Текст книги "Где живет ведьма. Роман"

– Вы опять отвлеклись… – мягко прервала Анна своего собеседника.

– Конечно! Никак не подступлюсь к главному, но сейчас вы поймете, почему. Четверо моих коллег, как только услышали мяуканье, развернулись и в высоких сапогах «почавкали» на безопасное место.

Кроме нас на кухне, организованной в самом большом вагончике, трудилось каждый день пять-шесть волонтёров. Поскольку мы с Артёмом были, что называется, постоянными сотрудниками, то у нас имелись преимущества. Мы лучше знали, что и, как и когда. Артём с упоением командовал девчонками и парнями старше себя. Я готовила молча, наслаждаясь процессом. Сегодня у нас были на первое щи и бульон, на второе плов и макароны по-флотски, ну, и естественно, два вида салатов, компот из сухофруктов и настой шиповника без сахара.

Последние дни мой подопечный отошёл немного, оттаял после гибели Риты. Я была за него очень рада. Но вот сегодня я вижу, что он скован, немногословен. Его что-то грызёт изнутри. После обеда я приступаю к расспросам, свято помня о Ритиных словах: «не рассосётся, разбирайся сразу, разговаривай. У тебя нет другого оружия, кроме разговоров».

Волонтёры очищали тарелки от остатков еды и загружали в посудомойку. Но с гордостью могу сказать, что тарелки чаще всего очищать было не от чего и можно было сразу ставить мыть. Я была отличной стряпухой. Съедалось все! Факт!

– Мяуканье?

– Да. Анна, у вас есть дети? – спросил помощник геодезиста.

Анна зарделась, щеки обожгло румянцем. Она только вчера с восторгом и с ужасом одновременно считала дни задержки.

– Нет, я бездетна.

– Понятно. А у меня двое детей, и теперь я никогда не спутаю мяуканье кошки по весне и невинный плач младенца.

– Боже мой! – Анна наклонилась через стол.

От шевелений внутри сумки яркое пятно трясины стало активнее. Оно просто ходило ходуном, как кипящая вода в кастрюле. Мы с тем крикливым коллегой переглянулись и осторожно пошли, ощупывая дно выданными нам длинными палками. Пока дно ещё чувствовалось, и палка туда упиралась, было относительно безопасно. От нервного напряжения стучало в висках. Я уже ясно видел, что в сумке ребёнок. Пути назад не было. Мой коллега достал переговорное устройство, чтобы вызвать подмогу. Помехи были такие, что мы чуть не оглохли. Высокие деревья вокруг болота не давали нормальный доступ к связи. Вдобавок к этому, рация выпала из рук парня, и мы видели, как кошмарно быстро болото засосало чёрный прибор. Надо было хватать сумку и уходить. Но до сумки расстояние было ещё метров пять.

Уже болото вокруг сумки заходилось в голодном возбуждении. На микроскопической ручке ребёнка были видны брызги густого зелёного цвета. Болото хотело сожрать ребёнка. А я всё думал, как он, вообще, здесь оказался? Что же за родители такие сюда его принесли и бросили одного, в спортивной сумке? На пикник что ли приперлись пьяные? Самих уже болото утащило?

У меня не сразу появилась мысль о том, что от ребёнка хотели так избавиться. Ведь сумка была раскрыта. Если бы хотели умертвить малыша, то не зачем было бы тащить его в такую даль. Проще было просто закрыть сумку на молнию. Пока я стоял в нерешительности, ощущая, как мои ноги стремительно становятся тяжёлыми гирями и впечатываются в месиво, мой вечно шумный коллега делал дело. Даром его всё не воспринимали всерьёз! Мужчина соорудил из своей палки нечто, похожее одновременно и на щуп, и на крючок. Потом коллега лёг животом прямо в направлении трясины и стараясь не шевелиться и не совершать резких движений вытянул палку в направлении сумки. Небольшое усилие, и палка зацепила одну из ручек красной спортивной сумки. В этот момент с дерева вдруг слетела неизвестно откуда взявшаяся стая ворон. Пока мы тянули палку на себя вместе с сумкой, вороны летали низко над болотом, изо всех сил протестуя своими хриплыми тоскливыми голосами. У меня до сих пор в ушах слышится это «Кар-кар», а ведь прошло больше двадцати лет.

– Что-то стряслось? Ты похож на тень отца Гамлета. Колись, давай! – я старалась говорить с молодёжным огоньком. Ещё не выветрились у меня воспоминания о допросах матери, которая с искусственным интересом приступала к общению со мной сразу после избиений ремнём.

Артём вытер руки о фартук и повернулся ко мне. Выглядел он как щенок, получивший по носу. Кто же его обидел?

– Родители приезжают. Мать позвонила. Ныть будут. Похороны нужно организовывать. А денег нет. Но я-то знаю, что государство выделило, просто они всё пропили уже.

Артём проговорил последние слова упавшим голосом. Я подошла и обняла его. Хрупкая спина его дрожала. Но он не плакал. Уже не плакал.

– Во сколько они приедут? Мы что-нибудь придумаем! Павел Юрьевич с ними поговорит, пригрозит судом, раз они растратили всю выплату на свои нужды!

– Когда встану на ноги, поставлю лучший памятник Ритке! – Артём зашмыгал носом, но снова удержался от слез.

– Ты поплачь, тебе легче станет. Кстати, мои родители даже не объявлялись ещё…

Артём зло ухмыльнулся.

– Ещё не известно, что лучше.

– В сумке был ребенок. Совсем маленький, но не новорождённый. Девочка. Естественно, мы отнесли ребёнка в полицию, пусть там разбираются.

– Ясно. Вы сразу потом уволились?

– Да, почти что сразу. Нутром я чувствовал и рационально, что дому на болоте долго не стоять. Так и вышло. Надо было спорить на деньги…

– Вы знаете, что погибло много людей под завалами дома?

– Конечно. Знаю. И я рад, что это не на моей совести. Я не принимал участия ни в разработке проекта ни в строительстве. Руки в крови у тех, кто дал добро на постройку двадцать лет назад. Руки в крови и у тех, кто построил дом пять лет назад.

– Мне нужны ваши показания в суде. Мы собираемся подать иск к городу.

– Понимаю… – помощник геодезиста выглядел расстроенным. – Но и вы поймите, у меня дети, а дело это грязное, я не хочу рисковать.

– Ваши дети живы, а дети из нашего дома – нет. – отрезала Анна.

– Мне не нужно мораль читать. Я всё понимаю, но насчёт суда сразу ответ дать не могу, ясно? Я посоветуюсь с женой. Вечером позвоню.

Мужчина встал из-за стола и положил крупную купюру на стол в качестве оплаты для официанта. Аня гипнотизировала его спину до тех пор, пока он не скрылся за дверями кафе.

Вечером, когда они вчетвером в своём ангаре перед сном напились чаю, Аня приступила к разговору.

– Итак, мои дорогие друзья, привлечь администрацию к ответу окажется долгим и муторным делом. И это в лучшем случае. Теперь люди, которые дали добро на строительство, уже давно или подали в отставку или уехали за рубеж или ушли в могилу.

Павел Семёнович пожал плечами:

– А я сразу говорил, что это дело тебе не по зубам. Ты со своим «таксистиком» любовь крутишь, куда тебе…

Аня отмахнулась от его слов будто от надоедливой мелкой мушки.

– Как же быть? Скоро осень. Мы все останемся на улице? – я подалась вперёд.

Артём расставлял магнитные шашки на пластиковой доске. Сердобольные волонтёры притащили всё, что только могли. Последние несколько вечеров мы с подростком увлеченно играли в поддавки.

– Я думала об этом. – Аня с удовольствием расчесывала свои неожиданно погустевшие волосы. – Во-первых, ты учишься в своём институте

и имеешь право на общежитие. Так что на улице ты не останешься.

– А я? – отвлёкся Артём от шахматной доски. – Мне возвращаться к этим… – Он шёпотом договорил «родителям?».

– Я успею дооформить опекунство для Маши, не волнуйся. В общежитии не такая уж большая зарплата у сотрудников. Небольшие знаки внимания в виде бутылки коньяка, и ты будешь жить с Машей там же.

– А я? – подал голос Павел Семёнович. И как он не пытался сохранять достоинство и придавать лицу ироничное выражение, его голос прозвучал жалко.

– Папа, я предлагаю тебе жить с нами.

– С кем, с вами? С твоим таксистом? С ума сошла?

– Другой вариант – дом престарелых, – холодно ответила Аня.

– Постойте-ка, но остальные, наши соседи? Как же так? Я не понимаю. Неужели городу сойдёт это с рук, и люди будут зимовать в пластиковых ангарах и вагончиках? У меня это в голове не укладывается! Ведь не наша вина в том, что разрушился дом! Компенсацию люди истратили на похороны. На неё не купить жилья!

– Мы будем судиться, естественно, но пока временно придётся позаботиться о себе самим. Кого-то приютят родственники, у кого-то квартира здесь не была единственной жилплощадью, так что как-то выживем мы все. Повторяю, это временная мера.

– Нет ничего более постоянного, чем временное, – философски изрёк Артём.

– Я разговаривала со специалистом, который отказался от постройки дома в этой местности. Если бы он согласился выступить в суде, то у нас были бы хорошие шансы на победу.

– Он боится давать показания? – спросил Артём.

– Ну, боится – это громко сказано. Опасается. Он составил тогда акт о том, что этот лесок с болотом лучше оставить в покое. И пусть бы лесок стоял тут в центре спального района и наводил приятный ужас на местных подростков. Кстати, он рассказал мне весьма интересную историю о находке на болоте.

Я внутренне напряглась и посмотрела на Павла Семёновича. Но он явно до сих пор переживал слова дочери о доме престарелых.

– Что за история? Опять про найденную тётю Машу?

– Сам ты тётя Маша! – бессильно возмутилась я.

– Я чего-то не знаю? – смутилась Аня.

– Да ты сейчас начнёшь рассказывать про ребёнка, которого нашли на болотах. Так вот, этот ребёнок – я. Мы с твоим отцом это выяснили как раз незадолго до разрушения дома.

– Но как же ты оказалась в топком месте?

– О, это чудесная история. Усаживайся поудобнее, – нарочно скрипучим голосом ответила я.

Аня недоуменно ухмыльнулась.

– Моя мать отнесла меня на болото, чтобы избавиться. Уж очень я ей была поперёк горла.

– Её посадили?

– Не-а…

– Как это? – недоверчиво спросила Аня.

Павел Семёнович пришёл в себя и решил поучаствовать в общей беседе.

– Анюта, дорогая, ты ещё не встречалась, конечно, с такой хворью, как послеродовая депрессия… Это такая болячка, на которую много чего можно списать, особенно сейчас в век повального гуманизма. Машину мамочку за казённый счёт пролечили в клинике неврозов, и ничего ей за покушение на убийство малолетней не было. Как не было и за то, что она всю жизнь твердила Машеньке о том, что Машенька дочка не родная, а удочеренная.

Павел Семёнович едва не потирал ладони от таких казусов чужой судьбы. Аня скривилась, на её лице появилось отвращение. Она схватилась за живот и побелела.

– Что с тобой? – испугалась я.

Аня, не отвечая, выбежала из ангара. Её вырвало. Я вышла за ней, чтобы помочь. Луна ярко светила, безмолвно соперничая с солнцем. Было уже прохладнее. Все намекало на скорый приход осени. Волосы Ани упали на лицо. Она мелко дрожала. Мы сели на лавочку возле ангара.

– Мой отец – чудовище…

– Так же, как и мой. Так же, как и родители Артёма. Прими, как факт.

Я спокойно говорила. Мне была непонятна реакция Анны. Уже за столько лет можно было бы привыкнуть к тому, что её отец имеет холодную кожу змеи, которую сбрасывает для выступления в суде. Уж там ему есть, где развернуться, где сыграть роль добросердечного человека, жаждущего справедливости юриста. Дома Павел Семёнович расслаблялся и снова становился собой настоящим, брюзгливым, чёрствым. Но Аня пояснила мне свою реакцию.

– Я жду ребёнка. Неужели я стану такой же, как мой отец? Как этого избежать? Как вести себя с ребёнком, чтобы не превратить его детство в ад…

Я почесала нос. Нашла Аня кого спрашивать. С такими родителями, как у меня, неоткуда взяться мудрым советам. Но я нашлась, вспомнила Ритку:

– Аня, ты обращайся со своим ребёнком так, как хотела бы, чтобы обращались с тобой. Так, наверное?

Я посмотрела на Луну, на её кратеры, похожие на печальные глаза. Что я могу ещё сказать Ане? Если бы Рита присутствовала бы при нашем разговоре, она бы дала правильный совет и смогла бы утешить Аню, которая продолжала лить слезы.

– Знаешь, если ты плачешь о том, чтобы не навредить своему ещё не рождённому ребёнку, то ты ему точно не навредишь. Мне так кажется. Нашим родителям и в голову не приходило убиваться о таком.

– Ты думаешь? – Аня стала вытирать лицо ладонями.

– Ну, конечно, моей матери некогда было о таком сокрушаться. Ей нужно было нести меня на болото в сумке.

Аня скорбно посмотрела на меня. В темноте её лицо вдруг стало похожим на лицо Риты. Я даже потерла глаза. Что за глупости!

Артёму до того понравилось работать на кухне, что он безапелляционно доложил мне утром:

– Пойду после школы в кулинарный техникум!

Облачко зависти на секунду сдавило мне горло. Меня ждёт мой архитектурный и общежитие при нём. Общежитие ждёт нас двоих с Артёмом, так что тягу к готовке я буду удовлетворять исключительно в бытовых целях для нас двоих. Конечно, мне нравится готовить, но, собственно, чему я могу научиться в кулинарном техникуме? Пожалуй, это мне самой нужно преподавать искусство превращения нескольких продуктов в изысканное блюда. Например, грибы с картофелем чудесно сочетаются в грибном супе-пюре. Главное, знать, где покупать грибы. Или на худой конец, знать, где и когда их собирать. И для кого. Для кого будет предназначен супчик. Может, для любимого папочки…

Я не зря думала об этом, стоя в вагончике и мелко нарезая овощи для салата. В вагончик забрёл Павел Семёнович и печально сообщил, что меня дожидаются в нашей палатке.

– Кто ещё? Так не вовремя!

– Твои родители…

Сказать, что я удивилась, это ничего не сказать. Кажется, после катастрофы с нашим домом, у всех соседей вдруг объявились давно забытые родственники. Людям предлагали кров, работу, заботу, участие, деньги, своё общение, своё время. У меня же никого не появилось, а скудные мгновения телефонных разговоров с родителями, вообще, пропали. Мои последние слова, сказанные родителям, были красной чертой, переступив которую, возврата к прошлому уже не будет. Я тогда позвонила им в присутствии ещё живой Риты, я спрашивала у них о том, почему они скрыли наше кровное родство, почему они так ненавидели меня. Как только эти вопросы были произнесены вслух, наш дом разрушился подобно карточному. Беседа с родителями была началом конца этого дома. Интересно, что сейчас мне ждать от разговора с ними. Зачем они приехали? Что у нас ещё есть сказать друг другу?

Павел Семёнович не выходил из вагончика. Ждал, пока я помою руки, сниму фартук, приглажу немного волосы, а потом со злостью снова растреплю их.

– Не хочу к ним идти. Может, не идти? Может, вы им скажете, что я внезапно погибла? Захлебнулась, когда загружала посудомоечную машину?

– Очень остроумно, Маша, но идти надо.

У меня были свои мысли насчёт «надо» и «не надо». Надо хотя бы иногда узнавать, жива ли дочь, не голодает ли, не погибла ли… Зачем мне видеться с чужими людьми? Чтобы что?

На площадке нашего дома уже давно всё расчищено, пробивается травка, почва берёт своё. Никаких пластиковых пакетов с телами моих соседей больше нет. Люди сажают юные деревца, а дети ставят возле них самодельные таблички с именами погибших во время разрушения дома. Стоит, между прочим, и тонкая кудрявая берёзка с именем Риты. Я с удивлением отмечаю, что с каждым днём, березка вытягивается всё выше и выше, тянется к солнцу и весело играет своими веточками.

Ноги мои не шли к нашей палатке. Я заставляла себя, отвлекала мысленными планами, что сегодня обязательно напишу в дневнике, как прошла встреча, кто и что сказал, кто, как и на кого посмотрел. Я обещала себе анализировать беседу, словно психиатр со стороны. Я надеялась быть сторонним наблюдателем.

В ангаре, как всегда был мягкий приглушённый свет. На кушетке Артёма расположился отец, а мать ходила из угла в угол, медленно осматривая наши хоромы. Я едва удержалась от того, чтобы согнать отца с чужого спального места. Вместо этого я обернулась к сопровождающему меня Павлу Семёновичу и громко велела ему проконтролировать готовность еды. Волонтёры не должны расхолаживаться, иначе зачем они. И пусть Артем ими командует. Старожил он тут или кто!

Ух, как я раскомандовалась, да ещё в присутствии этих незнакомых мне мужчины с женщиной. Обычно в их присутствии я не то, что не повышала голос, но дышать боялась. Только на кухне я могла ребёнком почувствовать себя в безопасности, успокоиться, ощутить свою силу. Я доставала из нижнего шкафчика кастрюльки, с верхнего – приправы. Причём, если дома были родители, я тащила к шкафчику тяжёлый стул с металлическими ножками, вставала на него и дотягивалась до банок с мукой, солью или сахаром. При этом металлические ножки от стола, задевая кафель, производили премерзкий звук, за который я могла ощутить на своей спине пару лишних ударов отцовского ремня. Через пару лет, когда я подросла, то научилась бесшумно подносить стул к шкафчику. Если родителей дома не было, то спектакль со стулом мне был за ненадобностью, и я вскакивала на стол босыми ногами перед верхним шкафчиком с лёгкостью газели и брала банки с приправами без особых усилий, не заботясь о приличиях. Ведь не прилично залезать ногами на стол, даже, если это удобно.

Странно, когда родители увидели меня, на их лицах появилась растерянность. Чего они ожидали? Что я буду с перебинтованной головой передвигаться в инвалидном кресле? Я изменилась как-то? Я понимала, что изменилась внутри себя. Я перестала быть инфантильной, я увидела много горя. Я научилась сочувствовать людям. А ведь прежде я только и делала, что вспоминала своё несчастливое детство. Вспоминала несправедливость, жёсткость и жестокость родителей по отношению ко мне. Сейчас это куда-то испарилось, я узнала истину, и потом на мне теперь ребёнок, целый ребёнок, Артем. Мне особенно и некогда пребывать в жалости к себе. Я должна думать о том, как нам с ним быть дальше, что нам есть, как разговаривать с подростками, как смириться с гибелью Риты. Всё слишком сложно, чтобы страдать и печалиться. Это в прошлом. Вот что во мне изменилось, и, видимо, со стороны это стало видно.

– Спасибо, что навестили меня. Как видите, у меня всё нормально, чего и вам желаю…

Отец что-то буркнул себе под нос, зато заговорила мать:

– Твой последний звонок нам, где ты говорила, что знаешь про нас… Про то, что мы твои настоящие родители… В общем, и я и отец, мы сильно расстроены тоном, который ты себе позволила. Разве так можно разговаривать с родителями? – голос у матери был, как и раньше заунывным, поучительным, лживым.

– Что? Правда? Вы, правда, приехали за тем, чтобы мне сказать про неподобающий тон? – я повысила голос. – Может, отец ещё и ремень с собой привёз? Чтобы продолжить своё воспитание? А, пап? Не забыл ремешок? С бляшкой, с металлической?

По лицу мужчины промелькнула тёмная тень. Я хорошо знала отца. Он был в бешенстве, но отчего-то сдерживал это чувство. Что им от меня нужно? Может, в завещании бабки оговаривалась катастрофа и разрушение дома в будущем, за которое мне полагалась крупная страховая выплата? Я уже ничему

не удивлюсь.

– Зачем вы приехали? Не поверю, что от беспокойства за мою судьбу.

Говорите! – потребовала я.

Родители переглянулись. И поскольку у отца, вероятно, сел голос от возмущения, начала говорить мать.

– Маша, деточка, хватит тебе здесь ютиться. Возвращайся домой. Будешь жить снова в своей комнате. Скоро зима. Всех твоих соседей уже родственники к себе подселили, одна ты словно без роду, без племени. Интервью на местном телевидении брали… Я слышала на той неделе…

– Ах, вот оно что! Ну, конечно! Как же это я запамятовала! Тебе же главное соблюсти приличия! Небось, вокруг стали шептаться, где ваша дочь, и если она не в могиле, то почему вы её не берете домой? Правильно, да, мам? Я раскрыла твои мотивы?

Мне представилась моя комната, где стояла маленькая кровать, допотопный шкаф времён Первой мировой войны, коврик на полу тоньше простыни в доме, где любят своего ребёнка. Туда мне предлагает вернуться моя мать? Туда, где я отчаянно и безуспешно пряталась от отцовского ремня. Меня аж передёрнуло. Накатило отвращение, а ещё гнев. Но я наблюдала за собой со стороны. Страха у меня больше не было, покорность покинула меня. Я хотела мстить, я хотела ранить словом. Хотела зло смеяться над этими мужчиной и женщиной, в чьей власти я была всё своё испоганенное, ущербное детство и юность.

– Мам, пап, я готова вернуться! С удовольствием! Так что можете убирать из моей комнаты все коробки и старый пылесос и что ещё вы туда напихали. Вы превратили мою комнату в кладовку. Ну, что ж, пришло время оттуда всё вынести, раз вы меня приглашаете. Или это просто слова, для галочки? А, мама?

Родители снова переглянулись. Я угадала. Меня никто не ждёт. Они думали, что я откажусь возвращаться, что я испугаюсь.

– И ещё, мам, я не одна. – Я намеревалась добить эту лживую женщину. – Я с Артёмом. Так что вам придётся потесниться.

– С Артёмом? Кто это? – встрепенулся отец.

– Это брат моей подруги. Я оформляю опеку на него.

– Зачем? Что за необходимость? Ты сама ещё ребёнок…

– Моя подруга умерла, у мальчика родители пьющие. Ему лучше будет со мной, чем с ними.

– Ты не можешь брать на себя такую ответственность. С чего ты решила, что сможешь лучше позаботиться о нём, чем родные люди? – мать назидательно покачала головой.

А мне отчего-то захотелось вдруг накормить её своим фирменным грибным супчиком.

– Иногда детям лучше с чужими, чем с родными. И тебе ли, мама, об этом не знать.

– Мы зря приехали, пошли… – отец встал и взял мать за плечо. Женщина только отмахнулась.

– Ты поедешь. Ты поедешь с нами, в свою квартиру! Одна! Безо всяких «Артёмов»!

– Это ещё мы посмотрим, кто и куда поедет! Ты что? Зачем я тебе? Перед соседками чтоб не стыдно было? Терпи, мать. Неужели так тяжело переносить сплетни выживших из ума старух? Иди с добром и оставь меня!

Мать резко встала, и я на секунду подумала, что она ударит меня. Может, она и хотела этого, но отныне мой новый независимый вид пугал её. Что ж, странно ждать от этих людей раскаяния. Они вышли оба, а я тяжело опустилась на стул. Я была опустошена. Не удивлена, не расстроена, просто немного выведена из равновесия.

Вечером на нашем «семейном» совете было решено, что Павел Семёнович переезжает к Ане и её гражданскому мужу. В конце концов, после появления у Ани ребёнка понадобится нянька и пусть это будет «усатый» нянь. Мы с Артёмом перебираемся в общежитие при моём университете. Удачно оказалось, что общежитие находится прямо возле школы Артёма.

– Всегда мечтал о таком! – с восторгом сообщил он нам.

Мы сидели вчетвером за столом в центре приютившей нас почти на всё лето палатки. Тёмно-синяя ткань придавала нашим лицам загадочные тени. На площадке перед нашим умершим скоропостижно домом оставалось только две палатки и вагончик с полевой кухней. Все разъехались, напуганные приходом осени и осчастливленные помощью благотворительных обществ нашего города.

После ужина я взяла свой дневник и вышла из палатки в поисках уединения. Луна светила ярко, выигрывая несколько баллов у тусклых фонарей, стоящих по периметру нашей дворовой площадки. Я дошла до лавочки возле дерева, с которого опали почти всё листья. Они шуршали у меня под ногами, пока я приближалась. Приятно было наступать на особенно засохшие. Они издавали чудесный лёгкий скрип.

Я просидела на лавочке до трёх утра. Никто меня не беспокоил. Ночь была ещё по-летнему тёплой. Я писала и писала в своём дневнике. Меня было не остановить. Я писала обо всём, начиная с того момента, как на моих глазах исчезла Рита. Как я положила телефон на стол после разговора с отцом, а Рита вдруг, не успев даже удивиться, улетела вниз, в тартарары. Как потом затрясся дом, рушились стены, как кричали люди, как плакали дети, как под обломками искали родных. Как в полной неразберихе я нашла Артёма. Как я увидела тело Риты и этот дневник, лежащий возле её ног.

Начать писать было тяжело. Я долго мусолила фразу «Рита внезапно исчезла». Пишу и думаю, как это возможно? Был человек, стоял перед глазами, на расстоянии вытянутой руки. Я видела перед собой лицо, тонкий нос, любопытные глаза, рот. Я могла поправить волосы подруги, завернуть локон за ухо. Могла пощупать ткань на её одежде. И вдруг человека нет. В долю секунды. «Рита внезапно исчезла». И чтобы я долго не думала над этим, сразу начал рушиться дом…

Время идёт с разной скоростью, и не всегда понятно, от чего она зависит. После нашего с Артёмом переселения в общежитие дни полетели. Вот только сегодня был понедельник и первое сентября, а уже завтра отчего-то пятница и пятое число на календаре.

Мы жили дружно с Артёмом. Даже весело, и это было невиданным, ведь ни у него, ни у меня не было опыта проживания в не конфликтной среде. Его родители – пьяницы, мои – садисты. Там было не до веселья, а лишь бы дожить в относительной безопасности до вечера. Зато у нас с Артёмом образовался тёплый тесный мирок, где была и поддержка, и подшучивания, и назидательные советы причём с обеих сторон. Когда я выступала в роли ответственного взрослого и объясняла Артёму, что в школу ходить нужно каждый день, а не пару раз в неделю, соседи по общежитию считали меня молодой матерью подростка. Когда же Артём объяснял мне, что проект в институт не готовится за одну ночь, получалось, что он мой старший брат, просто ростом не вышел. В общем, жили мы с ним, не тужили.

Материальная поддержка в виде непрекращающихся выплат от города, лишь бы не требовали бы жильё как можно скорее, держала нас на плаву.

А моя история, и история этого дома, и, вообще, всех этих болот подходит к своему логическому завершению. Казалось бы. К завершению. К логическому.

Я, как обычно, влетаю на пару в числе опаздывающих студентов, прокрадываюсь на последнюю парту в нашей аудитории, устало склоняю голову на предплечья и закрываю глаза. Никто не видит под нависшими волосами, что я задремала. Монотонный голос нашего преподавателя убаюкивает меня. Мы вчера с Артёмом засиделись за шахматами, так что мне не до того, о чем вещают в аудитории. За полтора часа я высплюсь, и на второй паре я буду свежа и энергична. Одновременно с окончанием пары завибрировал телефон. В суматохе разбегающихся студентов и прочего шума я не сразу разобрала содержание сообщения. Но когда мне все-таки удалось это сделать, я едва не упала в обморок. Да и всякий упал бы, получив сообщение от умершего человека.

«Я снова забыла ключи. Может, придёшь в перерыве между парами, откроешь мне свою квартиру? Рита». Конечно, приду! На могилу приду к тебе, Рита! Я хотела позвонить шутнику, но поняла, что не услышу ничего, так было шумно. Я поспешила на улицу во двор. И… И во дворе я увидела очертания нашего дома, который разрушился в начале лета. Как всегда, окружённый дымкой, он стоял себе преспокойно и ожидал меня. Словно овечка на заклание, я побрела навстречу дому и ожидавшей меня там… Рите?

Но перед домом прямо возле решётки боковой двери, ведущей в наш двор, стояла не только Рита, но даже и её брат Артём, с которым только сегодня в час ночи я доигрывала последнюю партию в шахматы. Причём, Артём продул, что позволило мне спокойно и счастливо проспать звонок будильника. Рита, как ни в чем не бывало, как будто её тело пару месяцев назад не поместили в пластиковый чёрный мешок для груза 200, подошла ко мне и протянула ладонь.

– Спасибо, что принесла ключ, давай, тебе же нужно вернуться на занятия. Не пропускай!

Я немного замешкалась. Артём особенно и не смотрел в мою сторону. Он яростно жевал жвачку и надувал мелкие пузыри, которые громко ухлопывал сразу после появления. Я протянула ключ ему и заглянула в глаза. Думаю, почему рехнулась только я? Может, он тоже в шоке?

– Ага, спасибо, теть Маш, я посижу за твоим компом?

– Сам ты тётя Маша! – сказала я и поплелась в институт.

Целый день до вечера я просидела в актовом зале института, прячась от шумных студентов и строгих преподавателей. Я смотрела из огромных окон на наш дом. Смотрела неотрывно, пока у меня не заслезились глаза. Я не могла подняться и пойти домой. Вероятно, я сошла с ума или попала в параллельную реальность, где все живы, дом не рушился, и не было никаких болот и никакой бабки с её грибным супом. Однако мои жестокие родители были, они никуда не исчезли. Может, я себе объяснила таким вот способом, почему они стали такими и вели себя со мной хуже, чем с собакой? Я размышляла об этом, пока не услышала, что пришел сторож. Мне нужно было идти домой.

Я могла выбрать вместо дома психиатрическую больницу и отправиться туда, но мне было интересно, чем всё это закончится. Я не стала дожидаться, пока в актовый зал зайдёт сторож. В конце концов, этому дедку было под семьдесят. Ещё чего доброго схватит его инсульт при виде меня. Нынче сторожа такие, что их самих нужно охранять и беречь.

Я тихонько выскользнула из актового зала, почти на цыпочках добежала до вестибюля на первом этаже. Было до того просторно в этом помещении, когда все разошлись по домам, что я немного уважительно подумала о стороже. Все-таки жутковато находиться совсем одному в таком большом пустынном здании. Но меня ждало другое здание. Жилое, одноподъездное, разрушенное в моих кошмарах. Кошмарах ли?

Я пересекла дворовую площадку, зашла в подъезд, потом в лифт. Всё вокруг меня блестело, выглядело совершенно натурально, крепким, настоящим. Я трогала ручки дверей, ощупывала поручень в лифте, оставила отпечатки ладоней на зеркале в нём.

Дома меня ждала Рита. Она тоже была совершенно настоящей, живой, обыкновенной. Она не походила на персонажа книги Стивена Кинга про кладбище домашних животных.

– А где Артём? – спросила я, усаживаясь за кухонный стол.

Рита налила мне чаю.

– Он уже спустился вниз. Мы нашли ключи. Ты мне лучше скажи, как у тебя дела с учёбой?

– С чем-чем?

– С учёбой? Почему так задержалась? Отрабатывала что-то?

Я отвела глаза в сторону. Что-то слишком длинный день. С меня хватит. Мёртвая Рита тут мне нотации читать взялась!

– Давай, завтра поговорим. Спать хочу…

– Конечно, извини, я приду утром. Хорошо?

– Ага…

Рита вышла, а я без сил рухнула в кровать. Сон мой был глубоким, оздоравливающим. Ещё бы, я столько ночей провела на раскладушке в палатке под открытым небом, а в общежитии постель была ненамного удобнее. Утром я проснулась отдохнувшей, потянулась, но глаза открывать побоялась. Где я? В общежитии или в параллельной вселенной, где дом стоит, а Рита беспокоится о моей учёбе?

Солнце светило мне прямо в лицо, я рискнула и моргнула несколько раз. Я в доме. Я одна. Нет никакого общежития. Что-то мешало мне под головой, что-то твёрдое. Дневник! Мой серый скучный дневник! Я вдруг стала листать его с ожесточением. Ну, конечно. Вот же! Вот же! Здесь написано: «Хроники разрушения нашего дома», а вот ещё" Рита внезапно исчезла»! А вот про столовую, где мы с Артёмом чистили тонны картофеля. Я отбросила дневник, кто-то позвонил в дверь, а пол под ногами начал мелко трястись.