Текст книги "Русские праздники"

Площадной фольклор жадно вбирал в себя традиционные народные зрелища: выступления кукольников, вожаков медведей, музыкантов и балагуров, фокусников и гимнастов. Наплыв в страну в XVIII веке иностранцев, в том числе бродячих актеров, способствовал знакомству населения (прежде всего городского) с европейским ярмарочным искусством.

Театральная площадь на Нижегородской ярмарке. 1857. Литография с рис. В. Рыбинского

Из года в год городская площадь впитывала, отбирала, перерабатывала весь разнообразный материал, выплескивающийся сюда в праздничные дни, приспосабливала его к требованиям основного своего посетителя и в то же время формировала его вкусы и запросы. Все это привело к тому, что на ярмарках и гуляньях возводились целые увеселительные городки, включавшие как старые, так и новые, неизвестные деревенской России развлечения и зрелища. Здесь на новом уровне, часто в трансформированном виде, использовались исконные крестьянские развлечения, формировалась массовая культура, отчасти любительство (в среде крестьян, рабочих, прислуги, мелкого чиновничества, в солдатских и матросских казармах и т. п.), и зарождались некоторые виды будущих профессиональных искусств (цирк, эстрада, кино, мультипликация и пр.)

Гулянье на ярмарке. 1850. Гравюра

Хочется напомнить читателю о том, что «балаганы» (так в разговорном языке конца XIX века называли народные гулянья вокруг балаганов) оставили неизгладимый след в памяти многих людей искусства, отразившись на их творчестве и жизненном пути.

Тема эта могла бы вылиться в целое исследование, мы же ограничимся несколькими примерами. Так, «украинская народно-праздничная и ярмарочная жизнь, отлично знакомая Гоголю, организует большинство рассказов в „Вечерах на хуторе близ Диканьки“ ‹…› Тематика самого праздника и вольно-веселая праздничная атмосфера определяют сюжет, образы и тон этих рассказов» (14, 485). Площадная и балаганная народная комика безусловно повлияла на образы и стиль «Петербургских повестей», и «Носа» в первую очередь: обыгрывание величины носа хорошо известно по образу Петрушки, а также по популярным лубочным картинкам типа «Разговор большого Носа с сильным морозом», где «Нос приобретает права самостоятельного предметного существования и начинает гордо» расхаживать по миру (180, 48).

Не однажды этнографы, фольклористы, писатели России спешили на ярмарку, где можно было услышать свободное слово, вольную речь крестьянина и мастерового, где нередко в открытую проявлялись стихийные бунтарские настроения, где происходила, по выражению В. Г. Базанова, «большая встреча с народом». «Среди ярмарочной толпы мы видим и Пушкина и Некрасова. На ярмарочной площади у стен Святогорского монастыря зародился замысел первой русской национальной трагедии „Борис Годунов“. Поэма „Кому на Руси жить хорошо“, складывавшаяся в большом путешествии по крестьянской России, тоже берет свое начало на ярмарке» (9, 198).

Похождение о Носе и сильном Морозе. Начало XIX в. Лубок

Горы, балаганы, сама праздничная площадь во время народных гуляний становились своеобразной сценой, где присутствующие одновременно оказывались и зрителями, и действующими лицами. Здесь веселящийся народ был объектом внимания иностранцев и светской публики, приходившей полюбоваться на простонародные забавы. Народ же в свою очередь дивился на кареты, экипажи, сани, наряды «благопристойной публики».

По воспоминаниям М. В. Добужинского, в 1880–1890‑е годы «балаганы были “в моде”, и в обществе считалось по традиции тоже хорошим тоном посетить народное гуляние», продемонстрировать «слияние сословий». Доводилось видеть, «как медленно проезжали вдоль балаганов придворные экипажи и тянулись длинным цугом кареты с любопытными личиками институток» (60, 6). Несколько десятилетий ранее нечто подобное отметил П. П. Свиньин, автор одного из первых путеводителей по достопримечательностям Петербурга. Если «простонародье» полностью отдавалось празднику, от души веселилось «под качелями», выстроенными в центре столицы к Пасхальной неделе, то «вокруг качелей по Исаакиевской площади прогуливается в пышных, великолепных экипажах всё, что ни есть богатого и знатного в столице. В последний день праздника обыкновенно императорская фамилия делает честь своим присутствием сему отечественному гулянью» (181, 130). Чуть позже о том же писал Ф. Булгарин на страницах «Северной пчелы». Речь идет о пасхальном народном гулянье на Адмиралтейской площади Петербурга: «Разноцветные флаги и пестрые вывески мелькают перед глазами; движение качелей, бег колясочек с высоких гор, шутки певцов. Звуки музыки на балконах балаганов попеременно привлекают внимание народа, который сам служит зрелищем для высшего звания людей и дам, разъезжающих в блистательных экипажах вокруг качелей» (1827, 9 апреля). Правда, в 1863 году М. П. Погодин (публицист, историк, драматург) сетовал на то, что массовые праздники воспринимаются государственными деятелями как само собой разумеющееся явление, на котором модно побывать, посмотреть со стороны, но которое не становится предметом серьезного внимания, анализа со стороны тех же чиновников: «Какому ведомству принадлежат народные гулянья? Входило ли в голову кому-нибудь из наших государственных людей, что им очень полезно побывать на том или ином гулянье, присмотреться, прислушаться и вывести свои заключения для той или другой важной государственной меры?» («Московские ведомости», № 174).

Вопрос оставался риторическим где-то до начала XX века, когда гулянья стали переносить подальше от центра столичных, крупных городов, но причины умирания балаганной культуры и подозрительного взгляда на них властей далеко не всегда выводились из вдумчивого, всестороннего, научного анализа процессов, имевших место на праздничной городской площади.

Зато особый интерес к ярмарочной, балаганной культуре наблюдался у русской интеллигенции рубежа XIX и XX веков. Ф. И. Шаляпин среди первых своих «театральных» учителей называл балаганного зазывалу Якова Мамонова, знаменитого казанского «масленичного деда» (206, 42–43). А. Н. Бенуа именно благодаря балаганам на Адмиралтейской площади Петербурга впервые познал «театральное возбуждение», понял, что «сподобился приобщиться к чему-то весьма прекрасному, весьма значительному», исполнился «безусловной верой в абсолют театра, в его благодать, в его глубокий человеческий смысл» (20, 4). Площадной западноевропейский и русский кукольный театры оказали несомненное влияние на создателей знаменитого балета «Петрушка» И. Ф. Стравинского, А. Н. Бенуа и М. М. Фокина.

Неизвестный художник. Балаганы на ярмарке. 1880‑е. Рисунок

Балаганные представления и герои популярных арлекинад вдохновили А. Блока на сочинение драмы «Балаганчик», и как к последнему прибежищу обращался поэт к актерам «полинялого балагана»:

 
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!
 

По воспоминаниям Алисы Коонен, самым ярким впечатлением ее детства была ярмарка в Одинцове – большом торговом селе Тверской губернии. Образы ярмарочных увеселителей настолько запали в душу актрисы, что когда спустя много лет ей предстояло в одном из спектаклей сыграть роль девочки, ходившей с шарманщиком, то в ее памяти всплыла как живая «Манька-певунья, разбитная, озорная девчонка, с заразительной веселостью распевавшая самые душещипательные романсы» на сцене одинцовского ярмарочного театра (95, 15).

Молодая послушница Троицкого монастыря в Курске, пятнадцатилетняя Надя Плевицкая, побывав на пасхальном гулянье со всеми его чудесами (карусель, зверинец, цирк, балаганы), решилась круто изменить свою судьбу. «Балаган сверкнул внезапным блеском, и почуяла душа правду иную, высшую правду-красоту» (142, 145). Уже на следующее утро пришла она к директору балагана «проситься в его театр». Так началась творческая жизнь популярнейшей исполнительницы русских народных песен.

Ярмарочный театр в Нижнем Новгороде. Начало ХХ в. Фото

В основе многих режиссерских экспериментов В. Э. Мейерхольда, поражавших современников смелостью, необычностью, эффектностью, были наблюдения, почерпнутые им на ярмарочных увеселениях, а позднее – сведения, которые он приобрел, изучая карнавальную культуру Италии и опыт отечественных балаганных зрелищ. Другой советский режиссер, А. Д. Попов, остался верен неизгладимым впечатлениям детства и юности, когда он был очарован зрелищем праздничной Московской площади в Саратове, где проводились тогда пасхальные гулянья. Не случайно в его знаменитом спектакле «Укрощение строптивой» У. Шекспира[6]6
  Спектакль по пьесе «Укрощение строптивой» У. Шекспира был поставлен А. Д. Поповым в Театре Советской Армии в 1937 году.


[Закрыть] были расписные деревянные кони, будто бы снятые с памятной ему саратовской карусели.

Задорные, остроумные, построенные на лихом словесном каламбуре выкрики торговцев нашли свое место в «Клопе» В. В. Маяковского и в очерке «Мелкий нэп», написанном под ярким впечатлением от «сногсшибательной изворотливости», «поучительной рекламности» и «виртуознейшей сообразительности» мелких торговцев эпохи начинающегося нэпа (122, 59–60).

Простые, самые что ни на есть обыкновенные базарные куклы-петрушки, случайно попав в руки молодой художницы Н. Я. Симонович, сыграли в ее жизни огромную роль. «Оценив в этих куклах основное – великое остроумие устройства и выкованную театральную традицию» (185, 287), а также почувствовав в этом виде народного развлечения богатые возможности воздействия на публику, и прежде всего на детскую аудиторию, Симонович оказалась в плену идеи создания «кукольного театра художника». Идея претворилась в едва ли не главное дело жизни: Н. Я. Симонович и ее муж, скульптор И. С. Ефимов, стали профессиональными кукольниками, одними из тех, кто стоял у истоков советского театра кукол.

Актер и антрепренер М. В. Лентовский, мечтавший о создании народного театра, собирал прибаутки балаганных зазывал, записывал сценки, которые разыгрывали народные комики перед празднично настроенной толпой, а затем с большой изобретательностью использовал этот материал при устройстве народных гуляний.

Мотивы русской ярмарки, эстетика площадного смеха, праздничное (лубочно-балаганное) восприятие мира – все это отразилось в живописи целой плеяды художников конца XIX – начала XX века: К. Е. Маковского, М. Ф. Ларионова, Н. С. Гончаровой, В. В. Кандинского, М. З. Шагала и других. Особенно выделяется здесь Б. М. Кустодиев – художник праздничного веселья, писавший много и вдохновенно поволжские ярмарки и народные гулянья, где «крестьянская культура выступает на грани с культурой города» и где народ «пользуется всякой возможностью радоваться, отдаваться этой радости со всей полнотой души, утоляя мечту о счастливой жизни, равенстве и изобилии» (61, 14).

Многие деятели русской культуры, оказавшиеся после 1917 года за границей или вынужденные жить совершенно в иной России, с другой политикой и культурой, вспоминали о народных гуляньях «под горами» и «под качелями» как о самых ярких впечатлениях детства и юности. Таковы воспоминания А. Н. Бенуа, М. В. Добужинского, князя В. А. Оболенского, Сергея Горного, Н. Д. Телешова, А. Ф. Кони и других.

Рассказ об увлечении народным ярмарочным искусством и отдельными его видами, жанрами можно без труда продолжить. Однако важнее попытаться осмыслить общую тенденцию возрастающего интереса к народным праздникам «на балаганах». По отношению к поколению конца XIX – начала XX века это достаточно убедительно сделала Н. М. Зоркая: «Обращает на себя внимание сходство в описаниях пережитого восторга. Поверхностный критик увидит здесь лишь „штамп“ театральных мемуаристов, историк констатирует закономерность, выражающую черты времени. В судьбах людей, которые вступали в искусство на рубеже двух последних столетий, действительно много скрещений, общих точек, как бы ни были различны и судьбы, и люди. Так входят в театральные биографии, встают на пороге в искусство русские балаганы – первый искус. ‹…› Покинув площадь, дух балагана перенесется в чертоги, его феерии и панорамы скоро возродятся в чудесах на киноэкране, его репризы полетят с эстрады, его маски и лики высветит электронный луч телевидения – деловой „одиннадцатой музы“ XX века, и, конечно, поистине огромным и многообразным окажется воздействие этого последнего фольклорного театра на профессиональную сцену всего нашего (XX. – А. Н.) столетия» (75, 19).

И все же как ни велико было влияние народного площадного искусства на профессиональную культуру России, ни в XIX, ни в XX веке оно не стало предметом специального глубокого исследования.

Век девятнадцатый раскрыл перед образованными людьми, успевшими за два столетия далеко отойти от своей народной культуры, бесценные сокровища русского фольклора. Началась интенсивная работа по сбору и осмыслению «классики» устного народного творчества. В центре внимания оказались былины, сказки, традиционная крестьянская лирика, обрядовый фольклор. Молодое, не освященное веками искусство городского демократического населения практически не попало в сферу интересов ученых, любителей-энтузиастов, собирателей.

Тем не менее мы располагаем довольно большим количеством описаний ярмарочных и городских увеселений. За редким исключением все они относятся к XIX веку и сосредоточены главным образом в периодике, мемуарах, дневниках и бытовых очерках. В предлагаемой книге приводятся цитаты из газет и журналов разных направлений, в частности из корреспонденции Ф. В. Булгарина в «Северной пчеле», и рядом с этим – выдержки из очерков В. А. Слепцова, Г. И. Успенского, этнографа и революционера Г. И. Прыжова, примеры из воспоминаний главы «Мира искусства» А. Н. Бенуа и поэта-самоучки Ивана Белоусова, из произведений Ф. М. Достоевского и полузабытого писателя И. Щеглова (И. Л. Леонтьева) и других. Интереснейшие сведения почерпнуты из воспоминаний А. В. Лейферта – сына владельца крупнейших балаганов, а также старейшего артиста советского цирка клоуна Д. С. Альперова, из подробнейших рассказов А. Я. Алексеева-Яковлева, одного из первых русских профессиональных режиссеров-постановщиков по части народных гуляний и площадных театров.

Народный праздник 30 мая 1872 г. на Марсовом поле в Петербурге. 1872. Гравюра

Надеемся, что обращение к русским ярмарочным увеселениям, помимо конкретного знакомства с чрезвычайно специфической и удивительно интересной стороной городской жизни России конца XVIII – начала ХХ столетия, внесет свою лепту и в решение непростых вопросов, связанных с выявлением художественных принципов пространственно-временной организации праздников и крупных театрально-зрелищных форм, со спецификой праздничного поведения и общения людей, с использованием фольклорных традиций при проведении массовых мероприятий, рассчитанных на широкий круг участников.

В наши дни все чаще и настойчивей поднимается проблема изучения «механизма» формирования массового искусства, законов, по которым оно создается, и средств воздействия на различные слои населения. Поэтому главная наша задача состоит в том, чтобы по возможности полно описать основные развлечения, какими заполнялась праздничная площадь ярмарок и народных гуляний в городах. Медвежья потеха, кукольный театр, раек, «краснобайство» торговцев и различные виды балконных выступлений выбраны не случайно. С одной стороны, это наиболее яркие, популярные, типичные виды народных площадных увеселений, с другой – они наглядно демонстрируют то, что городская площадь оказалась резервуаром, куда сливались разные по происхождению, по времени возникновения виды народного искусства. Так создавался специфический мир городской праздничной площади со своей атмосферой, эстетикой, стилистикой.

Праздничная площадь

Главным номером праздничной зимней площади в столицах и провинциальных больших и малых городах, повсюду, где позволяли природные условия, становились ледяные горы, доступные любому горожанину и приезжему. Спуск с ледяных гор на Масленицу – традиционное развлечение русских, издавна приуроченное к проводам зимы и встрече весны. Корнями своими уходящее в глубь народной календарной культуры, оно долго сохраняло обрядовый характер и было одним из проявлений продуцирующей магии (катались «на долгий лён», на будущий урожай, молодожены – на долгую счастливую жизнь), что не мешало ему быть и просто любимым народным развлечением.

В городах Российской империи катание с гор, унаследованное от крестьянской культуры, утратило прежний магический смысл, приобрело новые черты; функция развлечения здесь стала явно доминирующей, что постепенно превратило горы в популярный аттракцион – обязательную принадлежность городской праздничной площади. На Масленой неделе ледяные горы были центром, вокруг которого сосредоточивались другие развлечения, выстраивались балаганы, шла бойкая торговля. Не случайно само масленичное гулянье нередко называлось «под горами».

Интерес, смешанный с восхищением и удивлением, вызывали горы у иностранцев, воспринимавших эту забаву как сугубо русскую экзотику. Характерны слова датчанина П. фон Хавена, побывавшего в России в 1730‑е годы: «Помимо различных игр, обычных на Масленицу, русские в эту неделю устраивают себе развлечение, которое чужеземным наблюдателям кажется более опасным, нежели веселым»; невзирая на сильные морозы, «всю неделю напролет, с утра до позднего вечера, множество людей обоих полов» пропадают на горах (цит. по: 22, 58). По свидетельству современников, масленичные горы возводились в белокаменной столице на Разгуляе, на Неглинной и Москве-реке, в селе Покровском, с середины XVIII века – под Новинским и на Девичьем поле.

Горы. Начало XIX в. Гравюра

Катальные горы заняли свое прочное место и на гуляньях петербуржцев. В 1860‑е годы они ставились на Неве, Фонтанке, недалеко от Смольнинского перевоза, на Адмиралтейской площади. П. П. Свиньин отмечал, что на Масленицу «для русских главнейшее удовольствие составляют ледяные горы» (181, 76). Ему вторил и А. Я. Алексеев-Яковлев: «Именно с катаний на горах начинались сами народные гулянья» (178, 25).

Катание с гор было излюбленной забавой горожан всех сословий. Известно, что Петр I в сопровождении двора выезжал в Дудергоф (ныне Гатчина) в окрестностях столицы, чтобы потешиться катанием на санях с крутых склонов Вороньей горы. С ледяных гор, устраиваемых на Неве, любила кататься и Елизавета Петровна. И.-Г. Георги, описывая Петербург начала XVIII века, отмечал: «Сие увеселение столь нравится народу, что и простые женщины, и молодые люди лучшего состояния в оном участвуют» (36, 654).

Катание с гор на Неве. Начало XIX в. Гравюра

«Горы были двусторонние, они строились параллельно, но в разных направлениях. Вышка одной горы воздвигалась на Дворцовой площади, неподалеку от Александровской колонны, к ней „затылком“… находилась вторая вышка, поднявшись на которую по лесенке, съезжали в обратном направлении» (178, 26). Разгон санок был такой, что они пролетали по ровной ледяной дорожке более ста метров. Высота ледяных гор нередко достигала десяти – двенадцати метров, так что петербургской полиции вменялось в обязанность следить за тем, чтобы в целях безопасности горы для катания наверху всегда обносились перилами. Горы, а также расчищенная от снега дорожка, по которой скользили санки после спуска с горы, украшались елками, флагами, даже деревянной скульптурой. С наступлением темноты зажигали фонари, что, по словам Свиньина, создавало особый эффект: «…отражение сей массы разноцветных огней в снегу, мешаясь с тенями, представляет необыкновенное зрелище» (181, 76). Во второй половине XIX века площадки вышки главных гор нередко украшались затейливой беседкой в восточном стиле, преимущественно китайском, что придавало им карнавальный характер.

На Урале, в Екатеринбурге, горы выстраивались еще с Рождества, и по воскресеньям (а на Масленой неделе каждый день) происходили многолюдные шумные катания, участвовать в которых мог всякий. «За катанье не требуется никакой платы ни от кого, и потому охотников бывает множество», – писал корреспондент газеты «Сибиряк» в 1839 году (14 февраля заметка была перепечатана петербургской «Северной пчелой»). Он же отмечал и наличие здесь типично масленичного древнего обычая – катания на лошадях вокруг ледяных гор. Причем в Екатеринбурге долгое время сохранялся старинный вид таких поездок – катание толпой, или, по-местному, «утугой», когда «собирается саней 30–40, иногда даже 50, и все вместе ездят по улицам из одной в другую».

Давняя прочная любовь к горам привела к тому, что уже в конце XVIII века появились летние катальные горы. Они были деревянные строения, примерно так же устроены, как зимние, только спускались с них не на санях и коньках, а на особых «лубках» или на ковриках либо по отведенным покатым желобам с помощью маленьких колясок, поставленных на четыре медных колеса.

В конце XIX века в крупных городах стали возводить механизированные горы с изогнутыми рельсовыми путями и вагонетками для катающихся, где для подъемов применялась электрическая тяга. Такие горы в России именовались «американскими», хотя за границей носили чаще всего название русских. Впервые построенные в Нижнем Новгороде, на территории Всероссийской выставки 1896 года, спустя некоторое время они появились и в Петербурге.

М. Ф. Дамам-Демартре. Ледяные катальные горы на Неве. 1813. Гравюра

Неутомимый А. Я. Алексеев-Яковлев разработал еще один тип катальных гор – «водяные горы». Их возвели в Петровском парке Петербурга в начале ХХ столетия.

На Масленицу повсеместно было принято совершать прогулки на санях. Истинно петербургской чертой стало катание на маленьких чухонских санках, владельцы которых наезжали в столицу на Масленую неделю из окрестных деревень. Сидеть в этих санках было неудобно, на ухабах грозила опасность вывалиться, но острота ощущений – необходимое условие настоящего масленичного веселья, и чухонцы со своими санками не знали недостатка в пассажирах. Назывались такие санки и их владельцы «вейками». По воспоминаниям А. Н. Бенуа, звук бубенчиков, один вид «желтеньких белогривых и белохвостых сытых и резвых лошадок сообщал оттенок какого-то шаловливого безумия нашим строгим лицам; погремушки будили аппетит к веселью, и являлось желание предаться какой-то чепухе и дурачеству. Дети обожали веек» (19, т. I, 290).

К древним зимним увеселениям в городах XVIII века прибавились и балаганы, представления в которых шли на протяжении всей Масленицы. Не обходился праздник и без традиционных блинов (их пекли прямо на глазах у покупателей или приносили еще теплыми из близлежащих трактиров, пекарен), без сладостей и напитков. Большим спросом пользовался сбитень – горячий медовый напиток, в состав которого, помимо меда или патоки, входили разные пряности: корица, гвоздика, мускатный орех и прочее.

Обстановка масленичного гулянья и настроение его участников хорошо отражены текстом лубочной картинки:

 
Масленица только раз
В круглый год гостит у нас,
не частенько!
Дай же я повеселюсь,
Покучу не поскуплюсь,
хорошенько!
Утром дома подопьем,
А потом гулять пойдем
под горами.
Уж чего там только нет!
И шарманка, и кларнет,
и комеди!
И паяцы нас смешат,
В клетках тигры, львы сидят
и медведи.
Толпы купчиков, господ
И ремесленный народ –
знай гуляет.
Кто чаек, а кто пивцо,
Сбитенок, а кто винцо
попивает.
 

Любопытно, что в одной из дешевых лубочных книжечек, где грубоватыми наивными стихами описываются масленичные увеселения, подчеркнуто различие между городским и сельским праздником:

 
Лишь только время Масленой наступает,
Охота к веселостям народу наступает.
Не могут посидеть спокойно и час.
Всем хочется прокатиться с горы хоть раз,
Катаются, веселятся, нет нужды, хоть мороз
Сгибает пальцы в крюк, морозит щеки, нос,
И потому нельзя с горой для Маслены расстаться.
 

Финские (чухонские санки). С акварели неизвестного художника. 1900‑е

 
А в городах, там горы высокие, салазки со звоном.
И в саночках вертят за денежки кругом.
Паяцы всех тешат, забавляют,
Для денег всех людей кататься приглашают.
Как в селах, так в градах других тож,
Но разность только в том: здесь выжимают грош.
 

В Москве и Петербурге именно Масленица была наиболее посещаемым, многолюдным праздником, который собирал на одном не очень большом (по масштабам города и численности населения) пространстве разнородную, пеструю публику. Воспользуемся словами М. В. Добужинского, вспоминавшего Петербург своего детства и масленичное гулянье на Марсовом поле: «Я попадал сразу в людскую кашу, в самую разношерстную толпу – толкались веселые парни с гармошкой, разгуливали саженные гвардейские солдаты в медных касках и долгополых шинелях с белым кожаным кушаком – и непременно в паре с маленькой розовой бабенкой в платочке; проплывали толстые салопницы-купчихи и тут же… прогуливались тоненькие барышни с гувернантками, гвардейские офицеры со своими дамами в меховых боа» (60, 18).

Общая картина московского весенне-летнего гулянья под Новинским в конце 1860‑х – начале 1870‑х годов дана в брошюре известного в свое время публициста Н. А. Дубровского: «В начале гулянья красовалась довольно изящная и красиво построенная деревянная кофейная, которую содержал в то время известный московский трактирщик С. И. Печкин. Кофейная эта в продолжение всего масленичного гулянья постоянно была наполнена самым отборным обществом и отъявленными московскими франтами и кутилами; музыка и цыганские песни оглашали кофейную. ‹…› Сзади кофейной устраивались катальные горы, а затем начинались уже комедии, балаганы, обвешанные живописными изображениями и убранные красивыми флагами; между комедиями разбивались красивые палатки, в которых можно было найти за дешевую цену чай, водку, вина и приличную закуску; затем, ближе к Смоленскому рынку, шли качели, расписанные разными цветами и травами, коньки, самокаты (виды каруселей. – А. Н.) и несколько палаток с Петрушками, которые забавляли наш православный парод своими бесцеремонными, а иногда довольно острыми шуточками и прибауточками. Колоколом[7]7
  Колокол – громадный круглый шатер, расположенный на видном месте площади, где продавались водка, вино, пиво и т. п.


[Закрыть] заканчивалось гулянье. Выражение „пойдем под колокол“ значило: пойдем выпьем. Катанья в экипажах под Новинским до того были многочисленны, что иногда тянулись в два ряда непрерывной цепью вплоть до Зубовского бульвара и объезжали кругом всего Новинского вала» (64, 40).

«Горячий сбитень в праздничный день». Иллюстрация из книги А. А. Бахтиарова «Брюхо Петербурга» (СПб., 1888)

Завершалась Масленица, пустела праздничная площадь, прекращались представления в балаганах. Наступал Великий пост. «Воздушные здания заморских штукарей, – так назвал балаганы автор статьи в журнале «Москвитянин», – стояли пусты до Святой недели, без флагов, без затейливых, гиперболических вывесок своих, как будто стыдясь самих себя» (1846, № 4). Деятельность их возобновлялась лишь через семь недель, на Пасху.

Цикл весенних городских праздников начинался обычно за неделю до Пасхи, в субботу накануне Вербного воскресенья. В эти дни в Москве, на Красной площади, бывал вербный базар и гулянье: вдоль кремлевской стены, напротив Гостиного двора, выстраивались «в несколько рядов полотняные палатки и лари», в них продавали «детские игрушки, искусственные цветы, бракованную посуду, лубочные картины, старые книги». Тут же располагались иностранцы: «греки, продающие рахат-лукум, золотых рыбок и черепах; рядом с ними французы» пекли вафли, которыми лакомились гуляющие (189, 191).

Вербы на Красной площади в Москве. Рисунок из журнала «Всемирная иллюстрация». 1880‑е

В Петербурге «некоторый род ярмарки, называемой вербами», размещался перед Гостиным двором по Невской и Садовой линиям, сопровождался он гуляньем народа «под аркадами» магазина и бойкой торговлей мелким товаром, в первую очередь – пучками верб, украшенными бумажными цветами и херувимами из воска, также продавались воздушные шары, игрушки и лакомства. Настоящего веселья здесь не было (еще продолжался Великий пост), но массовый выход на простор улиц, шум и толкотня собравшейся толпы, остроумные громкие выкрики разносчиков, лоточников, торговцев вербами и игрушками – все это воспринималось как своего рода репетиция перед «большим» гуляньем на Пасху.

Действительно, спустя неделю в традиционных местах появлялись качели, оживали карусели, начинались представления в балаганах. Если основной достопримечательностью зимних гуляний были горы, то на Пасху и на другие весенние праздники их заменяли качели – одно из самых любимых развлечений русского народа, с далеких языческих времен обязательно входившее в состав весенне-летних обрядов и игр. В XVIII–XIX веках было известно два типа качелей. Первый состоял из пары вкопанных в землю столбов с перекладиной, к которой привязывалась доска. «Для любителей более сильных ощущений имелись так называемые перекидные качели. На двух столбах была прикреплена вращающаяся ось, от которой с краев по радиусам шли балки. На концах двух параллельных балок была подвешена кабинка, в которую и помещались желающие покататься. Ось приводилась во вращательное движение, и кабинки с земли поднимались высоко над толпой» (110, 72).

Качели непременно обрастали всевозможными «позорищами», притягивали торговцев, лицедеев, дрессировщиков, предсказателей и иных увеселителей и забавников. Вспоминая свою юность, певица Надежда Плевицкая рассказывала: «В те годы[8]8
  Речь идет о конце XIX века, точнее, о 1899 годе.


[Закрыть] на пасхальную неделю постоянно приезжала в Курск бродячая труппа – большой цирк. Огромный балаган раскидывали на Георгиевской площади. А к балагану жались разные чудеса: паноптикум, панорама, показывающая войну, кораблекрушение и прочие происшествия. Тут же зверинец, тут же перекидные круглые качели. Посмотреть-погулять стекались сюда не только куряне, но и соседние слобожане» (цит. по: 142, 136).

Известный драматический артист В. Н. Давыдов вспоминал о гуляньях в Саратове на рубеже XIX–XX столетий: простой народ «веселился под качелями. Уже давно ушло в область преданий это народное удовольствие. А зрелище было красивое! Я любил бывать на этих гуляньях! Часами, бывало, когда не занят в театре, толкаюсь в толпе. Песни, хороводы, пляски, гармонь, яркие сарафаны разрумянившихся девок, голубые рубахи парней, бусы, ленты, словно на лукутинских табакерках, а рядом перекидные качели, карусель составляли очаровательную, незабываемую картину старого народного быта» (50, 168).

После Пасхи гулянья устраивались на Троицу. Между этими двумя большими праздниками были и менее значительные.

Д. Н. Ходовецкий. Качели и балаганы на площади. Вторая половина XVIII в. Гравюра

Своеобразно отмечалось Преполовение Пятидесятницы (25‑й день после Пасхи) в Петербурге. Традиция торжественного празднования Преполовения в новой российской столице была установлена Петром I. Петербуржцы, утратив связь с земледелием, сохраняли обычай пить освященную невскую воду или умываться ею. Кроме того, как бы утверждая народную этимологию названия праздника: Преполовение – преплавление – переплытие – считали необходимым переплыть реку. Естественно, этим пользовались владельцы судов и суденышек: на Неве появлялось много лодок, украшенных разноцветными флагами. Яркую зарисовку гулянья, имевшего место в 1825 году, оставил корреспондент столичной газеты «Северная пчела» в номере от 25 апреля: «…по совершении божественной литургии, было освящение воды и крестный ход в Петропавловской крепости, а после того гулянье на валу, продолжающееся до вечерень и бывающее однажды в году». Из-за большого количества льду, идущего из Ладожского озера, все мосты были сняты. «Но это обстоятельство не воспрепятствовало многочисленным толпам народа переплавляться через Неву в лодках и катерах… которые, пробиваясь сквозь льдины, поспешали удовлетворить желанию ожидающих очереди к переправе». В XIX веке праздник по преимуществу был простонародным и потому, кроме рискованной переправы через Неву и прогулки по валу крепости, включал те же развлечения, которыми обычно наполнялось массовое городское гулянье: манили показать нечто удивительное балаганы («Бахусовы театры», по меткому тогдашнему определению), музыканты ублажали слух гуляющих игрой на рожках и балалайках, шла бойкая торговля квасом, пирожками и сладостями, работала карусель.