками (при довольно скромном опыте работы) впечатлял. Но они отвлеклись от главного. Отсутствие арендатора – аргумент в пользу того, чтобы поступать по своему усмотрению, о чем Нельсон не преминул напомнить. Лиля, увы, по-прежнему считала затею абсурдной. И вдобавок стала терять терпение.

– А как ты себе представляешь полноценные реставрационные работы? Настоящие, не краску масляную с витражей шкрябать, я имею в виду, – бросила, наливаясь плодовым румянцем.

Тут-то она его поймала. Смотрела по-особому, неумолимо и пристально. Нельсон поплыл, как неподготовленный студент на экзамене. Промямлил, дескать, архитектор рисует чертеж по обмерам, потом приходит с инструментом и кисточкой – где-то почистить, где-то подкрасить. Если объект большой, инструктирует бригаду мастеров.

Лиля в ответ скептически поджала губы. Пришлось признать свое невежество.

– Да, не хватает матчасти. Туповат, что поделать, – он улыбнулся, – компенсирую животным магнетизмом и атлетическим телосложением. Объяснишь?

После краткого ликбеза Нельсон уразумел природу ее опасений. Вообще-то Лиля права – о реставрации он судил со снисходительной самоуверенностью обывателя. Нужны деньги на материалы – это ясно. Мало того, нужна команда – специалисты разных профилей. Сначала конструкторы проверяют надежность постройки, устойчивость стен и перекрытий. Искусствоведы изучают источники (чертежи, фотографии, архивные документы) и пишут историческую справку: когда здание построено, как отделано и обставлено, не было ли более поздних наслоений – каких-нибудь художественных элементов, росписей или скульптуры. Химики-технологи берут образцы кладочных растворов, штукатурки и красочного слоя – это необходимо, чтобы воспроизвести оригинальный состав и технологию. Наконец, архитекторы сводят все воедино и готовят проект – что-то вроде подробного технического задания, которым руководствуются подрядчики.

– Это кропотливая научная работа, во многом детективная, – объясняла Лиля, кружа по залу. – Нельзя просто взять и из головы придумать, подновить из современных материалов. Всякий раз мы должны документально обосновать, что и как мы дополняем, в каком объеме, почему… Любое реставрационное вторжение нарушает ткань бытия.

Ну и формулировки. Будто Лиля цитировала натвердо заученный компендиум.

– Что это значит?

– Что часто мы не имеем права вольно довершать в памятнике то, что утрачено. Цель реставрации не в том, чтобы вернуть зданию или интерьеру первоначальный облик.

– Я не понял, – Нельсон решил, что ослышался. – Зачем тогда реставрировать?