Текст книги "Где живет ведьма. Роман"

Кто-то трясёт меня за плечо. Я оглядываюсь. Это Павел Семёнович. Мы с ним в летнем кафе, мы собираемся уходить. Юрист оплатил счёт и даже оторвал от сердца немного чаевых. Девушка в белом фартуке упорхнула с маленькой кожаной папочкой, в которой покоились деньги за её услуги. Мы остались одни в пустом кафе. И звуки улицы постепенно проникали в моё сознание.

– Маша, ты заснула что ли? Поехали. Нам нужно вызывать такси. После бессонной ночи я обязан поскорее вздремнуть, да и ты сама на себя не похожа. Вечером я спущусь к тебе, и мы обсудим дальнейшие наши шаги. Идёт?

Когда я оказалась в своей квартире на своём девятом этаже, я, наконец, ощутила себя в безопасности. Что ни говори, а родные стены лечат. Лечат и успокаивают. Это мои стены, крепкие, бетонные, покрытые шумоизоляцией и, бог знает, чем ещё (недаром я учусь на архитектурном, поэтому уверена, что чмто покрыты!).

Я плюхнулась на диван и долго осматривала потолок, люстру, окно, жалюзи. Это всё моё, мое! Спасибо, бабка! Мне захотелось освежить в памяти её образ. Если бы не она, то всё мои страдания были бы напрасны. Плохо, конечно, что бабка заставила нас троих стать семьёй, но не обязательно же я попала бы в любящую приемную семью.

Даже та добрая одинокая женщина сдала меня обратно, не успев полюбить. А бабка действовала наверняка, пообещала родителям денежки, но оставила их мне. Думала ли она о том, как обернётся мне её забота? От чистого сердца она такое сотворила или это была изощрённая месть сыну, а заодно и мне? Но за что месть?

Фотоальбом тоненький, но большого формата, как символ нашей семьи. Вроде и семья, двое взрослых, одна умница и красавица-дочь, а зайди к нам как-нибудь на обыкновенный ужин, и увидишь, что нет никакой семьи. Есть двое жестоких, равнодушных друг к другу взрослых, и одна запуганная, зареванная девочка, которая не может прислониться к спинке стула, потому что полосы от ремня горят или даже кровоточат в особенно мрачные дни моего детства.

Я достала альбом с книжной полки. Он затаился под стопкой романов Кинга в мягких обложках. Самое подходящее место. События романов отлично перекликаются с физиономиями в альбоме. Зачем я, вообще, взяла его из отчего дома? Альбом был обернут в серую обложку с зеленоватым изображением нашей планеты в центре. Я стала быстро листать немногочисленные страницы, пока не наткнулась на знакомое до боли лицо. И как я раньше не видела, что бабка выглядит так же, как выгляжу я по утрам. Всклокоченные рыжие волны волос, длинноватый нос, который лезет туда, куда его не просят, белая кожа с просвечивающими венами, отчего кожа иногда приобретает зеленоватый оттенок особенно под глазами. «Хэллоу, бабуля!»: сказала я, и от своего же голоса в тишине квартиры у меня мурашки по спине побежали.

Я вглядывалась в глаза уже давно умершей женщины. В какой-то момент мне стало казаться, что это женщина уже вглядывается в меня и пытается понять причину моей вдруг возникшей заинтересованности.

Я резко захлопнула альбом. Пылинки весело затанцевали в воздухе. Надо перекусить. Интересно, моя бабка хорошо готовила? Может, у меня так хорошо выходит с продуктами на кухне из-за генетической памяти, которую передала мне бабка. Спросить у отца, какой кашей кормила его мать, пока он беспомощный сидел за детским столиком для кормления?

Я попыталась вспомнить, что, вообще, отец говорил о своей матери. Мне кажется, родители не разговаривали ни о чем, кроме насущных бытовых вопросов. Единственное, в чем мы иногда себя вели, как настоящая дружная семья, это посещение кладбища и уборка там во время Пасхи. Слава богу, это было один раз в году. Мы приезжали рано. Светило холодное солнце. Мама давала мне пакет с тряпками, бутылку с водой, а я без лишних слов начинала тереть всё, что видела: оградку, скамеечку, столик, ну, и, конечно, могилки. На нашем участке их было три. Там покоилась бабка, её муж и её мать, получается, моя родная прабабка.

Ничего не помню, что говорил отец о своей матери! Хотя… Иногда какие-то завуалированные намёки были, только я теперь понимаю, что они относились ко мне. Мать любила говорить своим заунывным голосом после ежедневной процедуры воспитания ремнём о том, что я удочеренная, а, соответственно, могу иметь некие нежелательные наклонности. И о каких нежелательных наклонностях говорила она, если я теперь точно знаю о том, что она моя родная мать?

Насколько я осведомлена, родственники со стороны моей матери вели обыкновенную ничем не примечательную жизнь. Никаких странностей, случаев алкоголизма или, допустим, шизофрении. Ни о чем таком я не слышала. А это было бы неизбежно. Родители, наверняка, бы шептались о чём-то подобном на кухне. Многое из того, о чем они иногда тихо беседовали, мне известно. Слух у меня острый, любопытство развито, так что от меня шила в мешке не утаишь. Если судить о родственниках со стороны отца, то я знаю, что он был единственным сыном своей матери. Знаю, что отец его, а, значит, мой дед, умер довольно рано. Отчего умер? Так, так, кажется от пищевого отравления. Или память шутки со мной играет. Я похолодела. Разговор с родителями становится уже необходимостью.

Рита прислала смс-ку. Хочет встретиться и обсудить мою поездку. Но я отвечаю, что устала, пускай приходят с Артёмом на завтрак, а сейчас мне нужно поспать. Ночь на дворе, Рита, ты не заметила? Едва отключив телефон, я заснула. Всё навалилось на меня, воспоминания, обрывки фраз, люди, дороги, почему-то болото. Ночь была длинной, я выспалась, и утром, сладко потягиваясь, я, наконец, ощутила себя, если не счастливой, то умиротворенной. Шутка ли, узнать, кто мои настоящие родителям, кто я есть сама. Хотя открытие было горьким, но, оказалось, это так важно знать, кто я есть на самом деле.

Конечно, дорога к прощению и принятию своего детства и родителей будет долгой и тяжёлой, но жизнь в полутьме для меня закончилась. Я вижу всё ясно, мне всё понятно. Мои благостные мысли прервал звонок в дверь. Кто пришёл? Я ещё ничего не приготовила? Артём и Рита оголодали? Как бы там ни было, хотя бы пару раз в неделю я их потчевала первым и вторым, а то и компотом. Просто прошедшие дни выдались слишком напряжёнными для меня, чтобы ещё и кормить своих друзей.

Я спрыгнула с дивана. Энергия вернулась ко мне. Хорошо быть молодой. Одна полноценная ночь со спокойным долгим сном, и я снова в строю. По пути к двери я расчесала пальцами свои космы. Глянула мимолетно на себя в зеркало в прихожей. Бабка ожила во мне! Я распахнула дверь, ожидая увидеть там Риту, но в подъезде стоял Павел Семёнович. В руках у него был прозрачный пакет с масляными пончиками, густо обсыпанными сахарной пудрой. Местами пудра свалялась и пластинками покоилась на дне пакета. Я посторонилась, и Павел Семёнович прошёл в кухню. Я поставила чайник, достала чашки. За окном просыпался город. Были слышны звуки заводящихся авто.

– Маша, как ты?

– Нормально, а вы?

– Не очень. Аня вчера не приехала ночевать. Она это делает крайне редко, я прождал её до трёх часов утра, потом выпил корвалол и лёг спать.

– А телефон? Недоступен?

– Доступен. Я писал ей сообщения, она читала, и даже пару раз ответила.

– Ну, слава богу, Павел Семёнович! Значит, жива, всё в порядке.

– Но она не приехала! А у меня прошлой ночью, сама знаешь, сердце ходуном ходило! Как так можно! Это бесчеловечно!

Павел Семёнович шмыгнул носом, а я подумала, как Ане не повезло с отцовскими причудами.

– Мне очень жаль, что так вышло. Но может быть вас утешит то, что с Аней всё нормально? Что там в этих сообщениях было? – с сочувствием в голосе спросила я.

– Написала, что ночевать останется у подруги. Даже не поинтересовалась, как я себя чувствую после бессонной ночи!

– Ну, Павел Семёнович, всё дети такие, да и родители не отстают, – добавила я. – Моим родителям с самого дня переезда сюда уже неинтересно ничего, что связано со мной.

– Но твои счета не они ли оплачивают? На что ты живёшь? – юрист буравил меня взглядом, очевидно, представляя вместо меня Аню.

– Положим, я теперь делаю вывод, что они оплачивают мои расходы всё из тех же средств бабули, – я заправила за уши выбившиеся пряди волос. – Я хотела все-таки спросить вас. Вот как вы считаете, почему родители не отказались от меня, когда узнали, что не увидят и копейки из средств старой «грымзы»?

Павел Семёнович выразительно поморщился на слове «грымза». Интересно, как называет его Анюта в минуты ярости?

– Твоя мама попыталась избавиться от твоего присутствия в их семье. Об этом была информация в моей папочке. Поскольку получилась эта затея весьма неудачно, твои родители предпочли оставить уже всё, как есть.

– Попыталась избавиться снова? Дважды? – неожиданно тонким голосом спросила я.

– Вот только не реви, Мария! – строго сказал Павел Семёнович. – Доставай пончики и слушай.

Я послушно взяла пакет и выложила на тарелку ужас всех гастроэнтерологов мира в виде масляных комочков сгоревшего теста, но запах сахарной пудры делал своё дело, и я почувствовала голод.

– Валяйте, я готова ко всему.

Павел Семёнович откусил от своего пончика половину и прожевал, не замечая, что он ест. Я уже видела подобное. Иные люди, действительно, едят только для того, чтобы жить, не получая удовольствия от сочетания вкусов и оттенков аромата. Для меня, как умеющей готовить сложносочиненные блюда, такие персонажи всегда были в диковинку. Павел Семёнович продолжил:

– Твоя мать забрала тебя из детского дома. Но это было непросто, ведь её отказ от тебя был юридическим официальным документом. Думаю, бабка дала денег твоим родителям, чтобы они смогли подкупить кого надо и получить тебя.

– Моя бабка прямо подпольная миллионерша оказывается!

– Да, так и есть. Весьма обеспеченная женщина. Так вот, ты оказалась в семье. Уж не знаю, как поначалу относились к тебе родители, но после смерти бабки, твоя мать снова захотела избавиться от тебя. Ведь денег, обещанных никто давать не собирался. К чему ты нужна?

– А и правда? Кто я без денег? Так… Кусочек плоти, который не способен сам ничего сделать.

– Но возвращать тебя официально уж слишком много мороки, да и весьма подозрительно. Сама подумай. Все же ты не котёнок. Отдали, забрали, снова вернули? В общем, твоя мать положила тебя в спортивную сумку и отнесла в лесочек. И все было бы хорошо. Для неё, конечно, хорошо… Но уж больно сумка была яркая на фоне зелени в том лесочке.

– Яркая? Красная!?

Павел Семёнович удивлённо вскинул свои седые редкие брови. Пока он удивлялся, послышался из прихожей шум открываемой двери. На кухню ввалился Артём. За его головой замешкалась Рита. Оба встали как истуканы в дверях.

– У тебя там открыто, теть Маш! Времена неспокойные, а дверь нараспашку. А ещё взрослая!

– Сам ты тётя Маша, – привычно сказала я. – Садитесь, вот чай пить, чего замерли?

Рита засуетилась. Вошла, поздоровалась с юристом, протянула руку, как настоящая феминистка. Павел Семёнович пожал ей ладошку. Рита пододвинула себе стул, уселась поудобнее и начала жаловаться на брата. Обычное утро, обычное дело.

– Представляешь, этот ленивец заставил меня один этаж к тебе на лифте ехать! Лифт подъехал маленький, пассажирский с твоим малолетним соседом сверху и его сёстрами. Мы еле втиснулись. Один этаж как вечность. Мальчишка все ноги мне оттоптал. Что у него за обувь?

– Ортопедическая.

– А… Извините, у вас серьёзная беседа, наверное, мы, может, позже зайдем? – вдруг смутилась подруга.

– У меня нет секретов от тебя, Рита, так что раз уж пришли, давайте завтракать.

Артём принёс табуретку с лоджии, и они с Ритой стали есть пончики. На лице Артёма было написано неземное удовольствие. Мне стало весело.

– Павел Семёнович, так что, красная сумка была?

– Ты что это помнишь?

– Значит, красная… – протянула я.

Рита заинтересованно посмотрела на меня.

– Рита, я могу помнить события до года? Ну, вот мне было полгода от роду, допустим, могу я что-то рассказать о событиях тех времён?

– Считается, что человек не забывает ничего из того, что он способен осознать. Гипнозом можно кое-что вытянуть. Но, не думаю, что в возрасте полугода ребёнок может осознать что-то, кроме самых очевидных процессов: голод, безопасность, тепло, мокро и так далее.

– Может у вас дома такая сумка знаковая для тебя валялась, красная, спортивная, с белой полосой? И теперь тебе кажется, что ты помнишь, как тебя положили в эту сумку и отнесли в лесок.

Я выпрямилась и сглотнула комок горести.

– Хорошо, не помню значит. Что за лесок? Куда меня отнесла та женщина, которая является моей кровной матерью.

– А вот это интересно… – Павел Семёнович достал какой-то блокнот из верхнего кармашка рубашки. – Я тут «накалякал» вчера перед сном, чтобы не забыть. Память хромает.

Я разглядела какую-то аккуратную схему с чёрточками, названиями улиц.

– На твоё счастье в том лесочке работала целая бригада инженеров. Собирались осушать болото, срубать деревья и строить дом. Дом этот хорошо всем нам известен.

У меня застучало в висках. Дальше слушать не было смысла.

– Что за дом? – спросил Артём, методично уничтожая пончик за пончиком.

У Риты глаза расширились от догадки.

– Это наш дом? Вот этот самый, где мы сейчас находимся?

– Да, именно так. Уж не знаю, совпадение ли это, или твоя бабка велела купить квартиру именно в этом районе, это уже несущественно. Красная спортивная сумка, как вы понимаете, да ещё с шевелящимся малышом внутри, оказалась не просто на полянке в лесочке, а в довольно топком месте на болоте. Сумка начала погружаться в воду. Её засасывало. Если бы не бригада инженеров, то сейчас на кухне мы бы не сидели.

– Почему не сидели бы? Сидели. Просто без меня. Такой забавный вопрос, знала ли мать, куда положила сумку? Может, она не знала, что там болотистая почва?

– Может, она не знала, что там злобная Кикимора? – хихикнул Артём.

Рита молчала. Её лицо походило на маску. Наверное, ей нелегко давался будничный разговор про жестокость родителей.

– Маша, может, твоя мать и не знала о болоте, но оставить ребёнка в лесу это уголовное преступление в любом случае. Дикие звери и даже обычные птицы – все представляют опасность для беспомощного ребёнка.

– Но это же «уголовка»! – со знанием дела заметил Артем. Он уже всё доел, и от нечего делать внимательнее стал прислушиваться к разговору.

– Я имею ввиду для матери твоей, теть Маш! Её же и посадить за такое могли, да?

– Сам ты тётя Маша! Но не посадили ведь…

– Не посадили. – Павел Семёнович подчеркнул свои слова качанием головы. – Твоя мать заявила, что не помнит, зачем это сделала, а твой отец засвидетельствовал, что супруга находилась в состоянии послеродовой депрессии, всё путала, образно говоря, солила варенье и добавляла сахар в суп.

«Опять мы вернулись к теме готовки!» – подумала я.

– Думаю, родители также пустили в ход деньги твоей бабки, и им всё сошло с рук. Поэтому мы имеем то, что имеем. Твои родители накрепко связаны с тобой, и после неудачного твоего утопления в болоте им пришлось растить тебя ажно до твоего совершеннолетия. Потом они купили тебе это жильё, и вздохнули со спокойной совестью. Они, вообще, часто с тобой общаются?

– Не особенно. Но теперь я хочу с ними пообщаться! Хочу выяснить, отчего бабка так ненавидела моего отца, что заставила его жить не своей жизнью! Только ума не приложу, как вывести родителей на честный разговор.

– Ты уверена, что тебе стоит ворошить прошлое? Какая уже разница, кто, кого и за что ненавидел? Чужая семья – потемки. – заметила Рита, вставая из-за стола.

Она принялась мыть посуду, игнорируя мои предупреждающие взгляды. Я предпочитаю в своей квартире всё мыть сама.

– Ты же обычно сама говоришь, что для того, чтобы разобраться с настоящим приходится разбирать завалы прошлых лет. Не твои ли слова, а, Рит? И потом не чужая семья ведь это. Моя, как оказалось.

– Да, я так говорила. Но, честно, мне кажется, чем больше гадостей ты узнаешь о своих родителях, тем глубже тебя затягивает. Кто знает, что там на дне? Может, ещё чего похуже?

– Что может быть хуже, когда мать отказывается от ребёнка? – спросил Артем.

– О, молодой человек, лучше тебе этого не знать, – покровительственным тоном сказал Павел Семёнович.

Старик вздрогнул. Его телефон завибрировал. Пришло сообщение. Он пробежал смс глазами.

– Так я и думал! Аня и сегодня не приедет. Пишет про какую-то командировку! Но я-то знаю, что она выдумывает! Роман у неё новый, сто процентов… Неблагодарная!

Павел Семёнович побагровел от злости.

Я предложила ему воды, так юрист с такой ненавистью отказался, что нам: мне, Рите и Артёму стало ясно, каков Павел Семёнович в роли отца. Ужасен. Вот каков! Пусть его дочь сыта, одета и с хорошим образованием, и не бита, но не думаю, что сильно отличается от нас нелюбимых своими родителями.

Рита предложила позвонить моей матери, так как к ней я испытываю меньше панического страха, чем к отцу.

– Если хочешь, я буду рядом во время вашего разговора.

– Да, хочу. Спасибо. Мне будет легче. Но всё-таки не уверена, что из разговора выйдет толк. Мать – закрытый человек и болтать свободно не умеет, по крайней мере, со мной. Она разговаривает заученными фразами, неискренне, не откровенно. Как и я с ней. Мы как будто играем роли матери и дочери. Произносим реплики, которые положено произносить. Ничего личного, только игра.

– Я думаю, ты должна её сбить с толку, чтобы вызвать на откровенность. – Подал голос Артём.

– А, что это хорошее предложение! – Павел Семёнович немного отошёл от своего дурного настроения. – С первых же слов огорошь свою мать тем, что знаешь, как она дважды пыталась от тебя избавиться. Как только она замолчит, бей дальше. Спрашивай, почему она позволяла так обращаться мужу со своим родным ребёнком?

Мне не понравилось слово «бей», но юрист был прав. Эффект неожиданности сможет сработать в мою пользу. Конечно, разговор по телефону не заменит личной встречи, но я не готова подвергать себя мучениям. Даже ради того, чтобы узнать, за что мой родной отец так меня ненавидел.

Артем заявил, что ему надоели взрослые глупости, и удалился в их съёмную с Ритой квартиру этажом ниже. Павел Семёнович тяжело поднялся со стула, покачнулся и уехал на последний 16 этаж, пребывая в контролируемом состоянии гнева на свою беспутную дочь. Мы с Ритой убрали со стола и составили список вопросов к моей матери. Рита писала левой рукой, совершенно немыслимо изгибая кисть, чтобы получались более-менее сносные буквы и слова. Я недоверчиво смотрела на её каракули.

– Ты же не левша?

– Это полезное упражнение для развития обоих полушарий мозга.

– А… Ясно. Но как я буду это читать?

– Я думаю сам разговор песней польётся, когда ты начнёшь. Так что давай, не тяни, раз тебя это мучает. Разделайся с этим раз и навсегда!

Я взяла мобильный телефон с подоконника. Мельком глянула в окно с девятого этажа. Отметила, что наш дом снова затянули какие-то рваные туманные облака. Зато напротив дома стояли, освещённые солнцем. Ну, что ж, не привыкать нам жильцам к такому своему микроклимату.

Многие знают то страшное чувство, когда совершаешь звонок всей жизни и с ужасом ждёшь ответа. Слышишь гудки, равнодушные, долгие, механические. Как на том конце провода не видят твоего смятения, твоего отчаяния! Как это можно не понять. Но вот вместо гудков раздаётся холодное «Алло», и душа обрушивается вниз, в преисподнюю или в пятки.

– Мам? – тихонько спрашиваю я.

– Ну ты вроде мне звонишь? Что стряслось? – хмуро отозвалась женщина.

Рита дёрнула меня за руку. Мол, давай, без подготовки! И я дала, как в прорубь нырнула, в ледяную убивающую тёмную водицу. Всё, не болото!

– Стряслось страшное, мама! – театрально и громогласно сказала я.

– О, Боже, что? Говори давай! – строго потребовала женщина.

От этого голоса у меня начали дрожать руки, снова вспомнился ремень, отец с потемневшим от гнева лицом, долгий тоскливый день в ожидании его прихода с работы. Всё мелькнуло перед мысленным взором, и я покончила с этим:

– Мне сообщили в полиции, что вы с отцом являетесь моими кровными родителями. Кровными, настоящими! Ты меня родила! Сама, лично, от отца! Что скажешь, мам?!

В трубке замолчали. Замолчали так надолго, что я подумала: связь прервалась. Но мама нашла в себе силы заговорить. Может, от страха, вдруг я подам на неё в суд за то, что они с отцом творили, как измывались надо мной, угрожали, били, игнорировали. Есть ведь такой суд? Навряд ли… Сроки давности и всё такое, что сложно доказать. Как бы там ни было, женщина заговорила.

– Что ты от меня хочешь?

– Что я хочу? – закричала я. – Что я хочу? Я хочу, чтобы вы меня не били! Я хочу нормальной человеческой семьи! Нормальное детство! Сказки на ночь! Тёплое молоко, душистую ванну, поход в лес по грибы с отцом…

– По грибы? С отцом? – вдруг тоже закричала женщина. – Что ты говоришь такое? Откуда ты это знаешь? «Ведьмино отродье»!

У меня по щекам полились градины слез. Какое там тёплое молоко! Что я говорю?

Мать бросила трубку. И я смотрела на Риту, сидевшую за столом на кухне напротив меня. На её лице было написано изумление. Она тоже слышала, как обозвала меня мать. «Ведьмино» отродье!

– Не плачь… Хотя, если тебе хочется, плачь, конечно. Я понимаю, как тебе больно. Ты требуешь невозможного от своей матери. Твоё утраченное детство нельзя вернуть. Тем более этой женщине. Только ты сама сможешь примирить себя с прошлым. Это будет только твоя работа, и я помогу тебе.

Рита взяла меня за руку. Перевернула ладонь к потолку, придавила сверху своей ладонью. Мне стало немного спокойнее, я задышала глубже, слезы остановились.

– Я хочу теперь позвонить отцу, – прохрипела я. – Пока они не успели посовещаться и придумать общую линию поведения.

– Ты справишься.

Влажными от волнения пальцами я выбрала на телефоне контакт отца. По моим расчётам отец должен быть на работе. Я вижу, как он берёт где-то в параллельной вселенной жужжащий телефон, вглядывается в экран, удивляется, просит у коллег минутку и выходит из кабинета в коридор. Мой отец работает всю жизнь в каком-то НИИ, что-то изобретает или делает вид, что изобретает. Платят мало, но напрягаться не приходится, и потом всегда есть премии и откаты за определенные выполненные или невыполненные работы. В общем, отцу нравится, как и нравилось моё ежедневное избиение до достижения мною возраста 12 лет.

– Алло! – стальной голос мужчины заставил меня вздрогнуть.

– Пап… Я давно хочу спросить.

– Что такое? – отец опешил, потому что я никогда откровенно ни о чем его не спрашивала. Я всегда молчала в его присутствии, односложно отвечая на бытовые вопросы. Я всегда помнила о ремне. Всегда. Каждую секунду. Даже когда отец убрал ремень в дальний ящик стола. В ящик Пандоры, который я намереваюсь сейчас открыть.

– Дорогой отец, мне сообщили в полиции, что ты и мать являетесь моими кровными родителями…

Тишина, не прерываемая, вероятно, бешенным ритмом сердца моего собеседника.

– Я имею право знать, за что ты меня так сурово наказывал, так сурово, что на моей спине остались шрамы!

– Имеешь право? А кто тебе его дал? Может быть моя мать? – возмутился отец.

– А причём тут твоя мать? – требовательно ответила я.

– Если ты так много узнала о своих родителях, то тебе не мешало бы узнать побольше о своей бабке!

– Просвети меня!

– В полицию обращайся!

Я испугалась, что отец по примеру матери тоже бросит трубку.

– Если я пойду в полицию, то напишу заявление на тебя, так что рассказывай сам!

– Угрожаешь, доченька?

– Предупреждаю!

Рита закивала головой. «Молодец, мол, так держать, продолжай!».

– Хорошо. Слушай.

В трубке раздался хлопок закрываемой двери. Видимо, отец вышел на улицу. Не для чужих ушей. Ясно. Всё, что происходит и происходило в нашей семье не для чужих нежных ушей.

– Твоя бабка, могилу которой мы убираем каждый год… Скорее я езжу туда не убирать, а проверять, что никуда могила не исчезла, мать, действительно, умерла и больше не сделает никакой пакости…

– Как трогательно. – холодно заметила я.

Рита прижала указательный палец к губам. Молчи, молчи.

– Я тебя воспитывал, дочь, как мог, как умел. И больше всего я боялся, что ты станешь похожей на свою бабку. Не только внешне, поняла!?

– Нет, не поняла! Чем плоха твоя мать, объясни! – потребовала я.

– Моя мать отравила моего отца! Убила его! Убила! И ничего ей за это не было! Даже разбирательств никаких, никаких подозрений… Но я-то знал, я всё видел и всё слышал. Я был подростком тогда, родители ругались страшно. Мой отец гулял, так что убивать его за это? Изменил этой ведьме и всё! Пришёл его конец. Покушал он маминых грибочков. А я видел всё. Пюре она делала, сама ведь знаешь. Суп-пюре. Отличный, вкусный, наваристый и густой! Прямо как твой суп тогда, когда тебе 12 годков исполнилось. Помнишь?

– Конечно, помню. Но я не травила тебя, папа. Не знаю, почему так вышло, почему ты заболел. А издевался ты надо мной задолго до грибного супа, так что оставь свои оправдания. Они тут не годятся! И после супа ты прекратил меня бить, почему же? Не логично.

– Не логично? Может и так. Я испугался. Ты готовила на всю семью, и мать твоя посоветовала мне убрать ремень с глаз долой, что я и сделал. А бабка твоя, когда свой супчик тот готовила, сыпанула туда щепотку яда, и отец помер…

Я схватилась за голову. Боже мой, какой бред!

– Может, она посолила просто, приправ добавила. Может, дело в самих грибах было? Где она их купила? Но это же недоразумение, совпадение! У меня просто в голове не укладывается…

– Я жил со своими родителями. Это не единичный случай, так что я знаю, что говорю. – Стоял на своём отец.

– Хорошо, как скажешь. А что мне делать со шрамами на спине? Что мне делать с кошмарными снами? Ты мне испортил всё детство!

– Живи с этим, как я живу с воспоминаниями о своей матери. Как же она хотела, чтобы ты, её внучка, росла в семье! Как давила на нас с женой! Подкупила нас… Она должна была догадаться, что твоя жизнь не станет сахарной. Моя мать прекрасно разбиралась в людях. Так что почти уверен в том, что она была только «за».

– «За»? – переспросила я.

– Ага… За! За то, чтобы я взялся за ремень… Не думаю, что моя мать вдруг решила, что я буду заботиться о тебе, любить тебя. Моя мать и тебя ненавидела, раз решила за нас, что ты будешь воспитываться в семье. Твоей бабке было важно испортить жизнь и моему отцу, и мне, и тебе! Всем до седьмого колена! Так что ты знаешь, кого благодарить за шрамы на твоём теле!

– Вот это вы мерзавцы, оба! И мать, и сын…

– Говори, что хочешь. Мне всё равно. Надеюсь, что ты о своих детях не мечтаешь. Из этого не выйдет ничего хорошего.

Я отключила связь. На душе было тоскливо. Ощущение беды усиливалось с каждым вздохом. Рита стояла напротив меня. Она слышала весь разговор и старательно сохраняла бесстрастное профессиональное выражение лица. Через мгновение в облаке пыли с жутким свистом исчезла её фигура, как и исчез шкаф за её спиной и стена.

Дом затрясся, пол затрясся, словно строение зашлось дьявольским диким хохотом. Дом ехидно смеялся над нашими простыми жизнями, над нашими бедами, над мелкими неурядицами. Всё летело в тартарары.

Я и не думала, что так много строительного мусора гнездится под цивилизованным ламинатом, за красивыми обоями с витиеватыми рисунками. Я кашляла и чихала, из глаз лились слезы, вокруг меня всё рушилось с огромной скоростью и диким шумом. Инстинктивно я присела на корточки и подползла к уцелевшей двери из кухни. Стена справа от меня напротив раковины вместе с моей подругой Ритой ухнула вниз. Вероятно, нижние этажи тоже обрушились. Вместе с моими соседями, вместе с Артёмом. Я не питала иллюзий, и в секунду сообразила, что всё, кто исчез, мертвы. Пока я живая, мне нужно выбираться. Мне нужно покинуть квартиру и спуститься по лестнице вниз. Ни в коем случае я не должна пользоваться лифтом.

Молоточком в моей голове бились какие-то кадры из документальных фильмов о спасении людей во время землетрясения. А в реальном мире я слышала визг, дикий ор. Люди кричали, кого-то звали, стонали от боли. На кого-то упала мебель и придавила. Кто-то не мог выбраться. Нужно было спешить, наш одноподъездный дом-свечка ходил ходуном. Дверь из кухни накренилась. Вероятно, она приняла на себя какую-то долю веса потолка. Дверь была наглухо закрыта. Я не могла её сдвинуть с места. Ручку заклинило. Всё вокруг трещало. Слышался детский плач, чья-то истерика.

Я отползла от двери и на корточках приблизилась к окну. Мне остаётся только прыгать. Но с девятого этажа выпрыгнуть, это попрощаться с жизнью. Из окна, как в насмешку, я видела твёрдо стоящие на земле дома напротив. В одном из окон на третьем этаже виднелась девушка во весь рост. Она мыла стекло каким-то мудреным приспособлением, напоминающим одновременно и швабру, и кочергу. Если соседние дома стоят как ни в чем не бывало, и никто даже не подозревает и не видит, что происходит с нашим зданием, значит, это не землетрясение. Ведь не может землетрясение затронуть только маленький ограниченный пятачок почвы. Мы, конечно, не располагаемся в центре города, где много людей, но уже кто-то из других домов, должен был заметить, что у нас творится что-то непонятное! Однако я не наблюдала ни скопление зевак, ни спешащие к нам машины скорой помощи или пожарные машины с выдвижными лестницами. Ничего. Для всех жителей нашего спального района ничего страшного не происходило.

И вот пока весь наш спальный район бодрствует себе спокойно, у меня на кухне начали валиться предметы. Кто там говорил, что всё плохое случается под покровом ночи, когда злые духи просыпаются и начинают наводить свои ужасные порядки, а точнее создавать хаос. У меня хаос случается прямо сейчас, при свете дня. С верхних полок посыпались тарелки и чашки. Они разбивались почти бесшумно, потому что вокруг меня стоял дикий ор людей. Дом, наверное, нагнулся влево, и это чувствовалось. Покатились уцелевшие кастрюли, попадали стулья. Люстра зазвенела и оторвалась. Она задела моё бедро острым краем, и я ощутила резкую боль. Из пореза потекла кровь. Немного крови, но неприятно.

Вся кухня с моим кухонным инвентарём превратилась в поле боя. Я опять осознала с ужасом, что если не выберусь сейчас из дома, то останусь в нём навсегда, погребенной под обломками. На полу среди вороха половников, ложек и вилок валялся молоточек для отбивания мяса. При должном усердии он мог бы превратиться в орудие для моего вызволения с разрушенной кухни. Я схватила молоточек и, качаясь в одном ритме вместе с домом, словно мы с ним единый организм, подошла к двери.

Первый удар по замку не принес ничего. Но я методично стала бить по золоченной ручке. У меня всё равно не было других занятий, кроме выслушивания оглушительных воплей соседей. Мне совсем не хотелось кричать. Я берегла энергию. Чтобы выжить и выбраться целой из этой западни, в которую превратился наш дом, я должна быть сильной. Ручка треснула, под следующим ударом раскололась и осыпалась. Под нею оказалась дырка. Я просунула туда молоточек и закрепила его набалдашником в отверстии. Потом я принялась тянуть дверь на себя, и, о, боги, дверь немного сдвинулась в проёме на мою сторону.