Текст книги "Москва: архитектура советского модернизма. 1955–1991. Справочник-путеводитель"

24. Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники 1968–1970

АРХИТЕКТОРЫ В. ВОСКРЕСЕНСКИЙ, Н. СУЗДАЛЬЦЕВА, Е. СМИРНОВ, Д. РОМАНОВ

ВАРШАВСКОЕ ШОССЕ, 125 ЮЖНАЯ

Самое длинное в Москве здание, необычная дугообразная форма которого рассчитана на восприятие из иллюминатора самолета

Это здание не очень привлекает внимание, но, заметив его, нельзя не удивиться: оно тянется вдоль Варшавского шоссе на 735 метров. Автор самого длинного дома в Москве Всеволод Воскресенский был любителем крупных форм. В 1963-м он съездил в командировку в США, и вид Манхэттена произвел на него такое впечатление, что он возмечтал застроить небоскребами Москву. Но с этим возникли проблемы: спроектированную им гостиницу «Интурист» (1963–1970) не разрешили сделать выше 22 этажей, чтобы не нависала уж слишком над Кремлём (потом все равно снесли и построили на ее месте «Ритц-Карлтон»), а для менее престижных объектов не выделяли нужных для высотного строительства конструкций.

Гостиница «Интурист» на улице Горького

В проекте НИЦЭВТ тоже был предусмотрен высотный элемент: судя по макету, башня должна была подняться метров до 300 как минимум. Но построили только горизонтальную часть, 7-этажный «лежачий небоскреб», и небольшой выступ, вмещающий центральный вестибюль, конференц-зал и кафе. Поразительно, но внутри здание не было поделено на отдельные секции: по каждому этажу из конца в конец тянулся коридор. Чем именно занимались в научно-исследовательском центре, посторонним знать не полагалось, но фасад все же дает намек на высокотехнологичную аппаратуру чередованием металлических стоек и похожих на кнопки пульта управления алюминиевых панелей. При движении мимо на транспорте создается впечатление, что выступающие ребра фасада переливаются, создавая оптический эффект, который архитектор разовьет в здании Монетного двора [67] (1982).

Вариант с башней. Макет

Плавно изогнутая дуга стала ширмой, закрывающей вид на обширную промзону от шоссе, целиком спланированного и в большой части застроенного мастерской Воскресенского. Вдоль дорожного полотна должен был протянуться линейный общественный центр района Чертаново. На проектных рисунках между спортивными площадками и скверами выделяются конусообразный холм, постройки в виде пирамиды и меандра. Все вместе складывается в узорную ленту, стягивающую к себе расставленные в геометрическом порядке жилые дома и микрорайонные сады. Мастерски скомпонованную абстракцию, однако, было бы невозможно оценить с уровня земли, хотя бы из-за масштаба. Соавтор Воскресенского Надежда Суздальцева утверждала, что форма НИЦЭВТ зарифмована с изогнутым по дуге жилым домом, тоже стоящим на Варшавском шоссе, но на расстоянии нескольких километров!

Проект застройки района Чертаново

Проект планировки бульвара в Чертаново

Такой подход заставляет вспомнить, что в годы войны Воскресенский, в 1941-м закончивший Архитектурный институт, а затем прошедший курс в Ленинградском летном училище, учил пилотов боевых самолетов находить цель на местности. Закрадывается подозрение, что подлинная причина придания жилому дому столь необычной конфигурации – стремление помешать вражескому пилоту распознать здание секретного Центра вычислительной техники. Получается буквально по Бродскому: «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик».

Проект линейного центра района Чертаново. Перспектива

25. Большой московский государственный цирк 1961–1971

АРХИТЕКТОРЫ Я. БЕЛОПОЛЬСКИЙ, Е. ВУЛЫХ

ИНЖЕНЕРЫ Г. КРИВИН, А. ЛЕВЕНШТЕЙН, Г. ХРОМОВ, Е. БУЛАКОВСКАЯ

ПРОСПЕКТ ВЕРНАДСКОГО, 7 УНИВЕРСИТЕТ

Складчатый зонтик из железобетона, «парящий» над стеклянными стенами, – настоящий цирковой фокус

План среднего уровня

Фасад, разрез

Упоминание цирка в знаменитой фразе В.И. Ленина «Из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк» на поверку оказалось апокрифом перестроечного времени, но легко понять, почему этот вариант стал так широко известен. Цирку в СССР действительно придавалось государственное значение. Советский цирк был предметом культурного экспорта почти в той же степени, что балет. В 1952 году Совет Министров принял специальное постановление о строительстве стационарных цирков в крупнейших городах Союза, но оно быстро забуксовало из-за изменения архитектурной политики. Зато в 1960–80-х годах столицы республик и наиболее амбициозные города РСФСР соревновались между собой в затейливости цирковых зданий.

Первый современный цирк должен был появиться, разумеется, в Москве. Решение об этом было принято в 1961 году – исторический цирк на Цветном бульваре стал слишком архаичным для столицы страны, запустившей человека в космос. Новый, – конечно же, лучший в мире – задумывался как часть окружения Дворца Советов, формировавшего новый общегородской центр на Юго-Западе. В связи с ответственностью задачи проектирование было поручено не профильной организации – Гипротеатру, а Моспроекту. Между мастерскими этого института был проведен конкурс, в котором победила команда под руководством Белопольского, который как раз тогда возглавил работу над планировкой и застройкой Юго-Западного района.

Задача архитекторов была очень сложной: не просто создать запоминающийся образ, но и воплотить его в новых, неиспытанных конструкциях, а готового западного прототипа для такого случая не было. Принципиальное решение было найдено сразу. Все вспомогательные помещения, включая конюшни, зверинец и склады, спрятаны в заглубленный в землю подиум. В результате как архитектурное сооружение воспринимается только шатер над окруженной кольцевыми фойе ареной. И вот для круглого зрелищного здания уже нашелся образец. Дворец спорта, возведенный Пьером Луиджи Нерви для римской Олимпиады 1960 года, перекрыт бетонным куполом, кажущимся невесомым над сплошным кольцом стеклянных стен.

Однако простого повторения было бы недостаточно, и московские архитекторы решили сделать купол высоким, складчатым и далеко вынесенным за пределы стен, придав железобетонному шатру сходство с разборным шапито. На эскизах кровля красиво изгибается, но, увы, расчеты заставили признать, что построить такой купол невозможно. Пришлось заменить железобетон алюминием и сделать плавную линию ломаной. Досадно, что при этом сильно утолщился край кровли, зато появилась возможность спрятать между внешней и внутренней оболочками купола техническое оборудование и проделать люки, с помощью которых под потолком неожиданно возникают артисты и реквизит.

Интерьер фойе. 1970-е годы

Техническое оснащение цирка было на высоте. Твердый манеж в считанные минуты заменяется бассейном с водой или катком. Не меньшим чудом для своего времени была эффективная система кондиционирования. Но цирк на то и цирк, чтобы использовать не только сложную технику, но и зрительные иллюзии. Мощное кольцо стен вокруг трибун, принимающее на себя тяжесть кровли, облицовано зеркалами, так что сквозь стекло наружной оболочки пространство кажется просматривающимся насквозь, а крыша – парящей. Полный эффект достигается при взгляде со стороны водоема с бьющими из него веерами фонтанов.

Г. Пичуев. Цирк в Казани. 1967

Теперь московский цирк и его собратья в Казани, Сочи, Кишинёве, Ашхабаде, Алма-Ате воспринимаются как экзотические памятники советского модернизма. В других странах обходились либо старинными цирковыми зданиями, либо мобильными шапито, разве что в Америке появлялись новые стационарные манежи, входившие, как правило, в состав крупных развлекательных комплексов. Только Румыния, Китай и Северная Корея сочли нужным обзавестись модернистскими цирками в подражание Старшему брату.

Вид на фоне комплекса МГУ. 1970-е годы

26. 1-й гуманитарный корпус МГУ 1965–1971

АРХИТЕКТОРЫ А. ХРЯКОВ, Э. ЗОЛОТНИЦКАЯ, М. ЧЕСАКОВ

МИКРОРАЙОН ЛЕНИНСКИЕ ГОРЫ, 1, стр. 51 УНИВЕРСИТЕТ

Первое модернистское включение в монументальный ансамбль МГУ на Ленинских горах

Когда в 1950-х построили комплекс МГУ на Ленинских горах, гуманитарные факультеты остались в исторических зданиях на Моховой. Им не нужны были просторные лаборатории, зато удобна была близость к Ленинской библиотеке и музеям, к тому же государству так было проще контролировать обучение идеологически ответственным специальностям. Однако со временем стало понятно, что гуманитарии тоже не помещаются в старых зданиях. После отмены в 1956 году платы за обучение в старших классах школ и высших учебных заведениях стало быстро расти количество абитуриентов, а после отставки Хрущёва настал конец его политике сближения образования с производством и повысился спрос на менее прагматические специальности.

В 1965-м МГУ решает строить на Ленинских горах рассчитанный на 4800 студентов корпус для исторического, филологического, философского и юридического факультетов. И это было очень кстати. Гуманитарные науки, выбравшись из сталинского мрака и периода засилья «физиков», переживали тогда обновление, пытаясь (пусть робко и половинчато – диалектического материализма никто не отменял) восстановить связи с миром и освоить новые методы исследования. Современная обстановка должна была помочь преодолеть инерцию.

План 1-го этажа и прилегающего участка

Во время кампании по борьбе с излишествами ансамбль МГУ избежал критики – слишком существенным достижением было само создание нового кампуса главного вуза страны. Многие корпуса достраивались по упрощенным проектам, но в духе прежней эстетики. Архитекторам Гуманитарного корпуса нужно было не просто вписать модернистское здание в сложившееся окружение, но и создать модель для дальнейшего развития комплекса. Поэтому работу над проектом поручили Александру Хрякову, в 1949 году удостоенному Сталинской премии вместе с другими авторами высотного здания МГУ, но успевшему в 1920-х приобщиться к ценностям современной архитектуры в ленинградском Вхутеине.

Общий вид. 1970-е годы

Корпус в ансамбле МГУ. 1970-е годы

Хряков и его более молодые коллеги поступили вполне деликатно. Они разместили корпус на заданной существующей структурой линии по краю южной эспланады, ведущей к Главному зданию (напротив должны были построить новую Фундаментальную библиотеку, но, увы, – не успели). Все крупные объемы, включая поточные аудитории на 200–250 человек, актовый зал, библиотеку и спортивные залы распределили по широкому подиуму, а учебный блок с небольшими аудиториями и помещениями кафедр сделали не очень крупным (11 этажей) и не агрессивным благодаря облицовке панелей сиреневой керамической плиткой. Получилось две почти независимые части: асимметричный, с выступающими в разные стороны «отростками» подиум с подчеркнутыми горизонталями и аккуратный, равномерно расчерченный вертикальными полосками параллелепипед. У параллелепипеда есть венчание – технические установки на плоской крыше скрыты от глаз барьером из керамических панелей и стеклоблоков. Это неравноценная замена первоначально планировавшемуся навесу над эксплуатируемой кровлей, но композиционную задачу ограждение выполняет: прямоугольный блок становится зрительно более легким и одновременно рифмуется с наследием предшествующего строительного периода.

Критики упрекали здание в недостаточной выразительности и сетовали, что в нем слабо использованы возможности монументального искусства. Только на козырьке над главным входом красуется рельеф скульптора Бориса Широкова, да и то без определенного сюжета – изображенные на ней обнаженные люди заняты чем-то, очевидно, вдохновляющим, но не очень понятным. Но для студентов и преподавателей это означало, что пространство познания ничем не маркировано, а значит – свободно. Нейтральное оформление аудиторий восполнялось красотой университетского парка за окном или слайдов на экране. Без «присмотра» статуй, росписей, драпировок и лепнины яснее воспринимались мысли интеллектуальных кумиров поколения: Аверинцева и Бибихина, Гращенкова и Алленова. Ощущение свободы пронизывало пространство рекреаций, самые крупные из которых прозвали Малый и Большой сачок, так как там всегда хватало «сачкующих», то есть прогуливающих занятия студентов. Не считали для себя зазорным задерживаться там и преподаватели, неформальное общение с которыми было интереснее лекций.

Интерьер библиотеки

Что до некоторой бедности и – более существенный недостаток – холода в поточных аудиториях с плохо заизолированными огромными окнами, то они воспринимались как естественные спутники студенческой жизни. Когда университет вновь разросся и в 2007 году исторический и философский факультеты переехали в Шуваловский корпус, архитектура которого представляет худший извод вялого отечественного постмодернизма, стало особенно очевидно, насколько человечен модернизм 1-го Гуманитарного. Он, конечно, уступает западным аналогам, но абсолютно конгруэнтен воспитанной в его стенах интеллектуальной поросли, которая тоже оказалась не вполне конкурентоспособной на мировой сцене, зато смогла подготовить и принять перестройку, принесшую с собой головокружительную полноту культурной свободы.

Рекреация на 2-м этаже. 1970-е годы

27. Дом нового быта 1965–1971

АРХИТЕКТОРЫ Н. ОСТЕРМАН, А. ПЕТРУШКОВА, И. КАНАЕВА, Г. КОНСТАНТИНОВСКИЙ, Г. КАРЛСЕН

ИНЖЕНЕРЫ С. КЕРШТЕЙН, В. ШАПИРО, А. ХОРЕВА

ул. ШВЕРНИКА, 19 АКАДЕМИЧЕСКАЯ, КРЫМСКАЯ

Не только архитектурный, но и социальный эксперимент, целью которого было проверить, как организация жилой среды влияет на формирование личности

Вариант проекта

Макет

Самый радикальный эксперимент 1960-х годов в области жилищного строительства был проведен группой под руководством инженера и архитектора Натана Остермана, с 1953 года тестировавшего новые идеи в области жилья, включая самые первые микрорайоны. Дом нового быта стоит в ряду его проектов особняком: это был не только архитектурный, но и социальный эксперимент, целью которого было проверить, как организация жилой среды влияет на формирование личности. В разработке концепции комплекса участвовали ученые-социологи. Самая поразительная особенность процесса проектирования заключается в том, что к нему были привлечены потребители – молодые семьи, которые должны были получить квартиры в этом доме, высказывали пожелания: что они хотели бы там иметь. Требовалось представить идеальную ситуацию (как при коммунизме), не учитывая ограничений текущего момента. Задачей проектировщиков было инкорпорировать пожелания будущих жильцов в здание.

План типового этажа

План 1-го этажа

В результате в рассчитанном на 2200 человек комплексе была запланирована беспрецедентная инфраструктура. В двух V-образных в плане шестнадцатиэтажных корпусах было 812 квартир – одно-, двух– и трехкомнатных, рассчитанных на проживание 1–4 человек. Семья, насчитывающая больше членов, могла занять две смежные ячейки. Жильцы должны были получить квартиры уже с мебелью и всем необходимым оборудованием. Убранство интерьера призвано было воспитывать вкус жильцов и приучать их к современному образу жизни: «Мы хотим, чтобы квартиры были удобны, радовали людей. Внутренняя отделка и мебель, равно как и другие элементы интерьера, решаются в едином художественно-декоративном ансамбле. Цветовая гамма для каждой квартиры своя. И еще: мы добиваемся, чтобы в комнатах было как можно больше простора. Поэтому мебель тут, как правило, встроенная. Обеденные и письменные столы откидные. Вместо межкомнатных перегородок – доходящие до потолка шкафы-стенки с отделениями для белья, верхнего платья, обуви, шляп, чемоданов… Другая интересная деталь: лампы в квартирах будут перемещаться в плоскости потолка. Их можно подтянуть к тому месту, где требуется яркое освещение», – объяснял архитектор.

Интерьер квартиры с раздвижной перегородкой

Вместо кухни в квартирах были кухонные ниши с электрической плитой, мойкой и малогабаритным холодильником. Отсутствие полноценной кухни компенсировали общие «доготовочные» (в них же можно было приобрести полуфабрикаты) и столовые-гостиные, находившиеся на каждом этаже. Два шестнадцатиэтажных жилых корпуса соединены перемычкой корпуса обслуживания. Здесь расположилась кухня, рассчитанная на приготовление 4000 блюд в день, столовая на 150 мест, фойе с зимним садом и отдельно оранжерея, спортивный зал, музыкальный салон, зал универсального использования, плавательный бассейн, кружковые комнаты, технический клуб, детский центр, центр медицинского обслуживания, небольшая гостиница и административно-хозяйственный блок. Часть двора была занята крытой детской площадкой. На плане второго этажа отмечены радиотелестудия, кинолаборатория, читальные залы и буфет-бар-бильярдная. На эксплуатируемой кровле жилых корпусов должны были появиться солярии и теневые навесы, танцплощадка с эстрадой и места для отдыха и сна на открытом воздухе.

Этот ранний пример «архитектуры соучастия», конечно, был слишком хорош, чтобы осуществиться. В процессе строительства программа была заметно сокращена, и в итоге здание передали МГУ под общежитие – теперь это Дом аспиранта и стажера. Люди, несколько лет воображавшие свою счастливую жизнь в этом островке коммунистического будущего, остались жестоко разочарованы. Натан Остерман умер в возрасте 53 лет еще до окончания строительства. От попытки продолжить в 1960-е традицию домов-коммун 1920-х остался один из самых эстетских образцов модернистской архитектуры в СССР.

28. Курский вокзал 1968–1972

АРХИТЕКТОРЫ Г. ВОЛОШИНОВ, В. ЕВСТИГНЕЕВ, Н. ПАНЧЕНКО, М. АНИКСТ, Т. БАРХИНА, Л. МАЛАШОНОК

ИНЖЕНЕРЫ Л. КАЗАЧИНСКИЙ, Л. СЕМЧЕНКО

ПЛОЩАДЬ КУРСКОГО ВОКЗАЛА КУРСКАЯ

Единственный московский вокзал второй половины XX века логично получился похожим на аэропорт, хотя и сохранил в качестве интерьера старое здание

Из 9 московских вокзалов единственный современный, на самом деле и он таков не вполне: за новой оболочкой прячется старое здание 1896 года, с которого срубили только фасад. Хотя фасад-то и был тут самым интересным: колонны, фронтоны, пилястры, арочные окна, купола – может быть, всего слишком много, но по-московски живописно. Это был не шедевр, как Киевский, Казанский или Ярославский вокзалы, но и не провинциальная архитектура – как Рижский, Павелецкий или Савёловский.

В 1933 году и он мог стать шедевром: проект нового Курского сделал Иван Фомин. Параболическая арка в духе ангаров Эжена Фрейсине, вздымаясь над фасадом, формирует гигантский неф с полупрозрачными сводами, который перекрывает пути. Но дело кончилось лишь беглой реконструкцией старого здания, которую уже в одиночку осуществил Георгий Волошинов, «плохой помощник Фомина», по словам его же тестя – художника Евгения Лансере. Пройдет еще 30 лет, и Волошинов отбросит все то «вчерашнее», что тщетно искал у него утонченный родственник («вкус, сладость, стиль»), и построит объект, который современникам покажется «чисто индустриальной постройкой». Двести метров стекла, разлинованных сеткой алюминиевых переплетов, плюс складка железобетонной гребенки, чей козырек вылетает на 7 метров. Зодчий не отрицал, что вдохновлялся римским вокзалом Термини, который тоже, конечно, «аквариум», но с более заковыристой кровлей, а соответственно, и интерьером. Впрочем, и Курский изначально был внутри оригинальнее – пока щели меж прогонами гребенки были остеклены и сквозь них лился верхний свет. Кроме того, боевая команда юных авторов мечтала использовать необработанный бетон, но потом «по указанию главного архитектора Москвы все облицевали мрамором», – вспоминала Татьяна Бархина, чей проект вокзала в Софии 1962 года во многом лег в основу нового Курского.

Вид на старый Курский вокзал. 1938

Л. Калини, Э. Монтуори, А. Вителлоцци. Новое здание вокзала Термини в Риме. 1950

«Какие-то новые принципы решения единого пространства нам все-таки удалось осуществить», – уверена Бархина, но структурировать «вокзала шар стеклянный» молодые зодчие все же не сумели: толпы встречающих и провожающих слабо разведены и вечно спотыкаются об ожидающих. Вообще-то последним предназначалась гостиница на южной стороне площади. Но про ее 30-этажную башню главный архитектор города Михаил Посохин сказал: «Вокзал и без того низкий, а по сравнению с гостиницей становится каким-то сараем». Дело, конечно, было не столько в вокзале, сколько в той «яме», в которой он находился. Сровнять ее с землей (точнее – с уровнем Садового кольца) предлагал еще Фомин – почему у него конкорс вокзала с такой легкостью оказывался над путями. В 70-е годы уже Виктор Лебедев проектирует тут трехъярусную площадь с парковкой в нижнем уровне и магазинами в верхнем. Но тогда казалось, что места для машин перед вокзалом и так хватает… В результате в 2001 году площадь аннексировал торгово-развлекательный комплекс «Атриум». Постмодернистский набор формочек с бутиками совсем не вокзального характера, он гостеприимно развернулся к приезжему глухим задом: чё понаехал-то? Застройщик, близкий к мэру Москвы «Ингеоком» сделал вид, что решил все проблемы площади – немного, правда, в духе НКВД: «нет человека – нет проблемы».

Поперечный разрез

Ликвидировав площадь, «Атриум» еще и полностью украл вид – как на здание вокзала, так и из него. Конечно, современный путешественник чаще ныряет в метро или прыгает в такси, чем выходит на площадь и любуется привокзальной суетою. И Курский был в этом смысле остро современен: он не предлагал путнику «вида» за его отсутствием (чай, не термы Диоклетиана напротив, как у Термини), но поражал гигантской «витриной» Москвы. А вокзалы 60-х – даже при обильном остеклении – с фасадом расстаться боялись: таковы вокзалы в Риге, Ростове-на-Дону и, конечно, Финляндский в Ленинграде (1960) – где стекло уже властно разрывает материальность стены, а та цепляется за прошлое всеми ногтями своей пилонады.

Но – поздно! Все в стране пришло в движение, и движение как таковое стало символом перемен. Сначала из лагерей, потом из деревень (сельским жителям дали паспорта), потом из городов – «за туманом и за запахом тайги», ну а потом «поехали!» – и в космос. Долгим проводам эпоха предпочла короткие встречи – и вокзал из торжественного рубежа, из парадной точки входа/выхода превращается в сугубо утилитарный пересадочный пункт. К тому же архитектурным символом эпохи становятся новые фетиши: аэропорты. Но своим вытянутым, сплошь остекленным и никак не структурированным фасадом Курский как раз и похож на аэропорт! Поводом к чему было то, что он – вокзал линейный, единственный из московских не тупиковый. То есть поезда, как самолеты, лишь ненадолго прижимаются к его телу – чтобы с другой стороны к нему так же ненадолго пришвартовалось такси… Недаром во время реконструкции вокзал не прекращал свою работу ни на один день.

План 1-го этажа

Общий вид. 1978

Но, увы, запал быстро вышел, главная стройка страны (БАМ) оказалась дорогой в никуда, полеты в космос стали обыденностью, а ж/д билеты, наоборот, дефицитом. Прозрачные стены Курского должны были символизировать свободу (перемещения), открытость (всех путей), легкость (на подъем), – но уже с площади ты видел лишь унылую очередь за билетами. Этот разрыв между мечтой и реальностью был тем сильнее, что здесь он был очевиден; со своей прозрачностью вокзал опоздал на 10 лет. Аэропорты неслучайно становятся главнее: они подразумевают уже не Крым (куда все едут с Курского), а по-настоящему «далекие страны». Ни в тайгу, ни в космос в 80-е уже неинтересно, интересно только за границу. А тем, кому это недоступно (то есть – абсолютному большинству), остается лишь путешествие вглубь себя в известной компании. Неслучайно именно Курский становится началом великого алкогольного трипа Венички Ерофеева. В тяжком похмелье начала романа Курский герою отвратителен и описан исключительно через ресторан, где налицо тот самый разрыв между мечтой и реальностью: «Вымя есть, а хересу нету». При этом он еще и кажется маргинальной оппозицией географическому, историческому и культурному центру: «когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал». Но в конце романа, наоборот, становится заветной целью: бежит Веничка именно от Кремля, надеясь спастись на Курском.

Фасад. 1972

Поэма пишется, когда еще стоит старый вокзал (закончена осенью 1969 года), а читается (становится фактом литературы) – когда уже появился новый. Но едва ли кто-либо из читателей поэмы был способен зафиксировать этот факт и радостно проклинал Курский вместе с героем. Не только пьяному, но и трезвому здесь было сложно найти выход на перрон (что весьма символично), но даже и найдя его, ты влекся к поезду по мрачным подземельям – «насилу пот стирая с виска, сквозь горло тоннеля узкого». Но если у Маяковского «рванулся курьерский с Курского», то Веничка получил в горло узкое удар шилом и рай Петушков остался такой же иллюзорностью, как и все попытки страны уехать в светлое будущее.

И памятник летчику Чкалову на площади так и не поставили.

Интерьер главного зала