Текст книги "Парадокс Тесея"

Глава седьмая

Они лежали перед Кирой на ковре: два поношенных и изгвазданных, принадлежащих Нельсону и Лиле, и три ярких, только доставленных курьером из интернет-магазина, – для нее, Дениса и Глеба. Оранжевые жилеты. Такое простое и остроумное маскировочное решение, кто бы знал. Жаль, не она придумала.

Ребята собрались в компактной студии на канале Грибоедова, которую Денис, приезжая из Москвы, снимал посуточно. Чтобы выжать максимум из двадцати квадратных метров – буквально голубятня, спрятанная под кровлей, – хозяин решился на нестандартную планировку. В спальню, устроенную на антресолях над кухней, вела приставная лесенка. Потолок оказывался там до того близко, что высокий постоялец спросонья норовил расшибить себе темечко. Да чуть ли не кофе можно варить, свесившись прямо с кровати. Акционисты едва разместились впятером вокруг барного стола-стойки, кто на голенастых стульях с крохотными круглыми сидениями, кто на подоконнике, упершись лопатками в стекло, а Нельсон – на неустойчивом фибровом в заклепках чемодане с зацарапанной крышкой, отвечавшем представлениям владельца квартирки о ретрошике.

Приготовления к акции были завершены. Не все сложилось гладко, но это нормально – гладко никогда и не бывает. Занятно, что трудности возникли не там, где ожидала Кира. Взять хотя бы проектор – она получасовую речь сочинила, чтобы доказать редакции культурную значимость мероприятия, но нет, оборудование ей предоставили без лишних вопросов, несмотря на риски, всегда сопряженные с акционизмом, под честное слово принести эксклюзив.

Уличный лазерный видеопроектор, дополненный длиннофокусной линзой, – железная коробка величиной с однокамерный гостиничный холодильник и весом немногим меньше Киры – громоздился поперек прихожей, преграждая, к неудовольствию курильщиков, путь на лестницу. Нельсон с Денисом гуськом пробирались мимо неповоротливого девайса к двери и обратно, уплощаясь и обдирая плечи о раскрытую по-лофтовому кирпичную кладку, отчего смахивали на одушевленные египетские фрески.

Дольше, чем с аппаратурой, разбирались с охранником здания напротив фасада-призрака. Дом, где акционисты собирались установить проектор, прежде жилой, теперь был кое-как переоборудован под офисы. На входе – не полноценный контроль, а скорее вахта: ни турникетов, ни камер, только властная, потряхивающая брылями морда бдела в окошке. Жеманный бурдюк с комплексом мелкого начальника приказным тоном повелевал визитерам расписываться в регистрационном журнале. Было бы что так ретиво сторожить – вдоль длинного и узкого, как в купейном вагоне, коридора прозябали заштатные конторки: агентство по написанию курсовых и дипломов, компьютерный сервис, какой-то сомнительный центр повышения квалификации и все в таком роде. Партизанам-реставраторам требовался доступ в помещение на третьем этаже – прикинувшись клиенткой, Кира разведала, что там обитает скромная турфирма «Белая ночь» (о том, насколько плохи ее дела, свидетельствовали допотопные мониторы с кинескопами и выгоревший плакат с Медным всадником на стене).

Задача была – всего-то – подкупить вахтера, чтобы тот впустил их в офис после десяти вечера. Но Глеб ка-ак заартачился. Нет, говорил, ни за что. И неважно, кто из нас будет совать взятку. Нельзя подпитывать коррумпированную систему. Еле уговорили – даже сверхправильная Лиля не сопротивлялась. Потом Глеб нахохлился, смотрел мрачно. Дескать, у меня тут принципы, а вы… Особенно много неласковых взглядов досталось Кире.

Они, что называется, не сошлись идейно. Впервые услышав про акцию, Глеб взялся живописать известные выходки десятых годов – как художники панковали против правительства, переворачивали автозаки, ложились голыми перед Кремлем в мотках колючей проволоки, зашивали себе рты, а затем обличали репрессивный государственный аппарат в ходе резонансных судебных процессов, которые тоже по-своему напоминали кафкианские перформансы. Но политический акционизм – граждански для России явление, безусловно, очень значимое – в творческом плане Киру не привлекал. Он существовал, по ее мнению, на двух полюсах – боди-хоррор и буффонада. Либо исполненные серьезности и пафоса телесные изуверства, либо цветные балаклавы. И маловато художественного. Когда между политикой и искусством нет дистанции, акт творчества превращается в тривиальный протест, причем в символическом отношении довольно плоский (потому что образы, как в любой пропаганде, должны считываться моментально и недвусмысленно – что может быть более прямолинейной метафорой цензуры, чем заштопанный рот?). Подрывной нарциссический акционизм, работающий на уровне борьбы бунтаря-одиночки или группы отщепенцев с режимом, в искусстве себя изжил, твердила она Глебу.

Глеб, разумеется, воспринял ее рассуждения в штыки. Для него политический подтекст – главный, если не единственный, смысл художественного высказывания, способ отвоевать вершок свободы, заявить свою позицию государству. Он и эту акцию с фасадом, похоже, воспринимал как инструмент давления на чиновников, будто они ее посмотрят, опомнятся и завтра отреставрируют весь Питер.

Что толку пытаться говорить с властью, спрашивала его Кира, если мы не умеем общаться друг с другом? Нужно пробовать достучаться до людей на улицах и в соцсетях – вскрывать проблемы (не одного лишь политического свойства), просвещать, вовлекать. Акционизм прошлых лет нес мощный заряд, но действовал через противоборство, преодоление, злость. Акционизм сегодня строится иначе, через взаимодействие. Художник – коммуникатор и посредник, а зрители – соучастники, своими поступками влияющие на исход творческого акта. И если подобрать правильные средства выразительности, доходчиво откомментировать, можно добиться настоящего понимания и сочувствия. Вон как с ребятами было – акция на Литейном определенно побудила Лилю с Нельсоном задуматься.

Тут Глеб уже совсем сдулся. Пробубнил, звучит прекрасно – объединять людей вокруг социальных проблем и все прочее, но по факту часто художник только пиарится и стягивает внимание на себя. А куда же без пиара? Акционист не сумеет транслировать большие смыслы и сделать их предметом публичного обсуждения, если не привлечет медиа.

К охраннику Кира в итоге отправилась вдвоем с Денисом. Взятка нужного эффекта не возымела, хоть вахтер и покрылся тут же алчной испариной под козырьком кепочки. Не догонял, зачем им надо на ночь глядя на третий этаж с каким-то оборудованием. Думая, что бы сказать, Кира уставилась в окошко его кабинки, за ситцевую, гармошкой собранную занавесочку, и заметила на столе томик в мягкой засусоленной обложке: полуобнаженный культурист сжимает в объятиях томную, задрапированную парчой деву. Дамский романчик, значит.

– Понимаете, мой друг предложение хочет девушке сделать, – нашлась тогда Кира и пропихнула амебного Дениса вперед. – Она живет в соседнем доме. А напротив, на той стороне набережной, фальшфасад натянут, будто экран. И вот он придумал с проектора туда вывести ролик. Сам смонтировал, представляете? Романтика! Мы ничего не тронем, только окно. И будем в оранжевых жилетах. Если кто-то увидит, сочтет, что мы ремонтники. Поможете?

Одутловатый цербер растаял. Расчувствовавшись, попросил, чтобы за него подняли тост на свадьбе. Деньги тем не менее взял. Посовещавшись, Кира с Денисом решили Глебу об этом не говорить. Для укрепления морального духа соврали, якобы нежный сердцем охранник так проникся легендой, что дал слово пустить «жилетов» безвозмездно. Глеб, естественно, был счастлив – видите, можно ведь и без взяток.

При всех концептуальных разногласиях Кира не могла не отдать оппозиционеру должного – он единственный, кто, кроме нее, держался молодцом. С оптимизмом и прямо-таки самурайской собранностью. Сейчас, когда до акции запустился обратный отсчет, остальным однозначно было не по себе. Лиля с компульсивной дотошностью переставляла цацки на полке, выравнивала свечки и баночки с кактусами по незримой линейке. Нельсон покачивался на чемодане, глядя в одну точку, и щелкал суставами пальцев, словно колол орехи; он вдруг показался Кире глубоко старым и тяжелым на подъем. Взбудораженный Денис на четверть часа заперся в ванной, откуда вышел осоловелый, с придурковатым блаженством на лице – чем-то закинулся, как пить дать.

В двадцатиметровой комнатушке, никак не рассчитанной на пять человек, стояла обморочная духота, которую не мог разогнать поплескивающий из форточки сентябрьский сквозняк. От промасленной фастфудной упаковки, распиравшей мусорное ведро, несло прогорклым фритюрным запахом. И все же, несмотря на удушливую, напряженную атмосферу, на нервозных подельников и даже на судорожный тремор где-то под ребрами, Кира была в приподнятом настроении.

Ее пробирало ощущение подлинности момента, особого освобождения чувств. Вот что по-настоящему важно – их эмоции, которые все они проживают друг с другом и каждый наедине с собой. То, что больше не повторится. То, что не привязано к вещам – сколько бы ни убеждали маркетологи в значимости материального, рекламируя автомобиль или газировку. То, что не передать камерой телефона и не опубликовать в соцсетях. В мире, где все можно запечатлеть, сохранить и растиражировать в цифре, истинной ценностью обладает уникальный, неповторимый опыт, который доступен лишь здесь и сейчас. Кому, как не ей, фотографу, профессиональному генератору фальсификаций, знать. Но этим Кира с ребятами не делилась, что-то подсказывало – не поймут. Слишком озабочены восстановлением руин.

По правде говоря, она сомневалась, стоит ли продлевать жизнь развалинам. Зачем? Распад – знак ценности всего сущего. Именно осознание факта конечности и заставляет нас сильнее дорожить ускользающей красотой. Сколько парижан думают о великолепии Нотр-Дама в обычный понедельник? А сколько думало в тот самый апрельский понедельник, когда он горел? Весь город, рыдая, стоял на коленях. Пример утрированный, спору нет, однако нечто подобное произошло и с ней в другом месте ровно пять лет назад – тогда изнемогшая от чувств Кира рухнула в стеклянистый песок высохшего солончакового озера, не в состоянии оторвать взгляд от объятого бензиновым огнем двадцатиметрового макета маяка посреди пустыни. Воплощения запредельной гипнотической красоты исчезающего мига.

Инсталляцию из горючих материалов подожгли специально. Так по традиции отмечали закрытие Burning Man, арт-фестиваля в штате Невада, собравшего в палатках и трейлерах тусовку из шестидесяти тысяч «бернеров». Разношерстный люд съехался со всего света – бесшабашные артисты, клубные мальчики вроде нашего Дениса, новые битники и пилигримы (иногда по совместительству – миллиардеры) и просто фрики. Ряженые, в антипылевых респираторах они походили на массовку со съемок постапокалиптического адреналинового боевика типа «Безумного Макса». Специально для этого временного городища художники на неделю возвели громадные сюрреалистические павильоны и скульптуры, некоторые с единственным предназначением – сжечь.

Ни один фестиваль современного искусства, которых Кира по заданию редакции посетила немало, не достиг того зашкаливающего накала страстей. То было пространство неудержимого самовыражения и включенности в настоящее. Радикальной подлинности, которая по истечении семи дней обратилась в песчаную кристаллическую пыль пополам с пеплом.

Кира тряхнула головой. Какая, блин, засада – только поймала чувство момента, как сама же позволила воспоминаниям себя от него увести. Нужно научиться управлять дрейфующим сознанием, соблюдая при этом некое равновесие – не закрепощаться, анализируя каждый шаг, подобно щепетильной Лиле, но и не впадать в расслабленный, стимулированный химией кайф по примеру Дениса.

– Давайте еще раз все проговорим, – Лиля закончила упорядочивать предметики на полке и теперь желала произвести столь же дотошную ревизию плана. – В двадцать один тридцать спускаем проектор и грузим его в подъезде на платформу. Ту, из «Стройматериалов». В двадцать два ноль-ноль я, Нельсон, Денис и Кира идем к охраннику, который впустит нас в офис «Белой ночи». Парни устанавливают оборудование, после чего Нельсон возвращается к фальшфасаду, где его ждет Глеб. Связь держим в чате. Кира, сколько тебе нужно, чтобы вывести картинку?

– На настройку – минут пятнадцать. Воткнуть в сеть, подключить к ноуту, скорректировать трапецию. Да, где-то так, может и меньше.

– О'кей. Кира настраивает машину и выходит на набережную с фотоаппаратом снимать репортаж. Мы с Денисом запускаем запись, – Лиля подошла к Нельсону и положила анемичную с просинью ладонь ему на плечо (тот слабо поежился от холодка ее касания и накрыл лапку мохнатой дланью, на которой рельефно ветвились вены). – Вы с Глебом занимаете позиции и готовитесь через пять минут после старта видео сдернуть фальшфасад. Лишь бы он действительно сдернулся… Вы уверены?

Нельсон погладил ее по руке.

– Все будет хорошо. Я проверял – он смонтирован на дюбелях прямо на фасаде. Гнезда раскрошены, половина крепежа уже вывалилась и без нас. Не переживай. Небольшого усилия должно хватить.

– И что, дальше я сразу выключаю, как только завеса падет? – обратилась Лиля к Кире.

– Нет! Ждешь две-три минуты. Пускай проекция лупит на здание, чтобы покойного Ленина ремонтировали поверх развалюхи. Ради этих-то кадров все и затевается, можно сказать. Смотри на меня из окна и вырубай, только когда я сделаю вот так, – Кира взметнула сложенные колечком большой и указательный, оттопырив три пальца вверх.

Свободной от ласковых тисков кистью Лиля повторила Кирин жест:

– В это время Нельсон с Глебом бегут к нам. После твоего сигнала мы сворачиваемся, выносим проектор и двигаем всей толпой сюда. Так?

Кира замешкалась. Надо все же обсудить с ними альтернативные концовки этого сценария. Она оттягивала – не хотела стращать.

– Да… Если все пойдет по плану. Нельзя исключать появления ментов. Вероятность невысокая, но и не нулевая. Хочется верить, что обойдется. Акция коротенькая, музыкой мы не орем, дорожное движение, как на Литейном, не перекрываем. Пока кто-то сообразит вызвать полицию, мы уже свалим.

– И ты говоришь об этом только сейчас? Что нам тогда делать? Если они появятся? – ополчилась на нее Лиля, в раздражении откинув за спину косу.

– Спасать проектор, – кротко ответила Кира. – Потому что он чужой и дорогущий.

– Но мы же не сумеем с ним убежать… – пообмякший Денис, мобилизовавшись, вынырнул из синтетического омута. – Он сорок кило весит. Не успеем спустить до тележки. Я в коридоре-то его сдвинуть не могу.

Глеб, до этого в молчании следивший за спором с концентрацией теннисного болельщика, вдруг налег грудью на стол. Остатки чая и кофе в икеевских чашках всколыхнулись, покрыв серые стенки изнутри округлыми темными пленками.

– Поэтому нужно, чтобы все ментовское внимание было обращено не к источнику проекции, а к нам с Нельсоном, – заявил Глеб. – Следовательно, мы должны вести себя как можно активней. А вы затихаритесь. Если для успеха предприятия потребуется переночевать в ОВД, я готов, – он резко выпрямился, точно его позвоночник превратился в стержень.

Сечет, мой хороший, подумала Кира и улыбнулась союзнику, испытав прилив признательности. Счастье, что Глеб сам это предложил.

– Будем действовать по ситуации, – добавил Нельсон, – как-никак, не в первый раз.

– И ты туда же! Вы вообще понимаете, чем это может кончиться? Как далеко ты способен зайти ради этого зала? – запальчиво спросила Лиля. От гнева на ее лбу и шее проступили пятна, напоминавшие алые материки. – Вот, послушайте, – она потыкала в экран телефона, – за мелкое хулиганство, а это, между прочим, самый благоприятный исход, штраф от пятисот до тысячи рублей или арест до пятнадцати суток. Вандализм, то есть осквернение зданий, – звучит похоже, не правда ли? – могут взыскать до сорока тысяч, впаять обязательные работы или посадить до трех месяцев. Трех! Мало вам? Пожалуйста! Наша невинная шалость с Лениным вполне тянет на надругательство над телами умерших. Вдобавок политически мотивированное. Знаете, что это? – она сорвалась на крик. – Экстремизм!

– Не говори ерунды, – ответил Глеб с какой-то внятной твердостью в голосе. – Если уж кто здесь и глумится над покойником, так это ученые из лаборатории, да простит меня Денис. Обвинение в экстремизме – инструмент, который используют под весьма определенные задачи, поверь мне. Избавиться от неугодных. Или для острастки. Что касается вандализма, мы же самому зданию ущерб не наносим. А срыв драного фальшфасада – всего лишь незначительное повреждение имущества. Я даже не уверен, что компания, которая десять лет тому назад его повесила, еще жива.

Вразумить Лилю у Глеба не получилось.

– А ты что, юрист? При всем уважении к твоей гражданской многоопытности – нет.

После эдакого щелбана Глеб приуныл, и не он один. Лилины речи расшатали настрой группы, словно они очутились в суденышке посреди штормящего озера, а она внезапно принялась раскачивать лодку за борта. Нельсон с натугой поднялся. Чемодан, служивший ему табуретом, беззвучно упал на ворсистый ковер и раскрылся рваным шелковым подкладом цвета пшеничного поля.

– Пойдем, я покурю. А ты постой со мной, пожалуйста, – позвал он Лилю.

Она не стала противиться. Денис собрался было стечь с подоконника и последовать за ними, но Кира ухватила его за капюшон толстовки и зыркнула – потом покуришь.

За то время, что пара провела на лестнице, Нельсон, наверное, мог бы спалить полпачки сигарет. Что сделал с Лилей – загадка, но, когда они пробрались мимо проектора обратно в комнату, та ощутимо подуспокоилась. Нельсон держался позади и, как бы слегка навалившись, обнимал ее за плечи. Кира со стороны чувствовала, насколько умиротворяюще воздействовала на Лилю эта мужская защита. Самой бы девочке обрести устойчивость, не зависеть так от его влияния.

– Пора начинать, – сказал Глеб, впрягаясь в оранжевый жилет.

* * *

– Когда за вами подыматься? Полчаса хватит? – охранник нажал на выключатель.

Ртутные лампы, мигая и потренькивая, занялись, а потом, ровно загудев, осветили куцую меблировку офиса «Белой ночи». Кира зажмурилась – от режущего люминесцентного огня в глазах вспыхнули двойные черточки.

– Должно хватить. Да нам свет не нужен, вырубайте, мы с телефонами. Еще заметят с улицы. Ребят, тащите аппарат к окну. А вам-то зачем бегать туда-сюда? – проморгавшись, спросила она сторожа. – Лучше ключик оставьте, мы все за собой уберем и аккуратно закроем. Никуда не денемся. Мимо вас и мышь не проскочит.

Зардевшийся вахтер выпятил желейное пузо.

– Мышь не мышь, но с этой бандурой от меня не скроетесь. Красть тут нечего… Ладно, буду внизу. Полюбуюсь на ваше представление. Ни пуха, парень, – он напутственно огрел Дениса промеж лопаток, выбив ему из легких воздух.

– К черту… – ошарашенно бормотнул тот. Дождался, чтобы лифт увез охранника с Глебом и Нельсоном на первый этаж, и посмотрел на Киру. – И вправду ведь ждет романтики. Весь в предвкушении. Что будет, когда вместо предложения руки и сердца он увидит зомби-ролик про Ленина?

Вопрос резонный. Сам вахтер вряд ли доставит им серьезные неприятности – ну повопит, подолбится в дверь, ничего страшного. Киру заботило вот что – Денис с Лилей без нее могут запаниковать и выключить проекцию раньше положенного. Чтобы этого не произошло, нужен какой угодно, хотя бы плохонький план действий. До чего же людям это важно. Тем, кто не способен соображать на ходу.

– Короче, после того как я уйду снимать, запри за мной дверь, – начальственно проинструктировала Дениса Кира. – Когда охранник станет к вам ломиться, скажи ему, что тебя подставили. Подменили ролик. Ревнивый соперник или что-то в таком духе. Да-да, знаю, что бред, но может, и купится. Если нет, пока он это переварит, выиграете время. А полицией пригрозит – напомните про взятку, понаглее. Охолонет маленько. Все, надо работать. Откроешь окно? Лиль, посвети нам.

Денис послушно залез на подоконник, взялся за шпингалеты, дернул – и ничего. Прикипели намертво, хоть виси на них, стержни даже не повернуть. Арендаторы, видно, только через форточку проветривали.

– Поищите, есть тут чем поскрести? – попросил он, безрезультатно тормоша стопоры.

Ползая на четвереньках, Кира подключала к проектору ноутбук. Глянула через плечо – на столе с табличкой «Андрей Николаевич Аполлонов» рядом с красным футляром набора для игры в домино нашелся пластмассовый стаканчик, из которого вместе с ручками и карандашами торчал лезвием канцелярский ножик. Не вставая с пола, Кира двумя пальцами дотянулась до заостренного кончика и случайно потревожила нестройную стопку документов на краю стола. Бумажная высотка покачнулась, накренилась, и Киру с шелестом заволокло листами. По фаланге полоснуло.

– Потом уберем, держите, – она вручила ножик Денису, стараясь не замечать жгучую волосинку боли. Пососала порезанный палец – отпустило.

О подоконник дробно стукались твердые и ломкие, как сургуч, кусочки краски, которые Денис отколупывал с деревянной рамы. Чтобы не терять времени, Кира запустила для проверки видеоролик. Окошко проигрывателя зависло, вращая значком загрузки.

– Похоже, файл битый, Ден, флешка с собой?

– Да, Лиля, достанешь у меня из кармана? – Денис отставил задницу. – Тут, кажется, наметился прогресс.

Очищенные от краски шпингалеты провернулись и выскочили из скоб, но присохшие створы не подчинились. Скосив глаза на экран, Кира увидела, что ролик воспроизвелся, и махнула Лиле – не нужна больше флешка. Та как раз вытащила ее из кармана Денисовых джинсов, но сунуть назад уже не смогла: содрогаясь в каком-то пароксизме комичного упорства, москвич остервенело тягал ручку. С оглушительным дребезжанием, от которого сотрясло весь дом, окно отворилось. В помещение ринулся ветер, гнавший по небу косматые гривы туч.

Сзади словно горошина запрыгала по полу – отвалилась кнопка, из тех, что крепили к стене постер с Медным всадником. Освободившийся уголок заметался на сквозняке, пустив по плакату мелкую зыбь. Литой Петр натурально ожил: лицо подернулось потусторонней двойственностью, напружинились мышцы, шпора требовательно царапнула лошадиный бок, побуждая кобылу слететь со скалы. В окне, видимо, разветрились облака – и в купоросных отсветах луны заблистал блеклый типографский глянец, венценосный памятник фосфорически зазеленел. Кире привиделось, что мощная рука пригрозила ей, трезвоня локтем о пудовые складки плаща. Нельзя, нельзя поворачиваться к медному Императору спиной – иначе обрушатся копыта, размозжат Гром-камень, всадник погонится за ней и погубит без возврата… У Киры вдруг отяжелела голова, как будто внутрь влили жидкого металла.

– Кира, ты хотела отрегулировать картинку, – Лилин голос зазвенел в ушах.

Наваждение прошло. В результате непостижимой возгонки, произведенной реальностью, мгновенно прояснились мысли. Кира включила проектор. Через канал Грибоедова на фальшфасад выстрелило перекошенной полупрозрачной копией компьютерного экрана. Эту махину, слава богу, можно настраивать с пульта (у некоторых моделей, чтобы избавиться от геометрических искажений, приходится выкручивать ножки). Изображение растягивалось то по горизонтали, то по вертикали, пока трапеция не стала прямоугольником. Теперь наладить фокус. Напоследок Кира подвигала ползунками: яркость, контрастность…

– Я все. Не забудьте запереть за мной. Как отпишусь в чате, запускайте. Эту не трогайте. Пишет видос, – наказала Кира, поместив на подоконник миниатюрную треножку с экшн-камерой.

На набережной моросило. О решетку канала облокотился согбенный прохожий, смешно запахнутый в какую-то странную красную хламиду с хлопавшим на ветру капюшоном; на физиономию его кружевной маской падала тень. Кира расчехлила фотоаппарат и привинтила снизу штативную площадку. По коже побежали мурашки – то ли от сырости, то ли от волнения. Она посмотрела на виниловый занавес на другой стороне реки. Возликовала: для сумбурной настройки – весьма. QR-код под заголовком «Ленин или Град?» вполне приемлемо читался на импровизированном экране даже сквозь ночную питерскую муть с рыжими расплывами фонарей. Кира проинспектировала карту памяти и батарейку, примерилась, прикинула точки съемки, установила штатив. Открыла чат и напечатала: «Погнали».

Поверх фальшфасада возник Ленин. Голый – однако ракурс лабораторной камеры был нарочно взят таким образом, чтобы никакого срама не попало в протокол. Желтовато-резиновый, как заспиртованный кальмар, мертвец непритязательно лежал в ванне с прозрачными бортами, наполненной раствором отталкивающего фурацилинового оттенка и обвешанной всякими электронными приборчиками. Подле Вождя шныряли искусственно ускоренные человечки в защитных скафандрах – лиц не распознать – обмывали, обрабатывали, вводили инъекции.

– Там Ленина режут! – заверещала неизвестная в промозглой уличной пелене.

– Да уймитесь, женщина, это кинопоказ, – свысока разъяснил ей кто-то.

Кира оглянулась на звук – и оторопела. Пока она самозабвенно стрекотала фотоаппаратом, таская пляшущий по скользкой брусчатке штатив, у них набралась аудитория из жителей квартала. Зрители с телефонами облепили балконы, за окнами сгустились силуэты. У входа в подъезд врос в тротуар сентиментальный охранник. С отвисшей нижней губой, к которой прилипла незажженная сигаретка, он таращился на бальзамическую мистерию, творившуюся на экране при его непосредственном участии. Встрепыхнулся, уронив сигарету, и увалил за дверь – к ребятам на третий этаж. Пожалуйста, пусть они дотерпят, взмолилась про себя Кира и приникла к фотоаппарату – запечатлела публику, потом вернулась к фальшфасаду. Надо уже сдирать.

Точно по ее команде занавес рывком натянулся и хлобыстнул по развалюхе, затем опал, но не целиком. Кира покадрово следила в видоискатель: вон полотно проседает, срывается с крепежа, едет вниз – и повисает, зацепившись за водосточную трубу, будто огромное несуразное привидение из простыни. Нельсон с Глебом – игрушечные солдатики в неоновых жилетах – попусту терзают концы.

Кира покрутила колесико, чтобы просмотреть снимки – плохо, треть проекции как бы скомкалась на фоне деформированного экрана, хрен разберешь, что там, если не знать. Она перевела глаза на окно, где стояла аппаратура, и увидела Лилю – та мучительно ждала сигнала и время от времени на что-то дергалась (вероятно, разгневанный охранник брюхом штурмовал офис). Кира покачала головой. Еще рано. У самой внутренности будто сдавило щипцами, бешено разошелся пульс.

Ну же, мальчики, сделайте что-нибудь.

Оранжевый солдатик, в котором Кира по худобе опознала Глеба, полез вверх по лестнице заброшенной двухэтажной бытовки, оставшейся от рабочих. Поднапрягся и неуклюже вскарабкался на крышу. Пересек вагончик, ступил на край, согнулся, схватил полотнище – и давай мотылять. Кира, как смогла, приблизила картинку – не фотографий ради (на такой выдержке не удастся снять, даже если захочется), а просто чтобы лучше видеть. Вот кто умеет мыслить в действии. Умница.

С перебоями в сердце она ловила в объектив, как Глеб – тот самый хилый, как вареная макаронина, филолог – люто сражается с занавесом, который частично отцепился от трубы. Чтобы забраться поближе, сумасбродный парень перенес на выступ фасада одну ногу, за ней другую. Кто-то из свидетелей взвизгнул, а у Киры в груди, словно высоковольтный провод, с треском лопнул нерв: шваркнув кедом по стене, Глеб едва не сорвался, но сумел удержаться за шишкастый наличник. Из-под подошвы вывалился кирпич. Глеб выпростал левую руку, дотянулся до водостока, пошерудил, дернул – и покров рухнул, взвихрив известковую пыль.

Кира заставила себя отвести объектив от оранжевой фигурки, которая перебиралась с фасада на бытовку, и снова взяла общий план. Главные снимки были сделаны. И вовремя: гадко улюлюкая и посверкивая красно-синим, к обнаженному дому-призраку подлетела патрульная машина. Кира взглянула вверх на Лилю, подняла руку – та мигом погасила проектор и захлопнула створки. Окно ослепло.

* * *

Охранник, демонстрируя влажные подмышки, впечатывал кулаки в дверь «Белой ночи». Он пах потом – остро, как вызревший сыр.

– Что за цирк? Развели меня? – взревел, брызнув слюной, когда Кира вышла из лифта.

– Это я, открывайте, – крикнула она и напустилась на мужика, чуть штативом не замахнулась на него: – А вы что колотитесь? Ошибка вышла. Там менты, щас загребут всех, и вас в первую очередь. Помогайте!

Пылающий кумачовым румянцем вахтер остолбенел от такого нахальства. Денис отпер дверь.

– Говорю же вам в сотый раз, – измотанный, он прислонился к косяку, – сорвали мне помолвку. Ролик подменили. Нужный стерли.

На лбу охранника залегла глубокая складка, обозначив интенсивный мыслительный процесс. Какие-то элементы головоломки чудны́м образом сощелкнулись, и он жестом разоблачителя указал на Киру.

– Так это ты!.. – драматически прошептал он. – Ты же тут все организовывала! Ты и подменила! Злыдня! – возвысил голос. – То-то ты мне сразу не понравилась. А как ты на него смотрела… Думала, если помешаешь помолвке, он с колес к тебе? Сейчас отпираться будет. Не верь ей, парень! – воззвал к офонаревшему Денису.

Кира еле сдерживалась, чтобы не заржать. Она попыталась выдать задавленный смех за всхлипы, изображая крайнюю степень раскаяния:

– Кхм… Не буду отпираться. Раскусили. А теперь выносим аппаратуру и валим отсюда. Иначе продолжим выяснять отношения в отделении.

– Нельсона с Глебом забрали! – воскликнула (очень кстати) Лиля, которая отиралась у окна.

Кряхтя и отдуваясь, акционисты с невольным сообщником погрузили проектор в лифт, втиснулись сами. Охранник поторапливал – убирайтесь скорее, потом порядок наведу. В мыле доскакал по лестнице до первого этажа и подогнал платформу. После того как они совместными усилиями водрузили бандуру и накрыли ее брезентом, показал, где выход во двор.

– Ничего, – приговаривал, толкая на пару с Денисом тележку. – Если любит тебя девушка, она и так согласится. Без всякого видео. А с этой змеей, – смерил Киру враждебным взглядом, – не водись.

По совету вахтера они, вспугивая скрежетом голубей, вывезли оборудование из двора в переулок, а оттуда, сделав крюк через площадь, – на канал Грибоедова, примерно в трех кварталах от дома-призрака. Ночь окончательно затуманилась; сизоватая дымка ползла по свинцовой воде, курилась в пролете моста, заволакивала набережную. Город как бы распадался на элементы – висевшие отдельно от зданий вывески, парившие в пустоте дорожные знаки, тусклые вспышки окон, балконы, у которых почему-то отсутствовало дно, – и было уже непонятно, как эти части раньше между собой сочленялись. Тени акционистов, точно боясь преследования в разъятом пространстве, кружили и раздваивались под цепочкой фонарей. Впрочем, за девушками и молодым человеком в жилетах, попеременно катившими груженую платформу, совершенно никто не гнался.