Текст книги "Азиль"

– Нет, ну ты чего? Будешь их навещать. Отец так и не одобрил нашу затею?

Кейко грустно качает головой:

– Не одобрил. Акеми скандал устроила, когда это платье увидела и узнала, что это твой свадебный подарок.

– Смирятся ещё, – уверяет её Ники. – А знаешь что? Ты такая необыкновенная в этом платье. Пойдём потанцуем.

– Нет-нет, только не при людях! – пугается Кейко. – Я же совсем не умею…

Ники встаёт, подаёт девушке руку.

– Идём. Послушаем музыку и посмотрим, как другие танцуют. Вечереет, сейчас зажгут огни, красиво будет.

На танцплощадке маленький оркестр играет вальс, кружится в танце одинокая пара. Присмотревшись, Доминик с удивлением узнаёт отца Ланглу и Веронику.

– Вот так сюрприз! – восклицает он. – Кей, это Вероника, жена моего старшего брата. И отец Ланглу, он нас завтра венчать будет. Не думал, что хоть один из них умеет танцевать. Смотри, а здорово они…

Кейко не сводит глаз с вальсирующих. Нежные звуки музыки превращают высокого мужчину в чёрном и маленькую светловолосую женщину в волшебное видение из снов детства.

– Какие они красивые… – шепчет Кейко заворожённо.

– Видел бы братец сейчас свою скучную жену, – кивает Доминик. – Хороша, правда. Я вас познакомлю с Вероникой. Я уверен, что вы друг другу понравитесь. И она научит тебя танцевать всем на зависть. И дурак Бастиан, что остался праздновать в Ядре. Тут куда интереснее. О, вон Амелия бежит, дочка брата.

На танцплощадку влетает рыжеволосая девочка в белом платье, перепачканном травой и землёй. Подбегает к танцующим, дёргает женщину за подол. Волшебство момента исчезает, пара разжимает руки, отступает друг от друга. Девочка прыгает вокруг матери, что-то щебечет. Священник прощается с лёгким поклоном и уходит в сторону Собора. Кейко кажется, что ему грустно.

– Ники-кун, – окликает она молодого человека.

– Да, Кей?

– Я тебя очень люблю.

Он обнимает её, привлекает к себе и мечтательно смотрит куда-то вверх.

– Сегодняшний день закончится, а наш праздник будет длиться и длиться. Мы проживём долгую жизнь, яркую, как карнавал, и такую же счастливую. Мы создадим свою историю. Всё начнётся завтра, милая.

VII
Лёд

Поздний вечер. Люди расходятся по домам, от души отпраздновав день первого урожая. Пустеет городской парк во Втором круге, тихо мерцают огоньки гирлянд в кронах деревьев и в переплетённых ветках кустов. На истоптанной траве – мусор, забытые детьми игрушки, обгоревшие палочки бенгальских свечей и фейерверков, яркие ленты серпантина. Полицейские патрулируют улицы, призывая к порядку любителей виски и вина, проверяют, не остался ли во Втором круге кто-нибудь, не имеющий сюда доступа в обычные дни.

Ники Каро подвозит до дома Кейко, и они долго сидят на заднем сиденье электромобиля, не в силах расстаться. За одним поцелуем следует другой, куда слаще предыдущего, попробуй тут остановись…

– Лё-о-о-од! – доносится из переулка истошный вопль.

Парочка вздрагивает, отпрянув друг от друга.

– Пойдём. Надо помочь. – Кейко поправляет на себе одежду, дёргает ручку на дверце машины.

– Ну что ж такое! Как ни приеду к тебе – обязательно эта дрянь. Без нас справятся. – Ники мягко тянет Кейко к себе.

– Нет. Пока все гуляли, могло много нарасти, до беды недалеко.

И вот уже оба бегут туда, откуда слышатся крики. Поворачивают за угол – и останавливаются, поражённые зрелищем.

Проход впереди перегорожен ледяной глыбой высотой в три этажа. Синие кристаллы щетинятся в разные стороны, неярко бликуют в тусклом свете единственного фонаря. В нескольких шагах от ледяной стены толпятся люди. Вслед за Ники и Кейко подбегают ещё трое, таща ёмкости с водой.

– Что встали? Заливаем! – кричит немолодой мужчина с вёдрами в обеих руках.

– Погоди, – отвечают ему из передних рядов. – Размоем низ – верх на нас обрушится. Зовите полицейских, тут водомёты нужны.

– Какие водомёты? Пока полиция подтянется, льда станет в два раза больше! – возражает рослый детина в брезентовом комбинезоне.

Он хватает одно из принесённых ведер с водой и выплёскивает на глыбу. Лёд шипит, раскидывая по сторонам острые брызги. Толпа шарахается прочь. Доминик закрывает собой взволнованную Кейко и шепчет:

– Иди домой, милая. Тут становится опасно.

– А ты? – спрашивает она, хватаясь за рукав его футболки.

– Я дождусь полицию. Интересно же, как с этим справятся.

Мерцающая в полутьме глыба начинает трещать. От места, куда попала вода, ползут вверх, увеличиваясь, прожилки. Медленно-медленно, словно во сне, от глыбы отделяется здоровенный кусок, унизанный блестящими многогранниками, и оползает вниз.

– Осторожно! – отчаянно кричит Кейко.

Острые кристаллы летят в толпу. Люди бегут прочь, кто-то падает, кричит, извиваясь в судорогах, и замирает, глядя в небо остановившимся взглядом. Доминик тащит Кейко за угол ближайшего дома. В проулке с грохотом рушится оставшаяся часть ледяной глыбы, взметая в воздух тысячи ядовитых кристаллов. Люди разбегаются – испуганные, беспомощные. В ушах звенит от отчаянных криков.

– Двигайся, – умоляет Ники девушку. – Не останавливайся, беги!

– Лё-о-од! – слышится справа впереди.

Доминик сворачивает на параллельную улицу, пальцы, сомкнутые на запястье Кейко, становятся скользкими. Больше всего он сейчас боится отпустить её руку.

– Ники, стой, – просит Кейко. – Не беги, пожалуйста!

Они останавливаются, тяжело дыша. Ники шарит взглядом по земле, ищет в пыли смертоносные синие кристаллы. Не находит, но не может отвести глаз от пыли под ногами. «Если я пропущу и мы наступим…» В полутьме слабый отблеск ледяных граней мерещится всюду. «Оно везде. Оно тут, у нас под ногами, кругом…»

– Ники, посмотри на меня. – Голос Кейко возвращает Ники к реальности. Она берёт его лицо в ладони, целует, ерошит коротко остриженные волосы. – Успокойся. Я с тобой.

– Страшно, Кей… Как тут можно жить? – Из пересохшего горла вырывается сиплый шёпот.

– Мы не живём, а выживаем. Успокойся. Пока все были на празднике, лёд разросся. Тут так часто бывает.

Из подъезда выбегает полуодетая женщина с тазом воды, едва не налетает на девушку.

– Что стоите? Куда нести?

– Мадам, полицию бы… – робко отвечает Кейко.

– Дура косая, пока дозовёшься полицию, тут всё льдом порастёт! – рявкает женщина. И спешит со своей ношей туда, где слышны испуганные голоса людей.

Кейко обиженно закусывает губу, провожает её взглядом.

– Она права. Ники, поезжай домой. Я нужна там, – твёрдо говорит она. И прежде, чем Доминик успевает что-либо возразить, исчезает за углом.

– Завтра в десять утра! – доносится до молодого человека её звонкий голос.

Ники хочется догнать её, и он даже делает шаг… но на краю зрения мелькает под ногами что-то светлое, и парень испуганно шарахается в сторону. Сердце колотится, ноги отказываются повиноваться. Доминик прижимается спиной к стене, закрывает глаза.

«Как брат учил? Сосчитать до тридцати… и что потом? Я не могу туда, я не пойду… Но там же Кей, я её не брошу…»

Из подъезда высыпает целая компания с различными ёмкостями, в которых плещется вода. Доминик оказывается на их пути, и волей-неволей приходится следовать за ними. И лишь несколько минут спустя он понимает, что идёт не туда и вообще не ориентируется в переплетении узких переулков.

«Где я? Как теперь обратно-то? Чёртов Третий круг! Увезу отсюда Кей и не позволю возвращаться обратно никогда-никогда!»

Доминик мечется от перекрёстка к перекрёстку, натыкаясь на людей. Кто-то возвращается домой, кто-то спешит с вёдрами воды на крик: «Лёд!», кто-то вышел подработать.

– Эй, месье! Не желаете любви с лучшей девушкой в квартале? Месье, всего-то за пяток купонов. Не жмоться, красавец, сказочное удовольствие гарантировано!

– Смотри, куда ноги несут, сопляк!

– Месье желает девушку? Может, мальчика? За небольшую доплату могу предложить детишек…

Накатывает новая волна ужаса. Ночь обезличивает, прячет глубоко в карманы тёмных одеяний все знакомые здания и ориентиры. Всё труднее дышать, кружится голова. «Я заблудился», – думает Ники со странной смесью ужаса и эйфории. Действительно, смешно: столько раз бывать тут и в светлое, и в тёмное время суток – и с перепугу потеряться настолько, что вообще не понять, где находишься.

– Месье! – окликает Ники прохожего. – Месье, подскажите, где я нахожусь? Что это за линия, в какой стороне Второй круг?

Прохожий шарахается от Доминика, его сотрясает сильный кашель, от которого в воздухе разливается зловоние. Кажется, что человек гниёт заживо. Ники отшатывается от него, налетает спиной на столб, обозначающий остановку гиробуса. «Указатель. Здесь должен быть указатель», – взгляд лихорадочно шарит в поисках таблички, но не находит.

– Где я? Господи, да что же это… – тихонько стонет Доминик.

Безымянные перекрёстки. Тусклый свет одиночных фонарей. Тёмные провалы окон. Одинаковые безликие высотки. Под ногами битое стекло, пыль, мусор. Белая футболка пропиталась потом, липнет к спине. Живот подводит от острого чувства страха и одиночества.

– Кей-ко-оооооооооо!!! – отчаянно орёт Доминик.

Ответом ему – лишь отзвуки пьяных голосов вдали. Ники садится на растрескавшийся тротуар, обнимает себя за плечи.

– Соберись. Соберись! Успокойся и думай, как выбраться, – шепчет он.

Решение приходит довольно скоро. Надо следовать вдоль одной из линий. Она выведет или к пропускному пункту, или к черте города. Всё просто, Ники, как ты сразу не додумался.

Он встаёт, отряхивает от пыли джинсы и быстрым шагом идёт по улице. «Только прямо, никуда не сворачивая», – бодро напутствует он сам себя. Эхо шагов дробится, множится в подворотнях, и Ники кажется, что он не один, его – целая толпа.

– Вместе веселее, да!

И вот уже меньше чем через полквартала он узнаёт знакомые места. Впереди светится вывеска ночного клуба Сириля – безумное сочетание розового и ядовито-зелёного. Если прислушаться, становятся различимыми низкие ноты музыки и смех девиц возле заведения.

«Вот и отлично, – с облегчением вздыхает Ники и прибавляет шагу. – Заночую у них, утром освежусь, отыщу электромобиль и поеду к Собору. И никакого льда там не будет».

– Месье Каро? – окликают его за спиной.

Доминик останавливается, оборачивается.

– Да?

Сильная рука хватает его за плечо, толкает в тёмный переулок. И прежде, чем Ники успевает вырваться или вскрикнуть, тело пронзает острая боль. Ноги подкашиваются, Доминик падает на колени – и успевает увидеть, как быстро темнеет светлая ткань у него на животе. И рукам становится мокро и горячо. Во рту солоно, подкатывает что-то мутное, мерзкое. Ники коротко кашляет, выплёвывая полным ртом жидкое и тёмное. Он поднимает голову в попытке рассмотреть того, кто…

Серебряный блик кажется ему ослепительным. Острое лезвие рассекает горло, перерубая артерии и вены, и не оставляет Доминику Каро даже надежды.

Последняя яркая вспышка в сознании Ники – нежно-голубые ленточки в тёмных волосах Кейко Дарэ Ка.

Страшную новость семья Каро узнаёт на следующий день.

Объявляют перерыв в заседании Совета Семи, и советники спешат покинуть душный зал заседаний. В коридоре Советника Каро и Советника Робера останавливает невысокий коренастый человек с цепким взглядом и блестящими тёмными волосами, зачёсанными назад. Серый полицейский мундир сидит на нём безупречно.

– Здравствуйте, Советник Робер. Месье Каро, я Артюс Канселье, начальник полиции. Где мы можем поговорить? – И выражение его лица заставляет Бастиана насторожиться.

– Случилось что-то? – напряжённо спрашивает он.

Канселье коротко кивает.

– Бастиан, Артюс просто так не приходит, – негромко говорит Робер. И показывает рукой дальше по коридору: – Там есть небольшой кабинет, пройдёмте.

Как только за мужчинами закрывается дверь, Бастиан нетерпеливо спрашивает:

– Что произошло?

– Присядьте, пожалуйста, Советник. Месье Робер, да и вы тоже.

Голос начальника полиции монотонен и лишён всяческих эмоций. Будто Канселье специально тренировался. Но почему-то от этой монотонности становится не по себе.

– Месье Каро, вы знаете, где и с кем был ваш брат накануне?

– Понятия не имею, – фыркает Бастиан. – Он вечно ошивается в Третьем круге. Что он ещё натворил? Чёртов бездельник…

– Советник, – перебивает его Канселье, – Доминик Каро убит. Его тело несколько часов назад обнаружено в восьмом секторе Третьего круга.

Бастиану становится трудно дышать. «Нет, бред какой-то. Или розыгрыш, с этого болвана станется…» – думает он. И спрашивает, стараясь, чтобы голос звучал спокойнее:

– Вы уверены?

Начальник полиции кивает:

– Его опознали местные проститутки из ночного клуба.

– Вы настолько доверяете шлюхам?

– Погодите, – вмешивается Робер. – Канселье, кто работает на месте преступления? Есть подозреваемые? Уже задержали кого-нибудь?

– Советник, я послал в восьмой сектор своих лучших людей. К сожалению, опрос местного населения пока ничего не дал. – Начальник полиции поворачивается к Бастиану: – Месье Каро, мне пойти с вами, чтобы сообщить семье о…

– Нет! – яростно рявкает Бастиан.

– Извините. Мне нужно, чтобы кто-то из ближайших родственников опознал тело.

«Я должен увидеть всё сам. Это не может быть Ники. Это ошибка…»

Бастиан нервно меряет кабинет шагами, трёт подбородок. Хочется ущипнуть себя побольнее и проснуться. Убедиться, что всё, происходящее здесь и сейчас, примерещилось.

– Советник Каро! – нетерпеливо окликает его Канселье. – Я всё понимаю, но у меня мало времени. Мне надо возвращаться обратно.

– Я еду с вами. Советник Робер, прошу передать Совету мои извинения за отлучку. И пожалуйста: посторонним – ни слова о происшествии.

Домой Бастиан возвращается к ужину. Останавливает электромобиль за углом резиденции, складывает руки на руле, поникает головой и закрывает глаза. Он сидит так до тех пор, пока по боковому стеклу не начинает постукивать кулачок Амелии.

– Папа! Папа, ты спишь? Папа, ты чего? – взволнованно зовёт дочь.

Он выходит из машины, подхватывает дочь на руки и идёт по мощёной дорожке к крыльцу. Амелия висит на нём, обхватив ногами за талию и руками за шею.

– Пап, у тебя молчанка, да? Или ты больше не любишь свою bien-aime?

Бастиан молча целует её в щёку.

«Как я им сообщу? Что скажу?» – стучит в висках в такт шагам.

В гостиной Бастиан отсылает Амелию созвать всех, тяжело опускается в кресло и ждёт. К нему подбегает одна из горничных:

– Чаю, месье Каро?

– Нет, спасибо. Созови всю прислугу. Побыстрее.

Когда в гостиной становится многолюдно и подходят родители Бастиана и Вероника с Амелией, Советник Каро встаёт, дожидается, пока наступит тишина, и сообщает, чётко проговаривая каждое слово:

– Сегодня ночью был убит мой младший брат Доминик Каро. Это всё, что я хотел вам сообщить.

Бастиан поднимает взгляд на родителей. Оба стоят неподвижно, с прямыми спинами, только у Фабьена Каро мелко дрожат руки, а Ивонн смотрит в одну точку перед собой, и лицо её белее манжет на платье.

– Отец. Мама. Простите. Теперь я ваш единственный сын.

В толпе слуг сдавленно рыдают горничные. Мужчины стоят, опустив головы. Вероника вцепилась в дверной косяк обеими руками и беззвучно плачет. Амелия смотрит на взрослых круглыми глазами и первая подаёт голос:

– Папа? Где дядя Ники? Что ты сказал такое, я не понимаю…

Она подходит к Каро-старшим, дёргает за платье бабушку:

– Бабуля, ты что? Мы во что-то играем, да?

Ивонн кладёт ей ладонь на макушку, девочка уворачивается, рука бессильно падает. От взгляда деда Амелия пятится, натыкается на ручку кресла. Оборачивается, поправляет поясок платья. Внимательно вглядывается в лицо отца.

– Папа? Ты сердишься на дядю Ники? Не надо, пожалуйста. Когда вы все такие, мне страшно. Я отругаю его, если он провинился… Папа?

– Милая. Дяди Ники больше нет. – Слова будто продираются сквозь горло, царапаясь, раня.

Амелия отчаянно трясёт головой.

– Он что – ушёл? – звонко и яростно кричит она, отступая к двери. – Он решил, что может бросить нас? Папа! Я его так отругаю, как никогда! Ему стыдно будет, и он вернётся!

И с топотом бежит по коридору, открывая все двери на своём пути, и зовёт:

– Дядя Ники! Где ты? Дядя Ники!

У входа в спортзал Амелия спотыкается и растягивается во весь рост, обдирая коленку. Встаёт, сердито шипит, хромает в зал.

– Дядя Ники! Ты тут? Отзовись, я не играю больше! Я упа-ла-аааа!

Слова растворяются в отчаянном рёве. Амелия бьёт кулаком по боксёрской груше и медленно плетётся в комнату Доминика. Там она падает на его незастеленную кровать, визжит, скулит и орёт так отчаянно, что её слышат все в доме.

– Вернись! Так нечестно! Ты не можешь! Верни-ись! Дядя Ники, не бросай меня! Ты же мой друг! Друг! Дядя Ники!

Взрослые расходятся из гостиной. Вероника бежит за успокоительными каплями, но Бастиан останавливает её на пороге комнаты, где рыдает дочь:

– Нельзя. Дай ей выплакаться и смириться. Иначе будет только хуже.

– Бастиан, ей очень плохо. Нужна ласка, помощь и сочувствие, – мягко настаивает Вероника.

– Хватит растить из неё своё бесхребетное подобие! – взрывается Советник Каро. – Достаточно с этой семьи одного избалованного ребёнка, которого выпотрошили ночью, как рыбу! Не можешь воспитывать, как надо, – обслуживай и не вмешивайся, поняла?

Жена отшатывается, расплёскивает на платье содержимое стакана. В коридор выбегает растрёпанная Амелия, расталкивает отца и мать, смотрит на них с настоящей взрослой ненавистью и выкрикивает:

– Вы! Оба! Отвратительные! Я не хочу вас больше любить! Оставьте меня в покое! Это теперь моя комната! И вещи мои!

И прежде чем остолбеневшие родители успевают опомниться, дочь захлопывает за собой двери комнаты Ники и поворачивает в замке ключ.

Поздно вечером Бастиан приходит в отцовский кабинет. Фабьен сдержан, внешне спокоен, но уполовиненная бутылка виски на столе говорит о другом. В кабинете идеальный порядок, но отец то и дело переставляет вещи, берёт со стеллажа книги, меняет их местами, перекладывает бумаги на столе.

– Сядь, сын. – Он указывает на тяжёлый резной стул напротив себя. – И расскажи, что знаешь.

– Мама как? – спрашивает Бастиан, глядя на вытертый ковёр под ногами.

– Мама призвала врача, напилась лекарств и спит. Она любила этого засранца. Виски?

– Нет, спасибо. Мне как никогда нужна ясная голова.

Фабьен наливает себе полбокала, выпивает в три глотка. Морщится, смотрит на сына выжидающе. Бастиан смотрит в пол.

– Амелия забаррикадировалась в комнате, – тихо сообщает он.

– Захочет в туалет – выйдет, – усмехается Фабьен.

Снова воцаряется молчание. Отец не решается спросить, сын – рассказать. За окном покачивается ветка сирени, седая в свете фонаря. В глубине дома гулко бьют часы.

– Ему перерезали горло, – тяжело роняя слова, начинает Бастиан. – В животе рана. Глубокая. Свидетелей пока не нашли. Начальник полиции сказал, что ранения не ножевые. Предположительно тесак или что-то вроде меча.

– Скорее тесак, – кивает Фабьен Каро. – Откуда у этой голытьбы меч? Хотя… За те сорок пять лет, что я занимаю пост главного судьи города, я всякое видел. В том числе и раны, нанесённые мечом.

– Его оставили в морге полицейского управления одиннадцатого сектора. Тело не отдадут, пока всё не опишут. Кремировать придётся там же, в Третьем круге. – Бастиан делает паузу, задумчиво продолжает: – Электромобиль нашли брошенным в том же секторе, но далеко от места, где погиб брат. Что заставило его оставить машину и идти куда-то?

– Он с кем-то был. С тем, кто убил его.

Бастиан сжимает кулаки так, что хрустят суставы.

– Я знаю с кем. И клянусь, отец, я ей этого не прощу. Найду и собственноручно выпотрошу.

Фабьен подходит к сыну, кладёт руку ему на плечо. Неяркий свет настольной лампы делает черты лица острее, усиливая морщины и тени, и судья от этого выглядит лет на пятнадцать старше.

– Бастиан, будь осмотрителен. Существует Закон. Виновных найдут и накажут. Не вздумай в этом мараться. Помни, кто ты, Советник.

Бастиан поднимает голову и смотрит отцу в глаза.

– Я сын главного судьи. Я помню, в чьих руках здесь Закон. Я не подведу.

– Слышишь, ты точно не мужиком родилась?

– Точно. А что?

Сорси отступает назад на шаг, придирчиво рассматривает Акеми. Та отставляет в сторону ведро с половой тряпкой, выпрямляется.

– На тебе это платье сидит, как на мужике, – сообщает Сорси. – Пояс вечно кое-как завязан, один рукав выше другого, рюшки по краю внутрь завернулись. Всю прошлую неделю ходила мятая, с пятном на видном месте.

Акеми с плеском роняет тряпку в ведро, полощет, эмоционально отжимает. Сорси подпрыгивает, устраивается на постаменте для усопших, закинув ногу на ногу. Руки в перчатках-«сетках» ворошат искусственные цветы, от рыжих дредов разит куревом, татуировки на плечах и шее похожи на кружева.

– Ну не обижайся! – примирительно тянет Сорси. – Ты сегодня до тошноты неразговорчива, а мне скучно.

Акеми выливает грязную воду в унитаз, расстилает тряпку у порога траурного зала. Как хорошо, что сегодня мало похорон. Обычно после праздников наоборот. А тут затишье. Хотя Сорси это не на пользу. Когда ей нечем заняться, она трендит без умолку. От неё можно спастись, только развив бурную деятельность. Когда Акеми работает, напарница к ней не суётся, предпочитая компанию пластиковых лилий и роз.

– Ой, чё расскажу! – обрадованно восклицает рыжая, когда Акеми возвращается. – Ночью рядом с дядиным клубом элитарчика молоденького прирезали. Представляешь, какой шум поднимется? Полицаи клуб вверх дном перевернули, я мимо шла на работу, видела.

– Туда ему и дорога, элитарчику твоему, – ворчит Акеми, хмуро глядя в окно. – Пусть сидят в своём Ядре и не суются к нам.

– Сурова ты, девка! – встряхивает дредами Сорси. – Они нам всякое интересненькое и вкусненькое носят в обмен на секс. Их мадамы, видимо, не умеют весело трахаться.

Акеми фыркает в сторону и бросает на напарницу презрительный взгляд:

– И сколько ты абортов сделала в обмен на интересненькое и вкусненькое?

– Вот ты злюка косая! – В голосе Сорси звенит неподдельная обида. – И что с тобой сегодня?

Акеми бессильно опускает руки, присаживается на подоконник. Накатывает подзабытое с детства желание уткнуться лицом в плечо кого-то неравнодушного, расплакаться и рассказать о том, что не даёт покоя. Вот только слёз Акеми Дарэ Ка себе позволить не может.

– Моя сестра сегодня замуж выходит за такого вот элитарчика, – с горечью говорит она.

– Да ты что? – Глаза Сорси становятся круглыми, как плошки. – Вот это новость! Ты не шутишь? Постой, шутить ты не умеешь. Офигеть! И ты чего – не радуешься?

Акеми аккуратно завязывает пояс платья сзади на бант. Расправляет засученные рукава и слезает с подоконника.

– Я не вижу повода для радости, – честно отвечает она.

– Значит, тупо завидуешь, – уверенно заявляет Сорси.

До конца рабочего дня Акеми думает: а может, Сорси права? Может, её эмоциями управляет вовсе не любовь к Кейко, а самая простая зависть? К ней – младшей, нежной, робкой, более красивой, чем старшая сестра, и, наверное, более любимой. Кейко с самого рождения опекали и отец, и мама, и сама Акеми, конечно же. Младшей сестричке отдавали и лучшие кусочки, и игрушки, и одевали, как сказочную красавицу, насколько это было вообще возможно в семье Дарэ Ка. Акеми же растили защитой и опорой. Отец всё старался воспитать в ней дух воина. Неудивительно, что Сорси спрашивает, не мужиком ли та родилась.

«Что заставляет меня так остро воспринимать её брак? – размышляет Акеми, возвращаясь с работы по пыльной, душной улице в толпе усталых людей. – Кейко любит его – и это хорошо. Он заберёт её туда, где она не будет нуждаться ни в чём. Забудет про голод, нищету и… и о нас тоже забудет, наверное».

От последней мысли щемит в груди. Нет, Сорси. Это не зависть. Это болезненное чувство родства и безграничная любовь. Невыносимо думать, что с сегодняшнего дня Кейко будет жить где-то, куда нет входа ни отцу, ни старшей сестре, и домой больше не придёт. Никто не будет подолгу вертеться перед зеркалом, затейливо вплетая ленточки в смоляно-чёрные, как у мамы, волосы. Никто не будет напевать, готовя нехитрую еду в выходные. И так смеяться в доме Дарэ Ка тоже никто не будет. Так, как Кей-тян, – звонко, от души, заразительно.

И сколько бы ты ни думала, что ей будет хорошо с любимым мужчиной, легче тебе не становится. Наверное, и отец сегодня не торопится домой. Без Кейко там слишком тихо.

Акеми заходит в столовую, обменивает купоны на кукурузный хлеб, плошку острого соуса и упаковку прессованных трав, которые так хорошо заваривать по вечерам в кругу семьи. Подумав, девушка делает большой крюк через половину сектора и идёт на местный рынок. Там она долго блуждает среди толпы покупателей, бездумно глядя на однообразный предлагаемый товар. Наконец, тратит несколько купонов на мыло, зубной порошок и две смены нижнего белья – для себя и отца. Остаётся ещё десяток накопленных за месяц работы купонов, и Акеми с горечью понимает, что могла бы потратить их на подарок к свадьбе Кей-тян, но об этом надо было думать раньше.

С рынка Акеми возвращается домой пешком. Ей хотелось бы к морю, но она думает, что дома ждут отец и наверняка Жиль, и оставляет мысли о море. Успеется. Сейчас хочется быть с семьёй.

Семья. Она уже воспринимает бестолкового Жиля как часть семьи. Прижился мальчишка. Его присутствие в семье ненавязчиво, чаще даже приятно. Он и помолчать умеет, и шутку ввернуть вовремя. Никому не мешает: посидит в кругу семьи и уходит в отведённый ему угол в комнате Макото, а утром чуть свет тихонечко идёт на работу. Ещё бы приучить его к гигиене и отбить тягу воровать у других всё, что плохо лежит… В доме Дарэ Ка ничего не пропадало, но в дом Жиль чего только не приносит. В основном еду, иногда яркие безделушки, какие-то бусины, заколки, пластиковые контейнеры. Всё отдаёт в хозяйство, ничего себе не оставляет. Макото неоднократно мягко отчитывал его за присвоение чужого – но, похоже, у парнишки это в крови. Акеми с ним не церемонится: видит, что приволок чужое, – по шее. Жиль никогда не обижается. Понимает, что заслуженно получает.

«Будем теперь втроём, – думает Акеми, считая шаги по запылённому тротуару. – Надо привыкать».

Подходя к дому, она замечает отца. Макото в зелёной спецовке работника водоочистной станции стоит у входа в подъезд. Издалека отец кажется Акеми маленьким и потерянным.

– Ото-сан! – окликает она его, приблизившись. – Ты чего тут?

– Я только вернулся. Решил постоять и подождать тебя, – вежливо улыбается Макото, но по его глазам понятно: он тоже не хочет возвращаться домой, где нет Кейко.

Они поднимаются на последний этаж, открывают дверь… и оба застывают на пороге.

Кейко Дарэ Ка в простеньком домашнем платье-кимоно сидит на кухонном подоконнике.

– Кей-тян! – первым восклицает Макото. – Ты дома! Я очень рад тебе, дочка.

Девушка складывает ладони в приветственном жесте, молча кланяется отцу и сестре. «Что-то не так», – отчётливо понимает Акеми, и тревога медленно наполняет её душу. Чем дольше она вглядывается в безмятежное лицо сестры, тем беспокойнее становится самой. Акеми кладёт пакет с покупками на стол, приближается к сестре, бережно касается сложенных на коленях маленьких ладоней. Руки Кейко холодные, несмотря на жару и духоту в квартирке под самой крышей.

– Я тебя люблю, имо то[10]10
  Имо то (имото) – младшая сестра по-японски.


[Закрыть], – произносит Акеми.

– Анэ…[11]11
  Анэ – старшая сестра по-японски.


[Закрыть] Он не пришёл, – едва слышно шепчет Кейко.

Акеми обнимает сестру, прижимает её к себе и слушает, как бьётся её сердце – слишком спокойно, слишком размеренно. Ох, Кейко-звёздочка, как же некстати вспоминается утренний разговор с Сорси!.. Нет, это просто совпадение. Гуляка Ники действительно забыл. Забыл, струсил, напился и проспал. Да. Вот так и есть.

Бегут минуты, сёстры сидят на подоконнике, обнявшись. Акеми поглаживает распущенные волосы Кейко, убаюкивает её. Макото сидит перед низким столиком, закрыв глаза. Тишина в квартире звенит, как натянутая бечева. За окном понемногу темнеет.

Входная дверь открывается так тихо, что возвращения Жиля никто не слышит. Только когда он окликает каждого члена семьи Дарэ Ка по имени, его наконец замечают. Жиль включает свет в прихожей, и Акеми вздрагивает, едва взглянув ему в лицо. И понимает, что за слова сейчас прозвучат.

Мальчишка опирается спиной на обшарпанную стену в коридоре, хватает воздух ртом и всё никак не может сказать.

– Молчи! – умоляет Акеми, прижимая к себе Кейко, словно пытаясь спрятать. – Не надо! Не говори сейчас! Нет!

Жиль коротко выдыхает, но сказанное тонет в звенящем крике Акеми. Единственное слово – последнее – отчётливо слышат все:

– …убит.

Два дня спустя тело Доминика Каро перевозят в крематорий одиннадцатого сектора. Пока Сорси провожает в траурный зал двоих полицейских с крытыми носилками, Акеми получает краткие наставления от немолодого комиссара:

– Родственники приедут попрощаться через полтора часа. Отнесись как положено, погибший паренёк – брат одного из Советников.

– Знаю, – тихо вздыхает Акеми.

– Если мне доложат, что ты или эта рыжая оторва сделали хоть что-то не по высшему классу, – обеих на спецработы отправлю.

– Месье комиссар, – говорит Акеми, сложив руки на белом переднике форменного платья. – Это траурный зал крематория. Что здесь может пойти не так? Мы с Сорси – не более чем функции. Думаете, хоть кто-то из родственников умерших нас замечает?

– Я предупредил! – строго хмурит брови комиссар.

Акеми молча кивает и бредёт в подсобку за ведром и половой тряпкой. Это уже привычка: хочешь избежать ненужных разговоров – мой полы. Сегодня Акеми хочется мыть полы подальше отсюда в ближайшие два-три часа.

– Говорят, этот парень с кем-то из ваших, косых, встречался, – снова подаёт голос комиссар.

– Да пусть говорят, – пыхтит девушка, не отрываясь от шарканья тряпкой по полу.

Дешёвый, но новенький и отлично начищенный ботинок наступает на тряпку совсем рядом с рукой Акеми. Она поднимает голову, стараясь смотреть равнодушно. Комиссар внимательно изучает её лицо и чего-то ждёт.

– Ногу уберите, – вздыхает Акеми. – Тут должно быть чисто.

– Вы же все друг друга знаете, не так ли?

Девушка вытаскивает тряпку из-под ботинка, швыряет в ведро. Удовлетворённо отмечает, что брызги попали на брюки комиссара.

– Не так.

– Ну не верю. Если даже я знаю, что в этом секторе выходцев из Японии и Китая всего пять семей…

– Это не значит, что мы все общаемся, – отрезает Акеми.

От продолжения разговора её спасают вернувшиеся полицейские. Комиссар указывает им кивком на выход, награждает Акеми долгим пристальным взглядом. Девушка давит раздражённый вздох, отворачивается и продолжает возить тряпкой по чёрно-белым плитам пола. Она напряжённо вслушивается в звук удаляющихся шагов, замирает, сидя на корточках; и только когда снаружи стихает шорох колёс электромобиля, Акеми оставляет тряпку в покое. Уходит в подсобку, тщательно моет руки, стараясь не намочить засученные рукава, а когда возвращается, обнаруживает в комнате перед траурным залом Кейко.