Текст книги "Где живет ведьма. Роман"

Мой сон всё длился и длился. Во сне мы беседовали с Ритой. Я краешком сознания понимала, что уже утро, все в ангаре проснулись. Но сон не выпускал меня из своих ласковых объятий.

Во сне Рита спросила меня, продолжаю ли я вести свой дневник, в котором она велела мне описывать не только события дня минувшего, но и мои мысли, ощущения, чувства. И во сне я Риту уверяла, что, конечно, я всё продолжаю вести и записывать. Я не пропускаю ни дня, ведь это работа над собой. Странная штука – сон. Я Рите клянусь, что не забросила дневник куда подальше на антресоли, при этом я судорожно вспоминаю, где он и как мне его найти, чтобы показать Рите страницы с моим убористым почерком.

На этой не слишком блаженной минуте я вдруг просыпаюсь, вижу юриста, Аню, Артемку, и начинаю искать свой дневник под их угрюмыми взглядами. Смотрю под подушкой, внутри спального мешка, из которого я ночью выбралась, под тонким хлипким матрасом, внизу, рядом с обувью. Ничего! Да и откуда взяться этому дневнику? Что-то я не припомню, чтобы спускалась по лестнице смерти с тетрадкой под мышкой. Не до этого было. Я даже без телефона оказалась, в одних тапочках. Только безумец будет искать документы во время пожара или землетрясения вместо того, чтобы хватать детей и спасаться! У меня не было ничего, кроме одежды, что на мне, и тапочек. Некоторые, вообще, босые выбежали.

Пока я отчаянно вспоминала о своём никому ненужном, да и мне ненужном, наверное, дневнике, Аня заявила, что у нас радость. Я от такого слова чуть не расплакалась. Радость…

– Там привезли мобильную душевую. Пойду очередь занимать! – громогласно заявила Аня и выбежала из ангара.

Артем, согнувшись на своей раскладушке, смотрел в одну точку. Павел Семёнович ощупывал свои небритые щеки и цокал языком.

– Это что же такое вчера стряслось? Почему я на старости лет должен спать почти под открытым небом!

Я убрала свою постель. Сложила всё в изголовье. Что бы не случилось, я хотела показать Артёму, что жизнь продолжается и надо поддерживать порядок. Конечно, я понимала, что он не обратит на то, что я убрала за собой постель никакого внимания, но все-таки надеялась на это. Я подсела к мальчику и обняла его за плечи. Он облокотился на меня, захлюпал носом, заплакал. Я не стала его успокаивать, просто гладила по волосам. Ему нужно плакать. Моё лицо тоже стало мокрым от слез. Плакала и я. Павел Семёнович что-то говорил нам. Какие-то ободряющие слова поддержки. На что он рассчитывал? Что его речь может возыметь на нас какое-то действие? Впрочем, хорошо, что он не молчал. Это всё лично во мне как-то возрождало ощущение реальности.

Да, случилась трагедия. Беда. Разрушился дом. Люди потеряли жильё, документы, имущество, всё. Многие люди потеряли близких, многие лежат в больницах, многие пропали без вести. Рита умерла. Мы будем помнить об этом каждую минуту, каждый день, будем горевать. Но нужно жить. Всё равно жить. Что нам ещё остаётся?

В ангар вбежала Аня. Она была словно сгусток кипучей энергии, которая рвалась наружу и грозила поглотить вокруг себя всё и вся.

– Ну, вы что издеваетесь! Наша очередь подходит! Давайте!

Мы как-то не слишком заразились её настроением, но стали собираться. Артём вытер щеки рукавом, размазав серую пыль по лицу. Павел Семёнович возмущённо закряхтел, застонал, но встал и пошёл на выход. Я взяла Артёма за руку и повела за собой. На улице было оживлённо. Румяные дети с мокрыми волосами носились возле небольшого пригорка, оставшегося после нашего дома. Родители занимали очередь у полевой кухни. Белые огромные баки с едой дымились и распространяли ароматы еды. У меня сжался желудок и сердце. Желудок от голода, сердце – от просто нечеловеческого желания что-то приготовить, кого-то накормить, налить свежезаваренного чая с мятой, которую я купила на рынке свежей и засушила её по всем тем самой придуманным правилам. Может, мне устроиться хотя бы раздатчицей на эту кухню? Сколько ещё мы будем жить под открытым небом?

Нам выдали полотенца, вафельные, тощие, с какими-то тёмными штампами в уголках полотна, раздали чистую одежду, упакованную в целлофановые пакеты. Мне достались серые просторные джинсы, рубаха в крупную красно-черную клетку, Артёму – точно такой же комплект только размером меньше.

Анна вышла из душевой. Я пропустила Артёма вперёд себя, надеясь, что ощущение теплой воды, свежая одежда помогут ему поскорее встать на ноги. Я подожду. Аня промокала волосы полотенцем.

– У меня новые хорошие отношения. Возможно, это могло бы перерасти во что-то большее, но эта катастрофа разрушает мне всё.

– Аня, я сочувствую, но не кажется ли тебе, что это неуместный разговор. Моя подруга Рита погибла, и погибло, бог знает, сколько людей. А ты говоришь о каком-то романе? Ну, честное слово! Твой отец мог погибнуть…

– Мой отец, мой отец! В том-то и дело, что мой отец мне всю жизнь мешает тем или иным способом. Никогда у меня не было, как у других девчонок ни походов в кино, на танцы. Ничего! Потому что я хотела превзойти отца, доказать ему, что я не тупица в юбке, а профессионал! И вот теперь, когда я сделала карьеру, разрушился этот чертов дом, а отец снова гирей повис у меня на шее…

Аня внезапно замолчала. Я услышала, как приближается Павел Семёнович. Под его ногами шуршал гравий, хотя он и пытался ступать бесшумно. Аня затянула не совсем высохшие волосы в хвост, лицо её стало похожим на лицо подростка. Я впервые видела её без косметики. Оказалось, что губы у нее гораздо тоньше, глаза – меньше, а кожа под слоем пудры покрыта бледными веснушками. Аня походила на непослушного, обиженного ребёнка. При виде отца она подняла выше нос, снова одела броню «не тронь меня!». А я подумала, как мало родители знают своих детей.

– Пойду завтрак возьму. Кому, что? – спросила Аня.

– Мне огромную кружку кофе, Артёмке – какао возьми, кашу, наверное, всем… На своё усмотрение. И спасибо тебе. – Я смягчилась.

Все-таки Аня не обязана обслуживать нас с Артёмом. Но вела она себя так, словно оказалась главой семьи.

В душевой было жарко, витал пар. Работало сразу три кабинки. Я вошла в одну, закрыла за собой дверь. Напор воды был приличным, шампунь, мыло и мочалка в индивидуальном пакете. К нашему падению дома хорошо подготовились, и душ принёс мне истинное удовольствие. Правда, на выходе из него на свет Божий в парном дыму снова пронесся образ старухи. Он преследовал меня или охранял. Я пожала плечами. Скоро привыкну. Завтракали мы за длинным столом, который установили для всех жителей дома прямо напротив груды обломков. Обстановка за столом напоминала сборище спасшихся после авиакатастрофы. Я давно смотрела американский фильм, где оставшиеся в живых были отрезаны высокими горами от цивилизации, а потому при наступлении голода занялись каннибализмом. При воспоминании о сюжете той картины и её подробностях мой аппетит испарился. Я смогла пить только кофе.

Павел Семёнович и Артём поглощали кашу, Аня манерно ела яичницу, орудуя ножом и вилкой. Сосед сверху с двумя девочками-подростками и сыном добыли себе йогурты. В могучих руках этого великана немного странно смотрелся маленький контейнер с фруктовой розовой массой. Но мужчина, казалось, плохо соображал, что происходит вокруг. Шептались, что погибла его жена и старшая дочь, помощница. Теперь он остался один среди трёх детей, которым пока не мог помочь, так как явно сам нуждался в помощи. Глядя на него, хотелось рыдать от несправедливости всей этой жизни. Ещё шептались о том, что сразу после завтрака начнутся раскопки. Кто-то приглушенно ругался на тот факт, что стол разместили прямо напротив разрушенного здания. Кому такое в голову пришло? Как за этим столом можно есть!

Не знаю, какую кружку кофе я допивала, когда приехали экскаваторы и ещё какие-то специализированные авто. Работники были одеты в цвета хаки, в белых касках, с рациями. Из одной машины выскочили две крупные овчарки. Артём встрепенулся:

– Хочу собаку!

Я положила ему руку на ладонь:

– Будет тебе собака.

– Ага! Где? В детдоме?

– Ты будешь жить со мной. Я не отдам тебя в детдом.

Артём смотрел на меня во все глаза, как будто впервые меня увидел. Я и не думала, что он, кроме переживаний о судьбе Риты, был так сильно измучен мыслями о своей дальнейшей жизни. Ну, конечно, я взрослая, и такие вещи, как попасть в детдом, меня не волнуют, а вот Артемку эти мысли изводили вторые сутки.

– Послушай, государство обязано нам предоставить какое-то жильё. Поэтому, не дрейфь, я позабочусь о тебе.

– Теть Маш, но ты же не работаешь? Сидишь на шее у родителей, ещё хочешь и меня посадить? И, судя по тому, что ты о родителях рассказывала, они не будут рады…

Он был прав. Я не подумала об этом. Мне нужна работа! И мне нужны юридические обоснования возможности взять опеку над Артёмом.

– Павел Семёнович, как я могу стать опекуном Артема?

Юрист налегал на плюшки, посыпанные сахаром. Аппетита ему было не занимать. Он прищурился на меня:

– Ага, понимаю, значит, нянькой мальцу стать хочешь? Что ж, достойно. Но у тебя нет ни работы, ни жилья, ни мужа. Это будет трудно.

– Вы мне поможете? – требовательно спросила я.

Павел Семёнович отложил плюшку в сторону. И мне показалось на секунду, что у него в глазах мелькнули слезы.

– Рассчитывай на меня, деточка. Будет у тебя опека.

Я оглянулась на Артема. Слова старика успокоили его. Теперь Артём приглядывался к овчаркам, которые свесили языки на бок и от нетерпения быстро перешагивали крупными лапами. Раздался свист рупора. Я зажала уши руками от громкого неприятного звука. По рупору скомандовали освободить стол и удалиться подальше к своим ангарам. Объявили, что в ближайшее время будет работать спецтехника, и посторонние могут пострадать от размахивания ковшей.

Да, глупо будет пострадать на расчистке завалов после чудесного спасения из рушащегося дома.

Жильцы с помощью волонтёров оттащили стол подальше от фронта работ. Мы вчетвером поковыляли к нашему ангару. В толпе возмущались, почему развалы будут разбирать только сейчас, а не вчера сразу после происшествия. Ведь кто-то мог остаться живым. Волонтёры вежливо объясняли нам, что специалисты решительно отвергают наличие гипотетических спасшихся. Поймите, сейчас новые технологии, и специалист может с точностью до человека определить, сколько будет раненных, мёртвых и так далее, ну вы поняли. Но когда волонтёры замолкали слышалась тревожная и чудовищная сплетня о том, что спасательных бригад по городу не хватает, и вчера все занимались спасением людей из загоревшегося корпуса Центральной больницы. Бригады просто не успевали сразу в два места. Нашему дому не повезло в очередной раз, когда он начал разрушаться одновременно с возгоранием в другом конце города. И представьте, какой был бы скандал, если бы спасателей не хватило бы для больницы. А то, что их не хватило для жилого дома, можно успеть замять. Не такая уж высокая эта птица! Просто жилой дом…

Как бы там ни было, в ангарах и вагончиках нас всех ожидали психологи, призванные справиться с душевной болью после потери близких, имущества, привычного образа жизни.

У нас тоже в ангаре сидела важная дама. Она была полная и походила отчего-то на советскую учительницу старой закалки. Круглое лицо, пронзительные глаза, острый нос и тонкие губы. Пухлыми ручками дама держала планшет с белыми чистыми листами. Психолог нас поприветствовала и пригласила садиться. Мы молча подчинились. И как раз в этот момент стали раздаваться громкие отвратительные звуки, сопровождающие расчистку завалов. Овчарки заливались лаем. Мы все переглянулись. У психолога рот превратился в букву О. Это было забавно. Мне захотелось подойти к ней и успокоить её, а на планшете написать, что она зря приперлась. Уж не ей нас уму-разуму учить. Нам больше бы помог какой-то добрый бродяга-старец с седыми до белизны длинными волосами и бородой, но не эта «училка».

Мы слышали, как на улицу выбегали из вагонов и ангаров люди. Они кричали, плакали и звали своих умерших родственников, которых начали доставать из-под груды разломанных кирпичей и арматуры. Я смотрела на Артёма и ясно видела, что через пару минут мне придётся выскакивать на улицу рядом с ним в поисках тела Риты.

Анна выглянула в щёлку на улицу и вернулась на своё место. Рот она зажала ладонью. Психолог тут же начала рассказывать что-то о спокойствии души, благодарности за то, что мы выжили и прочую ересь. У меня в висках стучали крохотные молоточки. Что увидела там Анна? Холодная, неприступная Анна? Такое, что заставило её чуть не отскочить от выхода из ангара. Лицо дочери юриста стало серым, невзрачным. Она вдруг заговорила:

– Я познакомилась с прекрасным человеком. Он добрый, всё понимает, всё прощает. Сразу! Его не нужно просить, не нужно изображать из себя невесть что. Я люблю его. Да, папа, не смотри на меня как на умалишённую.

– С чего ты взяла, что я так на тебя смотрю? Что ж я очень рад. Тебе давно уже следовало бы обзавестись достойным поклонником. Чай уже не девочка! Кто он по профессии?

– Но у всего этого есть огромная проблема, папа…

Аня потерла щеки сверху вниз как будто боялась уснуть. А Павел Семёнович съежился, ожидая неприятную новость.

– И проблема эта вовсе не в его работе. К слову, он таксист. Проблема в том, что я не чувствую за собой морального права уйти к нему сейчас. Именно сейчас! – Аня повысила голос, в котором явно слышались слезы, досада.

А Павел Семёнович потемнел лицом и переваривал слово «таксист». Артём медленно встал, как во сне, и вышел из ангара. Я пошла за ним. Возле обломков уже лежали белые и чёрные пакеты, под которыми угадывались очертания тел погибших. Собаки рылись в кирпичах и перебегали с места на место, наверняка, больше мешая, чем помогая. Они вносили суету и неуместное оживление. Спасать уже было некого. Спешка ни к чему. Рядом с телом, ещё не убранным в пластиковый мешок, сидела девочка, которую я за руку вывела с лестницы ещё вчера. Она раскачивалась из стороны в сторону. Где эти чертовы психологи! Сидит у нас одна такая в ангаре, с интересом наблюдает за разборками отца со взрослой дочерью на почве любовных похождений последней. А тут эта девочка сидит на земле!

У меня потекли непроизвольно слезы, и я быстро очутилась возле девочки, обняла её и раскачивалась вместе с нею над трупом её матери. Артём подошёл ко мне сзади и тоже сёл рядом. Мы утешали девочку вдвоём с ним, шептали что-то успокаивающее. Господи, какое горе!

– У тебя кто-то остался из родственников? – спросила я девочку.

– Да… папа. Он снотворное принял, спит, я не смогла его добудиться. И пусть спит. Если он увидит маму такой, он не выдержит.

Я отвела глаза от лица женщины с перепутанными, красными от крови волосами. Тут вскрикнул Артём. Риту нашли…

Рита совсем не изменилась. Лицо её было целехоньким, спокойным, задумчивым. Волосы слегка растрепаны только. Ворот у платья раскурочен, подол оборванный и грязный. Ноги босые. Глаза закрыты. Рита спала. Правда, грудная клетка отчего-то не поднималась-опускалась в ровном ритме.

Рита мне всегда говорила, если тебе страшно, начинай дышать так глубоко, как только можешь. Рита, почему сама не пользуешься своим советом? Дыши! Давай дыши! Пристыди этих горе-спасателей, которые всех убеждали в том, что выживших в завалах нет, и не нужно торопиться! Всё было в Рите знакомое, родное, кроме одной руки. Рука была сломана в области локтя и вытянулась на жилах и обрывках ткани ниже колена.

– А-а-а! – закричал Артём. – А-а-а!

Дурная овчарка подумала, что её зовут и в три крупных прыжка подлетела к нам. Она тыкалась мокрым носом в ладонь Артёма, а тот её непроизвольно гладил по большому круглому лбу. Я побежала в наш ангар, грубо распахнула синее полотно в обе стороны. Психолог так и сидела с ручками, сложенными на животе, и пялилась в одну точку, деликатно не встревая в ссору Ани с Павлом Семёновичем.

Я не знала, как зовут женщину, изображающую из себя знатока человеческих душ, и не нашла ничего лучше, как закричать:

– Мадам, если хотите реально помочь, пойдемте скорее! Там Артём! Он увидел мёртвую сестру! Я прошу вас!

Женщина поднялась. И на её лице я прочла страх. Господи, мне её откачивать что ли придётся? Но она пошла за мной настолько быстро, насколько могла, и я ощутила удовлетворение. Хоть что-то.

Артём сидел возле Риты, девчонка с лестницы возле матери. И оба они молчали и были в шоковом состоянии. Спасатели всё складывали и складывали новые тела, новых людей, которые уже никогда не встанут и не предъявят им за грубое отношение, за то, что их помещают в страшные мешки и волочат по неровной земле. Я растерянно наблюдала за всем этим.

Психолог подошла к спасателям и тихо велела им упаковать раскрытые тела Риты и матери девочки. Когда один из мужчин склонился над головой Риты и стал аккуратно её переворачивать, чтобы просунуть под шею пластиковый пакет, психолог отвлекла Артёмку вопросом о том, сколько лет было Рите. Он обернулся к специалисту по душам. Женщина сказала что-то ещё, потом указала рукой на ангар, обняла его за плечи и повела туда.

Рядом с ногами жертв укладывали вещи, которые были найдены около них среди развалин дома. Конечно, вещи могли не иметь никакого отношения к трупу, но зачастую, человек был погребён под своей же мебелью, за которую он влез в кредит, под своей одеждой, под своими книгами. Иногда только определённый предмет мог подсказать личность найденного человека при наличии обезображенного лица и тела.

Возле Ритиных голых ног лежал знакомый до боли мне предмет. Мой личный дневник. Коричневая скучная обложка с не менее скучными душевными излияниями внутри. Я подняла дневник с земли, глянула на последнюю запись, где я описывала свои эмоции от посещения полицейского участка. Боже, как я оказывается, была безмятежна. Как глупы мои переживания и беды по сравнению с тем, что случилось с Ритой, с Артёмом, со всеми нами!

Моя подруга взяла с меня обещание, что я буду записывать в дневник каждый прожитый день. Я честно пыталась это сделать, но, не видя никаких результатов, частенько забивала на это дело.

Надо продолжить вести записи. Это было бы данью уважения к памяти Риты. Вроде, как она умерла, но её советы живы. Глупо, наверное. И тут же в голове возникли слова подруги о том, что я не обязана оценивать каждый свой поступок, каждую свою мысль. Подумала и подумала, сделала и сделала. Иди дальше.

Поэтому я сказала мысленно Рите последнее «прощай», вместе с дневником в руках отвернулась от неё и пошла дальше, к ангару.

Уж не знаю, что сделала с Артёмом женщина психолог, но мальчик сидел на своей раскладушке в относительно спокойном состоянии. Анна куда-то вышла. Павел Семёнович шёпотом что-то обсуждал с психологом. Я тронула Артёмку за плечо и подсела ко взрослым. Оказывается, они обсуждали, возможно, ли мне доверить опеку над пацаном.

– У меня нет работы пока, но я думаю устроиться поработать здесь на полевую кухню. Поначалу раздатчицей, а там, может, доверят что-то приготовить… Я отлично готовлю.

Как только я это произнесла, мне сразу стало ясно, что подсознательно я вынашивала эту идею уже давно.

– Я думаю, что вам вдвоём нужно устроиться на эту работу. Это отвлечёт вас обоих. Но, естественно, тебя нужно устроить официально, как только фонд помощи и государство восстановит ваши документы. – Психолог поправила выбившиеся тёмные пряди из причёски.

Наши документы восстанавливались мучительно долго. Нас всё никак не расселяли. Мы всё так же ютились в ангарах и вагончиках подле расчищенного от завалов пустыря, где раньше возвышался наш дом. Администрация города не хотела нами заниматься. Люди устраивали шествия на центральной площади, звонили в газеты и на каналы телевидения. Местные блогеры каждый день снимали репортажи о нашем житии-бытии. Всё было бесполезно. Осень на мягких лапах ждала в отдалении, когда уже можно начать подкрадываться к нам и пугать нас холодом и сыростью. А пока было лето. Солнце грело, поднимало настроение, и мы жили огромной, осиротевшей семьёй. Все, кто выжили, мы собирались три раза в день за большим столом и вспоминали ушедших, плакали, смеялись и делились своими планами на будущее.

Артём и я работали на полевой кухне. Артём помогал с посудой, чистил мне картошку, ездил на закупку продуктов с другими жильцами. Нас снабдили «Газелью», мобильными душевыми кабинками, напор воды в которых был выше всяческих похвал. Мы жили большой цыганской диаспорой. Всюду появлялись у нас свои люди: в полиции, в городской администрации, на рынке, в больницах и школах. Но повлиять на наше скорейшее распределение по жилым домам мы не могли.

Если бы не Аня, то долго нам ещё предстояло бы играть роль маленьких слепых котят. Но у Ани были свои планы. У неё был роман. Ане нужно было к своему молодому человеку. И у неё был отец, которого с собой она взять не могла. Аня составила бумаги и отправила их мэру нашего города. Мы все с нетерпением ждали ответа. Если не мэр, то кто ответит, когда уже нам предоставят жильё? Кто выплатит нам компенсацию от государства, кто поможет?

Каждый вечер за ужином, когда настойчивое комарье прилетало, неизвестно откуда, и пробовало нашу кровь на вкус, мы обсуждали возможные решения нашего мэра. Кто-то надеялся на заселение нас в новенький микрорайон.

– Но послушайте, там уже давно раскуплены квартиры! Кто им возместит неустойки? Опять город? – трезвый голос разума разрушал наши мечты.

Тогда у сидящих за столом рождалась очередная крамольная мысль:

– А что если нам перечислят среднюю рыночную стоимость жилья за квадратный метр в расчёте по двадцать квадратов на каждого пострадавшего?

– Ага, не было бы счастья да несчастье помогло? – уточняли жители крохотных студий бывшего нашего дома.

Одна Аня бодрилась и пила кофе литрами. Что-то подсказывало ей: тёмная эта история со строительством дома на бывших болотах. Никто не хочет связываться. Но и замести выживших жильцов как сор под ковёр нет никаких шансов. Мэр будет выжидать. И хорошо, если ситуация разрешится до наступления холодов.

Анна задействовала свои многочисленные связи и вышла на помощника геодезиста, который несколько лет назад работал над проектом дома и был уволен за пьянство на рабочем месте.

– Да не уходил я ни в какой запой! Посмотрите на меня! Причина моего увольнения совсем не в этом!

Аня пригласила помощника геодезиста в кафе рядом с нашим исчезнувшим в небытии домом. Мужчина лет сорока и вправду не походил на любителя прикладываться к бутылке с горячительным напитком, он выглядел занудным ботаником, а не рубахой-парнем, пропивающим аванс.

– Так почему вас уволили? Насколько я понимаю, вы были в бригаде инженеров, которая начала работать над проектом ещё на стадии осушения болота.

Аня чувствовала себя неплохо. Последнюю неделю она проводила все ночи в доме своего возлюбленного. В её распоряжении наконец-то была нормальная кровать, ванна с пеной, а главное – доброта её молодого человека. Отец скрежетал зубами по утрам, когда видел отъезжающее такси, из которого появлялась Анна.

Помощник геодезиста имел отличный аппетит, и в кафе не плохо готовили, так что Аня имела удовольствие наблюдать поглощение второй тарелки борща. Мужчина словно проигнорировал вопрос о причине увольнения.

Но когда он насытился, а его гладко выбритые щеки приобрели нормальный цвет вместо пунцовых, Аня услышала ответ.

– Я тогда был совсем неопытным, меня устроили в инженерную бригаду по протекции, сами знаете, как это бывает… Учился я не особенно хорошо, но как раз тема с болотистыми почвами мне была отлично знакома, ну просто на пять с плюсом. Это была тема моей дипломной работы. Ко мне никто не прислушивался, и в какой-то момент, я просто понял, что начальству дали хорошенький откат.

– Погодите, вы хотите сказать, что почва не подходила для строительства многоквартирного дома? Даже несмотря на осушение болота?

– Да, именно так. Не везде можно возводить высотки, иначе весь город походил бы на бетонные джунгли. В иных местах хорошо строить невысокие многоподъездные дома, где-то лучше проложить площадь или рельсовую дорогу. Нужно учитывать и соседство более старых микрорайонов, ну и так далее. А на месте вашего уже бывшего дома одноподъездное строение по типу свечи совсем не годилось. И я это неоднократно заявлял.

Аня поправила волосы. Она с утра приняла ванну в квартире у возлюбленного, и до сих пор голова была немного влажной, тяжелой, расслабленной. Мысли перебегали быстро от одной к другой, сложно сосредоточиться, когда ты влюблена, а отца нужно поскорее куда-то поселить, чтобы его старческие косточки не ныли от сырости и другого дискомфорта.

– А тут ещё эта находка! Я как увидел, мне дурно стало… Знаете, как дурной сон, как наваждение. Все эти американские страшилки и триллеры – ерунда по сравнению с тем, что мы увидели тогда.

– Не поняла… Вы о чем?

Помощник геодезиста сглотнул комок в горле и нерешительно продолжил.

– У нас в инженерной бригаде было шесть человек. Нас отправили на болото, которое только ещё собирались осушать. Одели, как положено, сапоги высокие, трости выдали, инструктаж провели, опрыскали всякими репеллентами. В общем, снарядили. Там топкое место было, люди гибли иногда, если ночью забредали туда. Просто пропадали в том районе, а потом, пойди, докажи, то ли болото утащило, то ли сам человек исчезнуть решил.

– Так чего вы там увидели? – нетерпеливо поерзала на стуле Анна.

Я открыла свой дневник и задумалась. Рита говорила, пиши все свои эмоции, а у меня их так много, и они иной раз совсем не связаны с реальностью. Чего вот писать «меня мелко трясёт, но я не знаю, отчего»? То ли от кофе, то ли от того, что моя бабка себе никак покоя на кладбище не найдёт. Я смотрю на окружающих людей и понимаю, что на сильные эмоции и чувства способны единицы, а уж на то, чтобы эти эмоции были видны другим, вообще, никто. Так случается раз пять за всю жизнь, когда можно увидеть людей настоящими. В лучшем случае. Сейчас после разрушения дома я видела живые эмоции и чувства. Люди рыдали, орали, выдергивали волосы на голове, били себя по щекам. Это и есть один из пяти случаев в жизни, когда земля уходит из-под ног, а на её место подступает медленно зловонная зелёная густая жижа болота. Увидеть отсвет настоящего чувства на лице человека представляется редким случаем, как снег летом. И тяжело мне было увидеть, как всегда спокойное равнодушное лицо Артёма превращается в одну огромную отчаянную боль. Тяжело было увидеть, как у соседа сверху с сынишкой и девчонками-подростками на смену отупения приходит осознание. Всё кончено, жена умерла, имущества нет, кругом тоска и отчаяние.

Получается, что на выражение сильных эмоций и чувств, способны люди редко. Они ведь не актёры, где нужно показать такую степень горя, чтобы никто не вздумал даже сомневаться. Обычный человек, наоборот, таит все в себе, выглядит прилично, даже, если душа рвётся в клочья, если девушка только что бросила, если родственник скоропостижно скончался, если мир под ногами покачнулся. Переживаний со стороны не видно. Подумаешь, кто-то внезапно побледнел или ноги перестали вдруг держать. Так это бывает и когда не успел на свой поезд или автобус нужный пропустил. Не знаю, в общем, я, что писать в дневнике. Не знаю, Рита! Ты где теперь? Не верю, что вся твоя занудная и щепетильная личность куда-то исчезла и растворилась вместе с твоим дыханием и биением сердца. Где витаешь, ты, Рита? Смотришь ли на нас с Артёмом?

Я взяла ручку и написала: 16-ые сутки после катастрофы. Сейчас время обеда, поэтому мы с Артёмом поспешим на кухню. Нам нужно накормить сотню человек. Живём мы большей частью на свежем воздухе, так что аппетит у нас всех отменный. Прощай, дневник, вечером постараюсь написать что-то стоящее: что-то такое, над чем Рита бы села с умным видом, подперла бы щеку и крепко бы задумалась. Ни дать, ни взять Фрейд в юбке!

Аня смотрела на помощника геодезиста во все глаза. Что же такое он мог увидеть на болоте? Кикимору? Лешего? Кого-то затянуло в топь на его глазах? Ерунда…

– Представьте себе место в городе, заброшенное, которое всегда избегали. С собакой туда гулять не ходили, мусор туда не скидывали. Даже подростки там не прятались с сигаретами и пивом. Это место всегда по умолчанию было таким. Сколько себя помню. Никто вопросами не задавался. Ну болото и болото. Пока не явилась в голову чиновников мысль, что точечные застройки города отчего-то миновали то место. Непорядок! Ну и что, если почва неподходящая. Сделаем разведку, осушим болото, подкупом добьёмся разрешения на строительство. Прибыль превыше всего! Ну а то, что такая вот история может приключиться с разрушением, это уже не к нам. А к нашим предшественникам.

– Понимаю. – Аня прищелкнула языком. – Знаю я их чиновничью братию. Наворовал, дай другому. И передвигаются выше и выше, пока до главного не дойдут. Рука руку моет, поэтому и этап фундамента так затянулся, да?

– Именно! Только осушили болото, новый пришёл командир. Пока он разбирался что к чему, его дальше выдвинули. Ещё один пришёл, хотел всё запретить, но его тоже на другое место уже сунули. Следующий, вообще, в подробности не вдавался, велел класть фундамент. И так постепенно, очень медленно рос дом. Долгострой. С уже давно раскупленными квартирами, поделенными наверху финансами… Я ушёл от темы! – мужчина даже хлопнул по столу ладонью в досаде на себя.

– Нас было шесть человек в бригаде. Мы шли по болоту как по минному полю с теми же предосторожностями, с тем же страхом. Среди нас был крикливый один мужик, но и он замолчал после инструктажа. Вот мы идём, осматриваем всё вокруг, делаем замеры, ну и так далее. Это неинтересно вам. Неожиданно тот крикливый наш коллега замечает на самом топком месте красное пятно, указывает нам. Мы сначала не поняли, что это. Кровь? Пятно крови? Стали ближе подходить. А жутко. Там топи. Потом вроде не кровь это, а ткань какая-то. Сумка. Спортивная сумка! Хотели уже на безопасную дорогу свернуть. Снова наш мужик кричит, сумка шевелится! Там что-то живое, не иначе! Уже все хотели, чтобы наш коллега попросту замолчал, заткнулся. Он всё орёт!

– Почему вы решили, что сумка лежит на трясине? – спросила Аня.

– Да потому что на инструктаже нам популярно объяснили, что на самом ярком участке болота и будет опасная для жизни трясина. Туда идти без нужного оборудования, это попрощаться с жизнью. Сумка как назло лежала на яркой травке, которая контрастом отличалась от мутного вида всей площади болота.

– Парни! Там в сумке кто-то есть! – никак не успокоится наш коллега. Я и сам видел, что в сумке неспокойно. Там шевеления, там жизнь. Может, щенки, котята? Кто угодно, за которого жизнью рисковать и в голову не должно прийти! Чем больше шевелится будет нечто в сумке, тем скорее сумка уйдёт на дно. Мы подошли близко. Ближе некуда. Никто из нас не собирался идти дальше. Уже под ногами ощущалась и вязкость, и неустойчивость. Раздалось мяуканье. Кошка? Как-то давно я с матерью вёз поросёнка в грубом холщовом мешке. Интрига была в том, что везли мы эту живность в общественном автобусе. Ох, как я переживал, что поросёнок подаст голос, начнёт громко хрюкать и протестовать против такого обращения. Я был подростком, и чужие взгляды жгли меня словно огонь.