Текст книги "Aнti_diплом. Велкам"

Aнti_diплом
Велкам
Anna Nikolaevna Tsvetkova

© Anna Nikolaevna Tsvetkova, 2017

ISBN 978-5-4485-9153-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

88Об_Ане

he_bo (9998464)

Пользователь: FaK_Lиор фАк_ЛеоR

Имя: аня цветкова

Местоположение: ленинград_киев_москва_минск_нижний, USSR (former)

Дата рождения: 1983-08-12

Адрес e-mail: [email protected]

Биография: мои проjекты

ЖУР_ФАК – как ПрОJукт иДеального ЭдЕмА

– введение занятий по языкам СНГ

– вос_создание СССР – ВЕРНИТЕ!

– проведение митингов и демонстраций – ЗА ДОБРо! ПрОТиВ ВоЙНы НАсИЛИiЯ! За СвОбЫдУ! ХоДОрА На ВОЛЮ!!!

– аРомат_сВечи – – – поВсеДу

– создание клуба жур_фака на чердаке и крыше (со свечами)

– кафе «ФаСоль» – с музык. меню

– проведение благотворительных концертов и вечеров на жур_факе

– в старых домах, например у нас на Луговой, есть такое – устройство приютов для бездомных

– деньги от благотворительных концертов – на еду людям без определённого места Ж и просто нуждающимся. точка раздачи – церковь Татьяны

– создание интерактивного портала «tolk_ующие головы»

– создание мьюзик группы «Hoy_subject»

– поли_стихия – не вместе, а друг за другом

– написание книги о соврем. опстановке в жур_тике. хЭй!

– проведение пати – «ЭклеКтика»

– диЗайн – ДА! ДА!

– создание спец_курса «ЧаТаю_пы_нотам»

– создание спец_семинара «ИнтЕр_КаЛча»

– создание на факе службы психологической помощи

– «Sо_твори себя сам» – занятия по ани_йоге. уникальный курс под музыку и сигареты (первое занятие 22 апреля в 16:00. сБор у жур_фака возле памятника мише ломоносову – сбросьте мне sms, кто не побоится изменить самого себя) занятия иногда перемещаются в александровский сад

– создание на типографической базе жур_фака:

*издания классики в тоненьких книжках

*издания открыток со стихами с обратной стороны

– создание – непрерывного вещания мУзыки_ани на факе

– создание – тематических мелькающих клипов, наложенных на музыку

– семинар «филосОВские токи в александровском»

– в аудитории 232 – полная re_ставрация. возращение – к ане ахматовой и зощенко

– создание спец_кыриллицы для сотовых «FaLK_лиор»

– организация всевозможнДныХ празДенств

– прозой/стихами – пиздравЛЭниiя

– написание книги «SoT_ворение»

– на всём факе – развешивание тематических плакатов «РоЗ_ыСК@»

– из каждого этажа фака – сделать галерею с фото_поэмами

– постановка пьесы «Адам и Ева»

– наружные стены – граффити. пусть все видят

– ВоС_создание DRU_жины. для помощи. всем

– слоган жур_фака: НАУКА БЫТЬ ЧЕЛО_ВЕКОМ

– создание новой эмблемы жур_фака – дерево

(список постоянно обновляется)

Анtи-дiплом. Живой and nastoiящий

МОsКОvsКi ГОsУdАrsТvЕnnЫi УnИvЕrСiТet ИmЕnИ

Миши LoМoНosОvА

fАКУлЬТЕТ jurНАлИСtИКi

КАfЕdrА ЛitЕРАtУrnО_hУdОjЕsТvЕnНОi КriТiКi

ИнтерDa ili interНЕТ?

Анtи-дiплом. живой and nаsтоiящий

Дiпlомnаia stудеnткi 5 куrsа dнеvноgо

оtдеlенiя Цвеtкоvоi Аnnы

Наu4нi rукоvоditеlь prоfесsоr Вильчек Л. Ш.

Моsкvа

2006

На самом деле – диплом я писать не хочу. Необходимость такая – писать диплом. Ну в общем – что поделаешь с этим, раз я учусь в универе – то это, видимо, обязывает. В Питере у меня была аналогичная ситуация с работой. Я бы, может, и не пошла бы отыскивать большую морскую, да денег не было, а в туалет хотелось. Там был и туалет, и водичка холодная. Так что – порядок. Мой диплом – весьма взъерошенное создание, как я сама. Жалко мне было бабло отдавать за стрижку в персоне11
  «Персона» – сеть салонов красоты.


[Закрыть], так я взяла – и сама ножничками собачьими чик-чик. Мне нравится. Всем – тоже. Превед!

Мой диплом – суть моё отражение. Я попытаюсь совершить над собой изуверство и ПРОАНАЛИЗИРОВАТь – одно это слово заставляет меня содрогаться – состояние культуры нашего времени. Именно – культуры в целом. Я не могу выбрать что-то одно – книги, музыку, кино и пр., всё оказалось так тесно связано, так неразделимо, что, сощурив глаз на определённом предмете, я – увы – не увижу всей картины. Спешно оживила свои недавно удалённые аккаунты, так как ссылаться я буду только на себя. Я – в Интернете. Я – в жизни. Просто – человек, отягощённый некоторыми мыслями.

Это анти_диплом. Поэтому не ждите от меня акадЭмического строгого языка. Его не будет. Жизнь – следующая остановка… акадЭмическая – не может ни в коей мере претендовать на объективность. Я тоже на неё не претендую. Но. Я – не затыкаю себе глотку только «ренессансный», «метаним-м-м-м-мический» и пр. и пр., я открыла себя – жизни. Я слушаю и вижу – абсолютно всё. Мои места: пушкинский, крыши, синагога, церковь, дворы, чердаки, центр Рериха, набережные, мусорки, подвалы. И кто посмеет мне возразить и сказать – Аня, ты не права. Нет. Это вы не правы. Вы, которые уткнулись в землю и не видите, сколько света и добра – в простых людях, дворниках, бомжах. Посмотрите на них повнимательнее. И – поговорите с ними.

У меня на полках – масса всевозможной литературы. Библия решает вопрос сотворения мира с Бхагавад-гитой, Федя Достоевский теснит Пашу Флорика, Иосиф Алексаныч – моя звезда – соседствует с Осей Мандельштамом и страдалицей Мариной – Мариночка, держись! Вот тебе могучее аххххматовскоё плечо. Вова Соловьёв уныло о чём-то треплется с Бердяевым. И Герман Гессе – за стеклом – внимает моей собаке – наверное, кто-то прётся как всегда не вовремя.

А я – я просто больна жизнью. И это – единственный повод для диплома. Заражена – до безумия. Это мой допинг – видеть, слышать, чувствовать всё, что меня окружает. И я улыбаюсь – господи, ну почему ты дал мне такое счастье – этот весь мир? Я пишу в надежде, что ЭТО кто-то прочитает. Увидит, что можно писать дипломы и вот так. Да. Не буду открывать ни одной книги. Всё, что надо, – уже прожито и пережито. И – в конце концов – что такое искусство как не вечное возвращение к одному и тому же. Мы все перепеваем библейские заветы. Мы все – как загипнотизированные твердим: не убий, не кради, спаси и сохрани. И нет других законов искусства. Искусства – и человека.

Я могу часто сбиваться. Заговариваться, путаться, но – прошу не сердиться на меня. Диплом-то всё-таки – творческий. Ага. Значит – мой собственный. А поэты – они очень неорганизованные. Живут только одним днём. Вот и я. Всё у меня сыпется, теряется, западает, ломается. Только вот – сердце вроде бы стучит ещё. Тук. Тук. Потому что любит.

*Ом мани пеме хум*22
  Ом ма́ни па́дме хум – одна из самых известных мантр в буддизме Махаяны, буквальный перевод: «О жемчужина, сияющая в цветке лотоса!»


[Закрыть]

Вот интересненько – насколько только меня хватит? Я ведь – всегда только рывком. А потом – валяюсь. Хватило бы – а то ведь весна всё-таки, в Питер охота и вообще. Но – о культуре. Что было несомненно для меня – это оправдания культуры как инструмента помощи человеку. Только сочувствие и сострадание. Только – поддержка в трудную минуту. Это единственный повод. Иначе – культур-мультур превращается в бессмысленную трату времени, упрямое мотовство эгоиста. Творческий человек – ужасный эгоист. Ага. Но – всё на благо человечеству. Пусть не современному ему – так последующему. Устройство человека подобно дереву. Как и дерево – человек корнями держится за землю, и как дерево – ветвями – человек всё время стремится в небо. Это та проблема вечной маяты и качания из стороны в сторону, потому что движения вверх без ухода из жизни – не будет. Человек не может ничего поделать с тем, что намертво привязан к земле. Я смотрю на дерево и понимаю, что это я. Что времена года – это мои периоды жизни. Подобно тому как дерево увядает осенью, стынет зимой, пробуждается весной и цветет летом – человек движется от рождения к угасанию, перерождению и воскрешению. Осень. Зима. Весна. Лето. Рождение. Осознание. Пробуждение. Цветение.

Вот они – этапы: становление человека и становление – человеком. Самое страшное время – зима. И не каждый способен пере-жить этот период. Это очередное распутье, разветвление, вилка, где человек оказывается перед выбором – жить или умереть. Продолжаться или перестать. Я знаю – кто-то оберегает меня. Кто-то хранит меня подобно ангелу. Иначе – я не смогла бы пережить зиму. Я не смогла бы возродиться. У меня не хватило бы сил на очередной рывок – душа бы вырвалась из тела совсем. Есть он – тот, кто хранит меня. Мы говорим – человеку нужна 7я. Но ему вовсе не нужна семья. Человеку необходим только человек. Необходим жизненно. Иначе – человек просто умирает. Вот она – система веток человека.

 
ччч чччччч
ччччч ччччч
ч Ччччччччч ччччч
чч чч ч ч Ччччччччч чч
ч Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Инь ян
ангел Чччччччч демон
дух Ччччччччч плоть
тепло Ччччччччч холод
свет Ччччччччч тьма
белое Ччччччччч чёрное
блюз Ччччччччч джаз
Ччччччччч
Ччччччччч Ччччччччч Ччччччччч Ччччччччч Ччччччччч Ччччччччч
Ччччччччч
Мария Ччччччччч Иисус
мать Ччччччччч сын
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
Ччччччччч
 

Абраксас_человек33
  Абраксас, (Abraxas, гност.) – тайное божество гностиков, сочетавшее в себе черты Бога и Сатаны.


[Закрыть]

 
Ты протянешь мне руку и скажешь – держись
За меня – здесь скользко, скажешь – на крыше
Надо вдвоём – для того и жизнь,
Чтобы вдвоём. Для того, чтобы выше
 
 
Идти – опираясь на руку, на
Плечо. Ты мне скажешь – скользко,
Ты не спросишь, а скажешь – на
Вот рука моя. Я же – в воске
 
 
Вся – в каплях – вся из свечей
Не отвечу, а ухвачусь так жадно…
Нет, человек – он не ничей.
Он – человека. И это – главное.
 

Если не смотришь никуда, а просто мимо – есть вероятность, что ты попадёшь. Есть вероятность, что ты увидишь всё сразу – увидишь всё ужасающее и в то же время – прекрасное зрелище. Почему прекрасное – так пугает? Почему прекрасное – заставляет содрогаться и одергивать руку? Это всё о той же относительности. Прекрасное – на точке предела. На серединной точке. Между добром и злом.

Человек боится открытых пространств. Он как животное – пытается просочиться, пролезть, обойти леском. Площади и поля внушают страх своей неприкрытой все_леностью. Присутствие бога – там – слишком очевидно.

 
А человеку нужен человек
Такой, что рядом – безусловно.
Что рядом – хлеб, вода и снег
Ему такой же – и такое, словно
 
 
С тебя – написанное – одно,
Изо_бражение. А человеку нужен
Лишь человек – звену одно звено
Для цепи жизни – тот, что слушал
 
 
Всегда и слышал – сердце или дождь,
Как бились под… А человеку нужен
Такой, который оставляет нож
Немытым – тот, который лучше
 
 
Других рас_слышал, раз_глядел,
Собрал тебя из буковок без смысла,
С которым – никогда не разлучал
Унылый боже с божеского мыса.
 
 
Возвращаюсь с крыши – потому что выше нельзя,
Потому что выше можно только
В четыре руки – в четыре зла
И добра. Возвращаюсь – крыша – пивная стойка
 
 
Бога – но – превед – боже – мне
Не идти одной на твои вершины.
С блеском стали, треском шифера – на спине
Крылья – может быть – но зажили
 
 
Те рубцы, где для крыльев вход.
По земле лечу, я лечу без крыльев,
Я не хочу – господи – беспокоить лёд.
Даром – даром нам суть открыли.
 

*упд. Всё-таки и тут вклинились они. Великое сори.)

Жду на вокзале. Внутри уже ничего нет. Впереди тоже. Сзади – только стеклянная стена магазинчика цветов. Я на коленях. Я плачу, вернее – вою от немыслимой боли. У меня внутри всё сгорело. И теперь самое страшное – ожог. Ожог – голая плоть, которая ещё дымится. Обвожу глазами пространство – но я полуслепа от солёной воды. Я ничего не вижу. Я оглохла – и вместо голосов – сплошной гул. Словно поднимается самолёт. Меня спрашивают – тебе плохо? Тебе надо помочь? Я не могу ничего ответить. Потому что мне – так – надо – помочь – что – помочь – невозможно. Мычу что-то невнятное в ответ. Размазываю по лицу слёзы. Да, мне надо помочь. Да. Он пропал. Я его не нашла. На меня смотрят как на безумную. Я на коленях. Вою. За спиной стекло.

 
Люди в метро не хотят секса,
Они не воруют – им мало места,
Им просто мало воздуха – чтобы свободно
Встать расправить руки. Просто
 
 
Им мало воздуха для дыхания,
Для того чтобы из карманов
Вытащить руки и встать нормально,
И вы_дышаться – чтобы странно
 
 
Не изгибаться от тесных слишком
Не_родных чужих объятий.
Люди вошли в метро – и – вышли.
Всё это – сёстры мои и братья.
 

Без всяких

Выключился комп. Но это не беда. Я позвонила брату, потыкала по его совету кнопочки – результата нет. То есть – есть. Ваня на экране. Ну и ладно, завтра поеду к нему с компом – пусть поможет. Или – друзья его помогут. Но его друзья не хотят меня видеть. Говорят, я плохо себя веду и сломала замок на стенде. Говорят, я взяла книжку и журналы. Я не отрицаю. Смеюсь – мне радостно от сердитого лица Ваниного друга. Светлый он человек. Но не хочет меня видеть. Ваня тоже не хочет меня видеть. Оставляю ему I о книге, которую не вернула. Верну нескоро. А может – не верну. Это фиксация фактов. Это фото. На память.

Мне важно писать текст. Язык требует, чтобы я писала – и я выполняю свой долг. Я поддалась его течению, и он – бережно и с силой ударяется о моё тело, гнёт его и – стоять – равносильно смерти. Равно_сильно смерти. Я люблю жизнь. Что делают с человеком технологии? С челове_компом? В какой-то мере – подсаживают на иглу. И – в принципе – это понятно. Технологии – как наркотики, которые превращают беззащитных людей в рабов. Технологии берут власть над человеком – и человек утрачивает свою основу. И не только физически – но и духовно. На практике – людям становится не о чем говорить. Примерные варианты разговоров.

привет

привет

как дела

нормально, а у тебя

и у меня нормально

вчера смотрел по телевизору… (далее те самые варианты. Начало – стандарт-гарант.)

читал зашибенную статью…

А слышала про пугАчёву в новостях…

О… Я на такой сайт натырился… зашибись прст…

Забавно только на первый взгляд. На второй немеет лицо. На третий начинает дёргаться глаз. Что-то сдвинулось. Что-то лишилось равновесия. Это страшный удар, который – без решительных мер – приведёт, несомненно, к гибели человечества. В общем-то – к стиранию памяти. Человека. А что может быть важнее человека?

Я смотрю на наше поколение и поколение пос_ледующее. И я поражена разницей. Поколение 80-х кажется мне решающим – в историческом плане. Рожденные в 80-х – и достигшие более-менее сознательного возраста к 90-м, – мы оказались на развалинах мира. В том самом моменте разрушения, когда зарождается жизнь. Перед нами была разрушенная страна – кентавр сссроссийскаяфедерация.

Распутье – где каждый выбирает тропинку. Духа или плоти. С невероятной скоростью начинают появляться всякие ООО и аоо. У людей – появилась возможность быстрого лёгкого заработка, они – изголодавшиеся и надтреснутые – бросились на мясо. Они начали жрать, хватая куски побольше, заталкивая их в рот руками, давясь, уже даже – через силу.

У собак нет чувства меры в еде. Ограничена у них в еде ответственность. И если предлагать мясо собаке без продыху – у неё случится заворот кишок. Люди – в период голой местности – вспоминают инстинктивно свою звериную половину. И кровожадность «надо набить брюхо, пока дают» сделала свое чёрное дельце. Хе-хе. Потирая руки. Произошло – оживотвлевание человека. Животное домашнее – человек. И с этим не поспоришь.

Я говорю словно старый человек, и кто-то упрекнёт меня в брюзжании, но я продолжаю – потому что нечто стоит надо мной. И это нечто не позволяет мне молчать. Нет – по физическому возрасту я не старше своих друзей, но по духовному возрасту – я много древнее. И все книги – стоящие у меня за спиной, а их не мало, несмотря на то что самые близкие отправились в читинскую область хлопотать о библиотеке – словно мною же и написаны. Я читаю сразу по семь-восемь книг, словно проглядываю их рентгеновским зрением.

С окраины духовного опыта – я говорю – человек близок к вымиранию. Его срочно надо заносить в Красную книгу. Человека обыкновенного. Окрас обычный. Нрав – непостоянный и мерцающий. Человека нужно обнести колючей проволокой, прижать его к небу – смотри, ты видишь небо? Да смотри же, чёрт тебя побери?!

Шаг в сторону

У меня такое видение, что стена – это вовсе не вертикаль, а такой же низ. Как и пол. Только в другом измерении. Там живут другие существа, и наши – деревья – да и мы сами – служим им боковинами. Возможно – скорее даже всего – они нас не видят. Как и мы их. Стряхиваю с седьмого этажа искры от сигареты. Ночью получается красиво.

Без всяких. Чайкофе без

Я, может быть, пожалею об этом, но я говорю – о пережитом мною. Пережитом мною летом. Лето горело. Вся земля горела. Стоял страшный смог, и твердь было не различить с поднебесной. Так же горела и я. Так же – и я не различала, где мой дух – а где моё тело. Мы с землёй выжили. И теперь – рассказываем об этом.

Нервную школу свою я закончила с тройкой по истории и сольфеджио и с прекрасным диагнозом – псориаз. Так и сказала доктор – а кстати, вы в курсе, что у вас псориаз? Нет – я не была в курсе, но – теперь ок – я в курсе. Поступила в литинститут, в горьковку и одновременно на жур-фак, который полюбила с первого взгляда. Какой там к чёрту – литинститут, когда здесь Ломоносов, когда здесь – был первый филиал МГУ?

На жур-факе на самом первом курсе училось всего около двенадцати человек. 12 апостолов света и знаний. Ясен44
  Ясен Николаевич Засурский, советский и российский литературовед, с 1965 по 2007 год – декан факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова, президент факультета журналистики МГУ с 2007 года.


[Закрыть] рассказывал об этом, и я – как заворожённая – улыбалась ему. Подумать только! 12 апостолов света! 12 рыцарей знаний! И я теперь – продолжаю их светлое дело. Меня это очень драйвнуло. Воодушевило очень. И призраки двенадцати апостолов на протяжении всех пяти лет учебы казались мне – то мелькали на балюстраде на втором этаже, то мерцали под самой стеклянной крышей, где однажды я увидела мёртвого голубя и не знала, что делать с этим горем, то замирали в дыму Санта-Барбары = курилки на втором этаже. Когда занятия заканчивались – вернее, когда я уходила с фака – все 12 апостолов выкатывали меня провожать. И я махала им – преведдд! До завтра! И мы друг без друга очень скучали. И не знаю – как буду без них теперь, когда закончу фак и навсегда утрачу студенческий билет, который посеяла в электричке вместе с другим добром.

Студак – как медаль. Его носишь с гордостью. Это знак отличия – мол, ты избранный. Ты – студент МГУ. Ты – апостол единственного российского храма знаний. Твои окна – выходят на Красную площадь, а с твоей крыши – видна вся Москва. И гостиница – Россия – верстовой столбик для воздухоплавающих, и подъёмный кран – который начинается корнями где-то в районе «дружбы народов» – это родственник жур-фака, впрочем – как и псих-фака – до него здесь рукой подать. Вечером – этот кран обозначен красной точкой i. Это информация для непосвящённых – вы находитесь в районе жур-фака. Это территория Ломоносова Миши.

Если повернуться на крыше спиной к крану – видишь храм Христа. Я очень болезненно к нему… – эта вся история о снесённой церкви, которая была построена «всем миром», на которую люди – даже самые бедные – не жалели рубля, потому что без одного рубля – не купишь ничего. Потом на месте церкви благополучно воздвигли открытый бассейн, в котором можно было купаться и зимой.

Словно от горячего тибетского источника – поднимался над бассейном клуб дыма, и – не сомневаюсь – более нелепого и адского зрелища в центре Москвы тогдашними зимами увидеть было невозможно. Словно бассейн – был норой в преисподнюю. Но люди купались – и им было хорошо. И им было насрать, что на этом месте – чуть раньше них – люди строили потом и кровью – свою веру.

Я не захожу в один из наших магазинов – авиат – уже очень давно. Потому что однажды там продавщица оскорбила мою маму. Теперь – я туда ни ногой. Такая форма протеста. И я не сомневаюсь, если бы люди объявили безмолвный бойкот бассейну – чиновники бы задумались, что они сотворили – над чем они посмели надругаться. Конечно, церковь уже нельзя вернуть, но – можно хотя бы – почувствовать раскаяние – а помыслы это же главное. Это же плоть каждого дела. Дело – не имеет значение без мыслеформы.

Теперь на месте бассейна храм Христа спасителя. Я не люблю его. Я была внутри – и меня ударила волна холода. Иконы смотрят на меня – пусто и равнодушно – и не согревают сиянием. Там сияет золото – а не свет. Но – тем не менее. Снаружи – особенно когда возвращаешься с фака через Боровицкую – храм купается в шафрановых золотых лучах закатного солнца. И солнце, снисходительно улыбаясь запутавшемуся человеку, возрождает храм – оживляет его, вдыхает в него жизнь. И теперь – я люблю гулять в его окрестностях.

Там же – совершенно питерская набережная. С одной стороны – завод «Красный Октябрь» – и нелепый гигантский Пётр на корабле руки незабвенного Церетели, а с другой – охристая Красная площадь – правительственные здания. Преведд, Москва! Машу городу с мостика – я тебя люблю!!! И показываю руками – во-о-о-о-от как люблю. А у самого гранитного берега – стоит рабочий катерок с разными дымящими и коптящими моторами – я перегибаюсь через перила и жадно рассматриваю организм зверя. В двух шагах – нисколько не смущаясь – медитирует стайка уток. Их можно покормить, если что-то есть, если нет – можно не кормить – они сытые – они просто хотят, чтобы их заметили и поговорили с ними.

Возле недавно родившейся холодной галереи Глазунова – храни его боже – памятники Рукавишникова – прекрасные львы. Такие вылепленные с оттенками океанической бирюзовой волны, что кажется – они вот-вот зарычат, ударят о землю хвостами – и спрыгнут с пьедестала. Ну что, по гамбургеру – прорычит один, и другой горько улыбнётся пастью – я ещё чур мороженое – ну то – по 5 рублей. Второй ответит – ну вечно тебя на сладкое – слипнешься скоро. А спиной к ним – победитель Александр. И его плащ – оборван и весь в зацепках времени. Но он – победитель. Побе_дитель.

Перебежишь через дорогу – движение буйное, но хочется перебежать это магистральное плато, эту пустыню. Улыбнуться водителям скоростных верблюдов – и они непременно остановятся – блин, всё ж таки человеки мы – давай – проходи, просачивайся. И я сочусь к пушкинскому музею. И экскурсию можно начать не заходя внутрь. Потому что на крылечке мыслит роденовский философ – и это что-то да значит. Задумайся, прохожий! Музей изящных искусств имени Пушкина – вот как это называется, а дарителем коллекции был отец (или дядя?!) Цветаевой. Вот такая неожиданность.

Я люблю здесь зал импрессионистов – и сразу рулю туда – мимо Давида и Аполлона – туда, наверх по лестнице, налево – и прямо. Здесь мой рай – Мане, Ван Гог, Гоген, Писсаро – о, этот Париж-ж-ж мутный, а дальше Пикассо, Кандинский и прочая неразбериха – божественная. Надо погружаться и медитировать этим прекрасным. Стог сена в полдень. Стог сена утром. Стог сена на закате. Вот она – медитация добра и света. Сосредоточение на моменте вселенной. Присядь – прохожий – на скамеечку – и помедитируя над собой. Это – правда – сделает тебя прекраснее.

Ещё люблю здесь всяких немцев 18—19 веков с их аккуратными толстенькими деревцами, курчавыми людьми. И – о итальяно – о эти рас_черченные прямыми – площади – и итальянское бело-охристое солнце. Присядь – прохожий – погрейся в лучах прекрасного – зачем тебе стоять в тени? Я люблю пушкинский – облокотиться на каменный поручень чёрт знает какого-времени и болтать с линком – вот здесь посредине этого пространства вечности – из своего новорождённого 21 века. Люди движутся туда-сюда – а мы стоим на месте – и для нас не движется – ни – че – го.

Я вчера видела, как заходит солнце. Как оно медленно ослепительно мучается – ползёт к каёмке горизонта – вспыхивая всё пронзительнее и острее пламенем – а потом – молниеносно – это сложно ухватить и зафиксировать – оно ныряет за – и становится темно. Я видела закат и думала – вот солнце и поле. И ещё вон та синяя будочка – пристанище человека. И – по большому счету – ничего больше не существует. Всё остальное – блажь, слова, приметы. А солнце – мучительно больно заходит – и объявляется ночь. Вне_зависимости от человека.

Дальше рулю в Рериха. Это за личной коллекции – вглубь, по улочке. Мимо философского фака. Преведдд философам – но я к Рерихам. Здесь оптический театр – невероятного света и музыки. Невероятного. Начало зрелища 18—30. Наслаждайтесь добром. Рерихи стоят вдоль аллейки с лавочками. Плюхаюсь на дерево – и закидываю голову. Курю облака. И слушаю ворон – здесь хорошо, шоссе совсем не слышно – и можно прикорнуть. Но – лучше не зажмуриваясь смотреть на небо – оно то же самое, что и над крышей жур-фака. Лица Николая – его сына – и Елены – прекрасны. Это духовная суть России. Это люди, которые пытались соединить не_соединимое по природе – и у них это получилось – ценой слёз и крови. Индия-Тибет – это светится в музее Рериха. Гималаи – бирюзовые, янтарные спокойные и огненные – они глядят со стен как живые. А в витринах – не магазинных, там нет ценников – личные вещи. Записи. Всякие коробочки. Табакерки. Шкатулочки. Это приметы человека – всё, что осталось от человека. И не важно, что человека давно нет, его дух до сих пор – и навечно – останется в этих вещах. Огонь жизни – который Рерихи несли так бережно – обжигая ладони – мерцает повсюду. Язычок жизни – он бьётся. пляшет, срывается, умирает – всё время – и всё время – воз_рождается. Потому что человек вечен. И ты – вечен. Ты же – целый век. Навсегда.

А ещё Москва для меня – это дедушка. Дедушка совсем особенный. Он ветеран жизни – потрясающий кристальный человек. Я похожа на дедушку. И мама – на дедушку. Его все любят – моего Петра Ивановича. Все знают. Он всегда – улыбается. Он любит жизнь. И на 23 февраля и 9 мая – выходит на улицу Луговой в форме и гремит медалями. За отвагу и мужество – за человечность. У дедушки есть ещё боевой кортик – и я люблю всё это разглядывать и примерять на себя. И фуражку – тоже.

Мой дедушка – подполковник. Военный. Он воюет вечно – за свет и добро в этом мире. В Луговой. И я горжусь просто идти с ним рядом. Меня так и распирает – это мой дедушка. Когда я ещё училась в луговской школе – дедушка встретил меня и вытащил из кармана сосиску с чёрным хлебом – тогда я ещё ела мясо. И вкуснее этой сосиски и чёрного хлеба – я ничего не пробовала. До сих пор. И так будет всегда. Моему дедушке – родившемуся в да-а-алёких 20-х годах – интересно всё. Он любо_пытен до поражения – каждое дерево, памятник, улица – всё он пытается запомнить и сохранить в себе. Я люблю своего дедушку – как любят бога.

Было прошлое лето. Было страшное марево – словно наступал конец света – и люди задыхались от удушья. А я в то время – тёпала по совку трижды в неделю в крионикцентр, где доктор пичкал меня табулетками – которые, как выяснилось, убивают слонов и прочих крупных рогатых – и пичкал солярием огромного напряжения и азотовым холодом, от которого у меня просто крошились зубы и хрустел череп – так было больно. Ну ничего – говорил мне он – будем работать.

И мы начали работать. Я страшно худела – на глазах превращалась в скелет. Ходячий скелет – как из Бухенвальда. Меня часто спрашивали – ты из лагеря? И я отвечала – конечно, а как вы догадались? Загар мне въелся в кожу – до самого невозможно. И – почти совсем чёрная – с дырами глаз – и трижды в неделю тёпала в крионикцентр на совке. Меня жгли, и жгли, и жгли – огнём и холодом. Одновременно. И я терпела – ради жизни. Ради мамы. Ради бога. Есть было невозможно – меня выворачивало. Нутро не переваривало пищи – таблетки застревали в горле, липли к гортани – и я пила горячий кофе большими глотками. Пока я доезжала на электричке до Тимирязевской – а потом метро – до совка – мне становилось совсем хуёво. И я бежала в туалет – так было плохо. Выворачивало наиз_нанку. Я пишу всё это прозой, потому что стихи об этом уже написаны. Потому что в них уже сконцентрирована и утрамбована суть – и теперь надо разрыхлить рану. Она ведь никогда не заживет.

Я выхожу из туалета – качаясь – и бреду. В голове шум и отзвуки чего-то там. Сердце с тяжестью колотится. Тук. Тук. Тук. Набат могилки. Тук. Тук. Тук. Набат лопат. И я словно хороню себя. И я словно в гробу – и слышу, как сверху на крышку падает земля. Как сверху – гробовщики курят и балакают о чём-то своем простом – ну что надо хлеба купить, что обещали дождь, что сыну один – велик купил. А я – задыхаюсь. И горло мое – зарастает. И я уже – хрипло и с трудом втягиваю воздух. У меня внутри ожог. Я умираю.

Звоню маме. Звоню бабушке. 7я меня тяготит. Но – они волнуются. И я им звоню. Да, всё хорошо. Да, спала без простыни. Да, денег не хватит, отдам вечером. Да, я дома. Да, я пишу текст. Да. Да. Да. Я не могу сказать им – нет. Они волнуются за меня. Я не могу сказать им, что мне плохо. Что я – не зажила. Я не могу сделать им больно. Денег нет на сигареты. Хреново.

Иду по совку. Иду. Иду. И я не знаю, когда это закончится. Не знаю. Заканчивает время. Мне плохо. Дома мне становится плохо. Ночью – я чувствую, что ухожу совсем. Я умираю – и я это знаю. Я зову маму – шёпотом. Потому что на звук у меня нет сил и голоса. Голос пропал. Я сползаю с дивана и скручиваюсь. Я пытаюсь удержать себя. Я не чувствую себя больше, и так – в позе эмбриона – я пытаюсь напомнить богу о себе. Я молюсь богу. Я молюсь. Не знаю кому. Помоги мне. Спаси меня. Я умираю. Умираю. Я не хочу умирать. Мне ещё рано. Я многого не сделала. Помоги мне. Спаси меня.

Вызывают скорую. Папа несёт чай. Но я не могу пить. Всё болит – голова – тело – и всё внутри. Всё жжёт – всё внутри превращается в прах. Возвращается в перво_начальное состояние. Я молюсь про себя. Спаси. Помоги. Сохрани. Не дай рассыпаться. Не дай развеяться. Меня тошнит. Тошнит – страшно. Без рвоты. Потому что в желудке пусто. И рвать – нечем. Потому что боль блевать невозможно.

Приезжает скорая. Врач. Смотрит на меня. У меня сожжённая чёрная сухая кожа. Я из Бухенвальда. Он говорит – ок, давление в норме. Он говорит – ок, она в норме. Какой норме?! У меня останавливается сердце. У меня сердце неровно. Оно то стучит, то пропадает. Я держу сердце рукой – боюсь, что оно перестанет. Стучать. Прекратится. Что я уйду.

А врач говорит – у нашего главного так дочка умерла. Голодала. Метила в модели. Кто-то ей голову заморочил – с похудением. Алё?! Ты меня слышишь – или как?! Какая модель на хуй?! Какое похудение?! Мне насрать на это с высокой колокольни! Я = ожог. Я не могу есть. Пища не держится во мне. Мне не верят. Никто не верит. Никто. Однажды купила маме зимнюю вишню или как, или что – мама заботится о фигуре. К весне. К лету. К чему? Бабуля увидела – и была в шоке. Себе? Что?

Я устала объяснять, и я уже не объясняю и не оправдываюсь – мне не в чем.

Врач говорит – с ней ок – и уходит. Я лежу. Я удержала сердце. Я не могу встать – я слабость. Я не могу встать. У меня была химиотерапия – и я не могу встать. У меня повылазили волосы – клочьями, прядями, локонами. Они валились и валились – и я боялась, что стану лысой. Но было так больно – что я перестала бояться. Мне. Стало. Всё. Равно. Мне. Стало. Наплевать. На. Себя. Я превратилась в мумию.