Текст книги "В лабиринтах развивающегося мозга. Шифры и коды нейропсихологии"

Аппаратное обеспечение синдромного анализа – строго регламентированные психические нагрузки, своего рода «сканеры» мозговой организации ВПФ – нейропсихологические методики (пробы). Они всегда дополняются методами исследования, позволяющими дифференцировать, квалифицировать и оценить «локальную», «общемозговую» и «общепатогенетическую» (по Шмарьяну) составляющие психологического статуса в норме и при патологии.

Очевидно, что единственно валидной, надежной и информативной моделью при этом является очаговая мозговая патология. Полученные в ходе клинико-психологических исследований данные – база для внедрения нейропсихологического метода в обсуждение широкого круга феноменов поведения.

В заключительной части книги мы рассмотрим фабулу синдромного анализа: от описания нейропсихологического синдрома к созданию адекватной именно ему коррекционной модели. Здесь же ограничимся констатацией: главным инструментом синдромного анализа является фактор. Он инвариантно заложен в фундамент экспериментальных нейропсихологических методик. Любая из них ориентирована на идентификацию конкретных звеньев изучаемой психической функции – факторов. Они же являются несущей осью, базовыми критериями нейропсихологической типологии при патологии и в норме (варианты отклоняющегося развития, индивидуальных различий и т. д.). Собственно, открытие А.Р. Лурия этого закона – локализации в мозге психологического фактора, а не целостной функции – и привело закономерно к созданию уникальной теории синдромного анализа, краеугольного камня общей нейропсихологии, теории нейропсихологической реабилитации, нейропсихологии детского возраста и возраста инволюции.

Нейропсихолог всегда «ищет» фактор – базовый механизм нейропсихосоматического взаимодействия, обеспечивающий человеку адекватные коммуникации, трансакции с собой и миром. Или, напротив (в случае поражения и/или несформированности), препятствующий таковым. В этом понятии заложено множество сценариев адаптации человека как целостной системы к тем или иным отдельным свойствам его внешней и/или внутренней среды. Ведь каждая психическая функция, меж– и надфункциональные альянсы включают многие факторы. В более узком смысле фактор исследуется как единица мозговой организации психических функций и процессов. Этот объект всегда в явной или неявной форме рассматривается в развитии.

Проводя обследование, нейропсихолог ориентирован на исследование всех факторов, входящих в состав той или иной психической функции. Например, в речи базовыми факторами являются: фонематический слух (речевое звукоразличение), кинестезия (артикулирование звуков), понимание логико-грамматических конструкций, объем слухо-речевого восприятия и памяти и т. п. Но это и дыхание, и мышечный тонус орального аппарата (тела вообще) и т. д. Не будучи сами по себе психическими, все эти конструкты с самой первой минуты жизни ребенка инвариантно участвуют в формировании речевой функции и дисфункции. Ниже мы подробно обсудим роль и значение «пре– и паравербальных» паттернов в онтогенезе. Сейчас лишь акцентируем: первостепенная задача нейропсихолога – описание (оценка) статуса всех факторов, образующих тот или иной вид психической деятельности. Соответственно – выявление нормативных, пораженных, несформированных или регрессирующих ее звеньев во всем их многообразии и, наконец, – системная квалификация полученных данных по всем правилам синдромного анализа.

В целом же синдромный анализ в норме и патологии ориентирован на исследование следующих объектов:

1. Мозговая организация отдельного функционального звена (фактора) конкретной психической функции (фонематический слух, кинестезия, объем восприятия или памяти и т. п.) или процесса (нейродинамика, кинетика, внутри– и межполушарное взаимодействие, пластичность, переключаемость и т. д.).

2. Мозговая организация межфакторных взаимодействий и систем, или частных психических функций (например, пространственное или цветовое восприятие, непосредственная слухоречевая или зрительная, импрессивная или экспрессивная речь, движение и т. д.).

3. Мозговая организация межфункциональных систем (например, опосредствованное запоминание, письмо, счет, мышление и т. п.).

4. Мозговая организация надфункционалъных форм психической деятельности (например, непроизвольное/произвольное запоминание организованного/ неорганизованного семантически слухоречевого/ зрительного материала в состоянии покоя/активности; гностическое/мнестическое или интеллектуальное обеспечение эмоциональных процессов в стрессовой ситуации и т. д.).

Понятие «надфункциональная» отражает тот факт, что существует уникальная, специфическая в каждом случае мозговая организация: а) различных когнитивных систем, б) различных эмоциональных систем, в) стресса и дистресса, различных функциональных состояний и т. д. Поэтому, например, «мозговая организация процессов слухоречевой памяти в стрессовых условиях» подразумевает конгломерат как минимум двух реальностей: мозговой организации слухоречевой памяти и мозговой организации стресса, каждая из которых обладает системно-динамической природой.

5. Мозговая организация целостных поведенческих феноменов (обучение, агрессивное и игровое поведение, творчество и парапсихологические феномены; гиперактивность, психосоматические состояния, шизофрения и т. д.).

Все перечисленные объекты и параметры рассматриваются в их развитии (ранний онтогенез, возраст инволюции, кризисные возрасты и т. п.). Таким образом, в каждом конкретном случае мы обращаемся не только к актуальному нейропсихологическому статусу (в норме и патологии), но и к формированию его мозговой организации на разных отрезках онтогенеза.

Существуют два основных, принципиально различающихся подхода при описании и анализе выявленной феноменологии.

Первый ориентируется на синдромы поражения (функциональной недостаточности, несформированности) мозга, например, «нейропсихологическая синдромология поражения лобных отделов мозга («расщепленного мозга» и т. д.).

Второй – на синдромы нарушения (недостаточности, несформированности) психических функций (поведения) в норме и при разных формах патологии (органических, функциональных, психопатологических). Соответственно нейропсихологическая типология (синдромология) индивидуальных различий, искажений и/или нарушений психической деятельности обозначается как «нейропсихология памяти (речи, письма, счета, пространственных представлений и т. д.)». Это замечание принципиально, потому что довольно часто в исследованиях возникает путаница, связанная с постоянной сменой ориентиров, а это некорректно и не слишком грамотно.

Нейропсихологический синдром – закономерная совокупность, консолидация симптомов (патофеноменов), объединенных общим, единым механизмом – пораженным при патологии, регрессирующим в процессе старения или несформированным в онтогенезе – фактором[2]2
  В учебном пособии Ю.В. Микадзе «Нейропсихология детского возраста» (2008) определение синдрома не включает понятие фактора. Соответственно и синдромы, и схема нейропсихологического анализа, описываемые им, не имеют ничего общего с луриевскими. Обращаю внимание на это, поскольку автор, таким образом, принципиально не разделяет взгляды А. Р. Лурия, хотя и упоминает в своей работе его имя. Развиваемая им «концепция метасиндрома» строится на «сложении» отдельных, случайным образом объединенных симптомов, не имеющих между собой ничего общего, кроме их констатации в протоколе и рассуждениях автора. Рекомендую также сравнить его понимание функций письма, счета и других ВПФ с соответствующими представлениями А.Р. Лурия и Л.С. Цветковой. Не имею ничего против создания новых научных школ, но корректным представляется все-таки оговорить в таких случаях свою полную непричастность к традициям отечественной нейропсихологии.


[Закрыть].

Психологический фактор – главный герой нейропсихологии. Ему посвящены (в явной или неявной форме) все фундаментальные исследования; и это не случайно. Чтобы показать космизм этого механизма, приведу только один пример.

Из нейронаук известен многократно подтвержденный факт, что одним из важнейших факторов, обеспечиваемых мозговой структурой под названием «миндалина», или «амигдала», является выбор между двумя конкурирующими мотивациями. Понятно, что большинство этих исследований было проведено на животных, у которых мотивации в основном обеспечиваются врожденными механизмами. У человека, как известно, таковые дополнены культурно-исторически, то есть выбор идет уже как минимум между тремя-четырьмя мотивациями. Более того, этот выбор всегда предполагает наличие стратегии реализации этих мотиваций. У человека в отличие от животных их две: невербальная, соматогностическая (греч. soma – тело) по своему генезису, обеспечиваемая правым полушарием, и вербальная, речевая (левое полушарие). Следовательно, предыдущая цифра (пусть это будет 3) должна быть удвоена: мы получаем 6. Если же учесть количество взаимодействий между всеми перечисленными системами, то математически это описывается числом 6! (шесть факториал): 6!=6×5×4×3×2=720. Семьсот двадцать операций должна проделать несчастная амигдала, чтобы обеспечить каждому из нас адекватный выбор между мотивациями.

Думаю, что для читателя теперь очевидно, почему сегодня все журналы наполнены статьями о роли амигдалы в формировании шизофрении и других психозов, всевозможных видов патологической агрессии, сексуальных расстройств, депрессии и т. д. В амигдале не «локализованы» все эти формы поведения: ее недостаточность приводит к невозможности адекватного выбора между мотивациями, что и ведет к прогрессивному нарастанию разного рода дезадаптаций человека.

Ясно, что ситуация упрощена до уровня комикса: вообще не указаны цепочки прямых и обратных связей амигдалы с более высокими уровнями мозга и телом. Но и эта цифра, по-моему, впечатляет: ведь мы не все время находимся в субклиническом (клиническом) состоянии… Значит, наш миндалевидный комплекс справляется со своей задачей, реализует свой «индивидуальный талант» – фактор выбора между несколькими мотивациями.

Основой теории и практики синдромного анализа послужили клинические данные. Но последующие разработки показали, что синдромный анализ валиден не только как топический (при локальных поражениях мозга), но и как функциональный подход: для исследования нормативных процессов в рамках нейропсихологии индивидуальных различий, нейропсихологии детского возраста и возраста инволюции. Ведь любой человек может быть описан на языке системно-динамического факторного анализа. То есть через индивидуальный ансамбль адаптивных нейропсихосоматических механизмов, позволяющий ему с большим или меньшим успехом реализоваться в жизни. У каждого из нас факторная организация ВПФ и поведения в целом обеспечивает комплементарность коммуникаций среды, психики, тела и мозга.

Синдромный анализ всегда проводится с позиций двух взаимодополняющих идеологем нейропсихологии: теории трех функциональных блоков мозга (III ФБМ) и теории межполушарного взаимодействия. Эти теории описывают систему координат, несущие оси мозговой организации психических процессов. Соответствующие им этапы нейропсихологического анализа подробно описаны в следующих частях книги. Здесь мы обозначим их в целом, как бы пунктирно.

Три функциональных блока мозга – мощнейший адаптационный механизм, связанный прежде всего с глобальными процессами инициации, тонизирования и энергетизации нашего поведения, которые реализуют себя в континууме «Я (сам) – Не Я (другой, внешний мир)». Этот уникальный, специфический только для человека способ существования заключается в принципиально разных видах и формах непроизвольной и произвольной саморегуляци, находящихся в постоянном взаимодействии. То есть в возможности управлять источниками (внутренним и внешним) собственного поведения. Или как минимум в принятии факта существования таковых. Результатом этого взаимодействия становится активация базовой, доминирующей программы психической деятельности и/или поведения в целом.

В этой архитектонике, естественно, предусмотрено и аппаратное, операциональное обеспечение имеющей место программы. Оно представляет собой матрицу диалога с собой и окружающим миром в виде упорядоченной схемы разнообразных средств и способов самоактуализации, включающую всегда и когнитивный, и эмоциональный, и соматический аспекты. В совокупности программные и операциональные конструкции психической деятельности мозга являются главным «гарантом» нашей адекватной адаптации. При этом все системы человеческого поведения оказываются иерархически, «по вертикали» в той или иной степени многократно продублированными на разных уровнях мозговой организации.

Рассуждения в дискурсе теории III ФБМ – это анализ любого психологического феномена, прежде всего в контексте вопроса «что?». Что именно, какой фактор является системоорганизующим, то есть производным от глубинных источников, причин, целей, планируемых результатов того или иного поведения: в норме и патологии, актуально и в динамике – на длительных отрезках жизни человека? Вопрос о системообразующих (ориентированных на прагматическое воплощение этих процессов) факторах ставится в этой системе анализа вторым.

Ведя разговор о функциональной асимметрии мозга и межполушарных взаимодействиях, мы обращаемся к иной – «горизонтальной» (ассимилирующей в себя передне-заднюю, внутриполушарную) церебральной организации степеней защит и свобод психической деятельности человека. Здесь совсем по-другому расставлены акценты, принципиально иная точка отсчета и соответственно точка опоры для нейропсихологического анализа. На первом плане здесь стоит именно вопрос «как?». Как достигается или может быть достигнута та самая цель, которая инициирована предвкушаемым, желаемым результатом. Этот вопрос непосредственно ориентирован на поиск системообразующих факторов.

Проблема асимметричной функциональной специализации полушарий мозга человека и их парной работы раскрывает контекст базовых вариантов, средств и этапов приема, обработки, хранения внутренней и внешней информации; выработки алгоритмов взаимодействия с ней. Здесь внимание концентрируется на системно-динамической межполушарной организации отдельных психических актов и их констелляций; их функциональных, процессуальных и пространственно-временных характеристиках. Следовательно, вектор нейропсихологического анализа направлен на исследование способов и путей получения упомянутого результата. Равно как и промежуточных целей, ведущих к нему.

Очевидно, что достижение того или иного результата всегда связано с активностью субъекта, а активность принципиально возможна только в виде двух психических функций – движения и речи. Но движение – это всегда движение тела человека. Соответственно, в противоположность смысловому континууму «Я – Не Я» идеологемы III ФБМ, базовым для идеологе мы межполушарного взаимодействия становится континуум «Тело – Речь» и все производные от этих краевых понятия.

У этих двух осей – вертикальной и горизонтальной (соответственно подкорково-корковой и право-левополушарной) – есть главное, что делает их неотъемлемым условием нормального существования человека. Помимо осуществления собственных функций, они образуют своего рода систему координат. На уровне каждого из трех блоков есть функциональная асимметрия и взаимодействие, которые, в свою очередь, имеют иерархическое подкорково-корковое строение. Это обстоятельство принципиально.

Наибольшее число ошибок квалификации, артефактов и мифов о мозговой организации поведения человека в норме и патологии связано с тем, что учитывается какая-то одна ось, да и та анализируется не совсем корректно.

Следует остановиться на одном весьма интересном обстоятельстве. Как феномены, так и объяснительные гипотезы горизонтального свойства возникают в картине мира человека раньше, чем вертикального. Это и понятно: нормальное, естественное человеческое пространство, доступное и не требующее дополнительных усилий для манипуляций с ним, располагается в горизонтальной плоскости (глаз, рук и т. д.). Ведь для того, чтобы освоить вертикаль, нужно как минимум поднять (опустить) голову. Именно поэтому человек и непосредственно-чувственно, и символически осваивает вертикаль гораздо позже, чем горизонталь.

Парадокс заключается в том, что в природе (мозге, психике) уровневая вертикальная организация сама по себе существенно старше, чем горизонтальная. Точнее, горизонтальная модель, предполагающая медленное и диффузное распространение активности, заканчивается на медузе. Уже у червей (и далее в эволюции) доминирует вертикаль – отчетливая продольная ось, которая у человека превращается в позвоночный столб, где находится спинной мозг, венчающийся головным. Итак, объективно вертикальная плоскость является системоорганизующим фактором развития, но восприятие этого очевидного факта оказывается необычайно трудоемким. Что легко объяснимо: восприятие горизонтали всегда легче, потому что она досягаема, более привычна; она земная, потому понятна. Наконец, рассмотрение любого феномена (явления природы, искусства, науки или другого человека) по горизонтали изначально предполагает равенство с ним. А это комфортно, поскольку имплицитно отрицает наличие принципиальных различий между субъектом наблюдения и его объектом.

Это отражено и в психическом онтогенезе человека, и в онтогенезе наук о человеке. Все, что касается рассмотрения психической деятельности в горизонтальной плоскости, официально принималось и признавалось всегда, эти теории развивались и обогащались без особых потрясений. Совсем по-иному обстоит дело с теми концепциями, которые предпочитали вертикальную плоскость рассмотрения проблемы. Ч. Дарвин, X. Джексон и 3. Фрейд, Н.А. Бернштейн, А.С. Шмарьян, А.Р. Лурия и другие приверженцы эволюционной парадигмы, несмотря на объективные факты и доказательства, которыми они оперировали, пережили немало тяжелых минут, связанных с отвержением их взглядов вплоть до предания анафеме и продуманного игнорирования, «забвения» со стороны научного и житейского сообщества.

Помимо прочего, мысля категориями вертикальной, уровневой организации, они с неизбежностью, сами того не желая, декларировали наличие «иномирия» в исследуемом объекте (следовательно, и в себе), ведь культурно-историческая символика вертикали – «под землей», «за облаками», «ангелы и демоны», хтонические силы и обитатели Олимпа. Иными словами – это обращение к непознаваемому, до– или сверхчеловеческому. Потому – опасному, дискомфортному для сознания. Ведь такая парадигма прямо стремится найти ответ на вопрос о регуляции извне и саморегуляции человека, о балансе этих видов регуляции. А это неуютно. Поэтому неподготовленная к такой постановке вопроса психика попросту защищается, отвергая подобный подход.

Именно поэтому эволюционизм в науке возник так поздно. И сегодня мы поименно можем назвать людей, которые, несмотря на мощную оппозицию, оставаясь практически в единственном числе, настаивали на иерархическом, вертикальном, развивающемся во времени строении объективной реальности. И соответственно изоморфном, аналогичном ей строении психической деятельности человека как основополагающем онтологическом факте.

Идея вертикали трудна для понимания, но очень эффективна, когда освоена. Идея горизонтали более экологична, комфортна для человеческого восприятия. Это, по сути, идея равенства. А равенство всегда приятнее, чем неравенство. Надо все же обладать очень высокой и устойчивой самооценкой, чтобы адекватно отрефлексировать свое истинное эго. То есть свое место в фило-, историо– и онтогенетической пространственно-временной структуре мироздания во всех его проявлениях.

Сегодня, к счастью эти и многие другие имена постепенно возвращаются в научное сообщество, которое в очередной раз поражается глубине и непреходящему значению такой методологии. В этом же ряду стоит теория А.Р. Лурия о III ФБМ. Есть все основания предполагать, исходя из эволюции его научных взглядов, что она была любимым произведением создателя отечественной нейропсихологии. Но по целому ряду причин изложена она крайне лаконично. И в дальнейшем развивалась несоизмеримо мало по сравнению с другими направлениями нейропсихологии. Ее актуальность и эвристическая ценность только сейчас начинает по-настоящему осознаваться.

Мы сделали это лирическое отступление для констатации единственного тезиса.

Все многообразие действительно потрясающих фактов и теорий, разработанных за последние десятилетия в области специализации полушарий и межполушарного взаимодействия, оформляется в законченный гештальт только в контексте взаимообусловливающего единства с теорией трех функциональных блоков мозга. Только в таком виде формируется эвристически мощный, валидный методологический и научно-прикладной инструментарий клинических психологов.

Другой вопрос, что наша информированность об этом взаимопроникновении прямо скажем, ограничена; мы, безусловно, делаем лишь первые шаги на пути познания этих закономерностей работы мозга. Но ведь именно такой объемный способ мозговой организации психической деятельности человека зачем-то был нужен эволюции, иначе он был бы отвергнут. И сегодня мы во многом по-новому, скрупулезно и придирчиво рассматриваем этот вопрос не только в рамках самой нейропсихологии, но и в контексте психопатологии вообще.

Например, сначала строились версии о нарушении парных взаимодействий, при шизофрении, теперь вектор сместился к подкорково-корковой блоковой организации. Та же картина наблюдается в логопедии, психосоматике и т. д. И каждый исследователь находит тот или иной (удовлетворяющий его или нет) ответ там, где ищет. Ответы зачастую оказываются односторонними, отражающими лишь часть истины, поскольку находятся они в той плоскости, где истинных ответов просто не может быть. Потому что там нет, как мы не раз уже убеждались, четко сформулированных вопросов: «Каково психологическое строение той психопатологической реальности, мозговая организация которой исследуется? Какие факторы предлагается рассмотреть как синдромообразующие? Какой вариант психологического анализа берется как базовый алгоритм?» и т. д.

Отсутствие такого рода вопросов не только препятствует продуктивности самого нейропсихологического анализа как равноценной части междисциплинарного подхода, но и снижает эффективность других дисциплин, стремящихся ассимилировать теорию А.Р. Лурия. Однако интеграция всего разнообразия теоретических и научно-прикладных достижений – неизбежность. Этот этап развития прошли практически все современные науки, поражающие нас сегодня своими результатами. Из широко известных работ И. Пригожина, Ф. Капры, Ю.И. Александрова и других «коэволюционистов» (от лат. – совместная, синхронная, объединенная эволюция наук) для клинического психолога очевидно: если уж физическую систему нельзя описать одним теоретическим языком, поскольку множественность точек зрения на нее неустранима, то объект наших исследований вообще исключает такую возможность. Итак, вернемся к главным кодам и шифрам синдромного анализа.

Теория трех функциональных блоков мозга (III ФБМ) описывает макроструктуру психологических систем как инвариантную иерархию регуляторных (программных) и операциональных (исполнительных) уровней. Это теория – «modus vivendy» – «образ жизни» психологической организации человека.

В данном контексте программные источники и векторы поведения человека описываются в первую очередь через дихотомию «Я (как природный феномен)» – «Я – Другие – Я (как продукт, результат взаимодействий с внешним миром, социокультурным окружением)». Эти параметры психической деятельности опосредуются 1-м и 3-м ФБМ. А при анализе операционального ее репертуара (2-й ФБМ) акцентируются конкретные функциональные и/или процессуальные характеристики той или иной ВПФ, необходимой для реализации определенной программы. В эквиваленте мозговых механизмов этот ансамбль ассоциируется с функциональной активностью следующих структур мозга:

1) подкорковых и глубинных – (1-й ФБМ),

2) задних (височных, теменных, затылочных) зон коры – (2-й ФБМ),

2) передних (префронтальных, или лобных) зон коры – (3-й ФБМ).

Мозговая организация трех функциональных блоков мозга определяется прежде всего интегративной деятельностью подкорково-корковых (вертикальных) взаимодействий. Потому сосредоточимся на «программирующих» функциональных блоках мозга.

Здесь на сцену психологической драматургии дважды выходит мозговое обеспечение «парламента инстинктов», то есть доминирующих мотиваций человека. Посредством 1-го ФБМ эти глобальные программы реализуются в первичной, исконной, неотретушированной – этологической форме. Задача 3-го ФБМ – оформление, опосредование их речью, культурно-исторически, то есть именно как исключительно человеческого способа существования психической деятельности. Таковой имеет место только в том случае, если «произвольность, осознанность и самоконтроль» занимают самое высокое место в иерархии психологического статуса.

В любом случае само существование этих процессов обусловлено: 1) генетической памятью, 2) актуальной памятью. Но соотношение такого мнестического обеспечения принципиально специфично: 1-й ФБМ актуализируется прежде всего на следах генетической памяти, а 3-й ФБМ – преимущественно за счет актуальной, текущей, прижизненной памяти, постоянно пополняемой в процессе обучения человека.

Вместе с тем нормативный онтогенез, очевидно, характеризуется дрейфом целого ряда присвоенных извне социокультурных программ до «рефлекторного», инстинктивного уровня 1-го ФБМ. В свою очередь, его изначально неосознаваемые программы могут достичь такой степени произвольного регулирования (3-й ФБМ), что трансформируются, например, в теорию Фрейда или бытие святых.

Этот процесс всегда виден по тому, насколько в течение жизни «индивидуация» человека приводит его к полной гармонии с собой и миром. Но зачастую он проявляется, напротив, в самом неприглядном и/или патологическом ракурсе. Все формы отклоняющегося поведения (от субнормативных до клинических) – суть преобразования свернутых, инактивных паттернов поведения 1-го ФБМ в активную, произвольную, целенаправленную деятельность, узурпирующую все сферы жизни человека.

В сущности, именно эта драматургия (в положительном и отрицательном аспектах) – главный герой классической литературы. За ее животрепещущие описания мы преклоняемся перед Ф.М. Достоевским, К. Кастанедой, К. Юнгом, М.А. Булгаковым, С. Грофом, гениальными режиссерами и актерами.

Кроме того, во всех великих произведениях явно или подтекстом проходит очевидная мысль: человек, не желающий учиться осознанной самоорганизации и оперативной аутокоррекции, становится игрушкой в руках непредсказуемых сил, людей, обстоятельств и собственных «архаичных пластов поведения». В частности, именно поэтому так опасно неконтролируемое увлечение магическими психотехниками, холотропным дыханием, ЛСД и т. п. Никто не может спрогнозировать, какой именно архив наших врожденных модулей поведения эти воздействия «откроют». Мы же не знаем, например, была ли у нас в пятом колене шизофрения или эпилепсия… Зато это наверняка знает генетическая память нашего мозга, и при случае она не преминет «растормозитъся». Ведь для мозга самое большое удовольствие – работать, самореализоваться; суть работы его интересует во вторую очередь.

Принципиально мы мало отличаемся друг от друга с точки зрения психологического строения 1-го ФБМ. Точнее, эти отличия могут быть описаны через конечное число критериев: варианты темперамента, удельный вес актуализации тех или иных универсальных комплексов или архетипов, преимущественно «симпатический» или «парасимпатический» способ реагирования и т. п. Мы индивидуализированы, непохожи друг на друга по строению нашего личного 3-го ФБМ. В целом же нашему лицу – реальному и духовному – «необщее выраженье» придают черты, нюансы: 1) наследуемые по обеим (отцовской и материнской) линиям; и 2) приобретенные в течение жизни благодаря присвоению чужих моделей поведения, масок, мыслей, верований.

Окончательное воплощение в каждом конкретном онтогенезе такая индивидуация приобретает, когда эти костюмы, идеи и убеждения становятся нашим безусловным категорическим императивом, то есть начинают реализовываться в определенной мере под эгидой нашего первого функционального блока мозга. Именно этому сценарию посвящена известная аксиома: «Характер человека – его судьба».

В предыдущей главе был перечислен состав, тезаурус первичных, базовых врожденных конструктов: витальных, коммуникативных и саморазвития, опосредуемых в исконной своей форме 1-м ФБМ. Аналогичный перечень эволюционных задач 3-го ФБМ гораздо меньше, но их смысл и содержание воистину всеобъемлющ. Ведь здесь идет речь о явлениях, пронизывающих все периоды и сферы человеческой жизни:

– потребность в специфических именно для человека формах обучения – присвоении способов символической (знаковой) схематизации, упаковки информации, имеющейся во внешней и внутренней среде: ее описания в виде текста, математических формул, нот и т. д. Только таким образом может сформироваться произвольная (вербальная) регламентация поведения вообще и деятельности «парламента инстинктов», в частности. А следовательно, элиминация хаотичной активности этого «парламента», оформления его работы в культурально приемлемый (одобряемый) дизайн. Главный результат такого обучения человека – обладание средствами моделирования, экстраполяции и прогнозирования собственной и чужой психологической активности в низковероятностной среде;

– потребность в произвольной (то есть по определению – речевой, формируемой в обучении) саморегуляции, самоуправлении. На языке системно-эволюционной парадигмы – способность к произвольному формированию новых функциональных систем. По сути, это механизм алгоритмизации и автоматизации неосознаваемых и/или отсутствующих в детстве источников, целей и средств поведения (чужого и своего) в любых его проявлениях: от завязывания шнурков и письма до кругосветного путешествия и создания новой религии.

– потребность в собственно человеческих коммуникациях с носителями первых двух модулей. Таковая, по сути, является стремлением в чем-то отразиться: «Свет мой, зеркальце, скажи…» Очевидно, что такое зеркальце может реально существовать в двух принципиальных вариантах: 1) в собственном продукте (фекалии, которые являются в определенном возрасте главной гордостью ребенка, пресловутые «сын, дерево, дом», «Война и мир», город Солнца и т. п.), то есть различных формах самоактуализации; 2) в отношении к нам и нашей продукции других людей. Психологический онтогенез – это развитие способности и необходимости категорически и безальтернативно устранять «кривые зеркала», постоянно пребывая в поисках «прямых».

Все перечисленные программы 3-го ФБМ, потенциально данные человеку в норме, инвариантно присутствуют на каждом отрезке онто– и актуалгенеза человека, постоянно обогащаясь и развиваясь до последних его дней. Не будучи сформированными, они становятся главной мишенью (а следовательно, и критерием эффективности) психокоррекционной и психотерапевтической работы в любом возрасте. А дизонтогенез лобных отделов мозга всегда сопровождается тяжким дефицитом всех перечисленных психологических паттернов (вплоть до полной их элиминации). Особенно грубо сказывается при этом, как известно, генетическая патология, внутриутробные травмы различного генеза, алкоголизация в семье.