Текст книги "Русский театр на сломе эпох. Рубеж XX–XXI веков"

Довольно рискованно нынче вспоминать, например, то, что «в спектакле, которым открылся Художественный театр, была истинность исторической жизни народа и истинность законов жизни человеческого духа».[116]116
  Соловьева И.Н., Шитова В.В. Станиславский. С. 46.


[Закрыть] Сегодня это утверждение звучит странным вызывающим анахронизмом применительно к новому русскому театру в общем контексте эгоцентричных асоциальных веяний тотального индивидуализма и прагматичного настроения умов творческой элиты, которой нет никакого дела не только до жизни народной, но и до высших законов искусства, ее деятельностью движут лишь железные законы рыночного маркетинга. Само понимание природы искусства к концу ХХ века необычайно обедняется и деформируется в пространстве всеобщего прагматизма. Культурное сознание эпохи потребления презирает и подвергает травле познавательную, просветительскую, воспитательную функции искусства, зато холит и раздувает до невиданной гипертрофии игровую и гедонистическую. Разгул последних, с одной стороны, с успехом справляется с целью отвлечения и отучения человека мыслить и ставить неудобные для власти вопросы, а с другой – с главной задачей, поставленной новой элитой перед искусством, – принесения прибыли.

Таким образом, сегодня воплощается в жизнь не столько формула «искусство для искусства», сколько «искусство для бизнеса». У нынешних модных и «раскрученных» режиссеров уже априори не может быть ничего общего с тем благородным стремлением, которое было у создателей МХТ. «Не забывайте, что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь», – говорил Станиславский в своей речи перед открытием Художественно-общедоступного театра 14 июня 1898 года.[117]117
  К.С. Станиславский об искусстве театра… С. 15.


[Закрыть] Художественный театр с момента своего появления стал центром притяжения лучших духовных сил страны. Этот театр многим поколениям людей дал неоценимые уроки сердечности, человеческого сострадания и достоинства, уроки искусства высокого духа, идущие непосредственно от человека к человеку, подарил счастливые мгновения незабываемого душевного подъема в жизни. Сегодня никто из «успешных» режиссеров не стремится раскрыть жизнь на сцене во всей ее полноте, «в ее социально-бытовой, психологической, исторической правде, в ее реальных конфликтах, в разнообразии человеческих характеров и людских судеб», – как когда-то писал отечественный историк и теоретик театра Борис Алперс, раскрывая основы психологического реализма режиссерской системы Станиславского.[118]118
  Алперс Б. Искания новой сцены. М., 1985. С. 288.


[Закрыть] Беды народные, к которым вполне можно отнести и те, что выпали сегодня на долю отвергнутой и обездоленной интеллигенции, если и затрагиваются каким-то образом где бы то ни было, то превращаются в хорошо продуманный и подаваемый товар, который так же, как и все остальное, подлежит продаже, и не более того. В современном театре искренность переживания и боль за эти беды, как и сама отзывчивость души его создателей на устроенную очередную «ломку страны через колено» и рушащиеся вокруг миллионы людских судеб, просто отсутствуют. Молодые театральные творцы-рыночники, если и обращают свой косвенный взор на них, то подходят к ним с той же, исключительно прагматической точки зрения. Да и не сказать, что подобная тематика может занимать умы нынешних «успешных» писателей, драматургов и режиссеров, взращенных на релятивистских основах постмодернистского сознания и питающихся токами нынешней театральной «всемирности». Судя по всему, они уже окончательно избавились от «проклятой» национальной русской «интеллигентской привычки решать проблемы социального бытия» (А. Блок).

Преуспевающую сегодня часть театральных деятелей, молодых, «попавших в обойму» режиссеров и драматургов, кажется, отпугивает жизнь ученых, врачей, учителей и прочих работников умственного труда, затоптанных лакированным ботинком новых радикал-реформаторов. Может быть, суеверный страх оказаться на месте сегодняшних униженных и оскорбленных заставляет отворачиваться и не замечать миллионы раздавленных колесом истории очередных «лишенцев». Проще обрушиваться с обвинениями в их адрес, как это делает новая властная элита, за то, что они, так и не смогли приспособиться к нынешней «прекрасной свободной и демократичной» жизни, а значит сами виноваты, что оказались на ее обочине, и вообще, по убеждению этой элиты, не преуспели сегодня только иждивенцы и пьяницы. Ну, а для творческой, настроенной на волну праздников и фейерверков театральных фестивалей элиты гораздо притягательнее выглядит погружение в «улетный» и прожигательный мир геев, проституток и наркоманов, чем в нищую, неяркую и скудную жизнь современного интеллигента или любого другого «обыкновенного человека». Купающаяся в радостях, она бежит от подобной тематики, как черт от ладана. Театр становится равнодушным и буржуазным в самом дурном смысле этого слова. Душевная и духовная деморализация нашей интеллектуальной элиты создает тяжелую атмосферу. В обществе развивается моральная трусость. Кстати, и воздуха в 90-е годы ХХ века в России стало как будто меньше. Душная атмосфера тесноты, базарной затхлости давно ушедших веков от заполонивших площади и улицы, входы и выходы в метро, вокзалы, аэропорты и, кажется, все вокруг мелких лавочек, стихийных рынков и прочих торговых точек, видимо, тоже способствовала рождению материи совсем иного искусства. Шокирующий провинциализм сознания пришедших в театр новых людей выжег вокруг себя плодотворную почву на долгие годы. Бездумная ориентация на низкопробный масскульт, заскорузлое низкопоклонство и рабское следование второсортным западным лекалам вряд ли могут вывести из тупика. А безрассудный нигилизм общественного сознания в отношении к собственным, завоеванным дорогой ценой как культурным, так и подлинно демократическим ценностям лишь усугубил и увеличил угол падения и откат отечественного культурного сознания вслед за страной в положение полуколониальной отсталости. На бесплодной культурной почве России конца ХХ века не могло быть великого прорыва, не могли появиться конструктивные новаторы мирового масштаба, не могло родиться искусство революционного авангарда, потрясающего мир новыми невиданными художественными и гуманистическими открытиями, как это было после 1917 года. Творчество Маяковского, Эйзенштейна, Мейерхольда и многих других, как и творчество масс, рожденное идеалами социалистической революции (пока не было раздавлено реалиями, опирающимися на неискоренимую отечественную традицию произвола и насилия), не просто демонстрировали мощь бьющей креативной энергии страны, но и определили один из векторов развития мирового искусства ХХ века.

Сегодня определенно можно говорить скорее не о качественном, а о количественном прорыве на театральном фронте. Невероятно разросшееся за последние годы количество театров (в одной Москве их число давно перевалило далеко за 100, а по некоторым данным приближается уже к 200) и, соответственно, по меньшей мере раза в три превышающее эту цифру (опять же только в одном городе) количество выпускаемых ежегодно и буквально теснящих друг дружку премьер должны создавать весьма радужную, бурлящую творчеством картину. К этому следует прибавить еще и бурное фестивальное движение, мощь и натиск которого ничуть не уступает, а порой и превосходит повседневное репертуарное строительство. Кажется, при таком объеме не может оставаться неохваченных тем, всему должно найтись место. На самом деле на большой сцене сегодня почти отсутствует современная тема, в то время как МХТ в начале ХХ века взрастал на современной ему драматургии Чехова, Ибсена, Горького, Толстого, Метерлинка, Гауптмана и др. Кроме того, в этом море театральных кораблей нет сегодня «флагманов», нет художественного и духовного камертона, по которому настраивались бы другие, нет «маяков», нет не то, что направляющих, а вообще никаких идей, все «плавают» без руля и без ветрил. При этом головокружительном разнообразии, сказать, что мы живем в пространстве свободы выбора, нельзя. Негласно, но всем управляет новый неписаный кодекс правил, по которому известно, что поощряется сегодня сверху, за что можно получить награды и премии, а чему лучше не давать публичной трибуны. Если и существуют исключения из новой конъюнктуры, определяющей очередной поворот общего потока конформистского сознания, как обычно чрезвычайно чуткого к веяниям и сигналам «верховной» моды, то их старательно замалчивают и игнорируют (в Москве, например, такое отношение сложилось в 90-е годы к МХАТ им. М. Горького под руководством Т. Дорониной, явно не вписавшемуся в московский буржуазно-театральный «цветник»). В целом, однако, в русском театре конца ХХ века говорить серьезно о последовательном, сильном и глубоком художественном противостоянии новой конъюнктуре не приходится, его, по сути, не было. Скорее можно говорить об имеющем место, но особенно никак не выявленном на сцене идейном расколе внутри театральной среды, впрочем, как и повсюду в обществе.

Таким образом, почти на всем отечественном культурном пространстве, и на современном театральном дворе в частности, одержала победу мода на иронический стёб, телесную эстетику, новую тенденциозность, солью которой стали деструкция и дежурный негативизм по отношению к сведенному до примитивной схемы недавнему историческому прошлому страны. При этом взгляд на нынешнюю окружающую действительность как будто отсутствует вовсе или затерялся в новых виртуальных играх с нею. Многие драматурги сегодня, кажется, не знают, не чувствуют определенных сторон реальной жизни. Режущая глаз и ухо фальшь, искусственность навороченных сгущенных фантомов болезненной яви в духе истерического театра жестокости, прицельно ударяющего по нервам, при отсутствии потока настоящей жизни в ее историческом, социальном, национальном контексте – характерная черта сегодняшней сцены, утратившей вкус к подлинности и достоверности. Иногда кажется, что реальной жизни для драматургов и режиссеров нового русского театра просто не существует, поскольку ее пульс не прослушивается на «модной» театральной сцене сегодня. Есть некий обман, муляж, завуалированный морок действительности.

Театр за прошедшее десятилетие, наряду с открытием театральной «всемирности» и ошеломляющего богатства театральных форм, открыл для себя и бессодержательную пустоту, попутно испробовав многие блюда отменно низкопробного вкуса. Бессодержательное искусство на самом деле не столь безобидно, как может показаться на первый взгляд. По своей внутренней сути оно подобно энергетическому вампиру, отсасывающему последние духовные соки и без того истощенного общества. На фоне новой пропагандистской кампании, культивирующей радости наступившей жизни, аналитический и критический взгляд на нее, мягко говоря, не поощряется, а на деле просто не принимается и игнорируется. Многие современные исследователи культуры отмечают поразительный и в то же время подтверждающий сказанное выше факт: «…у нас “наступил” капитализм, но не появилось (у молодых) антибуржуазное искусство, что имело (и имеет) место во всех странах, в том числе и в дореволюционной России. А ведь для подлинного искусства естественно и закономерно быть антибуржуазным! То есть не принимать социальной несправедливости, бедности, отчуждения, прагматизма, пошлой прозы и самодовольства и многого другого, что неизбежно сопутствует раннему (а подчас и зрелому) капитализму и что несовместимо с испокон веков защищаемым подлинным искусством идеалом человечности… Как ни странно, ни непривычно еще об этом говорить, но, кажется, в России появилось первое поколение художников, которое уже нельзя считать интеллигенцией за отсутствием соответствующего масштаба и направленности социальной мысли и гражданской совести».[119]119
  Закс Л. Пафос поколений глазами несовременного человека. С. 8.


[Закрыть]

Для нынешнего культурного сознания очень показательно такое, например, озорное высказывание, сделанное одним из входящих в обойму нового поколения режиссеров, Ниной Чусовой: «Сейчас среди молодых актеров много талантливых. В них есть бесшабашность, хотя они не знают истории театра, и педагоги их за это ругают. Раньше были такие правильные все, с уважением к традициям, с желанием быть похожим на того или этого. А сейчас молодые актеры стали по-хорошему безответственные, не боятся замутить что-нибудь…».[120]120
  Чусова Н. Опять выруливаем в искусство // Коммерсант. 2003. № 140. 8 авг С. 14.


[Закрыть] Замутили, надо сказать, немало. А вот увидеть в этой мути что-то настоящее, не пустое и ясное в представлении хоть о чем-либо, трудно.

Но вот в этом море «бесшабашных» и «по-хорошему безответственных» творений неожиданно появилось одно, идущее несколько вразрез с общим карусельным движением, принадлежащее, правда, не молодому таланту, а мэтру отечественной театральной режиссуры. Речь идет о спектакле-фантазии «Плач палача» на темы Ф. Дюрренматта и Ж. Ануя, поставленном М. Захаровым в театре «Ленком» (2003). Спектакль М. Захарова интересен для нашей темы прорвавшимися размышлениями режиссера о сегодняшнем времени, своей стране и судьбе ее народа, хотя авторы, обозначенные на афише, казалось бы, не давали оснований для такого откровения. Следует сразу сказать, что, дав волю своим размышлениям, режиссер оказался в состоянии некоей раздвоенности. С одной стороны, Захаров, активно вошедший в большую политику в 90-е годы, ставший в это время членом Президентского совета, является одним из наиболее ярких и видных представителей не только современной интеллектуальной, но и властной элиты. Он – органичная частица сегодняшнего истеблишмента. С другой стороны, он был и остается прежде всего режиссером, творцом театра. В результате в этой постановке сталкиваются как бы две ипостаси одного человека, причем одна другой, очевидно, противостоит. На передний план спектакля вышел внутренний монолог режиссера, своеобразный автопортрет его миропонимания и его метаморфоз (кстати, спектакль вначале предполагалось назвать «Метаморфозы»).

В данном, не совсем, прямо скажем, согласующимся с прорвавшимся публицистическим пафосом режиссера сценическом материале, выстроенном на западной драматургии, в Захарове снова во весь голос заговорила, казалось, уже заглушенная (в элите в целом, во всяком случае, вне сомнения) за последние годы гражданская совесть художника. Странное раздвоение породило не менее странный сценический текст. Фрагменты радиопьесы «Ночной разговор», написанной Дюрренматтом еще в 1952 году, смонтированные с пьесой Ануя «Эвридика», служат здесь только основой, малопонятной почвой для выражения, видимо, мучающих режиссера горьких размышлений по поводу сегодняшней жизни. Главным содержательным моментом в спектакле является монолог Палача, звучащий в прологе спектакля, и его же финальные реплики – в эпилоге. Тирада-обвинение народу не только за то, что тот покорился бандитам и грабителям, но самое главное за то, что выбрал для себя непротивленческую смерть, как единственно возможный ответ тому, что происходит вокруг. И этот ответ оказался слишком серьезен и неожиданно неприятен для новой властной и интеллектуальной элиты, чьи скрытые настроения опосредованным образом выразил режиссер. Все-таки трудно (хотя далеко не для всех) продолжать веселиться и радоваться, когда вокруг вымирает страна. Люди все-таки могут еще понадобиться элите, хотя бы даже в качестве новых крепостных, для ее охраны и обслуги. Однако признать истинную причину такого народного ответа ни элита, ни режиссер в данном случае как ее прямой выразитель по-настоящему не хотят. Правда заставит признать совершенные элитой деяния, обрекшие на вымирание многочисленную часть населения страны, а это равносильно признанию совершения смертного греха. Хорошо бы исправить положение, заставив людей продолжать спокойно жить, работать и приносить пользу в новых условиях несмотря ни на что. Заставить поверить их в то, что во всем виноваты только они сами, их лень, отсутствие воли. Ведь все поправимо. Но люди почему-то не желают этого понять, они больше никому не верят и не хотят принимать правила игры бандитского мира. Глубинное подсознание нации отключило механизмы сопротивления смерти, но не подчинилось условиям новой жизни. Такого верха подлости и цинизма в грабительском «кидании» своей страны и людей, которое было совершено элитой в последние годы, сегодня уже не сможет заслонить никакая демагогия. В обществе тотальной продажности и растоптанных идеалов моральные силы нации подкошены под корень. И то, что в финале спектакля Палач в исполнении А. Абдулова берет автомат и стреляет в зрителей с криком: «Быдло, нелюди, вы покорились бесноватым ворюгам и слащавым вурдалакам, которые питаются вашим мясом! Очнитесь, недоумки!», не поможет. На фальшивых призывах народ не очнется. На гнилом изнутри фундаменте ничего не построишь. В атмосфере санкционированного разбоя и оправдывающих его агрессию идеологически обосновываемых и узакониваемых новых правил «жизненной игры» (на что тратятся немалые интеллектуальные усилия нынешней элиты), основанной на тотальной бесчестности и вопиющей несправедливости, люди будут по-прежнему пребывать в состоянии фрустрации и смертельной обреченности. У них не осталось больше ничего – ни веры, ни идеалов, ни уверенности в завтрашнем дне, ни надежды, ни желания жить.

Нравственные основы общества, изначально базирующиеся на совести, этических идеалах добра и справедливости, в трагической российской истории не раз давали силы нации вынести то, что, казалось, физически вынести невозможно. Нынешний распад этих основ, идущий сверху, причем, что особенно разрушительно для общества, от тех, кто считает себя его лучшей частью – элитой, стал причиной едва ли не самой страшной национальной катастрофы, которую переживала Россия в истории. Не только желудки «низов» опустошены сегодня, но и сердца, и умы как «верхов», так и «низов». Конечно, прагматики с рыночниками выживут, и еще не в последнюю очередь те, кому это позволит заполненная потребительская корзина. Но это уже будет совсем другая страна, заселенная другими людьми, с другим менталитетом, численность которой пополняется исключительно за счет миграции.

Ничто в мире не проходит бесследно. Генофонд нации и этические ценности накапливаются, как и культурное наследие, веками и поколениями. Разрушить их гораздо легче, чем взрастить и накопить вновь. Высокий строй души, который сложился в русском культурном сознании в начале XIX века, и который еще оставался в нем, несмотря на все войны и революции, в веке ХХ, к концу этого столетия оказался окончательно растоптан. В выжженной пустыне культурного сознания нации, ее общественных идеалов и ценностей, разъеденных коррозией всепожирающего цинизма, осталась и заправляет всем лишь голая идеология наслаждения. Каждый здесь ловит кайф как может. Русская интеллигенция, какой она сложилась и была еще на протяжении ХХ века, уходит как Атлантида на дно истории. Нынешняя участь ее загнанных в угол жизни, разрозненных «людей-обломков» похожа на проданный «вишневый сад», подлежащий вырубке. Занявшие вырубленное пространство, купающиеся в радостях жизни на фоне ужасающих социальных контрастов, «новые дачники» из числа российской интеллектуальной элиты уже не имеют ничего общего с «совестью нации» и вряд ли могут считаться людьми интеллигентного самосознания.

* * *

Когда смотришь многие спектакли и фильмы, созданные в последние два десятилетия, а особенно на образ и поведение героев новой продукции нашего телевидения и на самих телеведущих новой формации, в глаза бросается среди прочих отметин нынешнего времени образовавшийся новый, старый, как мир, культ барства. Вновь поднятая на щит идеология наслаждения, как и идеология элитаризма, возродила и вторичный культ, утверждающий перемены, происходящие в общественной психологии. Все закономерно. Причем этим культом заражены не только пресловутые «новые русские», но и те, кто относится к наиболее образованной и благополучной части нашего общества. Довольно часто в последнее время приходится слышать от весьма авторитетных и уважаемых людей некую апологию барству. То здесь, то там в их речах нет-нет да и проскочит восхищение скрытой или явной барственностью того или иного лица, будь то в прошлом или в настоящем. Да и сами они, судя по всему, не прочь окунуться в новое, хорошо забытое старое барство. Когда подобная апологетика исходит от уважаемых, тонких и умных людей, то глубокая человеческая коррозия, разъевшая и видоизменившая сознание и поведение нашего расслоенного общества, проявляется особенно явственно. Общественное и культурное сознание, а соответственно, умозрение и поведение социума как будто опрокинулись в далекое прошлое, а история двинулась вспять, где общество вновь резко разделено на бар и челядь. Поражает именно это ностальгическое отношение, часто транслируемое с телевизионных экранов, та поразительная восторженная придыхательная интонация, с какими ныне вспоминается это качество, к примеру, в мастерах искусства прошлого. Так говорят о каком-то утерянном достоинстве, которое во что бы то ни стало необходимо вернуть в нашу жизнь. А является ли барство достоинством?

В ответе на этот вопрос открываются глубинные психологические мотивации того или иного типа личности человека и целых групп людей, которые, в конце концов, ими движут в стремлении к той, а не иной политической, социальной и экономической формации. Сегодня в мире вновь остро встал вопрос приятия или, напротив, неприятия социального расслоения, социального превосходства одного над другим, прежнего сословного разделения социума. Обострение подобных вопросов особенно наглядно демонстрирует то, что от демократии современное мировое сообщество уходит все дальше и дальше вглубь нового «технологического средневековья». В то время как современное постмодернистское культурное сознание отменяет любую ценностную иерархию, уравнивая в правах добро и зло, прекрасное и безобразное и т. д., его общественная ипостась насаждает с варварской энергией иерархию социального и имущественного неравенства. Очевидно, во многих наших людях все годы советской власти дремало подавленное желание барствовать, повелевать другими, уйти от ненавистного им социального равенства, которое отечественные реформаторы-монетаристы сразу презрительно, но, по сути, неправомерно окрестили уравниловкой. Так же как очевидно, что современные реформаторы, а вслед за ними и успешные деятели нового буржуазного искусства не могут успокоиться, пока не вобьют последний гвоздь в крышку гроба самой идее демократического, социального равенства на российской почве.

Соответственно интерес к воспеванию монархии и всего, что с нею связано, в разных видах и с помощью любых форм художественной и иной фантазии переживает сегодня небывалое возрождение в умах творческой элиты и выплескивается с большим энтузиазмом в немалом количестве фильмов и спектаклей. Тиражирование с разной степенью успеха на телеэкране, в кино и на сценических подмостках вполне конъюнктурной акунинской игры-мистификации на тему сотворения из главного персонажа сериального романа – неуязвимого сыщика царской полиции Фандорина – романтического героя нашего времени, тому яркий пример. Именно таким этот персонаж представлен в одном из самых успешных спектаклей РАМТ «Эраст Фандорин» в постановке А. Бородина.

А ведь для народа расправа над идеей социального равенства в реальной жизни, обернувшаяся диким расслоением социума, – на самом деле акт глубочайшей трагедии и страшного трагического раскола нации снова на два антагонистических лагеря – имущих и неимущих, «чистых» и «нечистых», на высшие и низшие разряды, на противостоящие друг другу цивилизации и культуры. Ответ на вопрос, откуда в нашей постсоветской элите, часть которой ныне кичится своими вновь поднятыми на щит дворянскими корнями, а значительно большая игнорирует свои рабоче-крестьянские истоки, взялось столько спеси и такой безудержной тяги к барству «без чувства, без закона», ко всему тому, что позволяет одному роскошествовать за счет унижения и бедственного положения другого и при этом не слышать стонов последнего, видимо, надо искать в каких-то не изживаемых архетипах человеческой природы и общественного поведения. Хотя, возможно, эта тяга лишний раз указывает на то, что подлинно демократического сознания у значительной части нашего общества никогда не было и возникнуть не могло.

Как бы то ни было спесивое барство, как и мещанство, культивируется в новом общественном и культурном сознании в целом и проявляется сегодня так или иначе в самом типе нового русского театра и особенно в образе мыслей, психологии и поведении его благополучных создателей. При таких установках закономерно происходит переход от этического релятивизма к моральной деградации этого сознания. Оттого и не чувствуют многие известные и успешные деятели современного театра не только молодого, но и старшего поколения нарушения нравственного императива в демонстрации оглушившей их сознание сытой вальяжности на фоне бедственного положения рядовых граждан. Дело, конечно, не во внешнем облике с разлитым в нем довольством и благополучием, но, прежде всего, в том, как и, главное, что они говорят в своих публичных выступлениях, в той душевной и гражданской глухоте, разом поразившей почти всех ныне успешных персон. Абсолютная слепота в отношении настоящего положения большинства населения страны и ничем не прошибаемая убежденность, что все вокруг стало лучше, чем было. Эти разговоры о свободе передвижения, когда 80 % населения ни разу не выезжали за границу, а самое главное – стали ездить значительно меньше по своей родной стране в силу не сопоставимых с прошлым цен на билеты. Другие типичные высказывания о том, что талант всегда пробьется, в то время как миллионам перерезан доступ к качественному образованию, особенно высшему. А уж восхваления достигнутого изобилия, полных ныне полок магазинов, забитых за счет того, что высокие цены на товары и искусственно удерживаемые низкие зарплаты подавляющего большинства населения позволяют создавать и сохранять это изобилие, на самом деле не выдерживают никакой критики. При этом бесконечные нападки на советскую систему, на ее ценности и идеалы, как и обвинения этой системы во всех нынешних грехах, уже просто набили оскомину. Причем, как правило, к подобным обвинениям склонны люди, отнюдь не бедствовавшие при советской власти. Что же это за «демократы», которые так цинично относятся к нынешнему положению большинства российских людей, загнанных в угол? Как не вспомнить здесь вечную тихую укоризну «безмолвного народа», часто звучавшую в классической русской литературе и драматургии, «Ах, барин, барин…». Невольно на ум приходит и старая формула о том, что бытие определяет сознание.

Одна из важных задач нынешней культурной и интеллектуальной элиты России – истребление памяти, объективного знания о прошедшей эпохе. Новая пропаганда, направленная на создание односторонней и искаженной картины сложного и противоречивого советского прошлого с помощью средств массовой информации, подкрепляемая новыми фильмами, спектаклями и прочей продукцией современного искусства и литературы, возможно, сопоставима с тем, как работала пропагандистская машина, обличающая самодержавный режим в 20-е и 30-е годы. Что-то во всем этом есть перекликающееся с деятельностью рапповцев. Непонятно, зачем надо снова с тупой настойчивостью наступать на те же грабли. Обрыв традиции, разорванность и прерывистость пути – это дурная российская привычка. Вместо того, чтобы сохранять все лучшее из достижений прошлого и преумножать его. Как можно было с таким цинизмом отказаться от возможности сохранения всеобщего доступного, бесплатного образования и здравоохранения – от подлинных, свершенных впервые в человеческой истории социально-демократических завоеваний народа? Как можно было вообще так разрушать и грабить страну, все то, что было создано героическим и порой непосильным трудом предыдущих поколений? Это вопросы, взыскующие к отсутствующей совести нынешних солидных людей, выбравших солидный путь и придумывающих, как в романе В. Пелевина «Generation “П”» новый «слоган» для Христа – «солидный господь для солидных господ», останутся без ответов. Между тем заданная ориентация общественного и культурного сознания на социальную селекцию, дифференциацию и социальное неравенство лежит в основе многих современных бед и проблем.

Вновь возрожденная в сегодняшней действительности апология мещанского сознания в контексте современного культурного дискурса заслуживает также особого внимания. В начале 90-х годов наши СМИ провели мощную агитационную и пропагандистскую кампанию за возрождение мещанства как оплота стабильности и процветания страны. Наряду с барством мещанство стало еще одним общественным ориентиром и объектом культивирования современного элитного и обывательского сознания.