Текст книги "О, мои несносные боссы!"

Глава четырнадцатая

ДАНА

Встреча с «подружками» слегка не задалась. Сперва мы, естественно, обменивались лицемерными любезностями, девчонки хвастались дорогими приобретениями, поездками за границу, достижениями в области «фейстюна». А затем речь зашла обо мне. Мона, которую Даша все же пригласила, начала трещать всем о слухах, которые дошли до ее заплывшего ботоксом слуха.

О том, что я была вышвырнута на улицу собственным отцом.

Я принимала словесные, топорные издевки, но с каждым новым выпитым коктейлем язык Моны развязывался в длинную ковровую дорожку. Помимо озвучивания постыдных фактов последних событий из моей жизни на всеобщее обозрение, эта силиконовая кукла посмела говорить со мной в насмехающейся манере. А когда она своим накаченным ртом извергла бредятину: «Давай поможем друг другу, солнце. Ты дашь мне номер своего папочки, а я так на нем попрыгаю, что он мигом тебя простит», я поняла, что обязана защититься.

Выплеснула содержимое своего бокала в лицо этой тупой дуре. Затем она вцепилась мне в волосы. В это время девочки на соседних диванчиках хихикали и потягивали свой алкоголь через коктейльные трубочки.

Не выразить, какой лютой ⸻ до ощущения физической болезненности, ⸻ яростью я была преисполнена в тот момент! Злость клокотала в жилах, разъедая здравомыслие. Чуть не раскрошила зубы в пыль, стискивая их со страшной силой, пытаясь справиться с рвением вгрызться ими в стервозное лицо Моны. И лишь когда нас разняли, я хотела врезать хорошенько и себе ⸻ за то, что уподобилась плебейке и совершила нечто столь дикарское.

Богатые не дружат. Богатые держатся друг за друга, поджидая удачный момент, чтобы увидеть слабость и ударить в нее «товарища» побольнее. Мы движимы основным фактором эволюции. Либо ты, либо тебя. Сильный пожирает немощного.

Я едва ли не сдираю на руках кожу, когда держу их под напором холодной воды. Намыливаю несколько раз, пытаясь отмыться… от собственной грязи. Ее столько на мне, что рябит в глазах в преддверии слез.

Я ничем не лучше Моны, Даши. Я токсичная, эгоистичная, жестокая дрянь.

Я стала той, какой мама ни за что бы не приняла меня. Подала бы заявление на отказ от родительских прав, не желая иметь ничего общего с такой мерзавкой, как я.

Она видела во мне свет, и через призму ее веры в меня я могла любить себя, бороться с качествами, которые не красят ни одного человека, и тем более ⸻ девочку-подростка, которая из кожи вон лезла, чтобы угодить родителям.

Оба ⸻ и мама, и папа ⸻ хотели видеть меня собственным отражением. Мама внушала любовь к рисованию, искусству, филантропии и добру ко всему сущему. Папа был полон решимости слепить из единственной дочурки преемницу и в будущем вручить бразды правления бизнесом. Он требовал от меня безоговорочного подчинения, бешеной результативности, быть первой и лучшей во всем, выделяться.

Они конфликтовали между собой, решая, какую личность во мне сформировать. Прятали растущий негатив друг к другу за лживыми теплыми улыбками в моем присутствии. Их брак тлел год за годом. От былой страсти и трепетности, которые я благоволила и на которые и опиралась в детстве, как на шаблон идеальных взаимоотношений между мужчиной и женщиной, остались затхлые руины.

Я надеялась побыть подольше связующим звеном и не допустить окончательного разлада. И сама потерялась в одном гигантском лабиринте из вопросов, в центре которого находился ответ: «Кто же я?». Без родительского давления, без их навязывания норм поведения.

И как бы ни стремилась угодить им, всегда находились поводы для недовольства.

А затем слег лучший друг отца ― Кирсанов. Братья переехали к нам. И мама находила в них все то, что желала видеть во мне. Как и папа. Он мечтал о сыновьях. И он заполучил возможность заботиться аж о трех одновременно.

Папа учил меня отстаивать свои права. Я так и поступала. Всячески демонстрировала главенство в собственном доме, в школе. Кирсановы вторглись в мою зону комфорта и все переворошили, постепенно вытесняя меня на задний план. Я делала то, чему меня учили. Была впереди всех. Заставляла всех смотреть только в мою сторону, слышала из уст окружающих свое имя.

Обернула нашу детскую дружбу с Кирсановыми в кошмар.

Это их вина.

Если бы они не пытались заполучить мою мать… эти сосунки, жаждавшие чужой материнской ласки. Не прилагая особых усилий, получали ее любовь, в то время как я довольствовалась жалкими объедками внимания. Навлекла на себя ее разочарование, когда изъявила отказ делиться. Называла меня «единственной малышкой», но прижимала их головы к своей груди, утешая.

Папа учил меня бороться.

Я боролась за маму. За папу. За нашу семью. Своими методами. И ни о чем не жалею.

Хотя есть кое-что, что я бы, возможно, изменила, будь у меня такой шанс.

Я бы рассказала папе о том, что его лучший друг трахал его жену.

Моя мама ― нежная, прекрасная, сердобольная и отзывчивая ― была той, кто предал своих самых близких людей. Незадолго до того, как Орлан Кирсанов попал в больницу в тяжелом состоянии, я увидела его страстно целующимся с моей матерью в машине поздним вечером. У нашего дома.

До сих пор отчетливо помню эту сцену, как будто случилось вчера.

И до сих пор мне гадко.

Я сжимаю пальцами переносицу, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Отстраняю руку и накрываю ею ручку смесителя. Поднимаю голову и механически приглаживаю волосы. Пока еще влажной ладонью скольжу по щеке, куда пришелся удар Моны, и ощущаю приятную прохладу.

Пора возвращаться домой.

В последний раз окидываю взглядом свое отражение, на автомате выдавливаю улыбку, чтобы подбодрить себя, и поворачиваюсь к выходу из уборной… как я была уверена до этого момента, женской уборной. Но отворяется туалетная кабинка, и оттуда вываливается пьяная туша с короткостриженными волосами и приспущенными штанами.

Вот черт! Я перепутала место для припудривания носика.

Мужчина поднимает голову и цепляется плавающим взглядом за мою фигуру. Растягивает рот в форме буквы «О», начиная что-то мычать и тянуть ко мне руки. Я хватаю сумочку с края умывальника, лихорадочно семеню к двери и наталкиваюсь на препятствие. Высокое, приятно пахнущее, с легкой небритостью на волевом подбородке.

Не выдерживаю натиска потрясения, которое сдавливает мои голосовые связки и вынуждает пищать. Презренная фамилия слетает с моих уст, а из конечностей пропадает тепло. Я чувствую ледяную, ошеломляющую пульсацию, кинжальными ударами сотрясающую грудную клетку.

Кирсанов-старший делает шаг назад, ошарашено оглядывая меня с головы до ног. Я выгляжу не самым лучшим образом по нескольким причинам. Моя прическа помята, на лице красуется красное пятно от пощечины, в глазах пылает жажда реванша.

Почему из всех ночных клубов города я встречаю Рому в «Холидэй»? Это не иначе, как насмешка судьбы.

Глава пятнадцатая

ДАНА

Я полна решимости минимизировать время случайного рандеву с одним из братьев Кирсановых. Поправляю прическу, ― еще раз, ― затем платье и устремляю взор через плечо Ромы. Смотрю вдаль коридора, мысленно выстраивая дальнейший маршрут.

Где тут кротчайший выход наружу?

– Эй! ― блондинистый Кирсанов грубо окликает меня, когда я прохожу мимо, словно вовсе не налетала на него только что.

Я игнорирую впечатывающийся в мой затылок взгляд, отбивая тонкими шпильками размеренный цокот по бетонному полу.

– Покровская! ― рычит Рома.

Я чувствую проносящийся по спине неприятный холодок, слышу приближающиеся шаги ― по тяжеловесному звуку как минимум в два раза размашистее моих. Кирсанов без труда догоняет меня и бесцеремонно хватает за локоть.

– Ну чего тебе?! ― огрызаюсь на него, взирая исподлобья на эту высоченную прилипалу.

Рома поджимает губы, сверля мое лицо слегка прищуренными глазами. Он дышит неровно и громко, распространяя до моего чуткого обоняния ярко-выраженный запах алкоголя.

– Не смей на меня рявкать, ― гундит он.

Я закатываю глаза.

– Ничего умнее не придумал? Не трать мое время. Я сыта по горло твоей компанией в стенах холдинга.

Дергаю плечом, надеясь вырваться из тисков, но Рома лишь сильнее сдавливает пальцами мою плоть.

– Я закричу, как резаная, если не отпустишь меня! ― пихаю наглеца в грудь свободной рукой.

Он издевательски улыбается одним краем рта; ничуть не поддался атаке. Возвышается в полушаге не сдвигаемой статуей, суровым безмолвием сгущая над нами грозовые тучи. Холодное напряжение вибрирует под ребрами, и я не хочу выставлять напоказ сомнения в том, что сумею удержать оборону до конца.

– Ты, мерзавка, теперь и пикнуть не сможешь без нашего разрешения, ― Рома наклоняется к моему лицу, истребив приличное количество сантиметров от изначального пространства между нами. ― Твои манипуляции больше не действуют на нас. Хочешь кричать? Рискни.

С удовольствием.

Я широко раскрываю рот, и на него тут же ложится грубая мужская ладонь.

– Ты за все ответишь, ― Кирсанов пихает меня к стене, прижимая к шершавой, выкрашенной в болотно-зеленый цвет поверхности своим телом. Я беспомощно мычу в его руку, однако он с такой нерушимой бесстрастностью игнорирует протесты, что это начинает пугать. ― Например, за то, как обошлась с Макаром. Что? Забыла? Потеряла счет козням, которые устраивала нам? Давай я освежу твою память и напомню, как ты ложно обвинила его в сексуальном домогательстве, из-за чего он был отстранен от занятий и едва не загремел в тюрьму, что б тебя!

Я помню. В деталях. То, как слова выливались в один бессвязный поток вранья из-за возникшего чувства острой необходимости защититься любым способом.

Макар накинулся на меня в перерыве между уроками, затащил в спортзал. Он до хруста сжимал мои плечи, хватал за шею и орал что-то про то, когда я устану натравливать на него и его братьев «своих дружков». Да, это произошло пару раз. Но обговаривая просьбы слегка приструнить Кирсановых, я делала акцент на отсутствии физического насилия. Макар напугал меня до чертиков, и я даже не заметила, как начала кричать. На звук примчались учителя, а я выпалила, будто Кирсанов-средний пытался надругаться надо мной.

– Почему, Дана? ― на мгновение ярость в голосе Ромы истончается до призрачной вуали, сквозь которую слышится надтреснутость.

Потому что я обозначила вас мишенями, чтобы как-то справляться с собственной немощностью против маминого равнодушия к собственной семье. Я так сильно боялась ее ухода к Орлану Кирсанову, что воплотила в реальность роль сущего дьявола, став бельмом на глазу у родителей, лишь бы предотвратить их разлад.

Во мне бурлило столько боли, и я попросту не знала, во что ее трансформировать. А признаться Роме в этой чудовищной слабости ― значит, проиграть.

– Господи, ― с внезапным перекатистым смехом он отстраняется, ― вот кретин. Ты же будешь молчать, как партизан, ничего не расскажешь. Точнее, не о чем тут говорить, ― Рома дотрагивается до своих волос и небрежно треплет их. ― Не знаю, почему еще надеюсь услышать достойное объяснение твоим омерзительным поступкам… В этом нет ни грамма смысла…

Отшатывается от меня с таким тошнотворным отторжением в выражении лица, словно касался чумной.

– Вот и я не знаю, почему. Я же безнадежно омерзительна, ― отлипаю от стены, пряча дрожащие руки от холодно-голубых глаз парня, сверлами буривших во мне дыру. ― Повторяй это как можно чаще.

– Произношу на ночь вместо молитвы, ― язвительно парирует Кирсанов-старший.

– Умница. Если не планируешь и дальше задавать тупые вопросы, то я пойду.

Этот лидирующий в списке ужаснейших, неудачливых будней вечер омрачается непредвиденной вспыльчивостью со стороны одного из моих боссов.

С гневным бормотанием: «Да пошло оно все» Рома вновь приближается ко мне и жестко берет за запястье. Пользуется моей оторопелостью и тащит по коридору в неизвестном направлении.

– Козел! Что ты задумал?! Пусти! ― я отпихиваюсь вседоступными способами.

Роме знатно прилетает, но он в абсолютном молчании выдерживает телесные нападки. Я бью его по напряженной спине и дважды попадаю каблуком по щиколоткам. Но ничто не препятствует тому, с какой непринужденностью парень ведет меня коридорами, и я в полном недоумении, что будет впереди. Случайные встречные, которых мы минуем, не заинтересованы вторжением в чужие разборки и позволяют Кирсанову допускать принуждение в мой адрес.

В горле застревают угрозы о том, что я в красках опишу папе о неотесанном обращении со мной, но слова глушатся сомнениями. Кирсановы наверняка льют ему в уши всякую чушь, способствуя снижению уровня доверия ко мне.

В конце концов, Рома останавливается перед дверью в конце очередного коридорного ответвления, сходу открывает ее и запихивает меня внутрь… где ждут остальные братья.

– Вот это сюрприз! ― бодро присвистывает Макар после того, как повернул голову на звук моей ругани и сбивчивых шагов.

«Прекрасно. Все в сборе» ― с иронией думаю я и отворачиваюсь от кудрявого Кирсанова к младшему. Феликс едва подает признаки заинтересованности моим присутствием. Чуть поднимает голову, но не смотрит на объект ненависти. Шатен находит куда более достойным его внимания зрелище, разворачивающееся на сцене.

Девицы в откровенных эротических нарядах из полупрозрачного кружева с блестками, выстроившись в идеально ровную линию, синхронизировано размахивают ногами. Отрепетированные движения и трясущиеся женские груди манят взор Макара: он не может определиться, на кого глазеть со своим фирменным шаловливо-тупым выражением лица. Я с радостью уступаю первенство танцовщицам и кручусь на пятках, показывая ему и Феликсу спину. Однако тут же натыкаюсь на Рому, который блокирует путь к отступлению.

– Вы, ― старший из братьев неучтивым тоном обращается к работницам заведения. Громыхает, пытаясь перекричать музыку. Несколько девушек растеряно смотрят на него, выбиваясь из единого ритма танца. ― На выход.

Но они не прекращают динамично-эротичную постановку, стараясь продержаться на сцене как можно дольше.

– Вон, я сказал вам! ― Рома рыкает на них по новой, и на этот раз его истеричное требование не на шутку пугает девушек.

– Чертов псих, ― бубню я.

– Молчи, ― он кладет ладонь на мое плечо и давит, вынуждая подчиняться его воле и идти вперед.

– Не закрывай мне рот, ― я яростно дергаюсь в попытке стряхнуть с себя его кисть, но он прочно впивается пятерней в мое естество. Я крепко стискиваю зубы, удерживая за ними стон боли.

– Что-то жаркое намечается! ― вклинивается с (как всегда) неуместным комментарием Макар.

Он подскакивает с дивана и пружинистыми шагами приближается к сцене.

– Так, красотки мои сладкие, ― поднимается на подиум, ярко освещенный мощными потолочными прожекторами, и плавно машет широко разведенными в стороны руками, как бы сгребая танцовщиц в одну кучу. ― Уходим, крошки, уходим.

Направляет движения своих конечностей за кулисы, ускоряя удаление с глаз наших долой группы недоумевающих девушек.

Рома продолжает толкать меня. В сторону подиума. Он не убирает ладони с моего плеча, пока не удостоверяется, что я занимаю центральное место на сцене.

– Повеселимся? ― демонически ухмыляется мне и оставляет в одиночестве.

Я ощущаю, как из потаенных уголков моей сущности пропихивается наружу рвение обнять себя руками, сесть на корточки и уткнуться носом в колени. В детстве, когда мне было грустно, или страшно, я таким образом укрывалась от негативных переживаний.

Но я больше не ребенок. И не прогнусь под Кирсановыми, что бы они ни намеревались вычудить, лишь бы заставить мои поджилки трястись.

Рома и Макар присоединяются к Феликсу. Последний излучает тотальную безучастность, и если бы я могла видеть ауры людей, то его энергетика окрасилась бы в сине-фиолетовый оттенок. Цвет дремлющих льдов Арктики, куда даже через сотни миллионов лет не доберется тепло.

Я скрещиваю руки на груди и медленно сканирую враждебным взглядом троицу плохишей в костюмах итальянского пошива.

– Я хочу, чтобы ты разделась, Даниэла, ― чеканит требование Рома. Его командирский тон проносится по полуовальной комнате, раздражая мои барабанные перепонки.

– Научись шутить, ― цежу я.

– Это не шутка, ― он тянется к столику и щедро плескает в стакан из бутылки янтарную жидкость. ― Раздевайся. Медленно, ― делает тягучий глоток. ― И смотри на нас, когда будешь снимать с себя шмотье.

У меня подвисает оперативка.

– Ты в своем уме? ― произношу бесцветно.

Макар быстро и вопросительно косится на старшего брата, получает в ответ короткий кивок, после чего вальяжно откидывается на спинку дивана и со звонким шлепком бьет себя по бедрам.

– Проблемы со слухом, детка? Покажи нам шоу!

В груди взрывается сверхновая, и меня окатывает первобытным гневом.

– Вы вообще страх потеряли?! ― начинаю всплескивать руками, окликаясь на бессовестную провокацию.

Двое из братьев смеются. Лишь Феликс не роняет ни звука, изображая абсолютную отстраненность. Не собирается ни заступаться, ни набрасываться, как гиена, подобно своим родным. Играет роль молчаливого наблюдателя? И этим самым отторгает сильнее. Он никогда не знал, к кому прибиться, чью позицию принять. Метался между мной и братьями… Нейтралитет? Я в это понятие не верю.

– Вы доигрались, мальчики, ― произношу и на последнем слове срываю голос на шепот. Шарю в сумочке и нащупываю пальцами гладкий металлический корпус гаджета. ― За подобный дешевый фарс мой отец вас закопает, ― разблокировав экран, листаю контакты.

– И что ты ему скажешь? ― насмешливо перебивает Макар. ― Мы не совершали преступлений, никогда ему не лгали. Только вежливо попросили тебя раздеться. Но, как ты выразилась, это невинная шутка! Верно, парни? Давай, звони ему. Пожалуйся на «мерзавцев», которые рискуют ради него своими задницами последние четыре года… ― откашливается в кулак и продолжает с большей издевкой. ― И мы с удовольствием поболтаем о твоих грешках, Дани. Думаешь, он будет верить тебе после того, как низко ты пала и пустила под откос свою жизнь? Наше слово против твоего, милая. Все изменилось. Ты так сильно разочаровала своего папулю, что он имени твоего слышать не желает. И доверяет нам.

Последняя фраза разбивает мне сердце. Кирсановы всегда были у папы на хорошем счету. Он ставил их в пример и часто поговаривал: «Вот бы вы были моими…».

Я стискиваю в руке телефон, стучу зубами от злости.

Мне нечем ответить.

– Может, это тебя растормошит? ― Рома вынимает из нагрудного кармана пиджака пачку денег, замахивается и кидает в меня.

Купюры долетают до подиума, разлетаясь по сцене.

– Тебе нравится, Даниэла? ― сквозь мелькающие перед глазами разноцветные бумажки я смотрю на сардоническую улыбку Кирсанова-старшего. ― Хочешь еще? Хочешь больше денег? Ты их получишь. Но для начала разденься.

– У тебя точно крыша поехала, ― изрекаю я.

Медленно нагибаюсь и сгребаю в ладони купюры.

– Пошли. Вы. На хрен.

Не сводя жалящего взгляда с ухмыляющегося лица Ромы, рву бумажки в клочья.

– Браво, ― аплодирует блондин. ― Это могли быть самые легкие деньги, заработанные тобой честным трудом, а не путем выклянчивания из отцовского кошелька.

Я показываю ему средний палец и ухожу за кулисы.

Пропускаю мимо слуха упреки, прилетающие в мой адрес. Какое право я имею бродить по служебным помещениям, и все в таком духе. Одна из танцовщиц любезно предлагает свою помощь и выводит на улицу через черный вход. Она такая вежливая… в откровенном сценическом костюме… и, глядя на нее, я вдруг начинаю плакать. Слезы струятся градом. Я злюсь, потому что не могу прекратить бесконечный поток соленой влаги.

Работница «Холидэй» в искусственном розовом парике просто стоит рядом и курит ментоловую сигарету. Предлагает мне, но я отказываюсь, потому что не переношу этот приторный аромат. Но и компании ее лишаться не хочу, так как чувствую, что одиночество раздавит меня в щепки.

Глава шестнадцатая

ФЕЛИКС

Лаврентий Андреевич назначает встречу в роскошном ресторане с непомерными ценами, надменными клиентами и пафосным названием, которое вслух проговорить невозможно. Броский дизайн в стиле барокко давит на глаза. Сложные очертания элементов декора, обитая гобеленом мебель, расписные стены и потолки создают не уют, а мигрень. Нагромождение интерьерной аффектации напоминает мне деревенскую девушку, которая мечтала вырваться в большой город и попала в Милан, нагрузив себя кучей бесполезного барахла.

Я подтягиваюсь к месту встречи первым. Располагаюсь за столиком и прошу в качестве аперитива стакан воды.

Мне выпадает редкая возможность проанализировать минувшие дни. Я почти не принадлежу себе, бултыхаясь в вихревом метании между обязанностями руководителя и отца.

Сразу думаю о Даниэле. Вчера Рома перегнул палку, но чувство триумфа было сладким, как и сама Дана.

Я не предвидел нашу встречу в стенах ночного клуба. Не предвидел того, что Рома притащит Дану к нам и выставит полным посмешищем. Я не горжусь его поступком. Не горжусь и своим поведением. Отмалчивался, пока остальные потешались над самооценкой Покровской. Отдал предпочтение невмешательству.

Это делает меня трусом?

Пусть так.

Она причинила нам слишком много боли, чтобы рьяно вступаться за нее. Но и воспоминания, все чаще тревожащие мой ум перед сном, не позволили присоединиться к высмеиванию Даниэлы. Мы были связаны. И речь идет не о дружбе наших отцов, не о благодарности ее родителям за заботу.

Первой девушкой, которую я полюбил, стала она. Переменчивая, как ветер. Неукротимая, как океан в разгар шторма. Жестокая, недосягаемая.

И Дана… по-своему любила меня. Макара. И Рому. Проявляла свои чувства через призму истязаний, потому что по-другому не умела. Мои братья не замечали тех мелочей, на которые я всегда обращал внимание.

Дана подкладывала под дверь нашей спальни пластыри и бинты, когда ее компанейские школьные приятели пускали в ход кулаки. В холодильнике всегда находилось мое любимое банановое молоко, о пристрастии к которому не знал никто, кроме нее. Дана крала сигаретные заначки Макара, когда он жестко подсел на них и выкуривал по пачке в день. Он думал на Рому, но однажды я подглядел, как Дана ворошила потайное отделение под матрасом кровати Макара.

Отголоски этой связи до сих пор напоминают о былых временах.

О ночи ее совершеннолетия, когда мы вчетвером…

– Доброе утро, братишка.

Я устремляю рассеянный взор на Макара. Он подходит к столику, хлопает меня по плечу и садится на соседний стул.

– Опаздывает, ― встряхивает кистью, смотрит на циферблат обновки бренда «Breguet» и прищелкивает языком. ― Бесит. Назначал бы встречу позже.

– Пора бы смириться с отсутствием у Покровского пунктуальности.

Я улыбаюсь краешком рта, снова думаю о Дани. Яблоко от яблони…

– Да я не жалуюсь, ― Макар прислоняется к мягкой спинке стула и осматривается. Поднимает руку, жестом подзывая официантку. ― До тех пор, пока балую себя аксессуарами за десятки тысяч долларов, ― ухмыляясь, постукивает по наручным часам, ― у меня нет никаких жалоб к нашему боссу.

Мы продали душу дьяволу за возможность получать все блага жизни. При огромных доходах так же велик риск все потерять.

«XOR Holdings» контролируется Покровским и является недокументированным подразделением «General Holdings». Несколько лет назад Лаврентий Андреевич возродил бизнес моего усопшего отца, но отнюдь не для того, чтобы напомнить миру об имени Орлана Кирсанова. «XOR Holdings» используется Покровским для совершения рискованных и по большей части незаконных международных сделок, за которые я и братья отвечаем своими головами. В случае ЧП вся ответственность ляжет на нас, и хоть Покровский с пеной у рта клянется защищать наши шкуры в беде, мы знаем, что можем рассчитывать лишь на собственные силы и способности. О подушке безопасности не заботится только Макар, и нам с Ромой никак не удается вдолбить в его голову обратную мысль.

Покровский ― отменный денежный махинатор, и я сильно сомневаюсь, что Дана хотя бы на секунду задумывалась, каким способом он вручал ей безлимитную финансовую соломинку, за которую она радостно хваталась. Понимаю. Роскошь слепит. Но расплата не заставит долго ждать.

Бизнес ― не синоним чести.

Макар успевает опустошить тарелку с овощным грилем к приходу Покровского. Рома с ним. Они ведут диалог, приближаясь к нам. Макар и я поднимаемся со стульев, обмениваемся рукопожатиями с Лаврентием Андреевичем.

– Извините за опоздание, мальчики, ― Покровский располагается слева от меня и справа от Макара. Рома садится напротив него. ― Дорожные пробки непредсказуемы.

Отец Даны держит спину прямой, в буквальном смысле возвышаясь над нами. Он огромен и крепко сложен, Макар часто составляет ему компанию на занятиях по кроссфиту. Серебристая проседь волос выдает солидный возраст, между густых бровей вклинились две глубокие морщинки.

– Давайте позавтракаем, ― Покровский утаскивает со стола тканевую салфетку, расправляет ее одним движением и прикрывает колени. ― Я голоден, как зверь. Заказывайте, не стесняйтесь. Угощаю.

Следующий час проходит за разговорами о работе. Это скорее похоже на продолжающийся диалог Ромы и Лаврентия Андреевича, которые едва прикасаются к своим блюдам восточной кухни. Макар занят тем, что с чавкающими звуками уплетает сочное жаркое из ягненка. Я маленькими кусочками ем французский бисквит с ежевичной начинкой и думаю о том, что просто обязан вернуться сюда с дочкой и отведать десерт вместе.

– Макар, Феликс, вы сегодня тихие, ― Покровский почти моментально переключается с беседы о делах холдинга на нас.

Макар от неожиданности давится мясом.

– Пвостите, ― с набитым ртом берет со стола бумажную салфетку и промачивает уголки рта.

В ускоренном темпе прожевывает ягненка, по его подбородку течет струйка мясного сока, и брат тянется за еще одной салфеткой, чтобы начисто оттереть нижнюю часть лица.

– На войну торопишься? ― смеется Лаврентий Андреевич. ― Ешь спокойно.

Макар смущенно опускает глаза и кивает.

– Как дела у Эллы, Феликс? ― отец Даниэлы протыкает зубьями вилки креветку, входящую в состав салата. ― Вы давно меня не навещали. Я соскучился по внучке.

Элла не состоит с ним в родстве, но он любит так ее называть. Нравится ли мне это? Нет.

Я предпочитаю держать Эллу подальше от всего, что связано с Покровским.

– Элла в порядке, ― отвечаю я нейтральным тоном. ― К сожалению, мой график на ближайшее время забит под завязку. И Элла заявила, что хочет заняться танцами, поэтому я записал ее в секцию.

– Интересно. Какими танцами?

– Хип-хоп.

Покровский громко смеется.

– Ах, забавная малышка. Точно моя Дана…

Над нашим столом повисает тишина. Лаврентий Андреевич прочищает горло, негромко спрашивая:

– Как у нее дела, кстати? Не докучает?

– Периодически показывает когти, ― держит в курсе Макар. Естественно, не горит желанием упомянуть о вчерашнем инциденте в «Холидэй», как и Рома. И я. ― Но в целом, мы управляемся с ней. Не беспокойтесь. Она в хороших руках.

– Ладно, ― Покровский тяжко вздыхает и убирает из руки столовый прибор, негласно объявляя, что он сыт. ― Я верю, что вы, ребята, поможете мне с перевоспитанием Даниэлы. Не поддавайтесь ей.

Мы расходимся на положительной ноте, но в душе от встречи остается неприятный осадок. Я стою с братьями у машины Ромы. Макар, присосавшись к электронной сигарете, пинает переднее колесо «Range Rover» и говорит, что эти диски смотрятся ужасно. Рома, собираясь ответить ему, отвлекается на телефонный звонок.

– Да, Настя, ― прижимает к одному уху телефон, а второе затыкает пальцем, блокируя шум оживленной проездной части. Не перебивая, слушает секретаршу из приемной. ― Не пришла? Звонила ей? ― выдвигает вперед подбородок, приводя в движение желваки. ― Хорошо, спасибо.

Убирает телефон и в бешенстве смотрит на нас.

– Даниэла прогуливает работу и отключила телефон.

ФЛЕШБЭК

ДАНА

Июнь, 2015 год

Никто не пришел на мою гребаную вечеринку.

Я на протяжении часа обзванивала знакомых и друзей, и все как один твердили, что накануне им поступило сообщение от моего имени об отмене торжества. Я попыталась собрать гостей воедино, но большинство из них уже изменили планы, некоторые элементарно не успевали приехать.

Все пошло коту под хвост.

Я сижу в окружении гор закусок, напитков и воздушных шаров, как абсолютная идиотка. Совсем одна. С дурацкой атласной лентой через плечо и надписью «ИМЕНИННИЦА», и инкрустированной бриллиантами «Swarovski» диадемой на голове. На мне платье эксклюзивного пошива за тысячи долларов, на создание которого потребовалось двести семьдесят часов кропотливой ручной работы. В одной руке ― выкраденная из отцовского бара бутылка виски «Glenfarclas», в другой ― сигара, так же стащенная из папиного кабинета. Я никогда не курила сигары… не знаю, зачем вообще взяла ее.

Недели подготовок к знаменательному вечеру по случаю моего совершеннолетия обернулись полнейшим крахом.

Я бы с удовольствием дала волю слезам, но их нет. В груди расцветает зыбкая пустота, поглощая остатки радостного предвкушения предстоящего веселья.

Почему?

Как это произошло?

Кто посмел так по-садистски обойтись с моим чертовым днем рождения?

Я выдыхаю, откручиваю крышечку бутылки и обхватываю губами горлышко. Жидкость обжигающей струей сочится внутрь, причиняя боль. Я морщусь и с кашлем отстраняюсь от стеклянного ободочка. Стучу кулаком по груди и пытаюсь вдохнуть. Все горит, на глаза выступает влага. Виски очень крепкий.

Нахожу в комодике у входных дверей зажигалку и прикуриваю сигару. Не мешкая, делаю первую затяжку. Кривлюсь и снова захожусь в мощном кашле. Какая же дрянь. Но папа их любит.

Он любит дрянные сигары, и свою дрянную дочурку.

Возвращаюсь в пустую гостиную, чередую алкоголь, курение и сладости с фруктовниц. Включаю на полную громкость The Neighbourhood и ставлю на репит их бесподобный дебютный альбом «I Love You».

Я одна.

Танцую среди воздушных шаров, напитков и закусок под «Sweater Weather».

В одной руке ― виски, в другой ― медленно тлеющая сигара. Вытесняю грусть от мысли, что никто не явился. Никто не приложил стараний, чтобы прийти и насладиться бесплатными развлечениями. Всем этим людям глубоко плевать на меня и мое восемнадцатилетие. Подошел к концу последний год в школе. После выпускного вечера наши пути разойдутся навсегда.

Нет. Меня это не печалит. Ни капельки.

Я останавливаюсь, удерживая всхлип за ладонью, которую прижимаю ко рту.

Я пьяная, накуренная и совершеннолетняя. И одинокая.

Выхожу на задний двор и задираю голову к ночному небу.

– Гордишься мной, мамуля? ― смеюсь во тьму. Подношу правую руку, пальцами которой зажимаю сигару, к лицу. Костяшками небрежно стираю слезы, улыбаюсь и посылаю в черное небесное полотно воздушный поцелуй. ― Скучаю.

Музыка громыхает из гостиной, но я теряю чувство ритма, невпопад двигая бедрами и плечами. Делаю еще один глоток и обнаруживаю, что шотландское пойло уже не жжет стенки горла до потери дыхания, но прогрело так, что появляется внезапное желание охладиться.