Текст книги "Девушка не нашего круга"

Юля ощутила под ребрами болезненный тычок от Насти и пошла на попятный:

– Да шучу я, шучу! Ты что, и впрямь на него запала?

– Я тоже, между прочим, не на помойке найдена! – зашипела подружка, не на шутку, как видно, обидевшаяся и разозлившаяся. – И не таких обламывала, и этого мажора окручу – если захочу, и если мне надо будет!

* * *

Кирилл Косаткин, капитан полиции, старший оперуполномоченный краевого управления МВД Кубанского края

Какой-то умник в краевом управлении решил: раз случилась у нас пара аналогичных преступлений – красивые деффки знакомятся на курорте с мужиком на тачке, опаивают его кропелином [10]10
  Название лекарственного препарата, кропелин, – вымышленное.


[Закрыть], грабят и угоняют транспортное средство – значит, это два эпизода одного дела. И их надо объединить. И расследовать на краевом уровне. Ладно, начальство, конечно, какую угодно глупость может придумывать, лишь бы личный состав особо не дергало. Но оно ведь у нас, сцуко, деятельное. И розыск по двум данным эпизодам поручило мне.

Я решил начать с последнего – в приморском поселке Каравайном. Написал рапорт на командировку и выехал туда на своей тачиле. Понятно: бензин никто мне не оплатит – и тем более амортизацию. Однако разъезды по месту предстояли мне, я предчувствовал – нешуточные, и лучше уж я разорюсь на пару тысяч, чем буду каждый раз «расписную» колымагу в местном райотделе выпрашивать.

В понедельник, да рано утром, да в начале октября движение на черноморской трассе густотой не отличалось. Навстречу мне, в Кубанск, еще неслись караванчики: те, кто мог закосить со службы, не являться прямо с ранья в присутствие, предпочитали возвращаться с курортного уик-энда не вечером в воскресенье (гарантированно попадешь в пробку), а спозаранку. В моем же направлении, к морю, двигались и вовсе полторы калеки.

Я не гнал, не спешил, на встречную не вылетал, рулил ответственно и дисциплинированно. Попутно думал о делах и прикидывал обстановку.

Ясно, что деффки после грабежа отходили по этой трассе – других здесь просто нет. Значит, их мог кто-то видеть. И (самое главное) краденую тачилу должна зафиксировать одна из дэпээсных камер. Поэтому во время движения я подмечал оные, прикидывал, где они расположены, и формулировал в уме запрос в наше краевое УИБДД. Типа, прошу, в рамках расследования уголовного дела номер такой-то, обеспечить мне, такому-то, доступ к информации, зафиксированных камерами такими-то. За какой срок смотреть? Думается, начиная с того самого момента, как было совершено преступление, то есть с вечера первого октября – и до?.. А вот это вопрос. Может быть, преступницы на украденном «Лексусе» отходили сразу же, немедленно. А может, у них в Каравайном имелась база, а значит, и сообщник. Или сообщники. И они сразу перегнали тачку куда-нибудь в бокс – там, в поселке, а потом отсиживались. А раз бокс (и сообщник) имелся, им никто и ничто не мешало разобрать тачилу на месте, а впоследствии реализовывать детали автомобиля, как запчасти б/у. Но если дело обстоит именно так, следовало искать прежде всего сеть реализации, а девчонок считать лишь исполнительницами, на которых не составит труда выйти в рабочем порядке.

Могло быть и иное. Транспортное средство они похитили не с целью дальнейшей наживы, а из хулиганских побуждений. Тогда есть даже шанс, что тачка всплывет где-нибудь в кювете и вернется к хозяину с минимальными повреждениями. Уповать на это вряд ли стоило, потому как имелся аналогичный эпизод, совершенный подобными девчонками (или лицами, похожими на них). Хорошо, один раз напоили мужика кропелином и взяли авто, чисто чтоб покататься. А если два раза? И так как данный вид преступлений характеризуется высокой латентностью – то есть, проще говоря, другие ограбленные в полицию могли с заявами не ходить, – то, возможно, случались и третий, и четвертый, и прочие эпизоды.

Или, наихудший вариант, кто-то из жертв до правоохранителей дойти не смог. Переборщили преступницы с кропелином, откинулся владелец тачки, валяется его тело где-то в кустах, объявлен в розыск – плачут, не находят себе места его семья, малые детки и престарелые родители…

Наконец, очень вероятно, что девчонки – гастролерши и они вывозят тачки в свой регион. Так сказать, два в одном: и похитить, и перегнать. Но в таком случае район этот вряд ли находится далеко. Полное сумасшествие было бы – тянуть машину (которая могла оказаться в розыске сразу, как терпила очнется) куда-нибудь в Вологду или Астрахань. Другое дело, если разбойницы прибыли из соседних краев: Ростовской области, Ставропольского края.

Или с Кавказа. Последний случай – самый вероятный. Завербовал какой-нибудь душман двух юных русских дурочек, заморочил им мозги, заставил на себя работать. Вот они и стараются, выслуживаются перед ним. А он – цинично наживается на дурехах.

Так думал я, постепенно приближаясь к Черноморскому побережью. Миновал перевалы, и дорога пошла веселее. Я внимательно рассматривал встречные столбы и мачты. Однако у нас не Москва, не Крым. Камер было мало – всего я насчитал две. И еще одну – не доезжая пары километров до Каравайного. Надежд, что преступницы попали в кадр, сразу стало меньше. Правда, оставались упования на объективы, которые устанавливают доброхоты – частные лица и организации, особливо кафе, рестораны, мини-гостиницы и бдительные богатеи.

Потерпевший, гражданин Порфеев, еще к себе домой в N-скую область из санатория «Южные дали» не съехал.

По пути я позвонил ему на мобильный, и мы договорились встретиться на санаторном пляже.

* * *

Правду говорят: чем менее женщина доступна – тем сильнее распаляется мужчина.

Вот и с Настей так – в случае с Артемом.

Они остались вдвоем. Выпили по коктейлю, прогулялись по вечерней набережной. Он рассказывал ей о том о сем. Фонтанировал забавными историями и анекдотами. Она позволяла держать себя за руку или иногда касаться плеча или талии. Но больше – ни-ни. А когда он проводил ее до дому – пешком, безо всякой машины, и они стояли у подъезда жуткой вылинявшей пятиэтажки, – позволила ему один поцелуй. Жаркий, страстный. Но который не утолял никакой жажды, а только распалял ее.

Он проговорил – и голос его аж сорвался от желания:

– Пригласи меня на кофе. Или на чай.

– Нет-нет-нет, – засмеялась она. – Ни в коем случае. Знаешь, какие у меня родители строгие! Если что, убьют и тебя, и меня.

Насчет «родителей» было художественным преувеличением – у Насти имелась только мама, да и то приемная. Но она – да, в этом смысле была очень строгой. И соседи, и все мамины знакомые в станице тоже. Старорежимные люди, домостроевские принципы. Поцеловал, типа, – женись!

– А что, я могу.

– Жениться? Это что? – веселилась она. – Это так нынче делается предложение?

– А тебе надо по всей форме?

– Естественно. И потом я еще должна буду подумать.

– Ну, ладно, буду иметь в виду твое пожелание. Или не иметь.

И он развернулся и, посвистывая, удалился.

И они ни о чем не договорились, ни о каких дальнейших встречах, и ей было страшно, что они больше никогда не увидятся, и очень хотелось окликнуть его, остановить – однако в игре, которую Настя затеяла, требовалось не отступать и все время повышать ставки – и только тогда надеяться на то, что сорвешь первый приз.

* * *

Подруга ее Юля, более плотно, в физическом смысле, стоящая на земле, крепкая телом, южная, загорелая – она гораздо меньше корчила из себя недотрогу. И на пикнике в виноградниках, в виду блещущего синевой моря, на расстеленном одеяле, отдалась другу Артема по имени Андрей. А потом лежала у него на плече, водила пальчиком по груди и вопрошала:

– А у тебя в Москве кто-нибудь есть?

– Нет, – легко врал он.

– А ты меня с собой заберешь?

– Да, – столь же незатейливо продолжал он обманывать ее.

* * *

Вечером того же дня, в номере частной гостиницы курортного поселка Гамма – гораздо более роскошном, нежели квартира, в которой жили девушки, – Артем говорил приятелю:

– Ты знаешь, друг мой ситный, я, пожалуй, женюсь на ней.

– На ком? На этой тянке?

– Н-да! – шутейным тоном, который лишь прикрывал всю серьезность его намерений, проговорил Артем. – На ней!

– Окстись! Зачем она тебе?! Жениться?! Только потому, что не дает?

– Ф-фу, поручик! Я не на шутку влюблен.

– Паяц!

– Нет, я правда женюсь.

– Дебил, да?

– Нет, не дебил! Совсем наоборот! Смотри: Настя умна? Да, умна. Природная хватка, быстрая реакция! Наверное, эдьюкейшена не хватает – но ничего, подучим. Зато другой вопрос: красива? Бесспорно! Вопрос третий: любит ли она меня? Практически да. Люблю ли я ее? Конечно! Вот тебе и все необходимые условия для долгой и счастливой семейной жизни. Любовь, природный ум и красота! А то, что она провинциалка, из бедной семьи и вообще, что называется, не нашего круга, – это ерунда! Тем больше будет ценить все, что я ей дам, и тем сильнее будет меня любить!

– Кремлевский, ептыть, мечтатель!

– Вот именно! Хочется мечты! Полета! Знаешь, надоели эти изнеженные, избалованные столичные девицы. – Он передразнил, изобразив такую ломаку-кривляку, как сам себе представлял: – «Ах, девочки, представляете, я позавчера сделала шеллак, и он у меня отслоился сразу на двух ногтях!» То ли дело Настя! Девушка из народа, явно живет своим собственным трудом, поэтому ценит (и будет ценить еще больше) те маленькие радости, что ей достаются – и которые я ей способен буду дать.

– Хм. А наследственность? Папаша у нее наверняка алкоголик. В такой-то дыре. Где они там живут? В станице Румяная Краснодарского края?

– Станица Красивая.

– А мамаша у нее кто?

– Почтальон.

– О да, прекрасная партия. Будущая тещенька – почтальон. И тоже, наверное, не прочь зашибить. Ну, и какими окажутся ваши дети?

– О чем ты говоришь, Андрэ! Наоборот! Настя ведь близка к земле, к корням! Пора разбавить нашу хилую интеллигентскую кровушку! Впрыснуть ей добрую дозу народности! Вернуться к истокам! Да, прадед мой стал большим человеком, с него великий род Кудряшовых быть пошел. Личные шоферы завелись, няньки и гувернантки. А благодаря чему он, прадед, по жизни тогда, в тридцатые, пробился? Благодаря советской власти. Которая сделала всех равными и наделила одинаковыми возможностями. Вот он и совершил впечатляющую карьеру. Сам! Но он-то, Василий Николаич, член ЦК КПСС и Герой Социалистического Труда, из семьи свинопаса! С какой стати я теперь, ста лет не прошло, стану чваниться перед теми, кто в станицах живет?

– Ты отцу своему или матери о свадьбе заикнись. Услышишь, как они заорут.

– Ну, если умные люди – не заорут. А даже если заорут, моя жизнь – она моя, а ни разу не их. Мне ее и жить!

* * *

Видимо, здесь имеет смысл сделать паузу в плавном развертывании нашего сюжета и познакомить читателей со славной историей семьи Кудряшовых, о которой только что краем упомянул самый младший ее представитель.

Для начала напомним, что в позапрошлом веке, девятнадцатом, в Российской империи существовали, как известно, потомственные почетные дворяне. Дворянство жаловалось в достаточной степени выдающемуся человеку – к примеру, художнику, или артисту Императорских театров, или лицу, окончившему курс наук в Российском университете. Такие особо заслуженные – пусть даже выходцы из крестьян или купцов – числились с того момента дворянами и детям своим звание передавали.

Однако старая Россия, сто лет назад, как известно, канула в Лету – вместе со своими сословными законами. В Советском государстве провозгласили равенство всех граждан и во всех отношениях. Но довольно быстро в СССР также стали складываться свои касты – разумеется, негласные. И появились, в том числе, советские бояре – чиновники, партийные руководители.

Вот и Артем, как уже дважды замечено, происходил из семьи потомственных почетных советских дворян.

Началось все, как правильно сказал молодой человек своему другу, с прадеда. (Его отец, прапрадед Артема, вообще ничего собой не представлял: бедняк, пьяница и свинопас.) Однако прадеда, Василия Николаевича Кудряшова, вихрь революции поднял из его села в Сибири, в Красноярском крае, заставил учиться и делать карьеру (как она в то время понималась).

Кудряшов, зачинатель династии, окончил рабфак, а затем, благодаря удачному происхождению (не из каких-нибудь дворян, пусть даже потомственных-почетных, а, наоборот, из крестьян), поступил в ВКП(б) и совпартшколу. А в конце тридцатых, когда репрессии косили всех подряд (а особенно ударяли по видным и выдающимся), очень удачно был взят на работу на место безвременно выбывших аж в обком партии. Образования и культурки ему не хватало – но что делать, не боги горшки обжигают! Когда страна, пелось в те годы, заставит стать героем, у нас героем становится любой [11]11
  Неточная цитата из «Марша веселых ребят» (1934 г.) на стихи Василия Лебедева-Кумача: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».


[Закрыть].

И как пожар Москвы способствовал (как говорилось в хрестоматийной комедии) ее украшению [12]12
  Точная цитата: «Пожар способствовал ей много к украшенью» (Александр Грибоедов, «Горе от ума»).


[Закрыть], так сталинские чистки открыли перед прадедом широкую дорогу по партийной лестнице. Особых звезд прадед Кудряшов с неба не хватал; отличался, когда выпьет, буйным нравом – однако в нем имелось то качество, что во все века, от Римской империи через Борджиа, Ивана Четвертого и Петра, ценилось руководителями любых мастей, а именно: личная преданность. А также природный ум, хватка, организаторский талант и умение красиво и зажигательно выступать. И еще (возможно, главное): нюхом чуять и безошибочно выбирать нужных людей – кому эту самую преданность следует выказывать. В этом самый старший Кудряшов не прогадал. Ставку сделал, куда надо, а именно – на товарища Брежнева.

Познакомились они, правда, в годину (как писалось в советские времена) тяжелых испытаний. Когда началась война, Кудряшова мобилизовали. Однако стал он, как водилось в среде нового партийного дворянства, не каким-нибудь пехотинцем или артиллеристом, а политработником. Вот тут-то и случилось судьбоносное знакомство с будущим руководителем партии и правительства, верным ленинцем и многократным Героем Советского Союза и Социалистического Труда. Злые языки много позже, в последние советские годы, подло врали, что Кудряшов, дескать, был у Брежнева ординарцем, то есть денщиком: подшивал подворотнички и чистил сапоги. Но это, товарищи, наглая клевета. В ту пору будущий генсек служил начальником политотдела армии, а майор Кудряшов царил в политотделе полка (входившего в ту же брежневскую Восемнадцатую армию). Познакомились они на пресловутой, впоследствии неоднократно воспетой, Малой Земле, когда бровастый полковник обратил пристальное внимание на храброго, дельного и ушлого майора. Ведь помимо преданности вышестоящим майор, а впоследствии подполковник Кудряшов прославился в войну еще и личной храбростью. Однажды сам, лично поднимал бойцов в атаку, что для начальника политотдела полка вообще-то было странной и редкой удалью. И за это удостоился хвалебной заметки в «Красной Звезде» и устного выговора от Леонида Ильича: надо беречь себя, как важного партийного кадра!

Прадед также снискал известность свирепостью по отношению к дезертирам и насильникам, нескольких самолично расстрелял. За войну был в итоге награжден орденом Красной Звезды. Участвовал в Параде Победы на Красной площади.

После счастливого для СССР окончания Великой Отечественной он с покорной радостью последовал за всеми извивами судьбы своего патрона Брежнева: Украина, Молдавия, Казахстан. Самых высоких должностей не удостаивался и к ним не стремился – третий секретарь обкома был его потолок. Но все равно ни ему, ни его жене или детям никогда не приходилось стоять в очередях, чтобы отоварить карточки. Или думать, где достать для пропитания младенца молока. Всегда был он (и семья) хорошо одет, сыт, получал доппаек, проживал в многокомнатной отдельной квартире с паровым отоплением и разъезжал с водителем на персональной машине. Словом, стал самым настоящим советским дворянином – звание, которое, как впоследствии выяснилось, в СССР начало передаваться по наследству. (Если только дворянина, конечно, не перемалывало в сталинской мясорубке. Или его дети и внуки не оказывались полными бездарями или нравственными уродами.)

Вот так Кудряшов потихоньку рос (вослед за Леонидом Ильичом), а когда тот в итоге в шестьдесят четвертом году стал главным советским руководителем, прадед нашего героя совсем оказался в шоколаде. Был вызван в Москву, получил на семью квартиру на Кутузовском проспекте, служебную дачу в Барвихе. И трудиться поставлен был не на самом главном направлении – в политбюро, секретариате или совмине, – а несколько сбоку: то завсектором ЦК КПСС, то министром того, то председателем госкомитета другого, то в госплане, то в госстрое – и никогда больше ни в чем не знал нужды.

Безвременная смерть Леонида Ильича (последовавшая, напомним, в ноябре 1982-го) привела к довольно быстрой отставке Василия Николаевича Кудряшова – по возрасту и состоянию здоровья (как будто до того все в порядке у него было и с возрастом, и со здоровьем). Он дожил до горбачевских преобразований – но не успел увидеть их горьких плодов в виде распада СССР и кончины КПСС. Умер в восемьдесят седьмом году, в собесе, куда пришел хлопотать о прибавке к персональной пенсии, никем не узнанный.

Впрочем, к тому моменту он уже обеспечил, как мог, своих отпрысков. Надо заметить, что в позднесоветскую эпоху обеспечить детей означало далеко не только материальное благосостояние. Скорее предполагалось, что им следует дать хорошее и престижное образование – самое хорошее и самое престижное! – а затем пристроить на хороший и престижный пост. Именно подобным образом, через должности и места службы, она и продлялась, эта линия потомственного советского дворянства. Тут имелось, правда, одно условие: молодому человеку (или девушке) следовало, помимо получения подходящего образования и должности, правильно жениться (или выйти замуж). В сущности, сын свинопаса и соратник Брежнева товарищ Кудряшов – он ведь был последним из фамилии, кто женился на прабабке Фекле по искренней и неподкупной любви. Всем его наследникам следовало держать в уме негласные сословные правила. Потенциальный партнер сына (дочери) подвергался внимательнейшей ревизии со стороны родителей. Негодные кандидатуры браковались решительно и беспощадно – вплоть до насильственного развода (как это случилось, кстати, с Галиной Брежневой, дочерью Леонида Ильича, которая посмела выскочить за Игоря Кио – мало того, что циркача, так еще и младше ее на пятнадцать лет!). Важным условием было, что советский дворянин должен избегать в качестве будущих жен-мужей представителей некоренной национальности. Еще можно было допустить украинцев либо белорусов – но вот представителей республик Прибалтики, Средней Азии, Закавказья или, тем паче, евреев – ни в коем случае. Кроме того, хорошо, если будущие свойственники будут ровней: лучше всего, теми же ответственными советскими или партийными работниками – в крайнем случае на ступень-другую ниже. Например, сын министра мог, безусловно, жениться на дочери начальника отдела или хотя бы завсектором в том же (или другом) министерстве. Дочь ответственного работника ЦК имела право выйти за сына труженика горкома или даже райкома. В крайнем случае, стиснув зубы, можно было допустить в фамилию простых учителей или врачей. Но вот брак с дочерью уборщицы или, к примеру, скотницы считался явным мезальянсом, вызовом, пощечиной общественному вкусу и практически никогда не допускался.

Сын родоначальника династии, вышеупомянутого Василия Кудряшова, Николай Васильевич (дедушка нашего героя Артема) все по жизни делал правильно. В пятидесятые годы он женился на дочери папиного сослуживца, окончил историко-международный факультет МГИМО. Потом пошел по дипломатической линии. Дорос, как карьерный дипломат, до звания посла.

Сын его (или отец Артема), с царским именем-отчеством Александр Николаевич, также довольно рано понял, что лучше всего приносить советской Родине пользу, будучи как можно дальше от нее. Он поступил, по папашиным стопам, в МГИМО и удачно просватался к Елене Анатольевне (маме Артема), родители которой подвизались по линии Министерства культуры и театральной критики. Когда Александр Николаевич в 1981 году благополучно окончил свой самый привилегированный вуз СССР, его отправили служить в приятных, небедных странах по европейскому направлению: Бельгия, Люксембург, Голландия, Швеция… Поэтому местом рождения нашего героя Артема значилась именно Швеция. И как раз появился он на свет в девяносто первом году – в то самое время, когда советская империя рухнула.

Однако дипломаты оказались нужны при любой власти, и, преодолев разброд и шатания времен Козырева (был такой, если кто не помнит, министр иностранных дел при Ельцине), папаша Артема все равно продолжал служить.

Правда, тут фортель выкинула Елена Анатольевна (мама Артема). Когда кончилась власть парткомов (и серьезно ограничились полномочия кадровиков), она однажды оставила супруга в стране пребывания, взяла в охапку сына, трехлетнего Артема, и вернулась на Родину.

Злые языки строили по поводу происшествия различные предположения – впрочем, недолго. Поговаривали, что Александр Николаевич в молодости славился редкостным, совершенно не дипломатическим пристрастием к дамскому полу. В поле его активности регулярно попадал технический персонал посольства, жены коллег и даже (когда началась ельцинская вольница) дамы из страны пребывания (в том числе легкого поведения). Супруга, как заведено в среде советских дворянок, терпела это, терпела, а однажды сносить обиды перестала. Ни на какой развод подавать не стала, а просто уехала.

В России в девяносто четвертом году ей не понравилось. Было сложно. Не находилось работы, инфляция галопировала со скоростью двадцать-тридцать процентов в месяц, шли чередой бандитские разборки и стрелки, распоясалась уличная шелупонь. Но, осмотревшись, Елена Анатольевна поняла, что и в Москве жить можно. У советского потомственного дворянства даже после краха Советов оставались свои привилегии. Главная из них заключалась в связях, которые они нарабатывали не только собственноручно, но и получали от родителей, бабушек-дедушек, свекра со свекровью и прочих предков. Довольно скоро совместными усилиями Елена Анатольевна была устроена в один из тех заграничных банков, что в начальные девяностые наперебой устремились в объявившую о капитализме Россию. Женщина она была ответственная, имела профильное образование и знала два языка – что еще надо для успешной карьеры! Сыну Артему наняли няню. В итоге, сменив несколько мест работы, Кудряшова нашла свой идеал: да, она отчасти пожертвовала карьерой, работала, но не слишком перенапрягаясь – зато имела возможность проводить больше времени с сыном, образовывать его, читать книжки и рассказывать сказки на ночь.

Родители так и не развелась. Мать приезжала к отцу в страны его пребывания, привозила туда на побывку отпрыска. Потом, когда тот достаточно подрос, стала отправлять парня к папане за рубеж самостоятельно. В сущности, заботы о нем и хлопоты заменили ей собственную личную жизнь – произошла, как говорил товарищ Фрейд, сублимация. Как ни странно, и Александр Николаевич вдали от супруги не развернул свои амурные похождения во всю Ивановскую, а, наоборот, утишил. Может, и случался у него кто, но гораздо реже, чем прежде, когда он пребывал под бдительным оком жены. Во всяком случае, никто Елене Анатольевне ничего не доносил (а дипломатические колонии за рубежом – известный рассадник сплетен), и сын, вернувшись из-за границы, тоже ни про каких посторонних тетей в окружении папаши не докладывал.

А совсем недавно Александру Николаевичу подошла пенсия – его уволили из МИДа, и он вернулся в Москву. Здесь он тоже, как принято в среде советского дворянства, пусть и бывшего, не потерялся, немедленно пошел служить в какой-то то ли комитет, то ли подкомитет и лекции начал читать в высшем учебном заведении. Вроде бы и с супругой, Еленой Анатольевной, все стало налаживаться, после двадцати с лишним годков жизни врозь. А куда им еще деваться-то друг от друга на пороге старости!

Хоть все советское и кончилось почти одновременно с рождением Артема, и разбилось на сотни осколочков, у нашего героя, Кудряшова – самого младшего, тоже по жизни все было если не лучшее, то достойное.

Самое-то лучшее, что имелось в стране, к тому моменту захватили другие – парвеню, выскочки, нувориши. Они, разбогатевшие на нефти, газе, а то и на убийствах, теперь рассекали на пятидесятиметровых яхтах, проживали в особняках на Лазурке и учили своих детей в Йеле. Они были уверены, что все на свете можно купить при помощи денег, – и покупали.

Новорусских финансов у Кудряшовых не имелось – однако связи, пусть и в ряду бывших, до сих пор действовали. Поэтому Артем учился в одной из лучших столичных спецшкол, в совершенстве знал два языка. Вот только с дальнейшим образованием произошла затыка. По окончании школы он отверг привычный дедово-отцовский МГИМО. Да и к чему был теперь МГИМО? Кому нужен? Это в советские времена дипломат по сравнению с обычным гражданином был небожителем, потому что мог покупать японские магнитофоны, американские джинсы и автомобили «Лада» в экспортном исполнении (а простые инженеры – нет). А длительная командировка в какую-нибудь Зимбабве считалась раем небесным. Но теперь-то все переформатировалось. Что такое, спрашивается, нынче Зимбабве? Черная, жаркая страна. И кто такой, спрашивается, дипломат? Да никто. Чиновник на службе государства. С не самой великой зарплатой.

Иное дело – молодой человек, что вдруг впишется в нефтяную или газовую сферу. Или, на худой конец, лесную, металлургическую или энергетическую. Тут и денег прорва – и, как следствие, почет и уважение. Но для этого иное, не мгимошное образование нужно. МВА требуется, master of business administration [13]13
  Магистр делового администрирования (англ.).


[Закрыть].

Однако – нет. Артем отказался даже рассматривать новомодную высшую школу экономики. На образование за рубежом у Кудряшовых средств все-таки не нашлось. И стал он учиться всего-то на факультете журналистики МГУ, пусть и на международном отделении. Для непосвященных звучало круто, но посвященные морщились: что за образование – журналистика? Да чему там учат? Строчить пресс-релизы для скороспелых фирм?

Но фенька заключалось в том, что Артем с детства увлекся фотографией. Еще с тех пор, когда аппараты были пленочными, а проявляли и печатали карточки в специальных секциях «Кодак». Затем одним из первых в Москве он освоил цифру – и снимал, снимал, снимал… Любил это дело и хотел превратить его в профессию. И куда ему следовало поступать? Не в кулек же идти (как презрительно называли многие институт культуры)! А на журфаке хоть кафедра фотожурналистики есть. Вот Артем и выучился на журналиста (хотя официальных занятий по любимому фотоделу на факультете оказалось кот наплакал, но ходил на спецсеминары, на все возможные выставки, познакомился с профессиональными фотографами)… Таким образом, прервалась на Артеме династия дипломатических работников (вроде бы начавшая складываться в лице его деда и отца).

Да и вторая заповедь советского дворянина – жениться на девушке из приличной семьи – тоже в его лице давала трещину. Вечно он связывался (по мнению отца и особенно матери) с какими-то явно не достойными его созданиями. К примеру, поехал как-то году в две тысячи девятом в Нидерланды к папаше (тот еще служил) и слюбился с одной оторвой родом из Испании, лет тридцати, чуть ли не работницей сферы секс-услуг, не скрывавшей, что она употребляет на досуге марихуану… И даже жениться на ней намеревался! Еле родные его от нее отвадили!

Чуть что, так сразу предлагать девчонке руку и сердце – был в этом у Артема какой-то порок. Мать его, Елена Анатольевна, даже вздыхала вслух: «Слишком хорошо я воспитывала сына, слишком правильно!» На четвертом курсе в Англии, куда поехал по обмену, увлекся латышкой, тоже старше его, которая работала, подумать только, продавщицей! Пусть в «Харродсе» – но продавщицей же!

В дальнейшем случались у Артема и другие, пусть меньшие по масштабам и в смысле накала чувств-с, но аналогичные по уровню мезальянса романы и романчики. И все время его под венец тянуло, только успевала семья отваживать.

А эта фотография! Можно было смириться с ней, когда бы она увенчалась достойным рабочим местом где-нибудь в «Нэшнел Джиографик» или хотя бы в «Максиме». Так ведь нет! Стал Артем, как неприкаянный, бродить по свету, щелкать затвором, искать свой путь. Начал вести свой блог, довольно стремный. На реновацию наезжает, на чрезмерное столичное благоустройство. Денег, правда, у родителей не просит – хотя вот машину ему, «Ауди А-6», приобрели: пусть ездит на приличном и безопасном авто. (Хотя записали его, на всякий случай, на отца – которому приходили в результате многочисленные квитанции гаишных штрафов за превышение скорости.) А вообще, следовало признаться (делали свои выводы отец Александр Николаевич и мать Елена Анатольевна), что благородная советско-дворянская ветвь на Артеме, похоже, закончится. Растворится в результате новой сословной революции, начавшейся примерно в те годы, когда он появился на свет…

* * *

Родители – они вообще всегда думают о своих детях больше и чаще, чем наоборот.

Так и в нашем романе: в разговорах Артема его отец и мать вовсе не всплывали, в его душе и сердце занимали третье или даже пятое место. А вот Александр Николаевич и Елена Анатольевна Кудряшовы поминали ребеночка часто. И отнюдь не радовались, что он, в компании друга, на дорогом авто отправился на российские юга. Все-таки наша страна – место любимое, но непредсказуемое. Поехал бы лучше, как все, в спокойные страны Шенгенской зоны: Италию, Францию или Испанию. На худой конец, в безвизовую Турцию… Но Артем доказывал, что хочет ориентироваться на собственные финансы, денег с родителей предпочитает не тянуть – поэтому выбирает отечественное. Хотя, если разобраться и посчитать, Турция на круг вышла бы дешевле.

Звонками или скайп-сеансами сыночек не баловал, отделывался скупыми эсэмэсками. А чаще родители судили о том, где сын, все ли с ним в порядке и как он себя чувствует, по его живому журналу. Отец Александр Николаевич так и говорил матери: «Пишет, снимает, постит – значит, все в порядке». При том, что блог Артема становился в последнее время далеко не личным, а скорее общественным достоянием, и автор никогда не забывал, что каждый его пост как минимум пара десятков тысяч человек просмотрит – поэтому никаких себе сю-сю-сю и пу-сю-сю не позволял. Не грузил читателей пустопорожней болтовней, типа: мы прибыли в курортный город Х, ах, как здесь красиво, смотрите, какое море, а вот что мы ели на завтрак. Нет, его взгляд (и объектив) выхватывал нечто реально интересное широкому кругу: вот часовню поставили на самом морском берегу, у пляжа – довольно смешно смотрятся обнаженные люди рядом с золотом куполов. Или: вот тетенька мирно спит в кресле, прямо на обочине, под рукописной табличкой Сдаются комнаты у моря, из чего заинтересованные зрители могли сообразить: отдыхающие схлынули, на юге мертвый сезон…