Текст книги "Безымянный замок. Историческое фэнтези"

Глава 7

Все вы одним миром мазаны…

Мечислав съежился под плащом, стараясь повернуться спиной к дотлевающим угольям; исподволь глянул на Серко. Верный конь беспокойно прядал ушами и стучал копытами, переходя с места на место, будто почуял неладное. Рыцарь напряг слух, в установившейся в лесу ватной тиши, казалось, можно различить шорох падающих в прель иголок.

Нет, не ошибся, в нескольких шагах от него пробирался меж сосен некто неведомый; и явно не один. Хрустнула едва слышно ветка слева, затем послышалось шебуршание справа – рыцаря обходили со всех сторон; уже обошли. Со стороны дотлевавшего костерка он почуял тяжелую поступь, передающуюся через землю. Как иголки не гасили звуки, но одетый в доспехи воин, пытающийся прокрасться к Мечиславу, выдавал себя одной тяжестью грехов, клонящих его к земле, а та, родимая, дрожаньем передавала тяжёлую поступь его шагов.

Мечислав медленно потянул меч на себя, рассчитывая подождать еще чуть, а затем резко отскочить в сторону, добраться до ближайших кустов, и там уж определить, сколько ж человек охотятся до его пожитков и оружия. Сползая с трухлявого дерева, на котором располагалось его ложе, он не мог не вспомнить об Агнице, о том, как ловко в прошлый раз раскидала огнем разбойников, вознамерившихся лишить его жизни. Вот только сейчас случай совсем иной, полог соснового леса, иссушенный последними солнечными днями, мог полыхнуть от одной искры, недаром же рыцарь так долго выискивал место, прежде чем зажечь огонь, столь тщательно обложил его камнями и очистил землю от иголок, чтобы малейшая искра не запалила окружающее пространство.

Мечислав повернулся и, оставив плащ лежать на сгнившей сосне, пополз вдоль ствола; шумы и шорохи приближались. Огоньки в костре разгорелись от набежавшего ветра, чуть лучше осветив поляну. Молодой человек замер – на ней уже находились четверо хорошо вооруженных разбойников, слабые отсветы от их панцирей, заставили его закусить губу. Оружие нападавших составляли топоры и шестопёры, чтоб уж наверняка.

В это же мгновение перед самым его носом мелькнула тень. Мечислав шарахнулся в сторону, выбрасывая меч перед собой, хриплый голос рыкнул на всю округу:

– Er ist hier, ihn zu töten1111
  Он здесь, убей его! (нем.)


[Закрыть]! – меч рыцаря схлестнулся с моргенштерном, немедля завязнув в цепи. Мечислав рванул назад, ударил снова, в почти незримого противника, лишь слабый отблеск кольчужных звеньев да вертящаяся все быстрее шипастая булава указывали положение нападавшего.

Слабый смех, или ему послышалось? Разбойники перешли в атаку, поняли, что рыцарь не прост и решили навалиться разом, одолеть силой, уж ее-то у них хватало за глаза. Издали послышался глухой выкрик, точно жалоба на судьбу, заранее обошедшую страдальца:

– Gib mir, ich lasse1212
  Дайте мне, мне оставьте (нем.)


[Закрыть]…

Поляна осветилась холодным голубым сиянием. Сколько на ней было… человек восемь, нет даже больше. Считать Мечислав не стал, не до того, высвободив меч, всадил в остолбеневшего вояку, лезвие со звоном и хрустом разбило кольца, вошло в плоть. Отбросив ногой обмякшее тело, пригнулся, бросившись к кустам боярышника. Толпа последовала за ним, призрачный свет стал гаснуть, затем мигнул. Мечислав интуитивно закрыл глаза – яркая вспышка ударила голубым свечением, будто только этого и ждала. И тут же непроглядная тьма накрыла поляну.

Он открыл глаза – ничего не увидел, но напряжение чувств подсказало ему, где едва различимыми столбами застыли ослепшие враги. Кто-то присел на корточки, кто-то встряхивался, словно попавший в воду зверь, кто-то протирал глаза, а кто-то все равно пытался смотреть, сквозь розово-черную пелену, сквозь золотые огненные колеса, смотреть и видеть того, за кем они пришли. За тем, чей меч полыхнул отточенной сталью и принялся за ту кровавую работу, коей нынешнего владельца обучали в течение долгих лет, и который только сегодня смог применить жестокие навыки, вместе с бесконечными упражнениями с разного рода оружием впитавшимися в плоть и кровь.

Замешательство продлилось недолго, куда меньше, чем того бы хотелось Мечиславу. А оружие как назло, застряло в кольчуге одного из убитых, даже рухнув, воин продолжал цепляться за меч, будто не хотел упускать обидчика, хотел дать время своим придти в себя. Другой был уж рядом, рыцарь едва успел рубануть его по шее кинжалом и отскочить в сторону, с силой пнув раненого в живот. Меч освободился. Но и вояки уж сходились в круг, в самом центре поляны, выискивали сгинувшего в темноте рыцаря, успевшего положить пятерых – половину из числа их шайки. Негромко переговариваясь, они решали, что предпринять дальше – либо наказать строптивца за потери, возможно, не считаясь с новыми, либо отойти, памятуя о хладном огне, столь удачно поспешествовавшем рыцарю. Пока переговаривались, испуская из глоток лающие, гортанные звуки, холодный огонь возник снова.

Прямо в центре их схода. Едва вспыхнув, длинным тонким хлыстом поднялся на высоту человеческого роста и буквально набросился на одного из собравшихся, сперва опоясал, а затем, окрутив грудь, добрался до шеи, объял голову, острие шелома, и тут же отпустил. Вот только воин больше не двигался, закоченев, будто огонь этот пришел не пожрать его жадным пламенем, но высосать душу, оставив после себя иссохшую, покрытую инеем ледяную статую. Кто-то из врагов, будто не веря, коснулся плеча застывшего воина и с удивлением отдернул руку, другой толкнул фигуру локтем. Ноги, прежде надежно прикрытые поножами, подломились, сталь лопнула, словно сухая щепка, и прежде живая статуя грузно рухнула на камни костерка, распавшись множеством мелких осколков.

Этого оказалось достаточно. Нападавшие, нет, не побежали, слишком долго разбойничали вместе и хорошо знали свою работу, чтоб бежать, но выставив оружие, отошли к заброшенному шляху, свистнули лошадей, и уже оттуда гортанное: «schneller, schneller» донеслось до слуха Мечислава, стремительно удаляющимся эхом. Он вздохнул и медленно опустился на поваленный ствол дерева. После неожиданного, хоть и столь долгожданного, вот удивительная вещь, боя ноги сделались ватными, руки дрожали, точно в горячке. Впервые он убивал людей, и хоть понимал, что отправил их в ад, что за каждого убитого тысячу грехов снимется, на душе сделалось муторно. В Нарочи он не раз слышал рассказы бывалых вояк о первых схватках, всякий раз спрашивал, какого это, вот так лицом к лицу, и всякий раз ответ один был, без стеснения говоримый – страшно. Очень страшно, до внутренней дрожи, иногда до слез, до тошноты. Людей убивать всегда страшно, говаривал его прежний сюзерен, Одер, особенно, когда тот, кому прерываешь жизнь знаком тебе хоть немного. Ему не повезло с первым разом – в схватке пришлось убить родного брата, поднявшего руку на князя, и пусть тот был пьян до чертей в глазах, пусть не ведал, что творил, но приказ не обсуждался.

Почему Мечислав вспомнил это сейчас? Повалившись на ствол сосны, он судорожно глотал воздух, пытаясь побороть накатившую муть. Никак не удавалось, он цеплялся за соломинку, пытаясь придти в себя, думал, ведь вернутся могут, хотя бы за товарищами своими, коих похоронить надо, но не помогало.

– Мечиславушка, – едва слышный голос. Позабыв обо всем, он поднялся на ноги и обернулся. – Мечиславушка, миленький, ты цел? Как хорошо! Я так испугалась, прости меня, я не успела сразу, я…. – словно эхо доносилось из темноты. В полузабытьи он обернулся по сторонам. – Совсем силы потеряла, ведь холодный огонь пришлось зажечь, огонь жизни затушающий…. – И, помолчав немного, продолжила чуть дрогнувшим голосом: – Мечиславушка, разведи костерок, пожалуйста. Замёрзла я.

Агница, едва видная в темноте, слабо белела перед ним. Он бросился к призрачной девице, попытался прижаться, не вышло. Руки сцепились сами с собой, ухватив лишь влажный дунувший в лицо морозом воздух поляны.

– Спасительница моя. Что бы я без тебя делал, – бормотал он, перестав видеть и слышать. Слезы радости полились из глаз, он плохо соображал что творит, на все готов был, за одну возможность обнять берегиню.

– Миленький, прошу, разведи огонь, а не то совсем исчезну, – только тут он услышал, понял и очнулся. Высек кресалом сноп искр, запалил ком сфагнума, подошел к костерку. Тот превратился в скопище ледышек, удивительно, но даже окружавшие его камни потрескались от мороза. И еще тело замороженного разбойника… Мечислав спешно отвернулся, выискивая новое место для костра. – Не время здесь рассиживаться, спешить надо. Ты уж повези меня в шеломе вон том, с костерком вместе. – Он снова хотел благодарить, но берегиня упредила его: – Поспеши, эта ватага еще и вернуться может с подмогою, мстить они горазды, а нам до утра долгий путь предстоит пройти. Серко отдохнул, ему много не надобно.

Он оседлал коня, побросал угли в шелом, прикрыл сверху толстыми ветками и кусками коры, а затем осторожно приторочил к седлу шлем с убитого разбойника – единственное, что осталось от расколотого на куски тела. Последней положил шкатулку. Едва ткнулся пятками в бока скакуна. И вспомнил:

– А как же ларец, почему в него угольки не положить, – долгое молчание. – Нет, я, правда, не знаю, что лучше.

– Ты еще многого не знаешь, милый мой, – прошептали из шлема, – еще многого. Шкатулочка повредиться может, ежели в нее не тот огонек занести. И дорогу не укажет. – Снова пауза. Они тронулись в путь.

Потихоньку светало, в розовом покрывале восходило солнце, предвещая ясную, но ветреную погоду. Шлях поднялся на невысокий холм, откуда виделся путь на десяток миль вперед: дорога вилась вкруг лесистых болот, раскинувшихся, сколько хватало глаз. Поморье, о котором столько слышал Мечислав худого и страшного, открывалось его взорам совсем иным, – тихой обителью, величавым лесным краем, полнившимся чашей золота и багрянца наступившей осени, а над ней, чашей этой, опрокинулась стремительно светлевшая лазурь небосвода.

Он остановил коня – казалось, с холма этого до всего можно дотянуться рукой, вид открывался удивительный. Сизая зелень недавно покинутого соснового бора сменилась увядавшей желтизной листвы, вдалеке, у зарозовевших облаков, переходящей в красное, смешивалась с покрывалом небес. Пьянящий воздух раннего утра проник в грудь, наполнив живительной силой, ему сделалось легко и спокойно, будто и не было месяца мучительного перехода и предшествующих этому переходу событий. Словно вообще ничего не было, только он, да его берегиня. Они вдвоем, бредущие неведомо куда, в чужие края, в бескрайние дали, но в этом путешествии как раз и существующие, и столь приятно, столь естественно, казалось, нет их пути никаких пределов, ни земных, ни божеских. Отчаянно захотелось продлить это путешествие еще хоть на немного, на денек, другой, ведь не оговорено время, не означены сроки. Только место причина и указующая прелестница, его чарующая обережница, появившаяся в самый нужный момент, полонившая и захвативших в плен разбойников и его сердце одномоментно.

Он оглянулся, но Агницы, конечно, нигде не увидел. Умаялась, бедная, он улыбнулся уголками глаз, почувствовав, как они наполняются влагой. Сколько она для него сделала нежная его попутчица. Сердце почувствовало странное прохладное прикосновение, ему почудилось это она. Успокоенный, он тронул скакуна и поспешил спуститься в лощину.

Проехав немногим меньше полумили, глядя на шкатулкины знаки, свернул со шляха на торную тропу, срезая путь к выезду из лощины, и там снова соединившись с дорогой, остановил верного Серко. Глазам предстала картина, враз разбившая розовые мечтания, которым он предавался все утро.

Расшибленные телеги, разбросанная соленая рыба, начавшая уже гнить, несколько сгрызенных до костей трупов лошадей. Неделю назад здесь проходил обоз с берегов Балтики. Верно, поэтому, следующие за ним, отказавшись смотреть правде в глаза, всякий раз свертывали на сторону, протаптывая новую дорогу, посчитав ее безопаснее. Мечислав спешился, обнажил меч и подошел к гниющим остаткам былого пиршества волков да воронов. Обошел, завернул за телеги – открывшееся зрелище потрясло до глубины души, его едва не вырвало.

За телегами лежали два охранника… вернее, то, что от них осталось. Лица и руки несчастных полностью обглодали падальщики, остальное же, сокрытое панцирем, уцелело, и теперь смердело страшно. Мечислав перекрестился, подошел поближе. Поднял пику и небольшую деревянную лопатку для сбора рыбы в корзинки. Скрепив все веревкой и осенив себя крестным знамением, он принялся копать могилу, одну на двоих, большего сделать для этих несчастных уже не мог.

– Мечиславушка, миленький, – донесся до одури родной голос. – Ты что же решил их хоронить?

– Обязательно, – усердно ковыряя землю, произнес он. – Не по-христиански это тела на поругание оставлять. Не могу я мимо пройти.

– Нам спешить надо, место видное, ну как еще одна неприятность выйдет. Ты прости меня, но…

– Я понимаю, что надо спешить, но не могу оставить их здесь лежать без упокоения. И так сколько промаялись.

Агница умоляла, сердилась, упрашивала, – он оставался непреклонен, и старательно копал, пока не выдохся окончательно. Касаться трупов не решился, вернее, Агница не позволила. Выбравшись из шлема, сама перенесла тела в неглубокую могилу и забросала жгучим ветром, как она пояснила, чтоб «вся эта зараза на Мечиславушку не перешла», нехорошо как-то сказала о павших воинах. Он, овеваемый палящим зноем, смотрел на едва белевший призрак и чувствовал на лице слезы, и от ветра, и от сердца.

Только потом, когда тяжкие камни легли на могилу, тронулся в дальнейший путь. Берегиня все не могла успокоиться, что он так неразумно поступил, да, пусть и по-христиански, но и время и силы потерял, а и то и другое ему уж наверное скоро понадобится. У нее же сил совсем не осталось, последние извела; Мечислав слушал молча, неохотно кивая головой. Потом Агница нежданно переменилась – и словом, и беседою и, медоточиво, прямо на ушко, прошептала:

– Миленький, пожалуйста, сними свой оберег, жжет очень. Тяжко мне от него, даже в шеломе тяжко.

Странно, едва сам рыцарь коснулся медальона, тот так обжег пальцы, что поневоле вынужден был разжать ладонь.

– Жжется? – донеслось до него у другого уха. – А мне печет стократ сильнее. Сними, прошу.

Скрепя сердце он снял, положил в нагрудный карман.

– Спасибо, Мечиславушка. Но только убери его с глаз подальше в переметную суму. Так мне спокойней будет.

Он покачал головой. Произнес:

– Не могу, прости, милая моя берегиня. Это подарок, не могу я его в суму забросить.

– Твоей любезной? Я так и думала…

– Не моя она любезная, не моя. Брата названого, а это…

– Твоя, я знаю, вижу. Ты ни на миг о ней не забываешь, даже во сне ее имя на устах твоих, – он замер.

– Зачем ты так говоришь?

– Тогда убери, – Мечислав покачал головой. – Убери, последний раз тебя прошу. Иначе уйду.

– Не могу я, ведь это… – ларец, да, ларец, юноша спешно достал его. – А без этого, куда ты пойдешь? – Понял, что сболтнул лишнее, сомкнул уста, да поздно, слова вылетели, растаяв на ветру.

– Увидишь! – эхо резко отдалось в ушах, заходило меж дерев и сгинуло неведомо куда. И тишина глухая, ватная. Он принялся звать Агницу, просил прощения, но тщетно. Немало времени прошло, прежде чем он, расстроенный, тяжко взгромоздился на коня, и верный Серко медленно побрел дальше.

Они добрались до нового всхолмья, с которого в наступающей темноте уж виднелся сосняк и дюны, еще несколько дней двигаться вдоль них меж топких жиж соленых и пресных вод, и Безымянный замок – цель путешествия во всём своём жутком величии, вырастет пред его взором. Уже не жаждущим встречи с ним, ничего более не жаждущим.

Он расседлал коня, отер его, стреножил, Серко было заартачился, но смирился, его потеря оказалась не меньшей. Развел огонь, и долго сидел перед ним, выглядывая в горящих угольях чародейный лик. Да так и не увидел. Затем, поужинав остатками припасенной еще Грушей солонины, запив все сливовицей, всей, что осталась, одним махом, завернулся в плащ и долго пытался уснуть, вертясь на толстых ветвях, покрытых лапником. Куда он теперь без Агницы, исчезнувшей в пылу обиды.

Сон сморил на изломе ночи, Мечислав проснулся весь измочаленный, ровно все прошедшее во сне время телеги разгружал. Спину и бока ломило, голова гудела, во рту будто кошки ночевали, да и желудок скрутило, найдя неподалеку бивший из под земли ключ, где он напился и умылся. Вспомнил запоздало, что заснул без молитвы, вспомнил об Агнице, и снова принялся корить себя, посыпать солью раны.

Затем пошел ставить ловушки, позабытые нынешней ночью, решив, что теперь торопиться некуда и незачем. Один день можно и переждать, придти в себя, да искупаться. Ниже по течению ручья он обнаружил еще один ключ и выкопал небольшую запруду. Разжегши огней вокруг, отправился бродить в поисках дичи. Напрасно, лес будто вымер. Когда вернулся, вода в запруде нагрелась достаточно, чтобы принять ванну и постараться хоть немного забыться. Он разделся, чего никак не мог допустить при Агнице, и, растерев мыльный корень, выкопанный ниже по течению, принялся смывать с себя и грязь дорог, и боль потерь.

Неторопливое, однообразное занятие погрузило Мечислава в непамятное небытие. Он мылся, находя в этом простую человеческую радость, и так погрузился в нее, что не слышал и не видел ничего вокруг.

Вдруг на поверхности воды мелькнуло нечто белёсое. Рыцарь пригляделся, замер, давая зеркальной глади выровняться и успокоится. Едва вода застыла, узрел прекрасный лик Агницы, глянувшей на него строго, осуждающе, сверкнувшей глазами, словно озлобленная кошка и пропавшей, едва он сумел разобрать, кто перед ним. Мечислав оглянулся – пусто, только на разросшемся рядом с ключом кустарнике ворохобилось на легком ветерке, нечто похожее на полотна домотканой материи разных форм и размеров. Нагой рыцарь выскочил из воды, подбежал, на ходу узнавая в кусках свою исподнюю рубаху и шоссы.1313
  Плотные штаны-чулки со сниженной талией, крепившиеся к поясу шнурками.


[Закрыть] Их кто-то выстирал и заботливо вывесил сохнуть на ветвях. Рыцарь спохватился, спешно завернулся в плащ, опять огляделся – никого. Побродив окрест но звать Агницу не решившись, искупал загрустившего коня, и только потом вспомнил, что положил медальон во внутренний карман рубахи. Пусто, куда там. Чаровница вокруг пальца обвела. Избавилась. Стал осматривать берег. Сердце стучало, бухало в голову. И здесь нет, и там ничего. Всё потерял! Сел на землю и горько заплакалот обиды, а вытерев последнюю слезу, увидел, как под плащом на груди что-то блеснуло. Конечно, как он мог забыть, когда перед купанием снимал одежду, надел медальон на шею, чтобыне потерялся. Рассмеялся сам на себя.

– Будешь ещё убеждать меня, что чужая невеста тебе не люба? – громко сказали рядом.

– Агница! – обрадовался он – Только не думай, что…

– А я и не думаю. Ещё чего, принц выискался, про него думать, – обидно сказали ему на ухо. – Прощевай.

– Агница, вернись! Меня не жалко, хоть Серко пожалей, Ласточку ему оставь. Он-то ни в чём не повинен, – стараясь хотя бы этой глупостью остановить обожаемую деву, взмолился Мечислав.

– И не подумаю, – сказали уже из-за кустов. – Все вы одним миром мазаны. Сначала приласкаете, а потом…

Установившаяся вслед за этим тишина вновь омыла лицо рыцаря солёными слёзами. Серко сиротливо всхрапнул, ему ответили издалека, едва слышно. Конь лизнул за ухом, потом уложил голову на плечо опечаленного хозяина. Мечислав тяжело поднялся, обнял единственного друга и долго стоял, разглаживая шелковистую гриву.

Очнулся, услышав неподалёку странные звуки, будто в кустах, хрустко ломая тонкие ветви, бился кто. Схватился за меч, оббежал.

В силки попался оленёнок, совсем ещё кроха, тщетно стараясь вырваться, всё туже затягивал верёвку, норовящую надломить тонкие косточки. Неподалёку, не в силах оставить детёныша, застыла олениха. Это же надо, смотрит по-человечьи, понимающим взором, прощается и знает, что не выживет дитя, и самой погибель грозит, а уйти всё равно не может. Поддавшись внезапному чувству, одним движением перерезал верёвку, освободив метущегося олешку. Тот махнул к матери, и оба в мгновение ока скрылись в зашуршавших кустах. И снова ватная тишина, будто его призраки посетили. Рыцарь долго стоял, глядя им вслед. Только потом медленно повернулся и пошел назад, к ручью. Понося себя за глупость на чём свет стоит, ведь этот оленёнок мог прокормить его дня два, а может и больше. И дичи не добыл и верёвку потерял – одну из немногих оставшихся.

Голод неприятно посасывал под ложечкой. С непонятной злостью воткнул в землю меч, чуть не по самую рукоять, выпростал из сумы чёрствую лепёшку и принялся жевать, бездумно глядя на бегущую воду. Затем тяжело поднялся, проверил рубаху на ветвях, да, уже просохла. Оделся, навьючил коня и повел его в поводу, не открывая ларца, какая теперь разница, куда. Причина всех его несчастий, дарёный чужой невестой образок в такт шагов похлопывал под рубахой омытую грудь.