Текст книги "Грязные деньги"

«Если честно, то да. Однако высокий американский покровитель что-то мне не звонит. Дружнову тоже, судя по тому, как он виновато смотрит на меня в клинике».

«Ну, это ты врешь насчет гонорара. За все время ты о нем вспомнила всего один раз, когда платила хозяину за квартиру. Так что же? Опять муки совести? Сколько можно?»

«Мне ее жалко, не скрою. Но и всех остальных тоже жалко, просто… Милена попала в мое поле зрения, я потратила на нее свое время и свои душевные силы – вот в чем причина. Мы привязываемся не к тем, у кого какие-то нужные нам качества, а к тем, о ком заботимся».

«Ты попала в ловушку своего собственного милосердия. В очередной тысячапятисотый раз».

«Хорошо, попала. Вот такая я, хватит уже зудеть. Иди ты со своими упреками знаешь куда…»

Через несколько дней решение нашлось само собой, когда Вера во время завтрака выключила телевизор с его депрессивными новостями и от нечего делать взглянула на газету. Такие газеты бесплатно опускают в почтовые ящики, в них печатают телепрограммы, анонсы выставок, фильмов и спектаклей. И еще обзоры городских новостей. Одна новость заставила Веру задуматься. Она взяла газету на работу. Разговор с Миленой Осокоровой надо начать с подведения мощной научной базы.

– Милена Леонидовна, вы знаете, что такое эндорфины и энкефалины?

– Нет, не знаю. Что это?

– Эндорфины в нашем организме отвечают за чувство благополучия, если говорить очень упрощенно – это «наркотик счастья». А энкефалины – реакция на стресс. Они, между прочим, тормозят двигательную активность желудочно-кишечного тракта.

– То есть…

– То есть лично для вас быть нужной – это эндорфин, а сидеть дома у телевизора – это энкефалин. Вот газета, прочтите, я там обвела ручкой.

– В одном из районов города для пенсионеров открылся клуб по интересам, – вслух прочитала Осокорова. – Там есть кружки: хоровой, танцевальный, литературный, краеведческий, а также кружок «умелые руки»… И что мне прикажете делать в этом кружке?

– Преподавать!

– Что преподавать? – опешила пожилая женщина.

– Все, что вы умеете. Как белить потолок правильно, как клеить обои, как вбивать гвоздь или даже дюбель в бетонную стенку.

– Но… Вера Алексеевна, я же не преподаватель!

– Ничего не хочу слышать. Пойдете и будете учить пожилых людей, как обустроить свой быт. А кто окажется плохим учеником – к тому придете и лично поможете. Это, считайте, я как доктор вам такой рецепт выписываю. Вы же не станете спорить с доктором?

5. Тимур и его команда

За три недели до убийства

Таинственная пропажа ослепшего охранника испугала людей не на шутку. Днем позвонили директору строительства, тот сразу связался с милицией. Бронислав ушел спать, потому что его смена давно закончилась. Работа продолжалась, краны гудели и подавали наверх раствор, заливать опалубки с арматурой. Но люди молчали, даже не разговаривали друг с другом. Только переглядывались. Нервы у всех были на пределе. Вечером никто не ушел, обступили пришедшего Бронислава.

– Ну? Шось знаешь?

Вид у него был очень озабоченный.

– Хлопцы, вы только не волнуйтесь… Но тут очень странное. Ментов подключили, они шустрят, как веники. Парня нашего пока не нашли, зато нашли брошенную машину «скорой по мощи».

Люди молчали, переваривая услышанное.

– Да, и главное: на станции сказали, что не принимали никакого вызова к нам, на стройку.

– Тобто как? А хто ж к нам приезжав?

– Не знаю. И никто не знает. Я их описал, ребяток этих, докторов. Будут искать.

– На какого… рожна им наш Стасик? Что они с ним собираются делать, с дурнем таким?

– А я хиба знаю, мать-перемать?! И кому «им»?!

Разговор терял смысл, и его прекратили. Ночь новостей не принесла, а утром подъехала милиция. Машину впустили на территорию. Из нее неторопливо вышел лейтенант, открыл дверь… И на свет божий выкарабкался Станислав Приходько!

– Нашелся!

Весть мигом облетела всех, кто работал на стройке. Все бетономешалки, краны и прочие механизмы остановили, сбежались к воротам.

– Как ты? Где был?

Лейтенант поднял руку.

– Потише, будь ласка. Он ничего не помнит.

Тут настала такая тишина, что было слышно, как отрывается от дерева и летит каждый осенний листок. Многие потом признавались, что от озноба у них по загривку поползли отвратительные колючие мурашки.

– Со… Совсем? – Это было произнесено едва слышным шепотом.

– А он прозрел? Тобто, видит? Как его глаза? Что с ними было?

Лейтенант откашлялся.

– Вашего Приходько нашли на левом берегу, в парке Победы, на лавочке посреди аллеи. Нашли пацаны сегодня в семь утра. Они пришли туда кататься на своих скейтбордах, ну и…

– Стасик! – окликнули пропажу.

Он вздрогнул.

– Чего?

– Ты меня видишь?

Приходько махнул рукой.

– Да ну вас усих к бисовой матери! Конечно, бачу. А шо такое? Какие проблемы? Вы тут шо все, з глузду зъихалы?

– Ты правда ничего не помнишь? Как ослеп, как тебя увезла «скорая»…

– Не выдумывай херню. Я – и вдруг ослеп? Чого це? Накатили вчора з напарником троньки, и я заснул. Правда, проснулся почему-то в парке… Как я туда попал?

Никто больше не произнес ни слова. Было страшно и, главное, неясно, что теперь делать.

– Может, его в больницу на обследование отправить? – негромко спросил кто-то, но Приходько услышал.

– Не, – сказал он. – Я могу работать. Короче, вы как хотите, а я заступаю.

И он пошел к воротам.

Старший смены крикнул, чтобы продолжали, нечего прохлаждаться. Но два десятка рабочих молча обогнули его и направились в самый большой вагончик, обеденный. Около вросших в землю колес вагончика белели прямоугольники бумаги.

– Не подбирай! – крикнул кто-то из рабочих.

Но пожилой дядька с обвисшими усами не послушал и поднял лист. Прочитал, пожал плечами и отдал другим. Там было напечатано: «Заклинание "Пытка разума" вызывает сильнейшую головную боль, спазмы, слепоту и амнезию, то есть потерю памяти. Применение этого заклинания фатально для любого человека, а иные, попавшие под его действие, испытывают приступы судорог. Не шутите с Чародеями первого уровня силы – можете поплатиться за это жизнью!»

– Детский сад, – хмыкнул кто-то. – А на обороте не забыли накарябать?

Пожилой перевернул лист и ответил:

– Не забыли. Хлопцы, то недобре… Видите, что делается?

Его слушали.

– Вначале ножи…

– Погодь, Владимир Сильвестрович. Вначале не ножи, а Стефко разбился.

– А… Да. – Сильвестрович помрачнел. – Потом что? Листовки. Монах. Ножи пропадали уже после монаха. Потом соль, крыса у Ивана… Каракули на заборе…

– Точно!

– И вот теперь – Станислав. Вначале ослеп, потом ничего не помнит. «Скорая» к нам не приезжала… Докторов то есть никаких не было… А кто ж тогда был? – Он исподлобья оглядел собравшихся. – И снова листовки эти. Понятно, что пишут их люди, но остальное кто творит? А? Мне это не нравится. А вам?

– Ясное дело, и нам. Только что делать?

Молчание.

– Сами знаете. – Сильвестрович вздохнул, медленно перекрестился. – Против черта только крест животворящий помогает. Но я, наверное, вернусь в село. Лучше сидеть живым без денег, чем с набитыми карманами плясать у бисовщины на сковородке.

Рабочие зашевелились. Выражения лиц у них были разные, кто-то был явно согласен. Кто-то не хотел так легко оставлять верный заработок.

– Только никому, хлопцы… Сами знаете, начальство у нас суровое.

– Ага. А как тикать отсюдова, то оно будет не суровое? – встрял в разговор молодой парень в углу.

– Тихо ты! – набросились на него. – Влад дело говорит. Жизнь дороже! А ты не хочешь, так оставайся тут с нечистой силой!

Недовольство и бурление не остались, конечно, незамеченными. Приезжал сам директор, востроносый Михаил Петрович Лозенко. Беседовал и запугивал, обещал премии и угрожал дезертирам какими-то туманными «санкциями». Всерьез его воспринимали слабо.

Людям было страшно по-настоящему.

* * *

Как ей сладко спалось этим утром! Свет не пробивался сквозь плотную тройную завесу: жалюзи, тюль и золотистые тяжелые портьеры. В спальне стоял приятный сливочный сумрак. Даша Сотникова, красивая смуглая брюнетка, во сне и без косметики смотревшаяся лет на семь моложе настоящего возраста, спала на плоской подушке, подложив одну ладонь под щеку, а другую ковшиком откинув на вторую пустую подушку. Зрелище спящей молодой женщины так же достойно долгого созерцания, как бегущая вода, горящий огонь или чья-то кипучая деятельность. Только наша спящая красавица, к сожалению, спала одна, и поэтому некому было полюбоваться ею в этот ранний час.

Настойчиво защебетал дверной звонок. Хозяйка квартиры пробуждаться не собиралась, ее утренний сон был крепок. Звонок верещал уже на грани истерики – раз, другой, третий. Даша нехотя открыла светло-карие янтарные глаза. Ее лицо немножко напоминало традиционное союзмультфильмовское изображение Маугли. Сонные Дашины рефлексы не торопились включиться, и она никак не могла понять, откуда проистекает назойливый звук. Наконец, окончательно проснувшись, Даша пошла в прихожую, открыла дверь. За нею стоял высокий лысоватый человек со скучным чиновничьим лицом. Он смотрел не столько на хозяйку, сколько на ее шелковую пижаму с рыбками и босые ноги.

– Доброе утро! – четко произнес человек и сунул Даше под нос удостоверение работника милиции.

Сонно прищурившись, она рассматривала его несколько секунд, но ничего прочитать не смогла и поняла только одно: милиция пришла. «Ничего себе, добрейшее милицейское утрецо», – пронеслось у Даши в голове.

– Что случилось?

– Гражданка Сотникова?

– Да. Это я.

– Разрешите пройти?

– Пожалуйста. – Поскольку Даша не разобрала ни одного слова из служебного документа, она спросила: – Как ваше имя-отчество?

– Киселев Виктор Эдуардович, – с привычно-терпеливой интонацией ответил визитер. – Следователь районной прокуратуры.

– Идите в комнату.

Сотникова прошла по коридору, распахнула дверь гостиной, а сама скрылась в ванной. Через минуту она появилась на пороге комнаты, где с интересом озирался следователь. Даша уже набросила домашний халат поверх пижамы и надела тапочки.

– Так все-таки могу я узнать, что произошло? – спросила она более настойчиво.

– Поступило заявление от гражданина Чернобаева. Знаете такого? – резко спросил Киселев.

– Конечно, знаю. Это мой клиент. Вернее, клиент моего агентства.

Виктор Эдуардович пытливо смотрел ей в глаза, и было непонятно, то ли он уже полностью уверен, что перед ним матерая преступница, то ли сомневается в этом. Даша под этим взглядом слегка растерялась. Но все-таки заставила себя окончательно проснуться и включиться в происходящее.

– Я не понимаю, в чем меня подозревают. С ним что-то случилось? Его что, убили?

– Трупы, как известно, заявлений не делают! – иронично заметил Киселев.

– Заявление? Ну, да, он написал заявление… и что?

– Дарья Николаевна, я думаю, нам с вами лучше проехать в райотдел. Там мы побеседуем и все запишем. Чтобы официально…

– Я никуда не поеду, пока вы мне не объясните, что происходит и в чем меня обвиняют! – Даша произнесла эту фразу, гордо вскинув подбородок, стараясь, чтобы при этом голос у нее не задрожал.

Визитер пожал плечами.

– У господина Чернобаева, согласно его заявлению, во время вашего присутствия у него в квартире пропала особо ценная вещь. Он считает, что вы и ваше агентство имеете к пропаже непосредственное отношение, – бесцветно проинформировал Дашу следователь. – Поэтому для вас же лучше проехать сейчас со мной. Тем более что все ваши сотрудники уже собраны и дают показания.

Даша, никогда в жизни не имевшая никаких дел с милицией, кроме гаишников – с ними она умела управляться совершенно виртуозно, – была не просто растеряна, она была шокирована. «Дают показания? Какие еще такие показания?!» Начало ломить в висках, засосало в желудке.

– Сидите здесь, – велела она Киселеву. – Я сейчас быстро выпью кофе, оденусь, и поедем.

– Некогда пить кофе, люди ждут! – начал напирать тот. – Поехали сразу!

– Не можете ждать, езжайте сами, – ответила Даша уже из кухни. – Или заодно обыск проведите.

– Ну Дарья Николаевна, – протянул Киселев, – что вы такое говорите? Вы же умная женщина…

Даша не слушала его. Она и так понимала, что самое правильное – поехать сейчас в отделение и поддержать ребят. Ведь они, возможно, еще более расстроены, чем она. Думая так, она быстро насыпала пару ложек растворимого кофе в чашку коричневой керамики (любимую, купленную на Андреевском спуске), досыпала сахару. Включенный полминуты назад мощный электрочайник уже закипал, под ловкими пальцами сформировался будто из ничего бутерброд с маслом и горько-сладким дырчатым сыром. Привычные утренние движения успокоили Дашу, она покончила с завтраком за пять минут, не обращая внимания на покашливание и сопение мента.

Затем «подозреваемая» прошла в спальню, открыла большой шкаф светлого дерева и, достав первый попавшийся под руку костюм, отметила про себя, что выбрала именно соответственную обстоятельствам вещь. Женская суть Даши даже в этой экстремальной ситуации безошибочно управляла ее поступками. Она надела строгий, но очень элегантный темно-синий костюм. Под него полагался белоснежный шифоновый платок, надушенный любимыми духами со свежим ароматом грейпфрута и имбиря. Теперь, глядя в зеркало, Дарья Николаевна Сотникова точно знала: она способна бороться и за себя, и за свою команду.

Войдя в комнату, где томился следователь, она держала возле уха телефонную трубку и демонстративно, чтоб он слышал каждое слово, говорила:

– Семенова! Проснись! У меня неприятности. Мне начхать, что рано! Для чего мне юрист, если я не могу звонить ему в любое время дня и ночи?! Меня забирают в районное отделение милиции. Кто-то ограбил моего клиента, Чернобаева… Знаешь? Тем более! Милиция выясняет, не мы ли переквалифицировались в медвежатников! Проблема понятна? Тогда действуй! До встречи в милиции!

Даша набрала еще один номер.

– Мама! Ты только, пожалуйста, не волнуйся, слышишь? У меня небольшая проблема, какие-то неизвестные ограбили квартиру нашего заказчика, помнишь, я тебе рассказывала, депутата и олигарха Чернобаева. Вот и я говорю милиции, что я ни при чем, но они не верят и везут меня в отделение. Ты не волнуйся, я уже подключила Семенову, я тебе звоню просто для того, чтоб ты была в курсе.

Сотникова повернулась к следователю. Он наблюдал за ней со вниманием ученого и равнодушием специалиста, уверенного, что бактерии в окуляре микроскопа будут вести себя, как им и положено.

– Все. Я готова, – сказала Даша, и они вышли из квартиры.

Потом Сотникова села в милицейский «бобик» и, как преступница, поскольку с двух сторон сидели крепкие ребята, под конвоем прибыла в районное отделение милиции. С тех пор как она много лет назад заходила сюда написать заявление о краже паспорта, интерьер не изменился. В коридоре стояли те же сломанные стулья, так же не горели лампочки на потолке, и лишь свет из окна в конце коридора отражался от стен, выкрашенных «под дерево» отвратительной желто-коричневой краской. В коридоре Дарья Николаевна увидела тех своих подчиненных, кто был вчера в доме Чернобаева, их доставили сюда несколько раньше. Ее сразу же провели в комнату, где на двери висела табличка «Следователи». Тот, кто ее привез, еще раз неразборчиво ей представился, Даша не запомнила ни имени, ни отчества, только фамилию – Киселев. Начался допрос. Для того чтоб выйти из состояния шока, Дарье понадобилось примерно десять минут.

Из вопросов, задаваемых ей, Даша наконец поняла, в чем обвиняют ее саму и сотрудников агентства. Пропала драгоценность – кольцо с черной жемчужиной в бриллиантах, собственность госпожи Чернобаевой. Согласно заявлению потерпевшей, предъявленному Сотниковой, чета Чернобаевых была уверена, что кражу совершила либо директор агентства лично, либо кто-то из ее сотрудников. Даша никак не могла понять, что их обвиняют всерьез, что нормальные вчера люди, клиенты агентства, внезапно превратились во врагов и гонителей. Внезапность – вот что удивляло. И еще: неужели нельзя было позвонить ей домой, разобраться по-человечески, без органов внутренних дел?

То, что происходило в милиции, для Сотниковой и ее команды было скорее нудно и противно, чем опасно. Промурыжить их до приезда Нади Семеновой успели всего-то час. Появление юрисконсульта сильно ускорило все процессы. Она пулей металась из кабинета в коридор, расталкивая крутыми боками молчаливых людей, стоящих в очереди в какой-нибудь паспортный отдел. Семенова в минуту вытянула всю информацию из Сотниковой, энергично вмешалась в разговор с Киселевым и сильно смутила его требованием немедленно арестовать также и Тимура Акимова: он-де тоже был в доме потерпевшего. Следователь слабо отбивался, говоря, что никто никого не арестовывал. Однако ребят – Жору, Виталия, Диму и Юлю – майор Киселев все же оставил подписывать какие-то объяснительные записки. Даша стала было требовать, чтобы их отпустили вместе, что она начальница и отвечает за все, – ее никто не слушал, а Семенова схватила за рукав и вытащила в коридор.

Они вышли из ментовки, вдыхая сладкий воздух свободы – слегка, правда, подпорченный выхлопными газами от густого потока машин, застрявших в пробке на Прорезной, затем уселись в семеновскую «вольво», чтобы подвести итоги.

– Спасибо, – сказала Даша. – Ну, я этому Чернобаеву…

– Остынь, – ответила опытная Семенова.

– Это почему?

– Глупая ты. Ничего не понимаешь? Ты на каком свете живешь? Считай, легко отделалась. Наверное, твой олигарх не хотел жертв, а просто припугнуть, или намерен как-то использовать ситуацию. Поверь мне: могли просто закрыть. На месяцы. И никто бы не помог.

Даша помолчала, попросила отвезти ее в агентство. Юристка с обычной своей кипучей энергией вырулила на проезжую часть, отчаянно подрезая зазевавшихся водителей, сигналя в ответ на сигналы и бросая «вольво» в малейшую щель, образовавшуюся между автомобилями. Она была заядлая автомобилистка, обожала машины больше мужчин и по ночам расслаблялась, гоняя на большой скорости за городом. На удивление быстро они поднялись вверх по бульвару Шевченко, проскочили Ярославов Вал и скатились вниз, свернув налево во двор. У Даши от резких поворотов слегка закружилась голова.

Во дворе стоял черный джип, Сотникова не обратила на него внимания. Зато Надежда Григорьевна потянула Дашу, собиравшуюся выходить из машины, за рукав:

– Приехали разбираться!

– Надь, а может, это не по мою душу?

– А по чью же еще?

– Ну, мало ли. Здесь во дворе несколько фирм, старый дом с квартирами. Может, к кому-то приехали…

– Дарья, не говори ерунды. Приехали явно к тебе. Джип непростой. Если не веришь, я сейчас по своим каналам выясню, по номеру. Хочешь? – Надежда с готовностью поднесла руку к трубке телефона.

– Не надо. Если ты уверена, значит, так и есть. Нужно идти разговаривать. Ты со мной?

– Нет, Дашенька, в этой ситуации мы не пойдем вместе. Ты должна выяснить, чего от тебя хочет твой всесильный депутат. Сама, без меня. При мне с тобой никто говорить не будет. Не боись, с ментами разобрались, и с ним как-нибудь… Ведь ты же ничего не брала? – Семенова пытливо осмотрела маленькими глазками усталое лицо своей клиентки и подруги.

– Надька, ты что, белены объелась?! – буквально заорала Даша на своего юрисконсульта.

– Не ори на меня, я этого не терплю! – Надежда отвернулась, просматривая пустой двор, не слышал ли кто криков. – Я юрист и поэтому могу предполагать все. Даже если ты виновата, я буду тебя защищать. Но я должна знать правду.

– Правду? Ты, зная меня чуть ли не со дня рождения, – мы ведь с тобой росли в одном дворе, – можешь подумать, что я воровка? – Даша уже успокоилась и, глядя в лобовое стекло, говорила холодно, с каким-то отчуждением.

– В жизни все бывает. И потом… – Семенова многозначительно ухмыльнулась, ее тщательно нарисованные губы раздвинулись в улыбке, – вот теперь, когда я тебя разозлила, ты справишься с любой командой рэкетиров. Давай, топай! – И она открыла дверцу машины.

Даша вышла во двор-колодец, где росло лишь одно дерево – старая акация, весной наполнявшая весь двор и все квартиры нежным запахом. Сейчас она стояла обнаженная, спала и, может быть, видела сны… У Даши акация всегда ассоциировалась с Одессой и Французским бульваром. Даша вздохнула: «Скорее бы лето, хочется тепла и к морю…» – и прошла в свой офис, располагавшийся на первом этаже старого пятиэтажного дома. Никого в офисе не было, только на ресепшн сидела перепуганная секретарша. Она кинулась к начальнице:

– Дарья Николаевна! Что случилось? Тут вас ждут из «Финансовых систем», а Жора утром еще звонил, они все в милиции, это правда?

– Правда. Успокойся. Ерунда это все. Наши еще в милиции, они там пишут какие-то объяснения. Звонил кто-нибудь?

– Звонил Александр Петрович, у вас что, мобилка отключена? Я сто раз набирала.

– Александр Петрович как только подъедет, сразу пусть зайдет ко мне, – сказала Даша и подошла к своему кабинету.

Ее ждали двое парней, внешне похожих друг на друга, как братья-близнецы. Одинаково коротко стриженные, в одинаковых черных костюмах, с общим совершенно равнодушным выражением лица. Они прошли вслед за Дашей. Усевшись напротив, один сказал:

– Сергей Тарасович велел, когда вернетесь из отделения, что бы связались с ним.

Даша набрала знакомый номер. Трубку взяли на третьем гудке. Вместо приветствия Чернобаев спросил:

– Как ты собираешься со мной рассчитываться?

Это «ты» совершенно сразило Сотникову. Она никогда не переходила с заказчиками определенную черту. Даже когда те становились постоянными клиентами и друзьями ее рекламного агентства. Более того, она и сотрудникам своим никогда не говорила «ты». По ее представлениям, «тыканье» было признаком слабого руководителя.

– Я задал вопрос. Сотникова, ты что, оглохла?

– С каких пор мы на «ты»? – спросила Даша, преодолевая слабость.

– С тех самых, как ты или кто-то из твоих украл у меня черный жемчуг.

– Сергей Тарасович, я вам клянусь, мы к вашей драгоценности не прикасались! – Голос Даши дрогнул, на глаза навернулись слезы, и Даша поспешно отвернулась от посетителей. Нервы, с утра вымотанные в милиции, уже не выдерживали нагрузки.

– Не пытайся меня разжалобить. Кроме тебя и твоих мальчиков-девочек, у меня в доме никого чужого не было.

– А телохранитель?

– Молчи и слушай! Повторяю, никого чужого, кроме твоих. Тимур свой человек. Я вообще не намерен разбираться, пусть менты разбираются. Значит, мои условия такие: я жду три дня. Если через три дня не принесешь мне кольцо либо триста тысяч долларов, пеняй на себя.

– Но за что? За что вы со мной так? – Она вся дрожала с ног до головы. По щекам текли слезы.

– Все. Время пошло. – Голос в трубке стих.

Она опустила телефон на стол, невесомый прямоугольник показался ей пудовой гирей. В этот момент вошел Александр Романенко. Он увидел одинаковых посетителей, посмотрел на Дашино побледневшее лицо и, быстро оценивая ситуацию, спросил:

– Что у нас плохого?

Но мальчики-близнецы не дали Сотниковой ответить. Они поднялись, подошли к Дашиному рабочему столу, и тот, что велел ей позвонить Чернобаеву, сказал:

– Вы лучше решите за это время вопрос так, как вам сказал Сергей Тарасович. Иначе будет плохо и вам, Дарья Николаевна, и вашим людям.

На фоне непривычно хамского тона олигарха подчеркнутая вежливость его коренастых сотрудников была особенно страшной. Они вышли из кабинета.

Романенко, ничего не знавший о последних событиях, хмурым взглядом проводив посетителей, удивленно посмотрел на Сотникову:

– Дашуня, во что мы вляпались?

Она чувствовала, что может сорваться и закричать. Виски опять ломило, и еще появился противный звон в ушах. Больше всего хотелось проснуться, и чтобы никакого Чернобаева, никакой кражи не было в радиусе трехсот тысяч километров. Трехсот тысяч…

– У тебя есть триста тысяч долларов? – спросила она с трудом, не глядя на Александра. Он присвистнул и опустился в кресло. – Тогда лучше выйди и не мешай. Я буду звонить своему компетентному знакомому. – Даша принципиально не употребляла слово «крыша», да его сейчас никто уже и не употребляет. Все знали, понимали и оказывали друг другу «консультационные услуги». За проценты.

Романенко вышел в офисную кухню, осторожно прикрыв за собой дверь, облокотился на подоконник и выглянул на веранду, во дворик-сад. Здесь, в обычно закрытом стеклопакетами от ветра и непогоды пространстве, в тишине всегда хорошо было покуривать и обсуждать разнообразные проблемы. Отличное место для рекламного агентства, да и вообще для работы.

Однако сейчас арт-директору было не до красот окружающего пейзажа.

* * *

Рабочие на стройке теперь на свои места выходили далеко не все: несколько человек притворялись больными. Уговоры и угрозы ничего не дали, упрямцы стояли, вернее, лежали на своем. Все понимали: они на самом деле выжидают, готовятся удирать. Остальные пока держались, хотя страх заражал и их. Пока ничего не случилось, однако напряжение от этого еще больше росло. Каждый вроде занимался своим делом: начальники покрикивали, оформляли кучу документов на материалы, нормировали рабочих. Мастера следили за сегодняшним планом работ, чтобы не было отставания, ругались с начальниками участков. Все работали и в то же время ждали. Некоторые в открытую наливали стакан водки, выпивали и продолжали работу. Начальства боялись меньше, чем нечистой силы…

А погода, между прочим, как будто пропиталась предчувствиями и немножко сошла с ума. Резко похолодало, и поднялся ветер. В воздухе носились листья, птицы, пыль. Ветер все усиливался, гулко гудел внутри конструкций. Краны скрипели. Старший смены долго смотрел вверх, вздохнул и велел крановщикам слезать вниз. Высотные работы на сегодня были прекращены.

Так прошел рабочий день. Ветер ослабел, но стало еще холоднее. Ночная смена оказалась немногочисленной, и от этого рабочим было не по себе. Они то и дело устраивали перекур, трое напились до полного остолбенения, и их отправили в вагончики спать.

Без двух минут полночь, как обычно, донесся слабый перезвон колоколов Владимирского собора. А ровно в двенадцать раздался ужасный грохот. И рабочих, и тех, кто отдыхал, мгновенно пронзил ужас, охватила паника. С душераздирающим стоном и скрипом наклонялись и падали бетонные колонны, рвалась и лопалась металлическая арматура, оглушительно бабахнул о землю многотонный куб стройки, выл и скрежетал металл изуродованных ударом башенных кранов!.. Все это было явственно слышно в чудовищном, пронзившем все пространство звуке.

Сбивая друг друга с ног, прочь от строящегося здания побежали рабочие. В ужасе проснулись те, кто спал в вагончиках, и высыпали наружу прямо в трусах. Вся толпа помчалась за ворота. Охранники были уже там. Несколько человек по пути упали, на них наступали тяжелыми ботинками и бежали дальше. Жуть затопила души и мозг людей до самых краев, каждый спасал только себя, от личности остались лишь инстинкты и рефлексы.

Никто ничего не говорил – просто не успели. С момента внезапного грохота прошло секунд десять. И тут наконец подняли головы – осмотреть разрушения.

– Ни… себе… Твою… мать!..

Краны стояли как ни в чем не бывало. Бетонные столбы, все перекрытия, коробка первых этажей и торчащая вверх арматура последних – все было на месте. То есть вообще ничего не сдвинулось ни на сантиметр. Даже мешки с цементом у фундамента, даже пакеты с мусором у ворот.

Картинка была достойна камеры какого-нибудь Тарантино. Ночь, на улице столпились разнообразно одетые и раздетые люди, все они смотрят вверх и друг на друга, лица белые, неподвижные или искаженные ужасом. Кто-то непрерывно матерится, кто-то разрыдался и схватился за голову. Его взяли за плечи: видимо, человеческие чувства начинали постепенно включаться. И страшным диссонансом, просто невероятным контрастом мелодично перезванивались вдалеке колокола Владимирского собора, заканчивая возвещать наступление полночи.

Неподалеку на перекрестке молодые люди тусовались у ночного киоска, развлекаясь пивом, чипсами, музыкой и тесными объятиями. Увидели ошалевших мужиков, обрадовались.

– Вот это круто, – послышался оттуда девичий голосок. – Я фигею, какие люди! Эй, дядечки! У вас флешмоб какой-то, что вы в трусах бегаете? Мы тоже хотим!

Молодежь рассмеялась звонко и беззаботно. И по контрасту с этим смехом томительный ужас, овладевший строителями, сделался еще острее, стал почти невыносимым.

Что это было?

Почему все на месте?

Не бывает такого грохота без причины!

Что же все-таки это, мать-перемать, было?!

Никто не раскрывал рта, чтобы задать эти вопросы вслух. Никто не хотел выглядеть идиотом. Ничего же не случилось. Ну, кроме невыносимого, рвущего душу грохота. Но… Все ли его слышали или только я?.. Люди с опаской оглядывали друг друга. Наконец старший смены смачно сплюнул под ноги и вернулся на территорию.

– Эй, Гена, – робко окликнул его охранник. – А что нам делать?

– Бегать, бляха-муха!.. Не знаю. Сиди на своем месте!

За старшим потянулись остальные. Несколько пожилых рабочих отвели старшего в сторону, потом они все зашли в кухонный вагончик – видимо, совещаться. Но тут их ждал новый сюрприз: весь пол был усеян листовками.

– Не хватало еще и этого! Надо собрать и выкинуть эту мер зость.

Собрали и выкинули. Но как же было не прочитать перед этим, как удержаться, даже если очень страшно? Обязательно найдется такой человек, которого страх манит и гипнотизирует, как удав кролика. Вот и сейчас один строитель вышел наружу, потихоньку достал из вороха смятой бумаги листовку и медленно прочел ее. Конечно, возле него тут же собралась пара-тройка таких же жгуче любопытных.

– «Энциклопедия пыток. Звук. При Иване Грозном на Руси людей пытали так: сажали под большой колокол и начинали в него звонить. Человек очень быстро не выдерживал, из ушей у него лилась кровь из лопнувших барабанных перепонок. Более современный метод – "Музыкальная шкатулка", человека сажали в комнату с ярким светом и без окон, где непрерывно играл набор неприятных звуков. Какофония постепенно сводила несчастного с ума…»

– Слухайте, и у нас был звук! Они нас шо, тоже хотят так…

– Господи, спаси и сохрани!..

– А на обороте есть?

– Есть. «Убирайтесь из Киева, варвары…» Ну и так дальше.

– Та куда ж та милиция смотрит?

– Ага, поможет тебе милиция, разбежалася вона. Я лучше уеду, правда.

– Сбежишь?

– Здоровье дороже!..

Никто больше не работал. Заснуть никто не мог. У большинства людей колотилось сердце, в кишках ворочался ужас, и конца этому не было. Казалось, вот-вот случится еще что-нибудь. Температура воздуха еще больше понизилась, веяло могильным холодом. Термометр на стекле бытовки показывал плюс один.

Не дожидаясь утра, большинство рабочих начали собирать чемоданы…

Рано утром к воротам стройки подъехали два огромных красавца автомобиля обтекаемой формы. Из первого с трудом вывалил свою полную тушу директор Лозенко, с водительского места вышел крупный плечистый парень в типичном черном костюме телохранителя. Из второго неторопливо вышли трое таких же людей в черном.