Текст книги "Где живет ведьма. Роман"

Сзади меня послышался звук падения стекла. Разбилось окно, и стена, в которой оно было установлено, яростно затряслась и с невыносимом рёвом обвалилась вниз. На моей кухне не было уже двух стен. С одной стороны, там, где стояла Рита, зияла пропасть, раньше ведущая в коридор. С другой стороны, откуда только что выпало окно, были клочья тумана. За туманом угадывалась улица на высоте девяти этажей. Меня потянуло посмотреть, как это выглядит на самом деле. Как путешествие на канатной дороге? Как прыжок с парашютом?

Я не хотела подходить к обрыву, но меня тянуло к опасности. У меня были наверняка считанные минуты до того, как дом полностью падёт, но я сделала несколько осторожных шагов по обломкам мебели и посуды, засыпанным штукатуркой, мелким хламом и пылью. Я держалась за уцелевшую стену, дом качало от возмущения, я свесила голову вниз и разглядела на высоте девяти этажей, что площадка перед домом усыпана людьми. Все смотрели наверх и, казалось, прямо на меня. Я почувствовала себя на мгновение какой-то певицей, артисткой или другой знаменитостью. Ну, давайте, аплодируйте мне! Я даю последний концерт для выживших. Для тех, кто выбрался из этого адского сооружения, построенного на бывшем болотце. Болотце высушили, а сущность, что там жила, моя бабка, ведьма, кикимора никуда не исчезла. А куда ей исчезать? Она ждала свою пищу, свои жертвы, которые мы сейчас ей торжественно принесем. И среди этих жертв буду я, ее нежно любимая внучка. Аплодисменты? Не слышу аплодисменты! Никто не хлопает. Я слышу вой женщины внизу, её обнимают. Кто-то погиб из её родных под обломками? И я вдруг понимаю, что среди уцелевших может быть Рита или Артём. Почему я ещё здесь!? У меня есть шанс. Я должна хотя бы попытаться.

И только я решила жить, как стена, за которую я держалась начала раскалываться прямо у меня под руками. Ужасное состояние, когда держишься за пустоту. Хватаешься пальцами за что-то хрупкое, а оно исчезает в тот самый миг, как этот предмет слегка сожмешь. Дом слегка отклонился назад, и я, оставшись без опоры медленно откатилась от пропасти к заклинившей кухонной двери. Как в жизни меня мотало от одной непереносимой ситуации к другой: от отца с ремнём в руках к матери с нарочито жалобными интонациями в голосе.

Я напрягла последние силы, игнорируя боль в бедре от пореза. Кровь продолжала тёмными толстыми струйками стекать к голени. Ручка молотка так и торчала из двери, я вцепилась в неё, как в последнюю надежду, да так оно и было. Последняя надежда на то, чтобы открыть дверь. В мультиках герои всегда упираются и руками, и ногами, чтобы придать себе сил. Я на такие акробатические трюки вряд ли могла рассчитывать. Однако по примеру мышонка Джерри здоровой ногой я упёрлась в стену и потянула дверь на себя. Дверь закряхтела, застонала и упала на меня.

Я ощутила себя на полу. На мою спину после отцовского ремня пришло новое испытание. Подо мной оказались обломки стула. Что-то впилось в кожу. Было ужасно больно, но зато дверь теперь открыта. Еле-еле я смогла сдвинуть с себя дверь. Обычная дверь из искусственного дерева оказалась невыносимо тяжёлой и главное широкой, как плита. Охая и ахая, я встала на четвереньки. Поползла к проему. Дом перестал раскачиваться с высокой амплитудой. Теперь его трясло мелким истеричным ритмом. Вероятно, он проседал вниз, в жирную почву, оставшуюся после осушения болота. Кому в голову, вообще, пришло желание строить здесь высокий дом! Где были все эти сейсмологи и иные специалисты, которые почти два десятка лет назад бродили по лесу, выбирая лучшее место для строительства. Выбирали, выбирали да выбрали. Не то, что нужно.

А, может, после своей чудовищной находки в виде ребёнка в красной спортивной сумке на середине болотца, у них так повредились мозги, что они выбрали это место? Сумка медленно поглощалась пузырящейся и голодно чавкающей водой из болота, а внутри сумки лежала я собственной персоной и жизнерадостно шевелила ножками. Интересно, мать хоть оставила мне щелочку, чтобы я видела в последний раз этот прекрасный мир, не принимающий меня?

Я оказалась на шаткой бетонной платформе на высоте девяти этажей. Раньше это была кухня, большая, просторная, для семьи из четырёх человек. Здесь умещался холодильник, обеденный стол, кухонные шкафчики, раковина, посудомойка и разделочный стол с плитой. И даже после всей этой мебели в кухне можно было бы танцевать. Но теперь всё предметы и мебель были рассыпаны по полу, поломаны, разбиты. Кругом было месиво, обильно припорошенное пылью, осколками люстры. В центре кухни валялась дверь. Двух стен не было. Третья стена была в шаге от гнусного решения упасть на меня. Вероятно, это была несущая стена, и с её падением, упадут как карточный домик все стены нашего дома. Я пошла в темноту, таившуюся за упавшей дверью. Раздавались крики. На лестничной площадке лежал какой-то мужчина, и я с ужасом тотчас поняла, что он мёртв. Живой человек не будет пристально глядеть в потолок без единого движения. У живого человека из живота не будет торчать обломок светодиодной лампы, в мирное время освещавшей наш подъезд. Мужчина лежал возле лифтов и загораживал мне выход на общую лестницу, откуда раздавались голоса людей и плач.

Чтобы протиснуться к выходу мне пришлось переступить через ноги мёртвого человека. В ту секунду, когда я это делала, в голове пронеслось «нельзя переступать, не вырастет». Лестница была завалена ранеными и мёртвыми. Те, что выжили, медленно спускались вниз. Я узнавала лица соседей. Впереди меня спускался мужчина с ребёнком под мышкой. Это был паренек, что ночами дубасил по полу в грубой и тяжёлой ортопедической обуви. Где же его сестры, где мать? На лестнице не было суеты, хотя дом продолжал раскачиваться в скорбном припадке. Люди были оглушены. Раненые, которые не могли встать и самостоятельно двигаться, даже не пытались просить тех, кто спускался, чтобы им помогли. Возле стены сидела девочка лет десяти. Её ногу придавило тело женщины. Девочка держала женщину за руку. Я подумала, что женщина её мать. Сверху меня подгоняли выжившие, но я присела перед девочкой.

– Ты можешь встать?

Девочка отрицательно качнула головой. Я стала отодвигать тело женщины с ноги девочки.

– Не трогайте! Оставьте! – велела мне девочка.

Сверху на меня зашикали. Мол, двигайся дальше. Ничем уже не поможешь. Но я не могла оставить ребёнка в этом доме. Я заглянула девочке в глаза.

– Пойдём со мной.

– Но как я оставлю её? Это моя мама.

– Ты сможешь внизу сказать спасателям, чтобы за ней пришли. Если ты не скажешь, то кто за ней придет?

Не знаю, поверила ли моей лжи девочка, но мы с нею вместе отодвинули тело женщины с ноги ребёнка. Слава богу, женщина лежала лицом вниз, иначе я бы не перенесла ещё одного взгляда мёртвых глаз. Мужчины возле лифтов с обломком лампы в животе мне было вполне достаточно.

Я вела всхлипывающую девочку за руку. Она смотрела на лежащую женщину, сворачивая голову. Но останавливаться нам было нельзя. С потолка сыпались всё более крупные куски бетона. Прямо перед нами упал внушительный участок потолка. Мы с девочкой переползти через него. Сзади нас застряла какая-то старуха, и когда ее принялись тянуть за руки, она завизжала. Кто-то крикнул, чтобы мы перестали держаться за перила лестницы при спуске. Я отдернула руку как раз вовремя. Перила обвалились. Мы были уже на третьем этаже. С каждым этажом людей становилось всё меньше. Я старалась не думать об этом и не смотреть по сторонам. Я крепко держала девочку за руку и понимала, что она для меня ключ к спасению. Я спасу её, а она – меня. Такие, кажется, сделки предлагает судьба всем нам?

Центральный выход из подъезда был перекрыт глыбой бетонной стены. Боковая дверь зияла словно переход в рай. Оттуда светило солнце, там слышались голоса. Но никто не заходил в подъезд, в дом. Никто не помогал нам. Ни спасатели, ни пожарные. И я поняла, почему так, когда пришла и моя очередь выйти на улицу. Перед домом была оцеплена большая территория, достаточная для того, чтобы оставшиеся девять этажей от бывшей шестнадцатиэтажки могли бы разместиться при падении и никого не задеть. А вот когда мы выходили из дома, тогда нас хватали за руки и запихивали в припаркованные возле дома автомобили. Машины с большой скоростью мчались от дома на безопасное расстояние. Девочку от меня как-то сразу оттащили. Я слышала её писк насчёт раненной матери, которую нужно было спасти. Но куда там! В дом никто и не собирался входить и кого-то спасать. Возле дома стоял какой-то хитрый жужжащий прибор, который показывал сейсмическую обстановку. На табло прибора электронные цифры уменьшались в обратном направлении. Оставались считанные минуты до полного обвала дома. Насколько я могла судить, первыми обрушились верхние этажи, потом боковые стены, оставалась одна несущая ось. Но и её время истекало.

Машина, на которой перевозили меня и стонущего мужчину, врезалась в толпу. Море людей расступилось. Здесь были и жители нашего дома, и соседних домов, и медики, и даже репортёры. Обыватели-блогеры с телефонами в руках снимали самое себя на фоне нашей покореженной высотки. Доморощенная Пизанская башня возбуждала умы и делала реальным шанс фото с падающим домом.

Я вылезла из машины. Ко мне кинулся медик с фонариком, быстро ощупал мне голову и фонариком тыкнул в глаза. Я даже моргнуть не успела, не то, что указать на своё бедро с глубоким порезом. Медик потерял ко мне интерес и занялся стонущим мужчиной. Я оглянулась на девять этажей нашего умирающего в агонии дома. Его раскачивало ходуном, и с каждым отклонением от вертикали с дома ссыпались плиты, тела, крупная мебель. На табло сейсмологического прибора перед домом цифры стремительно приближались к нулю. И тут я с удивлением и нарастающим ужасом увидела блогера с телефоном. Этот печальный дурень подошёл к табло и снимал себя на его фоне. Непонятно, откуда взялся этот персонаж. Пролез через оцепление или спасся из дома, но судьба его была предрешена. Толпа сзади меня загудела, заорала, замахала руками. Одно дело погибнуть под обломками дома и другое дело – от собственного любопытства. Хотя смерть не слишком будет разбираться. Ей всегда не хватает пищи, и мужчина с телефоном станет для неё лакомым десертом. Я заткнула уши, увидела на табло цифру ноль, и едва заметила, как дом сложился на землю словно уставший стоять человек резко присел на корточки.

Во всё стороны разлетелась густая серая пыль. Люди принялись чихать и кашлять. Из глаз полились слезы. Я вытерла их рукавом. Пыль медленно оседала в воздухе, покрывая всё доступное пространство. Наступила серая зима. Когда стало ясно, что вот это всё падение уже конец, закономерный конец истории, облегчение подступило ко мне в горло. Меня затрясло, ноги ослабли. Мне вдруг захотелось, чтобы меня кто-то обнял, приголубил, ободрительно похлопал по плечу. Казалось, что вокруг все спасшиеся обнимались, братались, делились своими бедами. Но, присмотревшись и прислушавшись, я поняла, что это далеко не так, люди принялись искать друг друга с отчаянием, с нарастающим страхом. Странно, что после исчезновения с горизонта нашего высокого дома, не чувствовалось никакой потери. Как будто, так и надо было, чтобы ничего здесь не стояло. Здесь и должны были расти деревья, петь птицы, медленно ползти облака по небу. Здесь не должно было быть никакого дома. Никогда. Инженеры ошиблись, выбирая возле болота место для строительства. Они были не правы. За их ошибку расплатились мы. Рита, Артём… Кто ещё?

Я стала звать «Рита!», " Рита». Я помнила её лицо, на котором даже не успело сильно поменяться выражение искреннего интереса к моему телефонному разговору. После того, как я поговорила с родителями, всё и случилось. Разрушился дом, как и разрушилась их святая вера в то, что я никогда не узнаю, как они измывались надо мной. Разрушился дом, и первой его жертвой стала моя подруга. Она исчезла из кухни вместе со стеной, упала вниз, погребена под грудами бетонных блоков. Остаться живой после такого невозможно, но я продолжала звать подругу. Потому что мне нечего было больше делать, некуда было идти. У меня не было ни дома, ни родных людей, ни друзей. Я расталкивала людей, почти не вглядываясь в их лица. Дети, старики, взрослые, юноши. Все были потерянные, с серой кожей и с глазами, залепленными серой пылью. У некоторых, по серому лицу сочились струйки крови. Мы были покрыты пеплом и походили на индусов в те дни, когда они празднуют какие-то свои праздники и мажут кожу сухой краской.

Я переходила от человека к человеку, едва касаясь чужих плечей и рук. Некого искать. Рита! И тут я услышала, как кто-то тоже тоненько выкрикивает «Рита!». Я закрутилась на месте. Кто это кричит, кто? Мало ли женщин и девочек в нашем доме с таким же именем. Юноша, с перевязанной бинтом головой. Бинт съезжает на один глаз. Пират. Одежда в клочья, вся грязная, обрывки джинсов на ногах. Артём! Я подбежала к парню. Артём! Схватила его за руки. Ты что зрение потерял? Артём! Парень пришёл в себя. Зарыдал.

– Тётя Маша! Тётя Маша!

Мы стояли вдвоем, в толпе других кричащих и зовущих людей. Я осматривала рану Артёма. Так, царапина, насколько я могла судить. Бинт завязан слишком свободно, вот и съезжает, слава богу, на здоровый глаз. Мы сели на траву на одеяло медиков, которое кто-то сбросил с себя. Я привлекла к себе Артёма. Он положил мне голову на ноги. Немного засвербело моё слабо кровоточащее бедро, я поморщилась, но убирать Артёма не стала. Мы молчали. Артём плакал. К завалам, оставшимся от дома, подъехали пожарные машины. Повыскакивали работники и принялись там копаться, что-то вытаскивать, фотографировать и записывать. Суета. Кто-то важный, из чиновников, в сером костюме и в окружении нескольких помощников стоял на фоне развалов и давал интервью.

С громкоговорителем ходила женщина и фиксировала списки выживших поквартирно. На неё шикнули, чтобы она не слишком орала. Женщина уменьшила звук. Перед остатками нашего дома появился большой стенд, куда стали вывешивать объявления. Подъехали автобусы, из которых повыпрыгивали активные волонтёры. Прикатили что-то наподобие полевой кухни. Сразу откуда-то выстроилась очередь. Я слегка потрепала Артёма по голове.

– Может, перекусишь?

Артём посмотрел на меня как на сумасшедшую.

– Рита ведь погибла?

– Я не знаю, Артём. Пока она будет считаться пропавшей без вести.

– Пока… пока не найдут тела? Но там нет никаких тел! Там одна труха! – Артём зарыдал.

Я как могла утешала его, проклиная и полевую кухню и своё уже пульсирующее от раны бедро. Артём размазывал по лицу слезы. А я посмотрела на свою ногу. Ткань одежды пропиталась кровью. Артём лежал на ней, и его волосы были влажными от моей крови. Он провёл рукой по голове и увидел, что его пальцы стали липкими и красными.

– Что это?

– Не пугайся, это моя кровь…

– В смысле не пугайся, теть Маш! Ты ранена? У меня вся голова мокрая. Покажи свою ногу!

– Отстань ты уже! – крикнула я, но явственно чувствовала, что скоро потеряю сознание. Я ослабла. Наверное, и, вправду, вытекло слишком много крови.

Артём закрутил головой, вскочил и побежал к одной из карет скорой помощи. Я видела, как он жестикулировал руками, указывал на меня. Как ни странно, я была благодарна своей ноге за то, что Артём немного отвлёкся от смерти Риты. Получается, что у нас с ним никого не осталось. Родителям мы были не нужны, а больше родственников у нас не было. Я же видела, как приезжают к другим выжившим их нашего дома. Уже весь город знает о трагедии. Наши родители в том числе, но что-то их не наблюдалось тут. Только какие-то другие, сострадательные люди, тёплые объятия, плач. Эти люди сажали своих родственников в машины и увозили их в свои дома, которые не раскачиваются и не грозят упасть в любую секунду. Туда, где безопасно, где не рушатся стены, где вода из крана течёт ровно вниз, где нельзя заблудиться на лестнице, где не падает лифт, где не гибнут люди. Вот, чего не происходит в домах, которые умнейшие инженеры и архитекторы не строят на болотах.

Есть суша. Она для людей. А есть вода, даже пусть такая стоячая, зелёная и чавкающая. Это не для людей, а для рыб, лягушек, змей и прочей нечисти. Всё ведь просто.

Женщина-медик старой закалки, из тех, у кого сигарета подрагивает во рту во время разговора, и так легко представить себе, как она цедит «Резать! Не дожидаясь перитонита!».

Женщина меня отругала за то, что у меня из бёдра безостановочно сочится тёмная кровь, а я молчу. Она накладывала на бедро мне широкую давящую повязку, делала мне какой-то укол, а потом заставила выпить таблетку, дала ещё блистер с семью таблетками и сказала, что если я не буду их пить, то ногу мне отрубят, и не буду я больше никого и никогда сводить с ума красотой. От усталого и всё-таки беззлобного ворчания женщины меня охватило тёплое чувство благодарности. Обо мне заботятся. Я нужна. А, посмотрев на обеспокоенное лицо Артёма, я, вообще, чуть не расплакалась от умиления. Я не просто нужна! Я необходима! Оказывается, это так важно, когда о тебе заботятся.

Артём принёс на подносе нам тёплой еды. Мы сидели с ним на земле, покрытой полосатым одеялом и ели суп. Пикник, не иначе. На площадке перед домом оставалось всё меньше людей. Волонтёры устанавливали ангары на несколько человек, где можно было укрыться и поспать. А я-то думала, что нас всех разместят в каких-то общежитиях или даже в гостиницах. Может, город предоставит нам жильё?

У самой раздачи возле полевой кухни стоял до боли знакомый пожилой мужчина. Павел Семёнович! Пыльный и оборванный, как все мы, он погрузил себе на поднос несколько тарелок. Юрист растерянно оглянулся, куда бы ему присесть со своим роскошным обедом. Я позвала его. Он узнал меня и поковылял в мою сторону. Подозреваю, что еда выплескивалась из тарелок, пока он шел. Но я ничем не могла помочь ему. Моя нога продолжала пульсировать от боли, хотя мне и стало ощутимо легче. Артём не сводил с меня взволнованных глаз. Это уже лучше отчаянных слез по погибшей Рите. Иллюзий о том, что она жива у меня лично не было. Достаточно было даже мельком взглянуть на щебенку, оставшуюся от нашего дома. Такое впечатление, что строение просто поглотила земля.

Теперь Павел Семёнович выглядел точно на свой возраст. За прошедшие несколько часов он ощутимо сдал и постарел. Юрист дошёл до нас и сначала согнулся в три погибели, чтобы поставить поднос на одеяло.

– Угощайтесь, ребята, – широким жестом предложил он, не замечая пустых тарелок на нашем подносе.

Павел Семёнович наполнил ложку дымящейся перловой кашей и крепко задумался. Мне хотелось узнать об Ане, но я не решалась. Юрист заговорил сам:

– С самого детства я не замечал её. Жена занималась всеми этими причёсками, болезнями, платьями, капризами и истериками. Я много работал, но это любимая отмазка для отцов всего нашего мира. Понял я, что у меня есть ребёнок, когда Анюте исполнилось лет пятнадцать. Она вдруг громко заявила о себе, обо всём, что она думает, что ей хочется, к каким выводам она пришла. Я был шокирован её злостью. Я совсем не ожидал такого. Бегает рядом какое-то существо, наш плод любви с женой. Здорова, учится без троек, ну и ладно. А тут…

Я слушала Павла Семёновича и ко мне в душу закрадывалось подозрение. Он говорил об Ане в прошедшем времени. Боже мой, неужели она успела вернуться домой перед самой катастрофой? Наверное, так оно и есть.

– А тут, оказывается, у меня под крылышком выросла целая утка, которая умеет с удовольствием щипать и гневно бить крыльями. Моя дочь взяла от меня всё самое худшее. Она эгоистична, упряма, несносна!

Я поежилась. Так-так, жива она что ли? Не будет же отец так говорить о погибшей дочери. Я собиралась с духом спросить о судьбе Анюты у юриста. Но тут раздался крик, кого-то не пускали через оградительную линию, слышалась брань. Павел Семёнович повернулся в сторону, откуда раздавался шум, удовлетворённо крякнул.

– Что и требовалось доказать. Анна приехала. Собственной персоной!

Я видела, как несётся на своих головокружительных каблучках Анюта. Каблуки застревают в рыхлой земле. Выкрашенные под блондинку жиденькие волосы вырвались на свободу из всегда гладкой причёски и развиваются на ветру. На бледном лице видны только глаза, а в них стоит тяжёлая, неподъемная вина. Мне стало жалко Аню. Ей сейчас предстояло сыграть одну из лучших и выматывающих своих ролей. Итак, блудный сын, точнее дочь! Я глубоко вздохнула и принялась наблюдать.

– Папа, как ты? Как это произошло? Боже мой, ты не ранен? – затараторила Анна взволнованным голосом.

– А ты как думаешь? – скрипучим тоном отвечал юрист, расправляя плечи. Он не доигрывал. Из жалкого старика Павел Семёнович на глазах превращался в импозантного юриста. Правда, кривые дужки очков и рваная одежда не давали ему развернуться и мешали образу. – Такое пережил я… Все мы. Много погибших и раненых. Вон, Мария с ногой перевязанной. У меня, наверное, давление под триста.

– Ну, папа, таких цифр не бывает… – Аня погладила отца по плечу и подмигнула мне.

Хотела бы я быть такой же беззаботной, как Анна. Ей повезло и не пришлось видеть мёртвых, раненых. Не нужно было спасаться из здания и каждую минуту бояться, что это конец, что сейчас всё закончится и биение сердца, и дыхание, и солнечный свет. Её отец жив, а сама она, вероятно, в связи с новым романом, весела и довольна собой. Разыграть сценку обеспокоенности судьбой отца и дело в шляпе! Впрочем, я придираюсь. Пока Анна не увидела живого и вполне невредимого родителя, ей пришлось испытать немного неприятных минут. Оказывается, местное телевидение показало репортаж о нашем доме ещё в более мрачном виде, чем он был на самом деле. Журналисты заявили о том, что из жильцов не спасся никто. Конечно, сейчас вовсю шли опровержения и показывали интервью с выжившими жильцами, но всё равно руки поотрывать за такое освещение событий кому-то не помешало бы. Наши с Артёмом родители посмотрели очевидно только сюжет о гибели всех проживающих в доме, успокоились и забили на всё. Потому, что их присутствия не наблюдалось. Вообще, с каждым проходящим часом, людей возле обломков нашего дома становилось всё меньше и меньше.

Я видела, как приехали за моими соседями сверху, с десятого этажа. Большой семейный автомобиль. Туда сёл глава семьи, мальчик, и одна девочка-подросток, но ни матери, ни других девчат не наблюдалось. И я боялась делать выводы, почему та шумная семья вдруг сократилась вдвое. Кому негде и не у кого было поселиться, предлагала активистка с рупором и списком в руках размещаться во временном жилье. Озвучивались какие-то гостиницы и пансионаты. А мы с Артёмом, Павлом Семёновичем и Аней продолжали сидеть на земле возле ангара. Мы планировали ночевать там. Волонтёры разбирали спальные мешки и устанавливали внутри раскладушки.

– Почему мы никуда не едем? – спросил Артём.

Начинало уже темнеть. Несколько машин скорой помощи так и стояли в нашем дворе. Сотрудники спали в автомобилях на кушетках для пациентов, и в целом вид у машин был совершенно необитаемым.

– Свободных мест уже нет ни в гостиницах, ни в пансионатах. Автобусы разворачивают прямо у дверей. Мне знакомая сообщила. – Анна зевнула. – А сейчас автобусы застряли в пробках или едут в пригород. Подождём утра. Думаю, администрация предложит нам завтра что-то более соблазнительное, нежели ночёвку в автобусе.

Я пожала плечами и привлекла к себе Артёма. Он всхлипнул.

– Ну, ну, давай укладываться, – тихо попросила я.

В ангаре оказалось неожиданно уютно. Мягкий свет от лампы, установленной в центре, освещал просторное помещение. Лампа, как доверчиво нам сообщил молоденький волонтёр, является ещё и бактерицидной. Артём после ухода юноши сказал, что тоже хочет работать волонтёром. Я не стала ему говорить, что скорее всего, никакой зарплаты у них нет. Мне становилось спокойнее, когда Артём хоть немного отвлекался от Риты. В ангаре были размещены четыре широкие раскладушки со свернутыми спальными мешками в изголовье. Павел Семёнович приложил к себе спальный мешок и решил, что ему будет жать, так как он высокий. Юрист отправился искать кого-то из персонала, чтобы поскандалить на сон грядущий. Аня опустилась на раскладушку в глубине ангара и неловко улыбнулась.

– Пока мой отец не проорется, он не заснёт. Не представляете себе, как мне тяжело сейчас тут находиться. В кои-то веки у меня появились близкие человеческие отношения, но я должна остаться с отцом. Он столько пережил сегодня. Мне хотелось бы уехать к своему молодому человеку. Жить у него. Не слышать каждодневной ругани, не пытаться как-то взаимодействовать с отцом, не сглаживать углы, не подстраиваться. Но я не могу, не могу! – Аня закрыла лицо руками и закачала головой.

Мне было жалко её. Однако её эгоистичные слова всё-таки были неуместны сейчас. Она даже не спросила нас с Артёмом, как мы выжили, что с нами, где Рита!

Я заняла раскладушку рядом с выходом. Наверное, я теперь всегда и везде буду занимать себе место, откуда можно быстро сбежать и легче спастись. Перед тем, как лечь самой, я долго сидела на краешке раскладушки Артёма. Он плакал, засыпал, просыпался и снова плакал. Я похлопывала его по спине и молчала. Что тут скажешь? Не знаю сама, как мне теперь быть без Риты, без её поддержки, ободряющих слов, без её экспериментов надо мной, и иногда весьма удачных. Рита искала своё место в науке под названием психология. Я была её самым первым и самым благодарным пациентом. Она помогла мне оттаять. Она разморозила мою душу, с детства заточенную в клетку. Мы с Ритой ходили в кино, обсуждали прочитанные книги, и постепенно ей удалось войти ко мне в доверие. Я о многом ей не рассказывала, но с Ритой можно было просто молчать – и уже облегчение. Рита говорила мне, что жизнь моя будет долгой, и я успею со всем разобраться, и перестану ждать чуда. Однажды я смирюсь со своим неудачным детством. Это неизбежно. И не нужно торопиться. Я шмыгнула носом. И Рите теперь тоже не нужно торопиться разобраться со своим детством, с родителями, которые забывали о ее дне рождения и не давали чувства защищённости. Рите стоило бы сначала разобраться с собой, прежде чем помогать мне, но она так не умела. Она была слишком щедра. Где она теперь?

Артём заснул. Аня в глубине ангара крутилась, вертелась, то сбрасывала с себя одеяло, то натягивала его и укрывалась с головой. Павел Семёнович хорошо подзарядился чужой энергией в битве за спальник нужного размера, спал, как заправский вампир, чуть не с улыбкой на устах. Лампу мы не гасили. В голубом ангаре был полумрак. Я заснуть не могла. Всё думала и вспоминала, как мы пережили этот длинный день. Бедро тянуло. От широкой повязки на ноге было жарко. Каждое движение причиняло боль. Через щёлку немного видно было и слышно, что на улице кто-то ходит, переговаривается. Я неуклюже встала и вышла. Ходила женщина с подносом, уставленным невысокими пластиковыми стаканчиками. В стаканчиках лежали таблетки. Женщина заметила меня.

– Не спится? У меня снотворное. Будете?

Я кивнула. Был, конечно, соблазн, не спать всю ночь, сидеть одной на улице в тишине, смотреть на бледную Луну. Но потом я подумала об Артёме. Если я днём буду отсыпаться, с кем он будет? Я взяла таблетку. Женщина удалилась в сторону других ангаров. Желающих принять снотворное было немало.

Поставили ещё два вагончика на площадке для тех, кто выбрался из вечерних городских пробок на автобусе и нашёл себе ночлег. Шептали, что в доме погибло больше половины находившихся там в момент катастрофы. Поскольку была середина дня, и многих не было дома, жертв оказалось меньше на порядок, чем могло бы быть вечером или ночью. Слабое утешение для тех, кто погиб. Для моей Риты. Я поскорее выпила таблетку, вдруг мне удастся забыть непонимание в глазах Риты, когда она исчезла вместе со стеной, улетела вниз сразу после моих телефонных бесед с родителями. Как только они произнесли свои заветные фразы обо мне, необходимость в существовании этого дома испарилась. Вот что случилось! Дом мне стал не нужен. Они мои настоящие родители, я должна вернуться к ним, в свой отчий дом. Я затрясла головой! Что за чушь ко мне в голову лезет! Я никогда не вернусь! Никогда!

Я зашла в наш безмолвный ангар. Всё спали. Таблетка начала действовать. Сон ещё не наступил, но моё тело стало пластичным и тяжёлым, как вода. Мыслей не было. Это утешало. Свет от лампы становился всё тусклее, и я заснула. Мне снилось лицо Риты. Так странно. Просто лицо. Глаза, брови, нос, рот щеки. Рита не говорила, и я ни о чем не спрашивала. Рассматривала её лицо. Ни одной морщинки. Молодая, умная девушка. Смотрит куда-то вперёд, не на меня. Ресницы густые на верхних веках и пореже на нижних. Никакой косметики. Чистое обыкновенное лицо. Спокойное, без эмоций. К чему этот сон. Что он олицетворяет. Я во сне думаю, что олицетворяет лицо Риты. Мне даже становится весело, и кажется, я тоже улыбаюсь во сне, как Павел Семёнович. Но тут меня кто-то трясёт за плечо, я вскакиваю, тут же слышу, как кровь несётся по моему телу и шумит в ушах. Я тут же подрываюсь, как на мине. Мне снова нужно куда-то бежать, что-то решать? Аня усаживает меня обратно на раскладушку, прикладывает указательный палец к губам. Тихо!

У меня колотится сердце, я тру глаза и вижу, как тень на стороне палатки со стороны Артёма движется. Там на улице кто-то крадётся. Кто-то согнутый, похожий на старуху с космами и с карикатурно длинным носом. Тень движется и разрастается, поднимается, заполняет собой всю палатку. Наша лампа вдруг гаснет. Мы в полной темноте.

– Что это? – шепчу я непослушными губами.

– Не знаю, – шепчет Аня в ответ, – я уже давно не сплю, смотрю за этой тенью. Мне страшно. А теперь ещё и свет погас. Что делать?

Я пожала плечами. Взяла с пола старой модели телефон, которым нас снабдили волонтёры, включила на нём фонарик. Тень старухи за палаткой никуда не исчезла. Она, по-прежнему, двигалась, огибала палатку, и снова кругом повторяла свой обход. Но она не заходила внутрь. Может, не представляла опасности? Может, сторожила? Я успокоилась, мои веки снова стали тяжёлыми, снотворное ещё действовало.

– Аня, я собираюсь спать, и ты ложись… Если бы ты находилась в нашем доме, когда он начал рушиться, тебе сейчас не были бы страшны никакие тени.

Аня посмотрела на меня, как на сумасшедшую, но отошла к своей раскладушке. Я выключила фонарик и мгновенно заснула.

Мне не снилась ни тень старухи за палаткой, ни события прошедших суток. Снова и снова снилась Рита. Как мы с ней познакомились, начали дружить. Общались поначалу скованно и мало. Я понимала, что интересна Рите и как гипотетический пациент, и как подруга. Меня не отталкивало её желание опробовать на мне новые знания, новые способы психологической помощи. Как-то раз Рита мне сказала, что поскольку мы с ней подруги и она многое обо мне знает, эксперименты уже не могут быть чистыми. Их результаты уже подвержены её личному ко мне отношению. Рите придётся выбрать, кто я для неё, подруга или пациент. Во сне я Рите пыталась объяснить, что мне важнее быть для неё пациентом. Вдруг она мне поможет, вдруг я перестану мучиться из-за детских обид на родителей, научусь доверять людям и заведу себе нормальную подругу, а не гибрид учителя с экспериментатором. В жизни получилось иначе. Всё, о чем мы могли болтать с Ритой, так это о том, как нам не повезло родиться в своих семьях. Родители Риты – потомственные пьяницы, а я своих родителей настоящих не знала до последнего дня.