Текст книги "Сердце бога"

– Вы поспали? – светски поинтересовалась Галина.

– Немного. Старческий сон короток.

– Бог с вами! Сколько вам? Пятьдесят?

– Скоро пятьдесят три.

– Разве это возраст! Вон вы каким успехом пользуетесь! – подпустила шпильку Иноземцева-младшая.

– Флоринского имеешь в виду? Это не успех, это ностальгия.

– Значит, есть о чем вам двоим вспоминать? – не сходила с иронического конька Галина.

– Да, мы когда-то встречались, – скупо пояснила Антонина Дмитриевна. – Еще до войны.

– Вот как? Возраст у вас обоих был тогда для романов подходящий.

– Перестань ерничать, Галина, – отмахнулась свекровь. – Это наше с Юрием Василичем дело, и никого другого оно не касается.

«И впрямь, – подумала молодая женщина, – какая мне до них забота?»

– Владик приедет, чтобы вас на вокзал проводить? – сменила она тему. Свекровь, слава богу, убиралась сегодня в свой Энск, поезд уходил во второй половине дня.

– Нет, я и не просила меня провожать, а зачем? До станции я здесь одна дойду, а в Москве мне только Комсомольскую площадь перейти.

– Чемодан-то у вас тяжелый! Давайте я у хозяйки саночки возьму, мы его с вами до Болшева довезем.

– Зачем, Галочка, тем более в твоем положении? Прекрасно доберусь сама.

«Была бы честь предложена. Но Владик со своей работой совсем чокнулся! Мог бы хоть родную мать на вокзал проводить!»

Вдруг ей пришла в голову мысль, которая ее ужаснула: а вдруг нет никакой работы? Вдруг муж просто врет, что отправляется на службу, а на самом деле встречается где-нибудь втихую с другой? С той же Маринкой, к примеру?! И Галя подумала: надо позвонить, проверить: там ли Владислав, где обещал, – в смежном НИИ, в машинном зале? Номер он ей оставлял, но, чтобы позвонить, все равно придется идти к автомату на станции. И она решительно сказала свекрови:

– Нет, Антонина Дмитриевна, пусть ваш сын такой невежа, но позвольте я вас все-таки до станции доведу! – (А заодно позвоню Владику.)

И еще снова появилось желание, чтобы в ее жизни возник Провотворов. «Что ни говори, даже если ты замужем, дополнительный ухажер не помешает. Или, может, я слишком испорченная?»

* * *

В то же самое время генерал Провотворов как раз думал о Гале. У него с войны повелось: семейные, а тем более личные вопросы решать самому, на помощников-адъютантов не перекладывать. Чем меньше они знают – тем меньше у них искушений настучать – заложить – посплетничать. Зачем кому-то владеть информацией, что товарищ Провотворов оказывает протекцию молодой, но замужней и глубоко беременной сотруднице секретного КБ из Подлипок? Сразу начнутся вопросы, домыслы, догадки: зачем да почему, с какой стати?

По той самой причине – чтоб было меньше пересудов – генерал не стал договариваться о родах в «кремлевской» больнице, хотя имел для этого все возможности. Но там слишком много любопытных глаз и болтливых языков. Другое дело – роддом имени Грауэрмана. Тамошние врачи не станут трепаться, что генерал-майор привел рожать свою якобы племянницу. А если вдруг и будут, круги, где вращаются гражданские врачи, гинекологи, слабо пересекаются с теми сферами, где пребывает Провотворов.

Иван Петрович сам выяснил и адрес прописки гражданки Иноземцевой (в общежитии в Подлипках), и адрес фактического проживания, и ее рабочий телефон (домашнего, разумеется, не было). Теперь предстояло встретиться с Галей и договориться принять его бескорыстную помощь. Дома мешался муж; по рабочим телефонам подобные вопросы не обсуждают. Однако не эти тривиальнейшие занозы мешали свиданию Провотворова с молодой женщиной. Не хватало времени – потому что генерал получил новое назначение. Сам главком ВВС предложил ему дело, интереснее и важнее которого трудно было представить, и, разумеется, он, не колеблясь, согласился. А что за дело? Именно Провотворова назначали начальником спецгруппы ВВС № 1. В спецгруппу входили молодые летчики-испытатели, отобранные врачами и мандатными комиссиями для полета в космос. На фоне новой задачи меркли его маленькие матримониальные планы. Да и суеты заметно поприбавилось: разместить в Москве двадцать молодых летчиков и их семьи; составить совместно с учеными и конструкторами программу подготовки будущих советских астронавтов; выбивать штаты, фонды, квадратные метры. Но все равно в короткие минуты передышки, когда он, наконец, оставался наедине с самим собой, Иван Петрович вспоминал Галю, и на душе его теплело: она такая умная, твердая, хлесткая, красивая! Она его судьба, и пусть она моложе на четверть века, все равно – нечего ей делать в компании мужа-мальчишки в съемном холодном домике на станции Болшево. Ей должна быть уготована гораздо более высокая миссия – быть рядом с ним. В любом качестве.

* * *

В тот вечер, первого января шесятидесятого, когда Галя провожала до станции Болшево уезжавшую в свой Энск свекровь (тянули за собой чемодан на саночках), Антонина Дмитриевна вдруг сказала:

– Когда родишь, приезжай с малышом к нам в Энск.

– К вам? Зачем?

– А что – ты с лялечкой в этом домике фанерном собираешься ютиться? В щели свистит, электропробки выбивает, печка дымит. Воды горячей нет, удобства во дворе. Как ты малыша купать, к примеру, будешь? А ведь надо каждый день мыть. В одиночку неподъемно, а Владька наш на своей работе пропадает, помощи от него не дождешься. Поэтому приезжай к нам.

– У меня ведь и своя мама есть.

– Твои родные ведь, насколько я знаю, тоже проживают в поселке? В частном доме? Да и мамочка твоя живет одна – и работает, и хозяйство ведет.

Галя с обидой подумала: «Моя мать мне поселиться у нее после родов даже не предлагала». А свекровь продолжала:

– Вдобавок нас трое: Ксения Илларионовна, бабушка Владика, на пенсии, а сил у нее еще много. Аркадий Матвеич хоть и работает, зато детишек любит, своих у него нет. А главное – у нас в Энске отдельная квартира, с паровым отоплением, ванной. Я работаю в двух шагах от дома, смогу прибегать, обед приготовить, вас накормить. Право, приезжай – на весь срок декретного отпуска.

– Спасибо вам, конечно, – Галя остановилась и от души поцеловала свекровь в холодную щеку. – Я подумаю.

Потом она посадила женщину в электричку, помахала ей с перрона – и бросилась к автомату, звонить на работу Владику. Ей ответил женский голос. Пробормотал неуверенно:

– Иноземцев? Он вышел… кажется. Позвоните позже.

– Да у вас ли он?

– Я, честно говоря, не знаю. Только что пришла.

«Ах так!» – подумала Галя и, не раздумывая, набрала домашний номер генерала.

– Галочка! – растроганно воскликнул Провотворов. – Как хорошо, что ты позвонила! С Новым годом тебя! Я никак не мог поздравить – был постоянно в разъездах. Но замечательно, что ты вышла на связь. Знаешь, я договорился о том, где ты будешь рожать – роддом имени Грауэрмана, слышала про такое место на Арбате? Лучший в Москве!

– Да, я знаю. Но мне, право, неудобно.

– Перестань. Это не для тебя, а для ребенка. Я тебе дам фамилию врача. Надо просто сказать, что от меня, и там все сделают.

– Спасибо.

– Не за что. И еще: я хочу тебя видеть. Завтра у тебя выходной? Слава богу, я к вечеру сумею освободиться. И приеду к тебе.

– Что вы! – испугалась она. – А муж?!

– Да, муж… Тогда давай встретимся на станции. Я повезу тебя кататься. Сходим в кино, в театр. Я в любой достану билеты. Большой, Сатиры, «Современник» – только скажи, куда хочешь.

– Нет-нет, – торопливо проговорила она, – я думаю, это неудобно.

– Ладно, давай встретимся – а там решим.

– Надо ли нам встречаться?

– Надо! Очень надо! И тебе, и мне! И твоему ребенку. Ты знаешь, что, согласно новейшим исследованиям ученых, хорошее настроение матери положительно сказывается на состоянии плода? А я обеспечу тебе самое положительное настроение!

– Хорошо, – вдруг сказала она, хотя не собиралась ни на что соглашаться, – приезжайте завтра в семь вечера на станцию Болшево. Выход на правую сторону по направлению движения электрички.

– Слушаюсь. Я буду.

– Тогда до свиданья, а то я что-то замерзла.

Эбонитовая трубка и впрямь холодила руку даже сквозь вязаную варежку. Стекла телефонной будки были сплошь разрисованы морозом.

Однако у нее оставалась еще одна пятнадцатикопеечная монета, и Галя снова позвонила в вычислительный зал НИИ-88, где, по его уверениям, должен был находиться муж. Коммутатор долго не отвечал, потом ее соединили. Трубку взяла все та же девушка. «А, Иноземцев, – сказала она равнодушно и крикнула: – Владька, подойди к телефону».

Через минуту молодая жена услышала запыхавшийся голос мужа: «Галюшка? Что случилось?»

– Ничего не случилось! – засмеялась она. – Просто проводила твою маму до станции, раз ты такой занятой и не смог вырваться, а тут увидела автомат и решила тебе позвонить. – А сама подумала: «Нет, все-таки я испорченная женщина».

* * *

В Тюратам, на секретный ракетный полигон Минобороны НИИП-5, в будущем названный Байконуром, газеты шли долго, их доставляли поездом из Москвы. Поэтому номер «Комсомольской правды» от 31 декабря 1959 года Радий Рыжов прочел лишь пятого января. Почту доставляли в красный уголок. Зайти туда было одним из немногих развлечений, доступных для молодого офицера. Как вечером в субботу съездить по морозу за тридцать километров в городок: посмотреть кино, сходить на танцы. Или распить в офицерском общежитии спирта после удачного пуска. (Официально на полигоне царил сухой закон, вино и водка не продавались, однако имелся доступ к спирту – как говорится, «на протирку координатных осей».) Особым развлечением был приезд коллег или бывших однокурсников с «большой земли»: из Москвы, Днепропетровска, Куйбышева и других цивилизованных мест, где также работали на космос.

Поход на почту вдобавок сулил возможное письмо – хотя Радий посланий ни от кого не ждал. Мама корреспондировала редко по причине нелюбви к писанине и занятости на огороде, в хлеву, на свиноферме, покосе. Лучший друг Владик тоже нечасто разражался эпистолой – хотя сообщал столичные новости: в каком театре пошел какой спектакль; что говорят о состоянии игроков «Торпедо» и «Спартака» (болеть за ЦСКА Рыжов, невзирая на погоны, так и не стал); какие сплетни в киношном, театральном и их, ракетном, мире. О последнем, разумеется, извещалось экивоками, с оглядкой на военную цензуру. К примеру, они с Владькой еще в Москве договорились, что готовящийся полет человека в космос будут именовать в своих корреспонденциях «купанием». Поэтому в последней эпистоле Владик обмолвился: «У нас в конторе очень хотят, чтобы мы в наступающем году искупались».

Раньше, хоть и сухо, ему писала Жанна.

Но теперь она не напишет больше никогда. Потому что ее убили. И наплевать, что они в какой-то момент с ней разошлись – он до сих пор любил ее полноватые плечи и груди, ее зеленые глаза, ее речи с усмешечкой и то, как она, простонав и прикрыв свои очи, ему отдавалась. А ее – погубили. Неважно, кто конкретно, но ее убила семейка Кудимовых – Старостиных, и этого Радий никогда не простит Вилену. Никогда. На совести бывшего соседа по комнате, друга и прохиндея – загубленная молодая, красивая жизнь. И этого он никогда не забудет. Иногда (особенно, честно говоря, после дозы спирта) в мозгу Радия рисовались сладкие картины: он едет в столицу, прихватив с собой пистолет. Находит Вилена – в той самой гадской пятикомнатной квартире, где тот живет вместе с сиятельным тестем. «Здравствуй, Вилен, – говорит он ему, – это тебе за Жанку». И – трах! – из «ТТ» прямо в переносицу. Тут подбегает длинная кобыла, жердь Лерка Старостина, она же Кудимова: «Что ты наделал, Радька?!» И он ее тоже: ба-бах! Надо бы и тестя, конечно, пристрелить, генерала-подонка Старостина. Именно Старостин заставил их, всех гостей, перед следователями лгать, изворачиваться, выгораживать истинно виновных, скрывать правду…

Сладкие видения мести… Наутро, когда голова раскалывалась с похмелья и следовало идти в кунг на боевое дежурство, они обычно проходили…

В красный уголок Радий заглядывал в день, свободный от несения службы. Обычно после обеда в офицерской столовой – как раз к тому времени успевали разложить газеты. Можно было заодно погреться – перед марш-броском в общагу казарменного типа. Тюратамская зима, несмотря на пустыню, оказалась и впрямь необыкновенно свирепой. За весь декабрь пятьдесят девятого ни единого дня не было, чтоб температура поднималась выше минус двадцати по Цельсию. Никогда – даже в солнечный вроде бы день. А снижалась порой и до тридцати пяти. Плюс ледяной ветер, выдувающий все мозги и заодно глаза.

Старожилы рассказывали (а старожилы узнавали рано или поздно все строго секретные тайны), что, когда в пятьдесят четвертом ставился вопрос о создании южного полигона для запуска ракет – в будущем межконтинентальных, – рассматривали, кроме казахстанского Тюратама, вариант берега Каспийского моря. Служить на море, в бархатном климате – красота! Отработанные ступени и аварийные ракеты тогда бы падали в Каспий – как у американцев, стартующих с флоридского мыса Канаверал. Но потом, как говорили, что-то не получилось с расположением станций наведения. А может, умные головы из Минобороны и Совмина просто не захотели отдавать стратегический объект на Северный Кавказ. Кавказ к середине тридцатых только замирили, потом в сорок четвертом выслали оттуда всех чеченцев и ингушей – и теперь, значит, отдать нацменам, пусть мирным и лояльным дагестанцам, столь могучий объект?! Поэтому полигон отправили в самую южную, глухую казахскую степь – а что Казахстан когда-нибудь станет независимым, о том никто шестьдесят лет назад даже предположить не мог.

И в январе шестидесятого в красном уголке второй площадки полигона, которого не существовало ни на одной карте, Радий открыл относительно свежий номер «Комсомолки» от тридцать первого декабря, пролистал страницы и присвистнул: «Во дают!» – потому что новогодний номер представлял собой газету, как бы изданную пятьдесят лет спустя – первого января две тысячи десятого года. Репортажи, корреспонденции, интервью, фотоснимки – все как в обычном издании, но – из будущего. К примеру, на первой странице помещался репортаж с московского пункта проката вертолетов и информация об открытии тоннеля под Каспием. Сообщалось, что на острове в Тихом океане археологами найдены последние забытые ракеты времен холодной войны. Имелась корреспонденция из столовой, где граждане столицы берут (а не покупают!) продукты для новогоднего стола. Спроса на крепкие алкогольные напитки, сообщали журналисты, нет практически никакого. На последней странице размещалась филологическая дискуссия на тему: не пора ли отменить в русском языке притяжательное местоимение единственного числа – мой, мое, моя: «Мой магнитофон, мой дом, моя тарелка» и так далее. Ведь наступил коммунизм, и все вокруг принадлежало всем, а следовательно, надо оставить в употреблении лишь местоимение наше. Огромная часть газеты посвящалась космической тематике. Фотография из профилактория для трудящихся на Марсе. Репортаж с горного комбината на Луне. Сообщение о находке на Демосе книги, написанной вымершими марсианами.

«Было бы здорово, – подумал тогда Радий, – сохранить этот номер, а потом, через пятьдесят лет, когда и впрямь настанет две тысячи десятый, сравнить, что сбылось, а что нет. Сколько мне тогда будет? Семьдесят пять? Да, немолод, но, опираясь на успехи советской медицины, можно дожить».

Утопическую газету Рыжову сберечь не удалось – потерялась во время многочисленных переездов. Однако когда две тысячи десятый и впрямь наступил, он вспомнил о номере и отыскал его в Интернете. (Сеть он, несмотря на возраст, любил, находил там много интересного и даже имел собственный сайт.) Прочел пожелтевшие страницы и, горько-сладко усмехнувшись, увидел, что не сбылось вообще ни-че-го. Но все равно спасибо тогдашнему редактору «Комсомолки», хрущевскому зятю Аджубею, – за полет, за идею, за утопию. «Она не осуществилась, – подумал Радий, – но многие из нас, и я в том числе, тогда в нее верили. Она, эта вера в прекрасное будущее, помогала терпеть жару и жажду в Тюратаме и радоваться однокомнатной «хрущобе» в Ленинске, которую нам дали, когда Эльвира сама сходила к командиру части… Жизнь прошла, но не совсем так, как хотелось, и не так заманчиво, как рисовалось в утопиях. Но, слава богу, и не так ужасно, как могло бы случиться. Третьей мировой мы тогда не развязали».

* * *

Вечером первого января Владик приехал с работы довольный.

– Завтра я на службу не иду, – доложил, уминая остатки новогоднего винегрета. – Поэтому у меня к тебе предложение: а давай махнем в Москву, погуляем, в кино сходим?

Кровь бросилась Гале в лицо. И одновременно подумалось полуусмешливо: воистину, мужики будто чувствуют, когда ты с кем-то начинаешь шашни заводить, – сразу внимание к тебе удесятеряют.

– Наконец-то проснулся! – проговорила она язвительно. – А я думала, ты навсегда со своей счетной машиной повенчался.

– На завтра мне машинного времени не дали, – бесхитростно объяснился Иноземцев.

– Поэтому ты наконец вспомнил, что у тебя есть жена.

– Ласточка, я всегда о тебе помню, – прогудел муж.

– Ага, когда тебе вдруг от меня что-то надо, – лучшая защита – это нападение, понимала Галя. – А я и не чаяла, когда ты вдруг на меня внимание обратишь! Поэтому, знаешь ли, договорилась завтра ехать в Москву – но не с тобой.

– Вот как? С кем же?

– Ольга, моя подружка из отдела, ты ее не знаешь. Погуляем, посмотрим вещички для малыша в «Детском мире». Коляску, например.

– Покупать вещи до рождения – плохая примета.

– Ага, а потом, когда я рожу, ты, что ли, будешь по магазинам носиться?

– Я.

– Нет у меня к тебе доверия, Владислав, – вздохнула она. – Ты о своих изделиях только и думаешь. Где тебе коляски-кроватки покупать. Поэтому я завтра еду в город с Олей.

«Надо будет на всякий случай Ольгу в понедельник предупредить, чтоб не выдала. Она, конечно, попросит подробностей. Ну и расскажу про Провотворова. Черт с ней, есть чем похвастаться – генерал все-таки, не водопроводчик».

– Ну и ладно, – согласился (чересчур легко!) Владик. – Я тогда завтра отосплюсь, дровишек наколю, книжку почитаю. Мне тут Стругацких принесли, «Страна багровых туч» – отечественная фантастика, говорят, интересно.

* * *

Галя отбилась от предложения Владика проводить ее до станции – впрочем, он особо не настаивал. Валялся с книжкой, но когда жена ушла, помыл посуду после обеда, накинул свой тулуп и вышел во двор поколоть дровишек. Они хоть в Энске последние годы в доме с паровым отоплением жили, но в войну и после успели по частным углам поскитаться – было где научиться с топором обращаться. Дрова колоть Владик любил – и физкультура, и для семьи польза. Разжарился, скинул тулуп, остался в одной рубахе.

Он увлекся и не заметил, как со стороны станции подошла хозяйка дома тетя Дуся – вдова, сдававшая им с Галей угол. Пару минут исподволь смотрела, любуясь, на молодого парня, как ходит под рубахой его мускулатура. Потом подошла, поздоровалась.

– Привет, Владик.

– Здравствуйте, тетя Дуся, – беспечно откликнулся молодой человек.

Тогда считалось в порядке вещей, что женщина сорока с небольшим лет звалась тетей и соответственно выглядела как тетка: телогрейка, платок, серые теплые колготы. Красное лицо, навсегда обожженное трудом на свежем воздухе. Красные кисти рук без следов маникюра. И никому не было дела, что тетя тогда переживала свой лучший бабий век, что ей хотелось любить и быть любимой! Таких одиночек, вдов двадцатых годов рождения, в Союзе в конце пятидесятых было пруд пруди. Их реальных или потенциальных мужей, женихов или любовников повыбила война.

– А ты, я гляжу, один тут хозяйствуешь? – начала издалека тетя Дуся.

– Да, блаженствую в одиночестве.

– А куда Галочка отправилась?

– В Москву поехала, будущему малышу приданое присмотреть.

– Ага, – глубокомысленно проговорила хозяйка, помолчала и осведомилась: – А что у вас за родственник с машиной объявился?

– Какой родственник? С какой машиной? – Владик остановился, оперся на топор.

– Ой, я, наверно, зря сказала.

– Нет, вы уж, тетя Дуся, договаривайте.

– Да я со станции сошла, – многословно, издалека, начала женщина, – я в Немчиновку, к сестре ездила, с Новым годом ее поздравлять. И вот когда к нам на Болшево вернулась, вижу: идет твоя Галочка, такая красавица, в пальтишке модненьком, ну и ничего, что в положении, ей этот ее животик очень даже идет. – Владик терпеливо ждал продолжения. Словесный поток тети Дуси останавливать было сложно, легче отдаться ему и терпеливо ждать, куда он в конце концов вынесет. – И подходит Галочка к машине, новой, а оттуда, из-за руля, выходит мужчина – в кителе! В погонах! Генерал! Видный, немолодой, лет пятидесяти, с седыми висками, с непокрытой головой, и выправка армейская. И он Галочке твоей руку жмет, и дверцу перед ней открывает, и в лимузин за ручку подсаживает. А потом сам в машину, за руль, садится, и, ф-р-р-р, уезжают они! Вот я и думаю, кто это? Родственник? Отец ее, может? Или дядюшка? – И женщина с болезненным любопытством стала вглядываться в лицо Владика.

– Да нет у нее никого, – ошеломленно промолвил молодой человек и только потом подумал, что выдал и себя, и Галю, – ни отца у нее не имеется, ни дядюшки. Тем более генерала. И с машиной. А вы уверены, что это она была?

– Она, дорогой ты мой, как же я свою Галочку-то да не узнаю. И пальто ее, и ботики, и шляпка. И животик. Да ты не волнуйся, – закинула хозяйка очередной гадский шар, – может, начальник ейный или другой какой сослуживец. Встретил да и подвезти решил. А может, заранее сговорились.

Иноземцев потихоньку темнел лицом. «В Москву они поехали, с Ольгой, – подумал он, – приданое малышу присматривать! Да ведь сегодня воскресенье, какое приданое, магазины все закрыты, тем более после Нового года! Эх я дурак!» Однако нашел силы, картинно хлопнул себя по лбу, не уронил чести семьи и своего достоинства:

– Как же я забыл! Ведь это генерал Остапов (откуда только выскочила вдруг фамилия?), начальник нашего отдела, коляску старую, что от его внучка осталась, отдать обещал!

– Оста-апов? Начальник? – крайне недоверчиво протянула тетя Дуся, однако сдулась отчасти, расстроилась. Разоблачение неверной жены с наблюдением последствий не вытанцовывалось.

– У-фф, хорошо! – Иноземцев якобы с наслаждением от проделанной работы вонзил лезвие колуна в колоду. Потом накинул на себя тулуп и скрылся в доме. Ни видеть тетку Дуську, ни разговаривать с нею он больше не мог.

А в доме, недолго думая, вытащил хранившуюся в ящике за окном дежурную бутылку водки, налил себе половину граненого стакана и одним махом выпил.

* * *

Галя в «Победе» генерала молчала. Ехать было тепло и комфортно. Однако она упорно смотрела в сторону, за окно, и покусывала себя за указательный палец – дурная привычка, проявляющаяся в моменты смятения или недовольства собой. Провотворов ее не беспокоил, смотрел прямо, рулил спокойно и бережно.

В те баснословные времена дороги от снега никто не очищал, химической гадостью их сверху не поливал. О зимней резине для автомобилей советские люди не слыхивали, равно как и о шипованной. В особых случаях на колеса надевали цепи – однако поездка в ближнее Подмосковье к таковым не относилась. Несмотря на огромный опыт управления различными механизмами, начиная с этажерки «По-2» и заканчивая самолетом-гигантом «Ту-114», генерал не пижонил, обычную земную «Победу» все равно вел ответственно – обе руки в кожаных перчатках на руле – возможны заносы. За время оттепели, начавшейся с неделю назад, снег набряк, колеса взрывали его, словно трактор. Выехали на Ярославское шоссе, там насыпь оказалась укатанной, обледенелой. Не спеша, не превышая сорока километров в час, Иван Петрович продвигался к Москве.

– Зачем вы в форме? – спросила Галя.

– Демаскирующий фактор? – хохотнул генерал. – Прости. Не успел переодеться.

– Зачем я это делаю? – как бы про себя, но вслух проговорила женщина.

Генерал был не Владик, его душевные метания дамы интересовали мало. Он воздушной армией в войну командовал, людей эскадрильями на смерть посылал. Лично расстреливал предателей и дезертиров. Поэтому не стал переспрашивать, что такого случилось да почему она переживает, – по-прежнему вел авто с каменным выражением лица. И Гале самой, безо всяких наводящих вопросов, пришлось продолжать:

– Меня, кажется, хозяйка на станции видела, когда я к вам в машину садилась. У нее язык длинный – все мужу доложит. Ах, зачем я его обманываю?!

И снова молодая женщина не дождалась ответной реплики генерала. Он сидел, вглядываясь в разрезаемое фарами снежное пространство, и молчал. Машина тем временем миновала только что построенную окружную дорогу.

– Послушайте, Иван Петрович, отвезите меня домой, – проговорила Галя. И снова ноль эмоций, и никакого ответа. Машина медленно, но твердо преодолевала зимний наст Ярославки, приближаясь к Москве.

– Вы слышали?

Молчание.

– Стойте! – закричала она. И опять никакой реакции.

– Да стойте же, наконец! Мне что, с вами драться?!

И только теперь генерал сдал вправо и бережно остановился на обочине. Ни машин вокруг, ни домов, ни людей.

– Выпустите меня отсюда! – закричала молодая женщина и стала искать ручку, отпирающую дверцу автомобиля. Однако ее опыт проезда на легковых машинах ограничивался, кроме путешествий на генераловой «Победе», лишь тремя случаями, когда она позволяла себе такси, – поэтому волшебный крючок никак не отыскивался. Тогда Провотворов потянулся к ней, вроде бы помочь, однако взамен накрыл плечи сильными руками, пару секунд пристально смотрел в ее лицо, а затем поцеловал в губы. Его поцелуй был совсем не как у Владика. Тот касаниями своих губ словно спрашивал, просился, тыркался. Генерал – напротив: он – отвечал, на все и за все, проникал, требовал. Она вся обмякла в его руках, и даже в голове помутилось, лишь одна, страшно совестливая мысль проскочила: «Что я, дура, делаю?!»

* * *

Утром третьего января Владика вызвал к себе начальник Константин Петрович Феофанов. Был он хмур, смотрел недобро. «Что это руководитель косится? – подумал чуткий к чужому настроению Владик. – Продолжает расстраиваться, что Королев меня одарил шампанским? Завидует моей с ЭсПэ близости? Но ведь он давно знал, что мы с Главным конструктором в Крым на станцию связи с «Луной» летали. Мог бы пережить сей факт. Или плохо провел новогодье? Или с работой у него не ладится? Впрочем, что гадать! Все равно к начальству в голову не влезешь, а ты перед руководителем, согласно дореволюционной присказке, должен иметь вид бодрый и придурковатый».

– Хватит тебе ерундой заниматься, – КаПэ снял очки, устало потер глаза.

– Почему ерундой?

– Ты ответил на вопрос, на какую орбиту должно быть выведено изделие, чтобы в случае отказа тормозной установки замедлиться за счет трения об атмосферу и упасть не позднее чем через десять суток?

– Апогей должен быть двести пятьдесят – двести семьдесят километров от поверхности Земли. Перигей – не выше двухсот, не ниже ста семидесяти.

– А чтобы упасть конкретно на территории СССР? Или хотя бы НЕ на территории противника?

– Задачу решить пока не удалось.

– И не удастся. Рассчитать это невозможно. Поэтому хватит тратить свое собственное рабочее время и зря гонять БЭСМ смежников. Я закрываю эту тему. Будешь посвободней – дома, за чаем, сварганишь по ней отчет.

Феофанов значительно посмотрел на молодого инженера.

– Слушаю и повинуюсь, – не стал спорить тот. В глубине души он и сам понимал: порученная ему задача решения не имеет. А если даже имеет, то не принесет практической пользы. Что толку, если он скажет: изделие надо выводить на орбиту с высотой, допустим, двести пятнадцать километров? Все равно никто не сможет обеспечить подобную точность. Поэтому Иноземцев спорить не стал. К тому же в голове шумело от вчерашней выпивки и бессонницы. И он переспросил: – Тогда сейчас чем заниматься?

– ЭсПэ настаивает, чтобы мы для нашего «Востока» сделали резервную тормозную установку. И в случае отказа основной спускались на ней. Я – категорически против. Главным образом потому, что с существующей ракетой у нас резерва по массе нет. Никакую запасную ТДУ[17]17
  ТДУ – тормозная двигательная установка.


[Закрыть] мы в космолет не впишем. Поэтому предлагается паллиатив. Знаешь, что это такое?

– Да. Полумера.

– Начитанный товарищ, – по-доброму улыбнулся КаПэ. – А именно. Чтобы продублировать датчики автоматической системы ориентации (которые, как всякая механика, могут отказать), следует допустить к управлению изделием пилота. Чтобы наш будущий астронавт смог: первое – сориентировать космолет нужным образом, и второе – включить, когда надо, тормозную установку, если она не сработает автоматически. Придумай систему, как пилот будет ориентироваться. И ручку какую-нибудь, что ли. Чтобы она была похожа на рычаг управления самолетом. И была удобно расположена в кабине. Тут еще один довольно тонкий момент, – Феофанов сделал паузу, словно раздумывая, может ли он довериться Иноземцеву, а потом вроде бы решился. – Как ты, наверное, слышал, по сообщениям агентства ОГС («одна гражданка сказала»), недавно произведен набор в спецгруппу ВВС номер один. Отобраны двадцать человек, один из которых станет нашим первым советским астронавтом.

Владик решительно ничего об этом не ведал, но в груди его ворохнулась радость («Значит, он совсем близок, полет!»), и он уверенно кивнул. А руководитель продолжал:

– Ребята все – бывшие летчики. Здоровьем обладают отменным, однако институтов они не кончали-с. У всех за плечами летное училище. А это значит, что они – люди действия, а не наблюдения. Рефлектировать и прислушиваться (как это сделал бы инженер, конструктор или проектант) к вибрации корабля или, допустим, работе ТДУ они не будут. – Иноземцев по тону начальника понимал: Феофанов ревнует к будущим астронавтам. Он обижен, что Королев не пустил его в космос, до сих пор из-за этого расстраивается и не сомневается, что сам исполнил бы эту миссию лучше, чем кто бы то ни было, вследствие чего готов заранее не любить тех, кто туда все-таки полетит. – Посему, – резюмировал КаПэ, – лежать в кабине сложа ручки, словно подопытным морским свинкам, этим летчикам будет невмоготу. Следовательно, надо дать им, славным советским соколам, хотя бы иллюзию того, что они управляют космолетом. (Или, как говорит Сергей Палыч, космическим кораблем.) А управлять они фактически могут лишь одним… Ну-ка, коллега, – чем именно? – задал неожиданный вопрос Феофанов.

– Тормозной двигательной установкой.

– Вот именно! – начальник отдела «Ч» («человек») удовлетворенно наставил на сотрудника снятые очки. – Понимаешь, мы должны дать этим лоботрясам, которых усадят на верхушку ракеты, иллюзию, что они не просто болванчики, которыми пуляют в космос, а действительно пилоты, которые могут в случае необходимости управлять своим кораблем. – Последнее слово Феофанов иронически выделил, продолжая тем самым заочную дискуссию с Королевым, который хотел назвать управляемый спутник космическим кораблем (а сам Феофанов отстаивал имя космолет). – Понял, какое еще значение имеет твоя работа, Иноземцев? Пси-хо-ло-ги-ческое… Поэтому давай, приступай не медля. Я тебя назначаю руководителем группы, можешь брать какие угодно документы по изделию, кого угодно привлекать из расчетчиков и чертежников. Но чтобы к 17 января – это воскресенье – эскизный проект был готов. А потом тебе предстоит написать подробную инструкцию – как ручной системой ориентации пользоваться. Но пиши очень ясно – чтобы наши космические болванчики все поняли. Вопросы есть?