Текст книги "Запретная королева"

Я написала Генриху, чувствуя необходимость с ним поговорить, напомнить ему о своем существовании; и тут обнаружилось нечто странное – писать мне было трудно. Я просто не умела этого делать, и мне приходилось мучительно бороться не только со словами, но и с чувствами, которые я хотела выразить.

Молюсь о благополучии, как вашем, так и нашего ребенка, который должен скоро родиться. Верю, что вы пребываете в добром здравии и хорошем расположении духа. Я, как и все ваши верноподданные, с нетерпением жду дня, когда вы с победой вернетесь на родину.

Как ни прискорбно, звучало все это ужасно высокопарно и неестественно, однако это было все, на что я была способна. Я не знала, где именно во Франции сейчас находится мой муж, но предполагала, что он по-прежнему осаждает Мо, где войско моего брата уже давно отражало его атаки. И чем же мне закончить эту никчемную короткую записку?

Ваша верная и любящая жена,

Екатерина.

Я отослала письмо с гонцом, а сама села шить одежду для малыша, беспокойно вертевшегося у меня в животе. Может быть, Генрих даже найдет время мне ответить? И он действительно ответил. Получив послание, я нетерпеливо вскрыла его, засыпав юбки воском с поспешно сломанной королевской печати.

Моей жене Екатерине.

Рад, что вы чувствуете себя хорошо, и надеюсь, что рождение нашего ребенка случится уже скоро и не станет слишком тяжким испытанием для вас. Я закажу мессу, чтобы просить у Господа дать вам силы.

Строчки были неровные, а вертикальные линии букв выглядели не такими убедительными, как мне помнилось, – хотя, честно сказать, я видела почерк Генриха не так уж и часто. Что ж, подумала я, это в порядке вещей: вряд ли он писал это в спокойной обстановке где-нибудь на досуге. Так оно и оказалось, поскольку далее мой муж сообщал:

Я сейчас в Мо, и нам очень мешают проливные дожди, из-за которых местная река вышла из берегов. Нам докучает дизентерия. Я вернусь в Вестминстер, как только мне позволят дела.

Генрих.

На хвостике последнего «х» была размазанная в спешке клякса.

Я провела большим пальцем по буквам его имени. Сказано было не много, что и говорить. Я хмуро воззрилась на письмо, потом перевела взгляд на Алису, которая принесла мне его, оставив гонца за закрытыми дверьми.

– Король находится в добром здравии? Гонец это подтвердил?

– Да, миледи.

– Хорошо. А нам известно что-нибудь о короле Шотландии?

Я спросила об этом, потому что Яков, маявшийся из-за затянувшегося ограничения своей свободы, умолял позволить ему сопровождать Генриха во Францию. В конце концов король пошел ему навстречу и дал согласие на то, чтобы пленника освободили из-под стражи. В течение трех месяцев после возвращения Генриха в Англию Якова отпустят в Шотландию, при условии, что шотландские солдаты будут хорошо сражаться на стороне англичан, а в подтверждение лояльности пленника выплатят залог.

Учитывая то, что Яков согласился жениться на моей придворной даме, Джоан Бофорт, дочери графа Сомерсета и племяннице епископа Генриха, это был надежный способ заставить независимого шотландского короля хранить верность интересам Англии. Впрочем, последнее обстоятельство не особенно его волновало: главным было то, что он считал Джоан Бофорт удивительно красивой.

– Да, миледи, известно. Лорд Яков прислал стихи для леди Джоан. – Алиса с лукавой улыбкой вынула из рукава сложенный и запечатанный лист пергамента. – Они у меня здесь.

– Какая любезность и забота с его стороны.

Кивком головы я подозвала Джоан, внимательно следившую за нами и ловившую каждое мое движение. Это была серьезная девушка в желтом платье; ее внешность была отмечена характерными для всех Бофортов чертами: глазами с заметно нависающими веками и мягкими рыжевато-каштановыми волосами. Джоан будет очаровательной невестой.

Глядя на то, как девушка схватила пергамент с загнутыми примятыми уголками – так, будто от него зависела ее жизнь, – как она с пылающими щеками перечитывает любовное послание, словно стараясь как можно глубже вникнуть в его содержание, я улыбнулась, и у меня слегка защемило сердце. Я бы тоже хотела, чтобы Генрих написал мне нечто более душевное, чем полдюжины строк про дизентерию и наводнение.

– «Но вот вдоль стены скользнула тень девы», – вслух прочитала Джоан, чтобы мы тоже могли восхититься стихами ее избранника.

– «В саду было чудесно – буйно зеленела густая листва, а сидевший на тонкой ветке куста сладкоголосый соловей радостно оглашал ночь своей песнью, громкой и звонкой…»

Слава великого трубадура Якову не грозила, но хоть стихи у него и были неважные, зато они красноречиво говорили о его чувствах.

«Стала бы я читать вслух то, что написал мне Генрих?» – печально подумала я. Но тут же пожалела о своих мыслях и прогнала зависть, возникшую было в моем сердце. И Яков, и Джоан были очень молоды, и связавшая их души любовь была, вне всяких сомнений, чудесным чувством.

Между мной и Генрихом уже возникла трещина холодного отчуждения, но он был слишком занят, чтобы попытаться что-либо исправить, да и я не предпринимала никаких усилий, для того чтобы в письмах донести до него свои сокровенные переживания. Да и как бы я это сделала? На первом месте у моего мужа была военная кампания; я должна была это понимать и не обременять его. Тем не менее, когда Джоан перешла к третьему четверостишию, у меня вдруг появилось острое желание покинуть комнату. Мне почему-то невыносимо было слушать страстное признание рыцаря в любви к своей даме, как бы косноязычно оно ни было изложено на бумаге.

Моя дорогая Екатерина,

о более радостной новости я не мог бы и мечтать…

Младенец забавно дрыгал ножками и близоруко моргал глазками в своей колыбели – колыбели Генриха, – стоявшей у моих колен, на которых лежало развернутое письмо от моего мужа.

Сын, наследник, к которому перейдут короны Англии и Франции, – это величайшее из всех возможных достижений нашего с вами брака.

Наследник, мальчик, родившийся шестого декабря, в четыре часа пополудни, чихнул.

Он должен носить имя Генрих.

Генрих засопел носом и стал размахивать крошечными ручками.

Закажите большую благодарственную мессу.

Малыш сунул в рот уголок украшенного вышивкой покрывала.

Сердце мое переполнено великой радостью.

Генрих.

Мне не было необходимости сообщать мужу об этом знаменательном событии. Это была официальная новость государственного значения, и потому она была срочно доставлена по назначению одним из герольдов, разодетым в пышное облачение и парадный плащ. Ответ от Генриха пришел еще до того, как мы успели отпраздновать рождение Христа.

– Где он сейчас? – спросила я, обратив внимание на то, что почерку Генриха вернулась привычная твердость.

– По-прежнему под Мо, – доложила Алиса. – Они окапываются там для длительной осады. Дело затяжное…

Итак, ничто не указывало на возможное скорое возвращение Генриха – впрочем, я этого и не ждала. Организация празднеств лежала полностью на нас.

– А как настроение короля? Он в добром расположении духа? Что сказал об этом гонец? – рассеянно поинтересовалась я. Если мой муж увлечен осадой, с этим все должно быть хорошо.

– О да, миледи. Осада идет прекрасно. Но…

Я быстро взглянула на запнувшуюся в нерешительности Алису.

– Но?..

– Нет, ничего, миледи.

– Что вы хотели сказать?

– Я просто подумала… судя по тому, что говорил мне гонец… король, возможно, не очень хорошо себя чувствует, миледи.

– Нехорошо себя чувствует?

Сердце у меня екнуло. Я не могла представить Генриха нездоровым. Он всегда был воплощением необыкновенной силы.

– Но гонец мог ошибиться, миледи, – закивала Алиса, спеша меня успокоить. – Думаю, они там все недосыпают, да и еда оставляет желать лучшего. Когда Его Величество командовал, все было хорошо.

И я поверила ее словам. Значит, беспокоиться не о чем: это всего лишь обычная усталость, вызванная напряжением долгой военной кампании, когда тело измождено постоянным недосыпанием. Генрих был самым крепким из мужчин, которых я знала. Я очень надеялась, что мой муж вернется домой, и хотела побыстрее увидеть, как он улыбается малютке Генриху и мне.

Я взяла сына из колыбели и подняла его на руках так, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Тебя зовут Генрих, – сообщила я младенцу. – Так пожелал твой отец. Когда он узнал о твоем рождении, его сердце наполнилось радостью. – Мне почему-то казалось, что мой сын еще слишком маленький, чтобы именоваться Генрихом. – Чтобы различать вас, мы будем звать тебя Юным Генрихом, – сказала я ему.

Ребенок заерзал в пеленках, и я положила его себе на колени. В чертах его лица, остававшихся мягкими, податливыми и какими-то размытыми, я не находила ничего ни от Плантагенетов, ни от Валуа: глаза были бледно-голубыми, а волосы напоминали тончайший пушок. Голова, лежавшая на моей руке, была тяжелой и теплой; казалось, малыш слегка хмурится, как будто не может рассмотреть, кто держит его на руках. Он захныкал.

– Я возьму его, миледи. – Помня о моей неопытности, госпожа Уоринг озабоченно нависла надо мной, но я покачала головой и прижала ребенка к груди. – Не годится вам самой с ним нянчиться.

– Да. Пока что рано.

Хныканье постепенно сменилось тихим сопением, и младенец уснул. Ему было две недели от роду, он был крошечным, и я чувствовала, как мое сердце трепещет от неуемного желания защитить его от бед.

– Ты мой, – шепнула я ему, когда госпожа Уоринг отошла в сторону. – Сегодня ты только мой.

Я прекрасно знала, что мое право собственности на сына носит временный характер. Уже очень скоро, в следующем году, у него появится собственный двор, с няньками и слугами, которые будут отвечать за удовлетворение всех его нужд; и, возможно, он даже будет жить вдали от меня, в отдельном королевском замке, если так пожелает король. О таком варианте мне тоже было известно заранее.

Этого малыша будут воспитывать как наследника престола, сына своего отца, будут учить чтению, письму и военному делу. Король купит ему детский комплект доспехов и маленький меч, и наш кроха научится скакать на лошади.

Я улыбнулась такой славной перспективе, но моя улыбка скоро погасла. Мне предстояло довольно быстро его потерять, но сейчас он был моим; он полностью зависел от меня, был моим сыном так же, как и сыном Генриха, и любовь к этому крошечному созданию переполняла меня. Я думала, что он ни для кого не будет столь драгоценен, как для меня сейчас, пока жизнь нас еще не разделила. Хотя этот малыш был рожден в Виндзоре, я не сомневалась, что его ждет ослепительно блистательное будущее.

– Ты никогда не будешь страдать от голода, страха или пренебрежительного отношения, – в довершение сказала я сыну.

Я поцеловала его в лоб, в то место, где встречались его тоненькие брови, и тут внезапно вспомнила, что Генрих ни разу не поинтересовался моим самочувствием.

Мы провели торжественную мессу, как и распорядился мой муж, в Виндзорском замке, в великолепной часовне Святого Георгия. Двор шумно отпраздновал Рождество Христово, наступление нового года, а затем и Богоявление; и король, и королева на этих пирах отсутствовали.

Генрих по-прежнему находился под Мо, увязнув в осаде гарнизона моего брата, а я не покидала своих покоев, поскольку должна была еще пройти очистительный церковный обряд, прежде чем вновь появиться на публике. Малыш Генрих рос не по дням, а по часам.

Алиса заботилась обо мне, а госпожа Уоринг уже утомила всех своими сравнениями отца и сына и рассказами о том, как король Генрих еще ребенком научился петь и танцевать с бесподобной грацией. Я жалела, что ни разу не видела, как мой муж танцует или поет. Но у нас с ним еще было на это время. Рождение Юного Генриха подарило мне оптимизм – новое для меня чувство.

Я тщательно планировала обряд своего очищения и в ожидании освобождения от затворничества написала Генриху письмо.

Милорд,

я хотела бы пройти необходимый обряд на Сретение Господне, когда проходила очищение сама Пресвятая Дева Мария. И я была бы счастлива, если бы ваши дела во Франции позволили вам вернуться для участия в этом благодарственном событии.

Ваша любящая жена,

Екатерина.

По форме это была не совсем просьба, но я думала, что тут и так все предельно ясно. То же самое можно было сказать и об ответе Генриха.

Моей жене Екатерине.

Я не смогу быть в Англии в феврале. Я распоряжусь, чтобы нищим раздали подаяние, а в церкви прошла служба за здравие ваше и моего сына.

Дальше я уже не читала – впрочем, там до его подписи и читать-то было особо нечего.

– Чем он сейчас занят? – раздраженно спросила я, не в силах скрыть досаду.

– По словам гонца, все так же осаждает эту трижды проклятую крепость Мо, – сообщила мне Алиса. – Если и существует змеиное гнездо дофинистов, оно находится именно там. Для Англии эта крепость будто заноза в мягком месте. Все это напоминает о том, как мы сначала потеряли Авранш, а потом вновь его взяли. Довольно назойливая проблема…

И все эти досадные неприятности доставляет Генриху член моей семьи. Даже находясь вдалеке от мужа, я отчетливо представляла себе глубокую озабоченную складку у него между бровей. В конце концов обряд моего очищения прошел без особых торжеств, и я сама поставила свечи на алтарь Девы Марии. Молитвы были прочитаны должным образом – подозреваю, что подаяние нищим тоже раздали исправно. Генрих всегда отличался пунктуальностью и продуманностью действий.

После окончания затворничества я осталась в Виндзоре и написала мужу:

Милорд,

ваш сын здоров и крепок. Сегодня ему исполнилось три месяца. У него есть золотая погремушка, которой он стучит по стенкам колыбели. Он также грызет ее, так что, по-видимому, скоро у него появятся первые зубы.

Ваша любящая жена,

Екатерина.

А что же мой супруг? Ответа я не получила. Я подробно рассказывала Генриху о жизни сына, муж же не слал мне ни слова в ответ. Я догадывалась о его стремлениях, руководивших им амбициях, давлении, которое постоянно, каждое мгновение, оказывала на него война. Все это я, конечно же, понимала. Я не рассчитывала, что Генрих станет тратить слишком много сил на размышления о моем состоянии, ведь он знал, что я в безопасности и мы с ребенком здоровы. Я не была эгоистична.

Но прошел уже почти год, как мы с Генрихом виделись в последний раз. Наши отношения, в основе которых лежало столь краткое время, когда мы были вместе, были очень хрупкими; разве могли они уцелеть в разлуке? К тому же было неясно, когда мы с ним воссоединимся, – тут имела место полная неопределенность. Я смирилась с тем, что Генрих меня не любит, но он ведь совсем меня не знал. Как и я его.

Неужели нам суждено уподобиться двум потокам, которые бегут рядом, но никогда не пересекаются? Иногда я плакала из-за того, что мы с мужем оказались друг другу совершенно чужими.

В моей крови пульсировали одиночество и опустошенность. От разочарования я стала беспокойной. Мои глупые попытки писать Генриху о своих мыслях, как будто этим я могла найти в нем какой-то отклик, добиться некоего эфемерного мысленного соединения с ним, потерпели полный крах. Но, конечно, урезонивала я себя, для диалога должны быть открыты обе стороны. А Генрих не станет думать обо мне.

Как долго еще смогу я ждать?

Глава шестая

Я написала Генриху о том, что меня волновало, решив взять дело в свои руки.

Милорд,

теперь, когда дороги высохли и по ним можно проехать, думаю, мне следовало бы навестить своих родителей в Париже. И мне хотелось бы отправиться туда вместе с вами, если вы сочтете это возможным. Насколько я понимаю, крепость Мо наконец-то пала и находится в руках англичан. Надеюсь, что вам удастся найти немного времени, чтобы встретить меня во Франции.

Ваша любящая жена,

Екатерина.

Наступила весна. На дорогах стали появляться путники – идущие по своим делам торговцы и странствующие пилигримы, собиравшиеся в группы ради безопасности. На рынке в Виндзоре толпились оживленные горожане, радовавшиеся возможности выйти из дома после долгой зимы. Я наблюдала за этим с крепостных стен, прислушивалась к крикам и музыке, красноречиво свидетельствовавшим о бурном кипении жизни за стенами замка; вместе с этим пришло назойливое желание действовать, не дававшее покоя моему сознанию, будто попавший в туфлю камешек.

На мое послание пришел ответ – и довольно скоро, потому что доставил его лорд Джон. Да! Наконец-то Генрих выпустит меня отсюда и позволит к нему присоединиться! В радостном предчувствии я сломала королевскую печать, рассыпав крошки воска по полу, и, сгорая от нетерпения, торопливо развернула письмо, занимавшее одну страницу.

Моей жене Екатерине.

Сейчас неподходящее время для путешествия во Францию. Крепость Мо пала, но разногласия между мной и вашим братом еще не улажены. Мне бы не хотелось, чтобы вы подвергали себя какой-либо опасности.

О нет! Я судорожно сглотнула, пытаясь подавить разочарование, охватившее меня, и стала читать дальше.

Думаю, вы тоже сочтете разумным оставаться в Англии до тех пор, пока я не решу, что ваш приезд сюда будет безопасным. Как вы понимаете, в первую очередь я забочусь о вашем благополучии. Когда наступит время и позволят обстоятельства, я пришлю к вам гонца.

Генрих.

Итак, он в первую очередь заботится о моем благополучии? Говорит, что пришлет ко мне гонца? Тогда почему же меня не покидает навязчивое ощущение, будто этого приглашения никогда не будет? Мое беспокойство сменилось яростью. И она разгоралась все сильнее, ведь я не виделась с Генрихом уже больше года; так долго, что мне приходилось прилагать немалые усилия, чтобы, закрыв глаза, вспомнить, как выглядит его лицо. Неужели я в конце концов забуду этот гордый взгляд, прямой нос, бескомпромиссный изгиб губ? Неужели мне понадобится портрет мужа, чтобы его облик не стерся из моей памяти окончательно?

«Ах, Генрих! Вы даже не назвали причину, почему я не должна этого делать, ограничившись словами неподходящее время. А когда оно будет подходящим?»

– Он сказал «нет».

– Я знаю.

– А чем он занят теперь? – спросила я у лорда Джона, оторвав взгляд от короткой записки с отказом, которую он мне привез. – Я думала, что Мо наконец запросил условия капитуляции.

– Да. Крепость взята.

– Но король Генрих все равно не желает меня видеть. Это ясно, и вы не можете этого отрицать, – продолжала я; заметив, что лорду Джону не удалось найти вразумительный и деликатный ответ, я постаралась не замечать выражения жалости на его лице. – Знаю, что его чувства ко мне… довольно прохладны. – Как же больно было признавать это публично! – Но я не могу согласиться с его доводами. Более того – я их не приемлю.

В военных действиях между враждующими сторонами наступило временное затишье. Если мой муж не может ко мне приехать, тогда я должна поехать к нему. Кроме того, мне казалось, что Генриху самое время наконец-то увидеть сына. А моему ребенку самое время отправиться в страну, которой он однажды будет править. И познакомиться с бабушкой и дедушкой Валуа.

Как легко мне было принять это решение – просто сообщить лорду Джону о своем желании, отказавшись выслушивать его возражения. Как только у меня появился план действий, ко мне вернулись силы и прежняя энергия; я решительно направилась в комнату Юного Генриха, достала его из колыбели и поднесла к окну, чтобы он посмотрел в ту сторону, где сейчас, вероятно, находился его отец. Я знала, что мальчик заметно подрос. Держа его на руках, я чувствовала, что он стал намного тяжелее.

– Ну что, поедем во Францию? Хочешь взглянуть на своего отца?

Малыш улыбался мне, показывая беззубые десны.

– Тогда решено – мы едем.

Но я знала, что, прежде чем вновь увидеться с Генрихом, я должна разобраться с некоторыми вопросами, все еще остававшимися без ответа. После долгих месяцев бездействия меня переполняло желание выяснить, что же от меня скрывали, – а кроме этого, возможно, и установить новые связи.

В сопровождении внушительного эскорта, в который входили Глостер и епископ Генрих, я предприняла попытку выяснить все, что можно, о находившейся в заточении мачехе Генриха и о тревожном пророчестве. Однако это оказалось совсем не то, что я ожидала увидеть.

Замок Лидс, где содержалась мадам Джоанна, – прекрасный маленький перл на острове посреди сапфирового озера, в водах которого отражалась пронзительная небесная синева, – совершенно не походил на мрачную темницу. Щадящее заточение, но все-таки именно заточение, поскольку, как сообщил мне епископ Генрих, мачеха моего мужа постоянно находилась под надзором сэра Джона Пелхэма и была не свободна в передвижениях. Я была заинтригована и встревожена одновременно, размышляя о том, какие тайны мадам Джоанны – да и Генриха, кстати, тоже – откроются мне благодаря этому визиту.

Нас проводили в комнату, где Джоанна Наваррская, вдовствующая королева Англии и вторая жена отца Генриха, нас и приняла. Она не встала со своего кресла, когда Глостер и епископ Генрих с очевидным почтением расцеловали ее в обе щеки. Причину, по которой мадам Джоанна осталась сидеть, я поняла, когда она подняла руку и нежным жестом коснулась рукава Глостера.

Она выглядела очень элегантно – белоснежные седые волосы были уложены в аккуратную прическу, складки упелянда богато украшены искусно вышитыми вставками, на шее и запястьях сверкали дорогие ювелирные украшения с драгоценными камнями, – однако ее пальцы были скрючены, словно птичьи когти, плечи не гнулись, и каждое движение, судя по всему, причиняло мучения, из-за чего ее лоб болезненно морщился. Несмотря на испытываемый дискомфорт, мадам Джоанна приветствовала меня улыбкой и изучающим взглядом проницательных серых глаз. Под музыку за бокалом вина Глостер и епископ Генрих попытались скрасить ее однообразное существование рассказами о новостях придворной жизни и комментариями о том, что Генрих сейчас делает во Франции.

Выслушав все это, мадам Джоанна вдруг заявила тихим властным голосом:

– Я желаю поговорить с Екатериной.

Когда же герцог и епископ послушно удалились, оставив нас наедине, она добавила:

– Сядьте рядом со мной. Я надеялась на то, что вы приедете меня навестить.

Я подошла и опустилась на стоявшую возле нее скамью.

– Я ничего не знала, миледи. – Даже для моего собственного слуха эти извинения прозвучали довольно жалко; сцена вышла ужасно неприятной. – Я даже не догадывалась, что…

– Что я пленница, – с обескураживающим самодовольством закончила за меня мадам Джоанна неловкую фразу.

– Генрих сказал, что вы сами выбрали тихую жизнь в уединении.

– При данных обстоятельствах я бы, наверное, так и сделала. – С легким moue[26]26
  Недовольная, презрительная гримаса (фр.).


[Закрыть] она подняла свои пораженные артритом руки, а затем вновь осторожно положила их на колени. – Но у меня не было выбора. – Ее губы кривились в невеселой улыбке, а острый пронзительный взгляд требовал честного ответа. – И теперь вы, без сомнения, желаете узнать, почему мой пасынок держит меня под замком?

– Госпожа Уоринг сказала мне… – Я просто не могла произнести вслух столь ужасные слова.

– Что меня обвинили в колдовстве. – Мадам Джоанна нахмурилась, как будто эта горькая фраза причинила ей боль. – И это правда. Я осуждена. Вы верите этому?

– Не знаю. И не думаю, что в это верит Глостер. Или епископ Генрих. – Я не могла не обратить внимание на то, с какой любовью и почтением они оба относились к вдовствующей королеве.

– А я думаю, что и Генрих в это не верит, – сухо добавила мадам Джоанна. – Но ему понадобилась моя уязвимость.

И снова я от удивления не знала, что сказать.

– Но почему?

– Разумеется, чтобы он мог конфисковать доставшиеся мне после смерти мужа земли и доход.

Это откровенное объяснение меня поразило; но еще больше меня впечатлило то, как спокойно она об этом говорила.

– Для того чтобы продолжать войну с французами, Англии требовалось все золото, какое только можно было найти. И самым простым способом получить его было присвоить мою вдовью часть наследства. Но как наложить на нее руку? Да очень просто! И Генрих обвинил меня в том, что я хотела лишить его жизни с помощью некромантии.

– Но это же подло!

– Не могу с вами не согласиться. Но знаете что? Я так и не предстала перед судом. Меня незаконно осудили, а потом еще два года держали под стражей то в одном замке, то в другом…

Для меня это было уже слишком: я просто не могла этого постичь.

– Я не верю, что Генрих способен на такое.

– Как долго вы с ним живете? Неужели вы еще не поняли, что он может быть безжалостным? – Улыбка мадам Джоанны и ее вкрадчивый голос кололи не хуже острия отточенного меча. – Как вы думаете, откуда он взял деньги на недостающую часть вашего приданого?

Если прежде я была в ужасе, то теперь меня охватила паника – в это невозможно было поверить. Это было ошеломительное разоблачение, полностью уничтожавшее доставлявшие мне наслаждение иллюзии о том, как Генрих на самом деле ко мне относится.

Чтобы компенсировать недостающую часть моего приданого в золоте, Генрих обеспечил меня громадной, в моем представлении, суммой на расходы в сто тысяч марок[27]27
  Марка – мера веса для серебра и золота, составляет около 248 г, или 8 унций.


[Закрыть] золота ежегодно, а также подарил мне земли и поместья, особняки и замки, отведенные для моего личного пользования. Он позаботился о том, чтобы я не выглядела нищей просительницей, и тогда я восторгалась его щедростью и великодушием. А теперь узнала, что все было сделано за счет этой дамы с трагической судьбой!

– Мое наследство пошло в ход, а я буду находиться в заточении до тех пор, пока Генрих не решит меня освободить. – Мадам Джоанна скорбно опустила подбородок и снова слегка поморщилась от боли. – Не уверена, что смогу когда-нибудь его простить.

Я не нашла, что сказать, чтобы как-то смягчить свою вину и утешить мадам Джоанну. Ее положение было весьма прискорбным.

– Мне очень жаль. – Это было все, что мне удалось придумать.

– Вам-то о чем жалеть? Не вы же все это устроили. Генриху нужно было пополнить ваше приданое, а мое наследство было вполне очевидным источником таких средств. Ваш супруг – всего лишь человек, стремящийся использовать собственность предков, чтобы обеспечить величие Англии, – продолжала мадам Джоанна. – Война с Францией и победа англичан – единственное, что его заботит.

– Это мне известно, – вздохнула я. – Думаете, я ничего не замечала? – Такое признание было в какой-то мере проявлением нелояльности к мужу, но мадам Джоанна говорила со мной прямо, без обиняков, и это подвигло меня на откровенность.

Видя мое смущение, она подалась ко мне и неловко положила свою искореженную руку на мою ладонь.

– Это нехорошо. Вы должны поехать к своему мужу, – сказала мадам Джоанна, словно читая мои мысли. – Ведь если я не ошибаюсь, прошел уже почти год с тех пор, как вы видели Генриха в последний раз? Я знаю его очень хорошо и уверена, что вам следует быть рядом с ним. Ваш супруг позволяет себе увлечься текущим моментом – здесь и сейчас, – однако иногда ему необходимо напоминать о том, что есть и другие люди, которые нуждаются в его внимании.

– Но мне кажется, Генрих не хочет, чтобы я была рядом с ним. – Я впервые наконец-то озвучила свои страхи, зачарованная сочувствием этой доброй и спокойной женщины. – Видите ли… Он меня не любит… и никогда не любил.

Она удивленно подняла брови:

– Как он может не любить такую прекрасную леди, как вы?

– Но Генрих никогда и не пытался сделать вид, что любит меня. Хотя сначала я думала иначе; я была довольно наивна и считала, что со временем он меня полюбит. Понимаете, он был со мной так добр и галантен…

Руки мадам Джоанны едва заметно сжались.

– Бедная девочка! Как вы могли догадаться, что у него на уме? Мне это никогда не удавалось. Еще в ранней юности Генрих никому не позволял понять, что для него по-настоящему важно, – даже если в результате это важное у него отбирали безвозвратно. Манеры у вашего супруга действительно безукоризненные. Как можно, глядя на этот горделивый, безупречно контролируемый фасад, догадаться, о чем Генрих размышляет в этот момент? Не думаю, чтобы за последнее время он сильно изменился…

Мадам Джоанна сделала паузу, а затем настойчиво продолжила; ее голос уже не был мягким.

– Поезжайте к нему. Если вы не желаете, чтобы ваш брак превратился в нескончаемое витание мыслей, кружащихся на расстоянии вокруг да около людей, совершенно не понимающих друг друга, будьте во Франции рядом с мужем. Очень опасно брать с собой в дорогу маленького мальчика; госпожа Уоринг позаботится о вашем ребенке. Она не допустит, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое.

– Да. Так я и сделаю. – Этот совет представлялся мне мудрым: казалось, что эта женщина интуитивно поняла, какова наша с Генрихом супружеская жизнь. А еще меня очень утешало, что не одну меня ввели в заблуждение блестящие манеры Генриха.

– Заставьте своего мужа обратить на вас внимание. Отвлеките его. Образно говоря, выманите его с поля битвы, хотя бы ненадолго. – Ее улыбка, не лишенная чисто женского лукавства, казалась неуместной на пожилом лице, однако я предположила, что в молодости она была очаровательна. – Для красивой леди нет ничего невозможного.

Да, мадам Джоанна была мудрой дамой. Вероятно, если бы мы с Генрихом снова стали жить вместе, вдали от сражений и военных кампаний, между нами и в самом деле могли бы возникнуть и близость, и взаимопонимание. Возможно, со временем он даже почувствовал бы любовь ко мне. С Божьей помощью все это уже не казалось чем-то невозможным.

– Я сделаю это, – твердо сказала я; в моей груди крепла решимость.

Мадам Джоанна осторожно похлопала меня по руке.

– Генрих, безусловно, знает, какое сокровище ему досталось. Вы еще так молоды, впереди у вас вся жизнь. Вам нужно лишь напомнить мужу о себе и побудить его время от времени возвращаться в Англию.

Мы обменялись понимающими улыбками.

– А теперь, думаю, вам пора. Ваш эскорт скоро начнет грызть удила от нетерпения и вовсю проклинать нас с вами, болтливых женщин. Но пообещайте меня навещать. Порой мне бывает очень одиноко.

Эти слова тронули меня, и я вспомнила мысли, постоянно крутившиеся у меня в голове во время этого визита.

– Госпожа Уоринг сказала, чтобы я обязательно спросила у вас о пророчестве, – произнесла я.

– Вот как? – Едва заметные брови мадам Джоанны напряженно сошлись в одну линию.

– Я родила сына в Виндзоре. Генрих запрещал мне это, госпожа Уоринг тоже была против. Муж ничего мне не объяснял, а вот госпожа Уоринг рассказала, что существует некое пророчество…

Лицо мадам Джоанны помрачнело, и она перевела взгляд на окно; там была свобода, в которой ей отказывали.

– Я не имею с этим ничего общего, хоть некоторые и обвиняют меня и в более ужасных преступлениях. Но да, было одно предсказание, сделанное для несчастной Марии де Богун, которой не довелось увидеть своего сына взрослым. Я бы сказала, что это было короткое ядовитое суждение, продукт злобного ума, не предвещавший династии Ланкастеров ничего хорошего. Мне рассказала об этом камеристка Марии, когда мы с ней недостойно болтали, сплетничая под воздействием эля. Судя по тому, что вы мне сказали, Генриху, похоже, тоже откуда-то известно о клевете – я этого не знала. Хотите узнать, о чем речь?