Текст книги "Свои люди (сборник)"

Сапоги от Жванецкого

– Рита, так мы едем на Жванецкого?

– Едем, едем, конечно, едем!

Зал собирается медленно. Приветствия, возгласы, разговоры… Эмиграция съехалась со всей земли, со всех больших и малых городов Северного Рейна – Вестфалии.

И вот наконец, все затихают, и он выходит на сцену. Маленький, толстый, живой, со знаменитым потрёпанным портфельчиком под мышкой. И зал выдыхает, замирает в мгновенье и взрывается аплодисментами. А он уже начинает говорить, и зажигаются улыбки, и оживляются взгляды, и светлеют лица…

– Какой прекрасный зал! – говорит Жванецкий. – Да, моих зрителей я могу встретить сегодня только в Америке, Израиле, а теперь и здесь в Германии.

– Да, и впрямь, какой зал, – отметила про себя Рита.

Как когда-то в Большом зале Филармонии, когда давали, к примеру, Спивакова с его «Виртуозами Москвы» и на концерт приходила вся интеллигенция Питера, или на концерте полузапрещённого барда, только-только начавшего своё восхождение. Какие лица! Какая атмосфера! Да, ей можно надышаться на много недель вперёд, а потом вспоминать и смаковать медленно по глоточку в этих друг на друга похожих буднях сырой и сумрачной Германии, куда незнамо-негаданно занесла её с Петей судьба. Кто думал? Кто рассчитывал? Кто знал?.. А в том солнечном и ярком апреле конца восьмидесятых, когда всё вокруг зашевелилось, забурлило, заговорило на разные голоса внезапно объявленной перестройки и гласности, они с Левкой Корецким оказались вдруг на Юморине в Одессе. И это, я вам скажу, было зрелище.

– Таки-да… – как громко восклицал бессменный фотокор их издания Лёвка, щёлкая языком и комично закатывая глаза.

Их поселили в гостиницу на берегу моря с пышным названием «Аркадия», что в переводе с греческого означало – страна блаженства. В отеле жили все, кто имел хоть какое-то отношение к юмору в этой стране: завотделами сатиры газет и журналов, авторы эстрадных реприз, прославленные капитаны КВН, режиссёры всеми любимых комедий, сценаристы, телевизионщики, писатели… На девяносто процентов они были евреями. Риту этот факт поразил. И заставил задуматься. Получалось, что остроумно шутили в стране развитого социализма, говоря официальным языком, лишь «лица еврейской национальности». А что остальные – не имели чувства юмора?

И вся эта шумная, разношёрстная, абсолютно неуправляемая публика с утра до ночи болталась по благодатно-тёплой Одессе, отдыхала, флиртовала, вкусно ела, пила водку, посещала и давала концерты, завязывала знакомства, а также – сочиняла, ссорилась, хохотала, развратничала, шумела и пела песни. Восхищалась, рукоплескала, напивалась и хлопала пробками шампанского – словом, гуляла от всей души, на всю катушку, как и полагается литературно-артистической богеме.

Толстый, бородатый Лёвка, шумно сопя, неуклюже топал рядом повсюду, бросая на Ритку влюблённые взгляды жертвенной коровы. Её роман с Петей тогда был в самом разгаре, и она бегала ему звонить три раза на день, подробно пересказывая всё произошедшее. Её душа была с Петей в Питере. И та пьяно-терпкая, шальная атмосфера Одесской Юморины задевала её лишь краем, как тёплая летняя гроза, прошедшая стороной. Однако творческий вечер Жванецкого, проходивший в огромном, роскошном Оперном театре, запомнился Рите надолго.

Как этот толстенький, невысокий, лысый человек вышел на сцену, смешно взмахнул руками, и зал встал на едином дыхании и долго-долго хлопал, не давая ему сказать ни слова. Жванецкий кланялся, прижимал руки к сердцу, качал головой, призывая публику закончить овации, а люди всё рукоплескали благодарно и не хотели занимать свои места.

– Вот это да! – восхищённо присвистнул Лёвка. – Рита, да он же национальный герой!

То был самый хмельной год перестройки, её начало, когда вдруг поверилось, что и в самом деле всё возможно изменить к лучшему, перестроить, наконец, для блага людей, и что железные, заржавевшие колёса государственной махины стали со скрипом разворачиваться, открывая окна для стремительных потоков свежего воздуха.

И Жванецкий рассказывал о своей первой поездке в Америку, о встречах со школьными друзьями, эмигрировавшими много лет назад, читал новые рассказы. И люди смеялись и плакали. Плакали и смеялись, очищаясь этими слезами и смехом от всего тяжёлого и липкого, что скопилось в их душах. И были благодарны автору за это счастливое свойство его таланта.

После концерта Жванецкий вышел на улицу, и у театрального подъезда его окружила плотная толпа. Люди подходили, началась давка, и он просто чудом сумел протиснуться в дверцу новеньких «жигулей», машину его приятелей. И тогда толпа подняла машину и пронесла по улице на руках вместе со всеми пассажирами.

– Народ чтит своего героя, – сказал тогда Лёвка. – Тебе не приходило в голову, что во времена застоя тоже была гласность? Она называлась Жванецкий.

Потом они вернулись в Питер, Рита написала вполне приличный репортаж, и его напечатали вместе с Лёвкиными снимками. Прошёл год. Они с Петей поженились и жили в маленькой квартирке на Петроградской. Рита уже работала по договору в хорошем литературном журнале, куда привёл её добрая душа Лёвка. И жизнь пошла яркая, насыщенная, интересная.

Журнал только что напечатал повесть «Интердевочка», одного ставшего сразу же известным автора. Главной героиней повести была валютная проститутка. Это было открытием темы, и вещь произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В образовавшуюся брешь хлынула лавина читательских откликов. И у Риты, трудившейся в отделе писем, и у её начальницы Ариадны, стареющей красавицы с пепельными волосами и миниатюрной талией, начались сумасшедшие дни. Писали женщины и дети, студенты, пенсионеры, курсанты военных училищ и старые большевики. Кто бы мог подумать, что тема продажной любви за твёрдо конвертируемую так взволнует общество!

Письма читателей несли мешками. «Да если бы мы раньше знали, что проститутки за валюту так зарабатывают и так живут, то разве стали бы учиться в своём педагогическом?» – писала группа студенток педучилища. Автора проклинали и восхваляли, требовали наградить почётным званием и призвать к ответу по суду за оскорбление общественной нравственности. «Зачем я двадцать лет училась? – возмущалась одна дама, кандидат наук, – если за полгода в своём институте получаю столько, сколько эта девица за ночь?»

– Рехнуться можно, – подвела итоги Ариадна, распечатывая очередное письмо, – такое ощущение, что все наши бабы испытывают горькое сожаление лишь о том, что не стали валютными проститутками, а пошли в инженеры, учителя, врачи.

Их разговор прервал появившийся на пороге завотделом сатиры и юмора журнала Костик Натрухан. Костик был знаменит тем, что написал «джентльменский» кодекс: «Должен ли джентльмен держать вилку в левой руке, если в правой он держит котлету?» Или: «Должен ли джентльмен желать даме спокойной ночи, если дама спокойной ночи не желает?»

Костик относился к Рите своеобразно. Считая себя неотразимым сердцеедом, он никак не мог понять, почему Рита совсем не отвечает на оказываемые ей знаки внимания. «Неужели ты мне так никогда и не дашь?» – спросил он задумчиво, поймав Риту в редакционном коридоре.

С появлением Костика Рита внутренне напряглась.

– Старуха! – значительно проговорил он. – Еду встречать Жванецкого. От журнала нужна красивая женщина – беру тебя.

– Наглец! – сказала Рита и согласилась.

И они поехали в аэропорт встречать Жванецкого.

И когда Жванецкий сел рядом с Ритой в машину и с любопытством окинул её взглядом, она сразу же отметила удивительное свойство его глаз – как бы вбирать в себя всё окружающее, и ещё их цвет – светло-серый. Жванецкий стал что-то рассказывать, и она поняла, что этот недоговаривающий, смещённый, как бы с «акцентом» язык его монологов и реприз, от которых публика на концертах валилась от хохота, органичен и присущ ему в жизни. Он говорил, как писал, и писал, как говорил.

Они ехали пыльными ленинградскими улицами, притормаживая у светофоров, и он рассказывал, как они с Ильченко и Карцевым жили в новостройке, приехав из Одессы. Как искали счастья в театре у Райкина. Как он был влюблён в одну красивую молодую женщину, а она, обидевшись на то, что он не торопится жениться, уехала в Америку. Тогда они были молоды, веселы, беспечны…

Рита слушала Жванецкого и чувствовала, что от него идёт бодрящая энергия. Как сказал бы Левка Корецкий, последнее время увлекающийся всякими магиями и экстрасенсами: «Ритка, этот человек – мощный донор».

Наверное, это чувствовали и зрители на его концертах, заряжаясь животворящей энергией, а значит, любили его не зря.

Они высадили Жванецкого у дверей «Астории». Он торопился: его ждали встречи, друзья, заказанные столики в ресторане.

– А Жванецкому ты бы тоже не дала? – с ехидцей спросил Костик.

Рита промолчала.

А через неделю она заскочила по каким-то делам в Дом актера на Невском, и когда уже собиралась уходить, то увидела, как навстречу ей по коридору, заполняя собой всё пространство, движется улыбающийся Жванецкий.

– Ну вот, – сказал он, беря Риту за руку. – А я вас запомнил и очень рад встретить. Пообедаем вместе?

Рита замерла завороженно, порозовев, как школьница. И безоговорочно пошла вслед. За накрытым столом сидело несколько человек.

– Так, – сказал Жванецкий, галантным жестом усаживая Риту за стол. – Мы же не можем обедать без общества красивой женщины.

И обед начался. Рита ощущала себя королевой. В честь неё произносились тосты, рассказывались смешные истории, говорились речи. Этот обед Рита запомнила на всю жизнь. Казалось, что эти талантливые, неординарные мужчины соревнуются за право понравиться ей, и лидировал, конечно, Жванецкий.

– Яша, а сколько мы вчера заработали? – спросил Жванецкий у пухленького чернявого мужчины, коммерческого директора вновь созданного театрального кооператива. То т глянул в засаленный блокнотик:

– Вчера? Восемьдесят тысяч.

Рита округлила глаза. Большинство её знакомых тогда ещё работали на государственных службах с окладом 100–150 рублей, кооперативы ещё только-только появлялись первыми робкими росточками, и кооператоры с их баснословными заработками были редки, как экзотические птицы. Сама Рита в своём журнале получала 110 рублей, а её муж Петя – 150.

– Риточка, – Жванецкий наклонился к уху. – Давайте выйдем на воздух. До моего концерта ещё три часа.

И они вышли на солнечный многолюдный Невский и зашагали в сторону площади Восстания.

– Скажите, Рита, – вновь касаясь её руки, проговорил Жванецкий. – Вы ведь замужем, да?

Рита кивнула.

– И муж наш человек?

Рита с улыбкой посмотрела на Жванецкого.

– Да.

Он слегка вздохнул и развёл руками.

– И у вас всё хорошо? Ну… Я рад… Знаете, Рита, друзья сказали мне, что здесь неподалёку открыт первый кооперативный рынок.

И они свернули на Лиговку в сторону Некрасовского рынка. Рынок гудел и разнообразно пах. Они поднялись на второй этаж, где кооператоры торговали одеждой и обувью. Жирный усатый грузин торжественно возвышался над прилавком с обувью. В центре прилавка стоя ли высокие красные сапожки из кожи с узким ладным каблучком – Ритина мечта. Рита остановилась, повертела сапоги в руках.

– Сколько стоит? – поинтересовалась она.

– 150, – процедил грузин, не удостаивая её взглядом.

– Нравится? – спросил вставший за её спиной Жванецкий. – О чём речь! Я тебе их куплю, – и полез в карман за бумажником.

– Не надо! – вспыхнула Рита. – Я их не возьму. Одно дело женщину обедом покормить, другое…

– Слушай, дэвушка, – сказал грузин, поманив Риту пальцем. – Это кто такой рядом с тобой будет. Лицо что-то знакомое…

– Это Жванецкий, сатирик, – доверчиво разъяснила Рита.

– Жванецкий?! На бесплатно!

И прежде чем Рита успела опомниться, грузин ловко уложил сапоги в коробку, захлопнул крышку и всунул ей в руки. Далее произошла немая мимическая сцена. Смущённая Рита отпихивала коробку назад, в то время как Жванецкий безрезультатно пытался отдать деньги своему неожиданному поклоннику.

– Зачем не хочешь? Хочу подарок делать! – бил себя кулаком в грудь грузин. Напротив них стали останавливаться люди.

– Смотри, Жванецкий! – сказала молодая женщина своему мужу.

– И впрямь, – изумился тот.

– Жванецкий! Жванецкий! – закричало вокруг несколько голосов. Рита с пылающими щеками, так и не сумев отдать сапоги грузину, в сердцах бросила их на пол и, продравшись сквозь толпу, побежала к лестнице. Внизу на улице её догнал запыхавшийся Жванецкий.

– Рита, к сожалению, мне надо уходить. Скоро концерт. Дайте-ка, я запишу свой московский адрес и телефон. Будете в Москве – заходите.

Рита достала записную книжку. Крупным корявым почерком он написал: Мих. Мих. Жванецкий. Адрес, телефон. Чмокнул Риту в щёку и размашисто расписался.

Болтливая Ариадна на следующий день раззвонила по всей редакции историю о том, как Жванецкий сапоги Ритке дарил. Заинтригованные сотрудницы прибегали с расспросами, охали и восклицали.

– Духи от Диора, сапоги от Жванецкого! – насмешничала полногрудая корректорша Машка. Но все женщины редакции были единодушны в одном – сапоги она не взяла зря. Особенно переживала Ариадна.

– Это ж твоя месячная зарплата, – сокрушалась она. – Так и проходишь всю жизнь с голым задом…

И сейчас, спустя десятилетие, сидя в полутёмном зале рядом со своим мужем здесь, в Германии, на концерте Жванецкого, Рита вспоминала себя и ту прежнюю жизнь и с грустью подумала, что Ариадна, пожалуй, была права. И вечером, засыпая, она ещё раз восстановила эту историю в мельчайших подробностях.

– Надо бы её кому-нибудь рассказать, – подумала она. – Да только кто ж теперь поверит?..

Дамские штучки

Предисловие

Очень люблю писать женские истории. Честно говоря, женщина мне всегда интереснее, чем мужчина. Может, всё дело в том, что женщин я, что называется, вижу и понимаю. А вот с мужчинами проблемы – ну не умею я правильно описывать мужчин!

Ещё в студенческие годы мой сосед по лестничной площадке Лёшка водил мне «на смотрины» своих девушек. Я осматривала кандидатку и выдавала прогноз – относительно характера и глубины будущих отношений. Это было несложно, прекрасно зная любвеобильность своего соседа, я без труда вычисляла амплитуду и длительность их отношений, исходя из характера и темперамента девушки. И всё, как правило, совпадало – за что мой сосед уверовал в исключительность моей редкой проницательности и знания женской натуры.

– Ты, Борисовна, как скажешь, так оно и бывает, – уважительно кивал головой Лёшка. – И нечего зря время тратить… И деньги.

Деньги я соседу экономила, это точно. Лёша был кавалер скуповатый и «без пользы дела» тратиться не любил.

Потом в мои способности, правда, не без долгой борьбы, серии пререканий и ряда довольно чувствительных ошибок, поверил и мой муж. Когда в его фирму приходила новая сотрудница, я неспешно пила с ней кофе, говорила ни о чём, а потом выдавала характеристику её личных и деловых качеств. Ошибок почти не было. Муж стал меня слушать:

– Вы, бабы, лучше в друг друге разбираетесь, – со вздохом согласился он. – А для меня один чёрт…

Хотя, смею вас уверить, черти очень даже разные. «Один чёрт» – выражение, скорей подходящее к мужчинам. Вот они всегда поражали меня своей прямолинейностью, простотой управления и примитивностью желаний. Мужчины в своей массе лишены загадки. Женщина же, будучи существом интуитивным, сложно и неповторимо устроенным, гибким и чувствительным, – интересна мне всегда!

О том и пою.

Секрет хорошего настроения

Одна моя знакомая вышла замуж за итальянца и уехала на заре перестройки в солнечную Италию. Лерке надоело жить в советской нищете и непритязательности быта, потому как сама она была достаточно притязательна, а класс новых русских ещё не народился.

Я приехала её навестить.

Лерка жила в просторном солнечном доме с подземным гаражом и огромным садом. Утром она просыпалась в своей шикарной спальне, потягивалась, накидывала пляжный халат и шла плескаться в бассейне. За завтраком, когда мы пили кофе, на террасу спускался её муж, довольно симпатичный итальянец.

– Как дела? Как настроение? – смешно произнося русские слова, говорил он, с гордостью демонстрируя мне, что не забыл язык.

Моя приятельница подцепила его, когда итальянец работал в русском представительстве «Фиата».

– О, мой милый! – отвечала Лерка, обвив его шею руками и ослепительно улыбаясь. – Прекрасно! Как всегда!

Счастливый муж удалялся.

– Вот бестолочь итальянская! – без паузы восклицала Лерка. – И что спрашивать? Со мной ведь так просто – с утра денег дал и у меня весь день хорошее настроение!

Когда класс новых русских уже народился и хорошо встал, моя знакомая вернулась в Москву. Теперь её мужем был набирающий силу олигарх. Олигарх успешно продал газ, нефть и прочие стратегические запасы своей Родины и купил просторный особняк в Лондоне, личный самолёт и завёл футбольную команду. А Лерке дал золотую кредитную карточку.

Теперь она просыпается утром в своём лондонском особняке, плещется в бассейне, пьёт принесённый горничной кофе и берёт сколько хочет денег по карточке. И у неё с утра хорошее настроение.

Только никому не говори

Алка была существом в высшей степени экзотическим и импульсивным. Одно слово – художница! Когда она плыла в своём экстравагантном оперении на какой-нибудь вечеринке, при этом грациозно выгибая свою лебединую шейку и покачивая бедром, все мужчины готовы были подписать для неё свои денежные чеки, ну минимум на тысячу долларов. И Алка этим пользовалась.

Вот уже несколько лет она была замужем за одним средней руки немцем, который открыл Алке небольшую галерейку. Галерейка довольно вяло функционировала. На раскрутку требовались деньги и ещё раз деньги. А тут Алкина старая подруга позвонила из Москвы и сообщила, что в Берлин летит Митька, то есть Дмитрий Михайлович, их общий знакомый, друг юности, а на сегодня человек, приближённый к президенту, влиятельный и очень богатый.

Алка встрепенулась, когда-то друг юности имел к ней сильные и довольно определённые чувства. И если напомнить ему пару бурных эпизодов их молодости, кто знает, что из этого может проистечь…

Митька прибыл личным самолётом в сопровождении манекенщиц и телохранителей. Они встретились в шикарных апартаментах «Адлона». За прошедшие годы Митька заматерел и приобрёл тот особый лоск, который всегда сопутствует запаху денег и успеху. Но с ней он был очень мил, вручил Алке букет роз, они выпили бутылку шампанского, поговорили о днях их молодости и сегодняшней Москве, а затем распрощались. Алка была разочарована – на все расточаемые ею улыбки он никак не реагировал, без особого оптимизма пригласил в Москву и обещал как-нибудь на досуге подумать над предложением о совместной московско-берлинской галерее. Не помогло даже обнажение коленок, недвусмысленное покачивание стана и очень глубокое декольте.

– Чурбан несчастный! – в сердцах произнесла Алка, не в силах смириться с поражением, и позвонила подруге.

– Дорогая, да он давно уже импотент! – обнадежила та. Алке полегчало.

– Ну и как твой московский друг? – поинтересовалась я на нашем воскресном кофепитии.

– Ой, да он давно импотент, – махнула рукой Алка. – Только никому не говори… – серьёзно произнесла она. – Клянись!

– Могила, – пообещала я.

А тут по случаю Алку пригласили на канал русского телевидения, поучаствовать в ток-шоу. На программе Алка разговорилась, да и тема была волнующей – современные женщины, современные мужчины в сегодняшнем постмодернистском обществе…

– Когда я два месяца назад была в Москве, – начала Алка, сделав лицо думающей женщины, – у меня возникло ощущение, что там все помешались на пластических операциях. Ну ладно, женщины, а то ведь и мужчины… И считается, если после сорока ты не убрал животик, морщины или не сделал укол ботокса, то у тебя либо нет денег, либо не всё в порядке с головой…

– А я так не считаю, – ринулась в дискуссию другая дама. – Не в порядке с головой как раз у того, кто это делает… Надо уметь быть красивой старухой.

– Зачем старухой? – зашипела Алка. – Я вот собираюсь как можно дольше быть молодой и красивой, если сегодня это позволяет пластическая хирургия. И нравиться мужчинам…

– И хватать за хвост уходящую молодость, – съехидничала дама-режиссёр, – когда твои ровесницы уже нянчат внуков.

– Одно другому не мешает, – парировала Алка. – Да вы знаете, как сегодня живут новые русские? Там отобранных молодых красоток специально обучают, как понравиться богатым мужчинам, обольстить их, но не сразу уступать, а так, чтобы вызвать у них инстинкт охотника…

– Я надеюсь, вы уже проверили эту тактику? – сладко улыбнулась поэтесса.

– А что вы понимаете в современных московских мужиках? – взорвалась Алка. – Вот мой друг детства недавно прилетал на личном самолёте с эскортом манекенщиц. И всё это одна бутафория…

– Почему? – удивилась дама-режиссёр.

– Да он давно импотент!

Коронная фраза пошла в эфир, из передачи ничего не вырезали. Редактор решил, что сейчас как раз в моде острые и актуальные дискуссии. Алка спохватилась, когда программа была уже смонтирована и запущена на 22 страны.

– Ой, что же мне делать? – в панике причитала Алка, бегая по комнате, на нашем общем совете. – Он же увидит…

– Да он вообще телевизор не смотрит, – утешала я. – А уж этот эмигрантский канал… Может, и пронесёт.

– А если смотрит? Или знакомые услышат и донесут… Жёны его друзей сидят здесь в своих особняках и маются дурью. Ты что, не знаешь наших баб?

Мы наших баб знали.

– Что же мне делать? – в отчаянии заламывала руки Алка.

– Купить бронежилет, – вздохнула я.

Алка посмотрела на меня с ужасом и задумалась… Но, видно, моя приятельница родилась под счастливой звездой. Олигарх и в самом деле не смотрел телевизор, и никто из его приближённых тоже. В общем, пронесло…

А недавно Алка позвонила мне и сказала, что Митя согласился финансировать её галерею.

– А что, он сейчас в Москве на свои нефтедоллары и Третьяковку профинансировать может, – торжественным шёпотом произнесла она. – Только никому не говори…