Текст книги "Запретная королева"

И она обо всем мне рассказала.

История была не из приятных, и первым моим порывом было просто отвергнуть все это. Я не могла поверить своим ушам. И не стану им верить. Я решила, что за Генриха мне бояться не нужно: какое бы решение я ни приняла, это никак не повлияет на его будущие достижения. Но что насчет моего сына? Я пока что отодвинула встревожившую меня информацию, чтобы потом в спокойной обстановке обдумать, не получилось ли так, что я, настояв на том, чтобы рожать в Виндзоре, своими руками запустила цепочку событий, способных навредить Юному Генриху.

Пророчество, о котором в числе очень немногих посвященных, безусловно, знал и Генрих, озадачивало меня загадочными предостережениями и зловещими предсказаниями. Но потом мне удалось себя успокоить. Мадам Джоанна представила это как результат интриг, не более. И я, полагаясь на ее здравый смысл, решила думать так же.

А еще я решила последовать совету, который дала мне мадам Джоанна. В начале мая, оставив сына на попечение стайки влюбленных в него нянек, я отплыла на корабле в Арфлёр – в сопровождении лорда Джона, при свежем попутном ветре, наполнявшем наши паруса. Но перед отъездом я немного «поработала ножницами» – аккуратно, со всеми предосторожностями.

Я много узнала о том, как Генрих обошелся с мадам Джоанной, хоть она и не держала на него зла, и это меня тревожило. Смогла бы я на ее месте быть столь же терпимой, если бы знала, что поступками Генриха руководит навязчивая идея войны с Францией? Не уверена. Но несмотря на все то, что сейчас нас разделяло, я знала, что должна заставить Генриха обратить на меня внимание.

Чем ближе был Париж, тем сильнее я нервничала. За тот год, что мы провели в разлуке, я очень изменилась и теперь уже смирилась с прохладным отношением Генриха. Это был факт, его невозможно было отрицать, однако сейчас я уже, конечно, была достаточно зрелой и могла взвалить на плечи нелегкую ношу понимания того, что его расположение ко мне может никогда не вернуться. И все же я не теряла надежды на то, что Генрих, по крайней мере, обрадуется, увидев меня, – хоть поддерживать в себе эти надежды мне было тяжело.

Я легко представляла, как Генрих торжествует победу в какой-нибудь тяжелой битве или же после успешно завершенной осады крепости. Мне удавалось вспомнить тембр его голоса, но я даже предположить не могла, как встретит меня супруг. Да и что я ему скажу? В конце концов, он ведь прямо запретил мне отправляться в это путешествие.

Но было еще и злосчастное заточение мадам Джоанны, надрывавшее мне душу. Я, как и она, подозревала, что дело о колдовстве было тщательно спланированной интригой, целью которой было отобрать у вдовы доставшиеся ей земли, необходимые Генриху для моего приданого. Я чувствовала себя косвенно виноватой в этом, хоть мачеха моего мужа меня и оправдывала. Мне пришлось задуматься, хватит ли у меня смелости обвинить Генриха в расчетливой жестокости по отношению к женщине, не сделавшей ему ничего дурного.

Как ни старалась, я не могла простить супругу это проявление надменного своекорыстия; от негодования у меня перехватывало дыхание. Он действительно мог быть безжалостным ради достижения цели; трудно испытывать расположение к человеку, который способен быть настолько бездушным и неразборчивым в средствах. Я видела проявление его жесткого нрава на войне, а сейчас столкнулась с этим в самом сердце его семьи.

Я гнала от себя будоражившую меня мысль. Сейчас Генрих должен быть доволен и своей победой под Мо и тем, что у него родился сын. Разве это не заставит его ласково улыбнуться и поцеловать меня при встрече?

– Вы же понимаете, что Его Величество не отошлет вас домой, – сказал лорд Джон, видимо, заметивший мое тревожное состояние. – И вам не следует бояться, что он обойдется с вами без должного уважения.

– О, я боюсь не этого, – отвечала я.

Впрочем, меня пугало именно то, что внешних проявлений его уважения ко мне окажется слишком много. Что он заморозит меня на месте своей равнодушной галантностью и гнетущей показной демонстрацией королевского величия.

– Ваш супруг будет наслаждаться вашим обществом – если у него найдется время об этом подумать.

– Знаю, он не хочет, чтобы я здесь находилась. Но я подумала, что все равно должна к нему поехать…

– Вы отважная женщина, Екатерина.

– О нет, уверяю вас! Сердце у меня в груди стучит так сильно, что я не знаю, как мои ребра выдерживают этот напор!

– Отвага имеет много форм и обличий.

Когда лорд Джон нежно взял меня за руку, помогая спуститься с лошади, я крепко оперлась на нее. Мне очень понадобится его поддержка, когда придет время встретиться с Генрихом лицом к лицу.

С Генрихом мы встретились под Парижем, во дворце в Буа-де-Венсен; прибытие наше случайным образом совпало по времени, хотя появление короля выглядело гораздо более эффектным, чем мое, потому что после падения Мо он привез сюда с собой весь двор.

Мне же удалось почти незаметно проскользнуть сквозь большое скопление военных и грузовых повозок, пушек и лошадей. Когда я посреди всей этой неразберихи мельком увидела Генриха, мое сердце привычно, как прежде, затрепетало, но у меня уже хватило ума не подойти к нему прямо сейчас. Мой муж был более терпим, когда события развивались по его собственному сценарию, в назначенные им сроки.

Какое-то время я просто смотрела на него как зачарованная. Генрих выслушал одного из своих капитанов, а потом отдал приказ и указал куда-то рукой. Затем его внимание привлек другой капитан, который вскоре тоже отправился выполнять какие-то распоряжения. Я молча скорчила понимающую гримасу и предоставила мужу спокойно заниматься своими делами.

«Только посмотри, какой покладистой женой ты стала! Может быть, когда-нибудь Генрих и вправду тебя полюбит, если ты будешь исправно держаться в тени и станешь беспрекословно подчиняться ему по первому требованию…»

Я упрямо покачала головой. Мы с Джоном расположились в одном из залов для аудиенций, где и нашел нас Яков Шотландский, явившийся с радостным выражением лица и кубком вина в руках. Я тоже очень обрадовалась нашей встрече после долгой разлуки. Яков был таким же веселым и жизнерадостным, каким запомнился мне, но, казалось, вырос и возмужал: стал выше, шире в плечах и гораздо увереннее в себе.

– Мы скучали по вам, – сказала я ему.

– А мне понравилась солдатская служба, – сообщил Яков.

– Прекрасно. Это для вас теперь легче, чем писать стихи?

Он рассмеялся.

– Если вы не признаете в моих творениях руку мастера, ничем не могу вам помочь. – И тут же добавил: – Как там Джоан?

– Тоскует в Лондоне.

Я принялась рассказывать ему о невесте, хотя мои чувства были на пределе – я ждала приближающихся шагов Генриха. А когда наконец услышала их, мое тело напряглось.

И вот Генрих вошел в комнату; та же горделивая осанка, та же царственная манера держаться – таким и запечатлела его моя память. Уверенный, исполненный чувства собственного достоинства, чрезвычайно властный: я помнила Генриха именно таким. Я стояла перед ним, горячо желая, чтобы Джон и Яков оставили нас одних, но при этом ужасно боясь, что так они и сделают. Прошло одиннадцать месяцев с нашей последней встречи, и это было лишь ненамного больше, чем мы прожили как муж и жена, да и то с перерывами на время осады и королевский тур по стране. После долгой разлуки я испытывала пугающую неопределенность. Вся моя уверенность в себе вполне предсказуемо испарилась, когда Генрих широкими шагами вошел в комнату, с порога окидывая глазами всех находящихся в комнате. Его взгляд устремился на меня, остановился на моем лице, а затем переместился на Джона и Якова.

Тщательно сохраняя приветливую улыбку, я внимательно следила за выражением лица своего мужа, пытаясь угадать его радость или равнодушие. А может быть – тут мой желудок мучительно сжался от спазма, – Генрих обрушит на меня гнев за то, что я ослушалась его приказа и покинула Англию? Все, что я могла сделать в тот момент, – это присесть в глубоком реверансе. Я была уже здесь. И не собиралась отступать. Я поднялась в полный рост и гордо выпрямила спину. Генрих и Джон обнялись и с улыбками принялись обмениваться словами приветствия. Король дружески похлопал Джона по плечу.

Затем Генрих направился ко мне, и я заговорила первой, словно стараясь упредить его упреки; получилось глупо и по-детски:

– Я уговорила Джона привезти меня сюда.

Ответ Генриха был простым и холодным:

– Вы не должны были приезжать. И Джону следовало бы знать об этом не хуже вашего.

– Мне просто очень хотелось вас увидеть. Прошел почти год с тех пор как… – произнесла я, тщательно подбирая слова.

А потом в моем сознании вдруг произошло нечто удивительное: неожиданно полностью исчез страх быть отвергнутой.

– Не было никакой опасности, Хал, – вмешался в разговор Джон. – Мы ехали через Руан – а там, похоже, установился мир.

– Да. И слава Богу.

Наконец Генрих взял меня за руки и с натянутой улыбкой расцеловал в щеки.

– Вы прекрасно выглядите, Екатерина.

«А вот вы выглядите неважно».

Я, конечно, удержалась и не сказала этого, хотя соблазн был велик. Мой муж казался чрезвычайно усталым: в уголках глаз собрались морщинки, щеки ввалились, и из-за этого натянулась кожа на скулах, а глубокая складка между бровей так и не разгладилась, даже когда Генрих в конце концов все-таки улыбнулся мне. Я подумала, что он заметно похудел. Генрих всегда был скорее стройным, чем мускулистым, а при такой фигуре нельзя позволять себе терять мышечную массу. Руки, державшие меня, сейчас казались тонкими, как у женщины.

– Мы все просто устали ждать, – пояснил Джон, но, когда Генрих повернулся к нему, чтобы ответить, я пришла в ужас: кожа у него на виске была почти прозрачной.

Мой супруг выглядел изможденным, иссохшим до костей, а под загаром полевой армейской жизни скрывалась пугающая бледность.

Он не отпускал моих рук.

– Как поживает мой сын?

Я отвлеклась от внешности Генриха и с улыбкой ответила на вопрос:

– Он благоденствует. Дома ему хорошо и безопасно. Посмотрите – я привезла это для вас. – Я высвободилась из его рук, чтобы достать из рукава пакетик из пергамента, и протянула его мужу; когда Генрих открыл пакет, я пояснила: – Это волосы Юного Генриха. Они будут такими же, как и у вас.

Генрих погладил пальцем мягкий детский локон и, к моему облегчению, тихо усмехнулся:

– Благодарю вас.

Он спрятал мой подарок под тунику.

– Когда вы вернетесь в Англию, чтобы увидеть его воочию? – не удержавшись, спросила я.

Это не вызвало у моего супруга никаких эмоций; его лицо осталось равнодушным. Этого я и боялась.

– Не знаю. Вам следовало самой все понять и не задавать мне подобных вопросов.

– Но каковы все-таки твои планы? – вступил в разговор Джон, искоса бросив на меня короткий извиняющийся взгляд.

Генрих повернулся к нему, чтобы ответить, но промолчал. Потом глубоко вздохнул. И нахмурился.

– Думаю, позже, – резко сказал он. – Мы поговорим об этом позже.

– Конечно. Может быть, тем временем разопьем графин славного бордо?

Генрих покачал головой:

– Потом. Через час. Я сам тебя найду.

И он, широко шагая, покинул комнату. Мы слышали, как в коридоре он громко велел своему оруженосцу распорядиться о разгрузке багажа. Затем наступила тишина. Слегка пожав плечами, Яков отправился за Генрихом.

Мы с Джоном переглянулись.

– Он меня беспокоит, – без обиняков сказала я.

– Он очень устал. Затяжные кампании – в особенности осады – изнуряют даже самых крепких солдат. Король отдохнет, и к нему вернется хорошее настроение и бодрое расположение духа.

Я подумала, что хорошим настроением Генрих не отличался и в более благополучные времена.

– Мне кажется, у него болезненный вид.

– Просто недоедание, недосыпание – вот и все.

То же самое говорила мне Алиса, и я надеялась, что она была права.

– Он рад был вас увидеть.

– Вы так считаете?

– Все это к лучшему – сами увидите. Дайте ему время на то, чтобы здесь обжиться. Его победа под Мо была грандиозной, но изнурительной. С осадами всегда так. Просто дайте ему время.

Меня это не убедило: я подумала, что, повторяя слова, Джон пытается унять собственные страхи. Пройдя мимо него, я поспешила покинуть комнату, чтобы он не заметил, что я готова расплакаться.

Когда мы встретились за ужином, Генрих, казалось, выглядел лучше, хотя к еде почти не притронулся и пил тоже мало. Из-за стола он встал раньше времени без каких-либо объяснений или извинений. Вечером я сидела на своей постели, дрожа от нервного ожидания; мои блестящие волосы были распущены по плечам, я выглядела соблазнительной, как невеста, однако Генрих не пришел. А ведь я была почти уверена, что он заглянет ко мне. Думала, что он захочет поговорить о Юном Генрихе, а может быть, даже попытается зачать еще одного сына. Однако мой супруг так и не появился. Мои робкие надежды на то, что между нами восстановится согласие после столь долгой разлуки, разлетелись и обратились в прах – так неодолимый морской прибой перемалывает ракушки, превращая их в песок.

Отдыхать и прохлаждаться в Венсене нам не пришлось. Почти сразу же мы отбыли в Париж на торжественный прием, который должен был состояться жарким майским днем; наш приезд туда должен был совпасть по времени с прибытием моих родителей. Мы расположились в роскоши уютного Лувра, тогда как Изабелла и мой отец ограничились убогим обветшалым дворцом Сен-Поль. Мой отец был слишком болен, чтобы обращать на это внимание, Изабелла же выразила свое неудовольствие тем, что обиженно нахмурилась, когда Генрих ей поклонился.

Мы с мужем принимали гостей – как из Франции, так и из Англии, – посетили бессчетное множество банкетов, посмотрели спектакль «Тайна святого Георгия», во время которого Генрих ерзал на месте, а потом извинился и ушел, не дождавшись финального поклона отважного рыцаря, поразившего ужасного дракона.

– Я больше не выдержу, – проворчал король и спешно покинул ложу, и мне не оставалось ничего иного, как лучезарно улыбаться присутствующим, чтобы как-то загладить неприятное впечатление от его поступка.

На следующий день мы собрали вещи и, сделав крюк, чтобы посетить могилы моих предков в Сен-Дени, отправились в Санлис: Генрих дал понять, что здесь мы на некоторое время задержимся.

– Слава богу! – воскликнула я, обращаясь к Джону. – Тут мы, по крайней мере, сможем немного перевести дух. – Даже несмотря на то, что Изабелла и мой отец следовали за нами по пятам. – Возможно, у Его Величества наконец-то появится возможность отдохнуть.

За все это время Генрих не разделил со мной супружеское ложе даже на час, что само по себе уже вызывало у меня тревогу. Следовало обеспечить надежность наследования престола, а для этого одного сына мало. Я думала, что Генрих захочет еще детей и не упустит представившейся возможности. Как знать, сколько дней мы с ним еще пробудем вместе, кто это может сказать? Похудевший, с натянутыми как струны нервами, Генрих избегал меня, и у меня хватало ума не предлагать ему снадобий Алисы. Я не осмелилась на это. Напряжение вокруг Генриха было осязаемым и грозным, как когти ястреба.

Я не посмела ничего предложить, даже когда Генрих пришел ко мне – пришел, когда я меньше всего этого ожидала и почти потеряла надежду. Я стояла на коленях на своей скамеечке для молитвы; мой супруг тихо вошел, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Лицо его было в тени, но несмотря на это я заметила черные круги под глазами. Когда домашний халат распахнулся, стали видны сильно выступающие жилы на его шее. Долгое время король не двигался, просто смотрел на меня, но не думаю, чтобы он меня видел.

– Генрих…

Впервые с тех пор как я вернулась во Францию, мы с ним остались наедине. Лишившись присутствия духа, я встала и протянула мужу руку; внезапно я почувствовала, что мое сердце переполнено состраданием. Куда подевалась горделивость Генриха, его суровое самообладание? Это был человек, страдающий от непосильного бремени, но я не знала, связано ли это с его телом или душой. Инстинкт подсказывал, что я ему нужна, и я готова была откликнуться на это со всей щедростью своего сердца – вот только расскажет ли мне супруг, что его так угнетает?

– Простите меня, – тихо сказал он.

Я не поняла, что он имеет в виду, но переспрашивать не стала; Генрих взял меня за руку, подвел к кровати и усадил на край. Я готова была позволить ему все, что он захочет, если это облегчит его боль, о которой свидетельствовали крепко-накрепко стиснутые челюсти и безжизненные, усталые глаза. Генрих двигался сдержанно и осторожно, когда сел рядом со мной и, наклонившись, прижался губами к тому месту на моей шее, где пульсировала жилка; одновременно его рука стаскивала ночную сорочку с моих плеч. Поцелуи мужа становились все более пылкими, едва ли не отчаянными, и я прильнула к нему. Но тут Генрих вдруг глухо застонал мне в шею и замер. Его глаза были закрыты, каждый мускул напрягся.

– Генрих?

Отпрянув, он упал на спину рядом со мной.

– Господи, я не могу этого сделать! – прошептал он и, повернувшись, зарылся лицом в мои волосы. – Не могу. Если бы вы знали, чего мне стоит в этом признаться!

Несмотря на взволнованное состояние, из-за которого у меня внутри все болезненно сжалось, в моей крови бурлили сочувствие и жалость к нему. Тут была какая-то проблема, с которой Генрих не мог справиться самостоятельно. И проблема большая – больше, чем я опасалась. Я взяла мужа руками за плечи и почувствовала острые торчащие кости, на которых было совсем мало плоти.

– Вы нездоровы, – пробормотала я. Я провела ладонями от плеч по рукам; его мускулы явно стали слабее. Затем раскрыла халат у него на груди и увидела торчащие, обтянутые тонкой кожей ключицы. – Что это? – в ужасе ахнула я.

Его попытка улыбнуться получилась довольно жалкой; на лбу у Генриха выступила испарина.

– Обычная солдатская болезнь – обострение дизентерии. Но я уже иду на поправку – хотя так плохо мне еще никогда не было.

– Какая же это поправка? – осторожно заметила я, боясь переусердствовать в увещеваниях и подвергнуть его другим страданиям – ущемленной гордости. – Это продолжалось у вас очень долго, верно? Я считаю, что нужно немедленно послать за вашим личным лекарем в Англию.

Генрих напрягся. Я думала, что он решительно откажется, однако мой муж сразу же сдался, что свидетельствовало об угнетенном состоянии его духа.

– Да. Я ведь не могу сказать «нет», верно?

– Я пошлю за ним. Ему лучше приехать сюда… или в Венсен?

– Нет-нет – в Санлис. Я вернусь сюда после следующего сражения. Это не займет много времени. – Голос Генриха был очень слабым; старый синеватый рубец на лице выглядел в полумраке зловеще.

– Думаю, вам не следует никуда ехать, – возразила я, но снова очень осторожно. Генрих был не в том состоянии, чтобы можно было перед ним разглагольствовать, даже если я считала, что это поможет делу. – Вы недостаточно хорошо себя чувствуете. Вам нужно остаться здесь и заняться восстановлением здоровья.

Его ответ – для этого королю пришлось набрать побольше воздуха, что далось ему с трудом, – был предсказуем.

– Нет, я должен. Я сражусь с вашим братом под Кон-сюр-Луар, и он будет побежден. – Генрих поцеловал меня – рассеянно коснулся губами лба. – Господь даст мне силы, необходимые для этого. Я покончу с бунтовщиками, а затем вернусь сюда.

– Мы должны уехать домой, – сказала я, стараясь, чтобы в мою интонацию не просочилась душевная боль. – Вы должны увидеть сына.

– Да. Вы, конечно, правы. Я оставлю Джона здесь командовать. – Генрих снова поцеловал меня. – Я не могу расслабиться… не могу заснуть.

Я еще никогда не видела, чтобы он был так близок к отчаянию.

– Останьтесь, – сказала я, как говорила уже множество раз прежде, но на этот раз с другой целью. – Останьтесь здесь и поспите.

И Генрих остался. Впервые за время нашего супружества он провел в моей постели всю ночь. Сон короля, беспокойный из-за мучивших его кошмаров, был не слишком целительным; я же и вовсе не спала и, охваченная тревожными размышлениями, пыталась утихомирить свои страхи, громоздившиеся один на другой. Когда голова Генриха в забытьи металась по подушке, его тело горело, а руки судорожно сжимались в кулаки. Снова и снова укутывая его покрывалом, которое он сбрасывал, я думала, что вижу перед собой человека, терзаемого невыносимыми, чудовищными муками.

«Он выдержит. Он преодолеет это…»

Страдая, Генрих громко вскрикнул, как будто его ранили в сражении или же он боевым кличем звал за собой соратников, завидев врага на поле битвы.

Мое сердце обливалось кровью; я поцеловала мужа в щеку, пригладила его спутанные волосы и заплакала.

На следующее утро немного отдохнувший, но все еще мертвенно-бледный Генрих отправился со своей армией в Венсен, взяв с собой Джона и Якова. Я послала в Лондон за лекарем, и, приехав, тот остался со мной. Мы ждали Генриха весь долгий знойный август – в компании моего безумного отца и постоянно жалующейся матери. Я знала, что мой муж по-прежнему находится в Венсене, и беспокоилась из-за того, что так и не нашла времени поговорить с ним о его несправедливости по отношению к мадам Джоанне. Но ничего, я обязательно сделаю это, когда мы с ним увидимся снова.

Перебирая пальцами вырезанные из слоновой кости и черного янтаря четки, я долго и упорно молила Деву Марию уберечь моего мужа и помочь ему выздороветь.

Когда в верхних покоях нашего старого дворца, где мы сидели с матерью и кучкой моих придворных дам, в полном молчании слушая лютню, – да и о чем мы могли бы говорить? – объявили о прибытии лорда Джона, я, обрадовавшись возможности наконец увидеть знакомое лицо, тут же вскочила на ноги, оставив вышивание Беатрис. Джон, должно быть, приехал сообщить о ходе кампании, а возможно, и привез письмо от Генриха. Наверное, я даже смогу с ним поговорить, скоротав час своего времени. Однако Джон остановился прямо на пороге комнаты и сунул в руки растерянному слуге, объявлявшему о его прибытии, свой шлем и латные рукавицы.

– Джон! – Я шагнула ему навстречу, радостно улыбаясь и приветственно протягивая руки. – Какие вести вы привезли? О, Яков, – добавила я, потому что позади него стоял Яков Стюарт, тоже в боевом облачении – бригандине[28]28
  Доспех из металлических пластин, наклепанных под суконную или стеганую льняную основу.


[Закрыть] из металлических пластин, латных рукавицах и с мечом в руках.

– Миледи. – Джон поклонился мне, а затем моей матери.

Яков же лишь опустил голову, причем как-то слишком торопливо.

– Что вы здесь делаете? – спросила я. – Мы не ожидали вас так скоро. Битва при Коне выиграна?

– Нет, миледи. Битва не состоялась, – ответил Джон напряженным хриплым голосом.

В первый миг мне показалось, что у этого может быть только одна причина.

– Выходит, мой брат сдался?

Но тут по моей коже побежали мурашки от дурного предчувствия. Джон держался скованно и очень официально. Впрочем, возможно, его настороженность и осмотрительность объяснялись присутствием моей матери. На его лице с подчеркнутыми въевшейся дорожной пылью морщинами трудно было что-либо прочесть, кроме усталости от долгого пути.

– Нет-нет. – Джон замялся в нерешительности. – Дофин отступил, избежав осады. Решающее сражение вообще не состоится.

– Тогда что же?..

– Я здесь потому… – Джон шагнул вперед, под косые лучи солнечного света, падавшие из высокого окна, и я увидела, что его лицо напоминает высеченную из камня маску, на которой было нечто большее, чем просто усталость. – Король, миледи… Наш король…

Что он хочет этим сказать? Меня поразила непривычная официальность его тона, и я нахмурилась.

– Генрих? Значит, он выздоровел? И я теперь должна к нему присоединиться?

– Нет, миледи. Нет, не то.

Зловещий ужас уже сжимал своими когтями мое сердце, но я до последнего продолжала цепляться за то, что считала непреложной истиной. Генрих контролирует ситуацию, держит ее крепко в своих руках, подобно тому как опытный рыцарь сжимает поводья коня, уверенно направляя его в нужном направлении по огороженному ристалищу во время турнира. Новости просто не могут быть плохими, если обе стороны отказались от сражения.

– Значит, он тоже приехал с вами сюда, в Санлис?

Джон тяжко вздохнул:

– Нет…

Ощущение ужаса, мрачного и бездонного, с каждой секундой накатывало на меня все сильнее, и мне стало тяжело дышать.

– Яков? – Я перевела взгляд на короля Шотландии, все это время молчавшего. – Может быть, вы мне объясните?..

Но он отвел глаза.

– Сжальтесь же надо мной! – в отчаянии прошептала я.

В конце концов горькую правду сообщил мне все-таки лорд Джон.

– Генрих мертв.

Эти слова прокатились в полной тишине, словно горстка звонких камешков, брошенных на пол в пустой и гулкой комнате. Оторвав взгляд от Джона, я в настороженной растерянности подняла глаза, как будто нечто отвлекло мое внимание, как будто я что-то пропустила. Может быть, это была птица, которая случайно влетела в распахнутое окно и теперь в панике испуганно щебечет и бьет крыльями? Или неясное бормотание перешептывающихся придворных дам? Или Томас, вошедший в комнату с вином и блюдом засахаренных фруктов? Или же мой отец, явившийся сюда, чтобы выяснить, в каком именно месте Франции он сейчас находится?

Нет. То была не птица. И не чей-то тихий разговор. Не паж и не мой отец. Не было слышно ни звука, стояла оглушительная тишина. Эта комната запечатлелась в моей памяти, казалось, намертво, вплоть до мельчайших деталей. Мать, отложив рукоделье на колени, пристально смотрела на меня. Придворные дамы застыли на своих местах, онемевшие и неподвижные, точно каменные изваяния.

Мой ум неосознанно отмечал малозначительные подробности. Лютнистка перестала играть и испуганно уставилась на меня с открытым ртом. Сапоги и одежда Джона были забрызганы грязью. Волосы Якова, вьющиеся на затылке, спутались и слиплись от пота. Должно быть, мужчины скакали долго и быстро… Как странно, что они не послали гонца, чтобы сообщить мне об этом роковом событии, а лично поспешили из Венсена в Санлис… Но… Меня словно окутало облако, заглушающее все звуки, и я энергично тряхнула головой, пытаясь выскользнуть из него и собраться с разбегающимися мыслями.

Так что же сказал только что Джон?

– Простите. Я не совсем… – услышала я как бы со стороны собственное бормотание.

– Генрих мертв, – повторил Джон. – Он умер два дня назад. И я здесь, чтобы сообщить вам об этом, Екатерина. Я подумал, что мой долг сделать это лично.

Долг! Все вокруг потемнело. И у меня перед глазами, и в моем сознании. Эти слова, тихо произнесенные человеком, которого я называла своим другом, не могут быть правдой. Так это все-таки ложь? Ложь, произнесенная нарочно, чтобы причинить мне боль? Мое сознание то вспыхивало пониманием, то безнадежно гасло, не в силах вникнуть в истинный смысл двух коротких слов.

Генрих мертв.

– Нет.

Хотя мои губы шевелились, у меня не было сил это произнести. Пол у меня под ногами покачнулся и вдруг стал крениться мне навстречу. Перед глазами возникла темнота, в которой невыносимо ярко вспыхивали радужные пятна света, ослеплявшие меня. Я почувствовала, как колени у меня подкашиваются, и беспомощно взмахнула рукой в поисках какой-нибудь опоры… Джон успел схватить меня за эту протянутую руку, и тут же рядом со мной под шорох шелка и дамаска возникла мать; она больно впилась ногтями в мою ладонь; голос, прозвучавший мне прямо в ухо, напоминал хриплое воронье карканье:

– Екатерина!

Я услышала стон боли – свой собственный.

– Ты не лишишься чувств, – шептала мне мать. – Не покажешь им своей слабости. Вставай, дочка, вставай и прими эту весть достойно, лицом к лицу.

Принять лицом к лицу? Генрих мертв. Этого не может быть.

Томас вложил мне в руку кубок вина, но я не стала пить, хотя в горле у меня першило так, будто там было полным-полно сухого песка. Я не заметила, как мои негнущиеся пальцы разжались и кубок упал на пол, залив вином мои юбки.

– Екатерина! В тебе же течет кровь Валуа! Будь сильной и стойкой!

В конце концов по команде матери я встала на ноги и заставила свой мозг снова заработать.

– Два дня тому назад. – Я говорила очень медленно, и мне снова показалось, будто эти слова произносит кто-то другой. – Два дня.

Почему я об этом не знала? Почему не почувствовала, что этот мир покидает некая могущественная сущность, когда столь великая душа отлетает на небеса? Я напряженно наморщила лоб, стараясь вспомнить тот день. Я каталась верхом в лесу Шантильи вместе в придворными моей матери. Потом навещала отца – он меня не узнал. Затем мать долго сетовала по поводу того, как плохо я вышиваю. Я занималась всем этим и даже не почувствовала, что Генрих умер, что в какой-то миг среди всех этих малозначительных событий его душа отделилась от тела…

Как такое возможно? Он был молод. В военном искусстве превосходил остальных. Может быть, он попал в засаду? Или это была случайная атака, во время которой все пошло не так?

– Это случилось в бою? – спросила я. Но Джон ведь сказал, что сражение не состоялось. Должно быть, я чего-то не поняла. – Так он все-таки повел свою армию в битву под Коном?

– Нет. Король умер не от ран, – пояснил Джон, обрадовавшись, что я наконец задала ему вопрос, на который он мог ответить. – Он слег от симптомов ужасного недуга. Мы думаем, что это была дизентерия, кровавый понос. Обычная солдатская болезнь, но у него она была в более опасной форме, чем у большинства остальных.

– Ох.

Мне трудно было смириться с тем, что Генрих скончался от обычной, банальной хвори. Мой блистательный супруг был намертво сражен солдатским поносом.

– Последние три недели он почти не вставал, – продолжал Джон ровным голосом; его тон ничего не говорил мне о том, как, должно быть, мучился в это время Генрих. Или как тревожились его командиры.

– Я послала за лекарем в Англию, – вздохнула я. – Генрих сказал, чтобы тот дожидался его здесь. А мне следовало отправить его туда, в Венсен…

– Сомневаюсь, что даже ему удалось бы повернуть болезнь вспять, – попытался успокоить меня Джон. – Все эти три недели король неумолимо слабел. Вы не должны ни в чем себя винить…

Слова кружились надо мной в каком-то водовороте и клевали мой мозг со всех сторон, точно выводок настырных цыплят. Бессмыслица! Три недели!

– Еще когда мы уезжали отсюда, Его Величество с трудом держался в седле – он был слишком слаб, хоть и упрямился, – продолжал Джон. – В конце концов мы добрались в Венсен по реке – так ему было легче. Последние несколько миль до лагеря Генрих все-таки попытался проскакать на коне, однако не смог. – Джон провел языком по пересохшим губам. – Так что последний отрезок пути он проделал в паланкине.

– И все это было три недели назад.

– Да, миледи. Точнее, на десятый день августа. Король больше не встал с постели.