Текст книги "Агата"

Агата XI

Мне пришлось вытерпеть шесть сеансов, пока, наконец, не настал ее черед. В уме я несколько раз проиграл нашу с ней последнюю беседу и, честно говоря, совсем не знал, чего ожидать. Сможем ли мы невозмутимо продолжать как прежде – или она потеряла уважение ко мне из-за того, что я продемонстрировал свою слабость?

Когда я открыл дверь, чтобы пригласить ее войти, она стояла, прислонившись к стене, и смотрела в окно.

– Кажется, наступило лето, а я и не заметила, доктор, – сказала она, повернувшись ко мне. – Всего несколько недель назад шел снег, а теперь вокруг так много красок.

Я выглянул на улицу. И верно: кусты ожили морем зелени, на газонах густо разрослась сочная трава. Когда я выскочу на пенсию, лето будет в самом разгаре.

Я в ожидании сидел позади Агаты, но несколько минут она лежала молча. Когда же наконец заговорила, ее слова прозвучали так, будто она сформулировала их раньше и дожидалась момента, когда можно будет мне их выдать: – Вы помните, доктор, вы меня как-то спросили, чего я боюсь?

– Да?

– Может быть, вы уже догадались, но мой отец нас лапал. Меня больше, ведь я появилась первой, но и Веронику тоже. Иногда он хватал меня рукой, когда я проходила мимо его стула, и я не могла высвободиться. Потом он принимался ощупывать мои ляжки, совал руку между ног, обхватывал пальцами бедра и попу, добирался до груди и шеи. А заканчивал лицом.

Обрисовывая движения его рук, она мучительно сжалась, голос звучал глухо и невыразительно. От ее рассказа по моему телу распространилось неприятное ощущение. Она была права, возможно, я предчувствовал все это, и все же ее история привела меня в бешенство. Мне и раньше доводилось выслушивать рассказы о посягательствах, но тут все делалось более хитроумно, маскировалось лучше.

– Дольше всего он задерживался на моем лице, особенно на губах. Главное было не заплакать, потому что тогда он принимался утешать меня, и это было едва ли не еще противнее.

У меня свело скулы при мысли о наслаждении на лице ее отца, с его широко раскрытыми незрячими глазами, и о замершем детском тельце Агаты под его руками. Я заметил, что с такой силой сжимаю карандаш, что больно пальцам, и ослабил хватку.

– Это было так гадко, – продолжала Агата. – Я это ненавидела, но моя мать говорила, что это совершенно естественно, что это просто его способ видеть. Что он пытается понять, какая я.

– Когда это прекратилось? – спросил я.

– Да никогда, собственно, я просто уехала из дома. Но мне стало проще избегать этого, потому что когда я наконец начала навещать родителей, у них, как правило, гостили и другие люди. Он умер десять лет тому назад.

– А ваша мать?

– Она живет там же, – вздохнула Агата. – Я езжу к ней пару раз в год, но часто наше общение… – Она замешкалась в поисках подходящего слова. – Как бы это сказать? Заходит в тупик.

– Похоже, ваша мать была не менее слепа, чем ваш отец, – сказал я, надеясь, что ей не слышно дрожи в моем голосе. Если бы я мог, я бы избил обоих ее родителей до полусмерти.

– Я почти полностью уверена, что моя мать знала, чем он занимается, – ответила она. – Но я никак не могу понять, было ли ей все равно – или ей даже нравилось, что мне приходится так плохо.

Внезапно мне пришла в голову одна ассоциация.

– Агата, а вы помните бинокль из вашего сна? ^Да?

– Разве вы не видите, что он означает нечто еще, чего мы не смогли понять тогда? – Я возбужденно склонился к ней.

Она растерянно протянула: – Нееет. Вы о чем?

– Я считаю, что тот бинокль олицетворяет первооснову ваших конфликтов!

Теперь я почти кричал, но был так увлечен, что не сумел понизить голос: – Больше всего на свете вы хотите быть увиденной, иначе вас не существует! Своего отца с его руками вы в конце концов возненавидели. А ваша мать не вмешивалась, хотя вы страдали у нее на глазах. Как же вы не можете понять, что ваши родители превратили вас в невидимку для самой себя?!

В голове у меня шумела кровь, я снова видел перед собой сидящую на краешке стула в белом домике Агату с таким выражением лица, какого не заслуживает ни один человек.

Еле слышным голосом, будто затаив дыхание, она спросила: – Но что же это значит?

Такой простой вопрос. Отвечая, я вдруг с неудовольствием осознал, что до выхода на пенсию мне остается ровно 71 сеанс, но лишь 6 из них с Агатой. Числа, которые раньше всегда представлялись мне слишком большими, теперь показались пугающе маленькими.

– Это значит, что вы должны научиться видеть себя саму, Агата.

Фигура / фон

Похороны состоялись в воскресенье днем. Мадам Сюррюг прислала по почте официальное приглашение, и я не смог придумать убедительной причины, чтобы отказаться.

И вот я с повлажневшими ладонями стоял на солнцепеке в черном, пахнущем нафталином траурном костюме. Народ шел мимо меня в ту самую церковь, в которой были и обвенчаны, и отпеты мои родители. Большей частью это были пожилые люди с благоговейными лицами, в темных одеяниях; многие из них здоровались со мной, хотя знакомы мы были лишь поверхностно.

Ровно так же я в свое время воспринял церемонию прощания с родителями; я помнил все эти сочувственные рукопожатия, взгляды, ожидающие от меня чего-то, чего я не мог себя заставить сделать. Вы знакомы со смертью?

Потом прибыла мадам Сюррюг и ненадолго остановилась передо мной. Я протянул ей руку.

– Соболезную.

Она кивнула, пожимая ее. С нашей последней встречи мадам Сюррюг еще больше исхудала, но ее глаза, когда наши взгляды встретились, были спокойны.

– Спасибо, – сказала она.

Гравий на дорожке, которая вела к самой церкви, похрустывал под ее шагами, и на краткое мгновение перед моими глазами запечатлелась эта картина: женщина в черном на фоне белой церкви. Когда она ступила в двустворчатые двери, черное слилось с черным.

Я проследовал за своей секретаршей в церковь и сел на гладко отшлифованную костюмами прихожан деревянную скамью под хорами. Под сводами церкви было прохладно, и особый запах камня, дерева и стеариновых свечей казался сухим на фоне влажного тепла снаружи. Постепенно проявились и другие запахи: женских духов, мужского лосьона для волос и тошнотворно сладких лилий.

Не захочет ли мадам Сюррюг теперь вернуться в лечебницу, помочь мне с последними формальностями? Я не осмеливался завести с ней разговор об этом во время своих визитов к ним, но теперь до пенсии оставалось всего полторы недели, и нужно было в этот срок уложиться с делами. Следовало либо завершить курс лечения оставшихся пациентов, либо направить их к другим терапевтам, а еще привести в порядок медицинские карты, чтобы передать их с пациентами дальше или архивировать… и еще не был подписан контракт с новым владельцем лечебницы. Без помощи мадам Сюррюг мне со всем этим было не справиться.

Я снова попробовал сосредоточиться на церемонии. Впереди на возвышении стоял подбитый изнутри бархатом гроб. Как Тома выглядит там, внутри, принял ли он под конец неизбежное? Что-то подсказывало мне, что принял.

Я высидел всю службу, речь кюре и четыре псалма, хотя предательское першение в горле не позволило мне петь вместе со всеми, а отвратительный запах цветов тяготил все сильнее. Он ощущался давящей болью за глазами, впивался под кожу, и когда восемь мужчин в отглаженных костюмах понесли Тома прочь, я не выдержал.

Из горла вырвалось рыдание, и я почувствовал, как скривилось мое лицо. Инстинктивно я закрыл его руками, но плач усиливался, и мне пришлось сильно закусить зубами большой палец, чтобы приглушить рвущиеся наружу жалобные звуки.

___

Я вздрогнул, почувствовав, как на мою спину легла чья-то рука. Первым моим порывом было стряхнуть ее, но я не шевельнулся. Вместо этого я к собственному изумлению остался сидеть и плакать на жесткой церковной скамье, и рука чужого человека обнимала меня за плечи.

Мир

На следующий день я отправился после работы в “Ле Гурман” купить продуктов, чтобы испечь пирог.

Только зайдя в магазин и взяв корзинку, я сообразил, что не имею представления о том, с чего начать. К счастью, за прилавком молодая женщина с волосами, повязанными косынкой в голубую крапинку, насыпала в банку леденцы; я подошел к ней и кашлянул.

– Извините за беспокойство, но не могли бы вы объяснить мне, как испечь пирог?

Женщина громко рассмеялась, продемонстрировав две идеальные ямочки на щеках.

– Да с удовольствием. А какого пирога вам бы хотелось?

– Хороший вопрос, – сказал я. – С яблоками, наверное?

– С яблочным пирогом мы справимся. Идемте со мной!

И она повела меня между полок. Взяла муки, сахару и пачку масла, предложила мне понюхать палочку корицы и положила в корзинку несколько больших коричневых яиц.

– Яблоки вон там, – она показала на большие корзины, в которых лежали разные фрукты и овощи, – а кардамон у вас дома найдется?

– Боюсь, все, что у меня найдется, это немного хлеба и засохший сыр.

Женщина снова рассмеялась: – Ну, тогда пора вам немного расширить ассортимент.

Помогая мне собрать остальные ингредиенты, она рассказала, что свежие яйца в магазин каждое утро привозит ее отец, а рецепт пирога, который я буду печь, достался ей от покойной бабушки, которая славилась своей стряпней.

– А для кого вы хотите его испечь?

– Это будет такой пирог мира, – пояснил я, и она кивнула, словно это было самым обычным делом.

Когда все покупки были упакованы в пакеты из коричневой бумаги, я многократно поблагодарил ее.

– Не за что, – улыбнулась она, – у вас есть листочек бумаги?

Она взяла карандаш и начала писать в блокноте, который всегда лежал у меня в сумке.

– А перед тем, как подавать пирог, нужно дать ему как следует остыть. И он будет готов служить делу мира.

___

Все вокруг было в муке. Венчика у меня не нашлось, поэтому, как я ни старался, расправиться со всеми комочками оказалось делом практически невыполнимым. Но потом, когда пирог уже благоухал в старой круглой форме для выпечки, доставшейся мне от матери, и по его поверхности расходился спиралью красивый узор из яблочных долек, мне едва удалось сдержать радость.

Когда я позвонил, сердце гулко забилось в моей груди. Дверь отворилась, и если он удивился при виде меня, то не показал этого.

– Добрый день, – произнес я, двигая губами с преувеличенной четкостью, – я испек пирог. – И я кивнул на блюдо и протянул ему его.

Наконец-то я как следует рассмотрел своего соседа. Навскидку ему было хорошо за 60, и он был несколько плотнее меня. Одет он был в застиранный домашний халат; на голове встрепанные седые волосы, на шнурке на шее – очки с линзами в палец толщиной. Наверное, я оторвал его от чтения газет.

Поскольку он так и стоял, недоуменно моргая, я крикнул: – Пирог! – по-прежнему артикулируя преувеличенно четко.

Он нерешительно принял из моих рук теплый сверток и поднес его к носу, будто собираясь понюхать. Его усталое лицо приняло изумленное выражение. Он медленно поднял руку к сердцу, сложив губы в отчетливое спасибо. И мне вдруг стало страшно жалко его – с этим выпирающим животом и кустиками волос, торчащими из ушей.

Ты существуешь, хотелось мне сказать; когда ты играешь, я слушаю, прямо тут, за этой стеной.

Но я ничего не сказал, кивнул и, прощаясь, неуклюже помахал ему рукой: – Ешьте на здоровье. До свидания!

Подойдя к собственной двери, я обернулся. Так я и думал. Мой сосед все еще стоял в дверях, прижимая пирог к груди одной рукой, а другую подняв на прощанье.

Пирог с яблоками

Растопите в кастрюльке большую часть масла – следите за тем, чтобы масло не подгорело.

Смешайте масло с двумя чашками сахару, постепенно вбейте в смесь 4 яйца. Смесь должна посветлеть.

Смешайте в миске 4 чашки муки, соль на кончике ножа и чайную ложку соды. Добавьте немного кардамона и палочку корицы. Вскройте стручок ванили и выскребите из него несколько зернышек, по вкусу. По желанию можно добавить немного молока.

Как следует смешайте все ингредиенты, и раз! – ваше тесто готово. Смажьте форму маслом, заполните ее тестом, уложите сверху очищенные от кожуры и семян дольки яблок и пальцами слегка вдавите их, чтобы они погрузились поглубже. Сверху присыпьте сахаром.

Выпекать пирог не менее трех четвертей часа при температуре 180 градусов. Перед подачей охладить около получаса.

Бон апети!

У себя

Как-то утром я лежал, укутанный в теплое одеяло, разглядывал сеть тонких трещинок на потолке и продумывал грядущий день. Мне предстояло принять пять пациентов, и я вдруг понял, что потерял счет тому, сколько всего сеансов мне остается провести.

Выйдя на кухню, я согрел в чайнике воды. Достал из ящика пачку ревенного чая, понюхал его и засыпал черных листочков в ситечко. Мой сосед тоже проснулся; он тоже кипятил воду, потому что вскоре из-за стены послышалось характерное завывание его чайника. Я выкинул заварку, подлил в чашку молока и на скорую руку позавтракал за кухонным столом, раздумывая, зачем, собственно говоря, глухому человеку играть на пианино. Может быть, раньше он слышал, надо будет как-нибудь спросить его об этом, если хватит смелости.

___

– Доброе утро, месье.

Я был так рад ее видеть, что впервые в жизни обхватил плечи секретарши жестом, напоминающим объятие.

– Как замечательно, что вы вернулись, – воскликнул я, разомкнув руки. – Вы ведь работать?

Мадам Сюррюг смущенно улыбнулась, точь-в-точь юная девушка, получившая первый в жизни комплимент. – Совершенно верно, работать, – ответила она. – Дома мне теперь нечем больше заняться; пора вернуться.

С этими словами она приняла из моих рук трость – даже и для меня стало уже слишком жарко, чтобы ходить в пальто, – а я положил шляпу на полку.

– Я себе позволила записать в календарь нового пациента, – бросила она вскользь, проходя к своему месту.

– Какого еще нового пациента? – крикнул я растерянно ей вслед. – Но это же невозможно!

– Ерунда, – сказала она, обернувшись ко мне, – вы же больше не собираетесь на пенсию?

Она окинула меня пронизывающим взглядом, и я заколебался. Я так и не нашел убедительного ответа на вопрос, чем я займу свое время, когда уйду с работы. Обратный отсчет служил целью сам по себе, но что потом, когда она будет достигнута? Абсолютно пустые зеркала.

Тем не менее я хотя бы из принципа не собирался сразу признавать ее правоту. Я ответил ей взглядом, который, как я надеялся, казался строгим, и сказал: – Напоминаю: принимая подобного рода решения, мадам Сюррюг, вы должны предварительно обсудить их со мной; вам это прекрасно известно. А так дело не пойдет.

Вид у нее был нисколько не виноватый.

– Я обдумаю этот вопрос и сообщу о своем решении ближе к вечеру, – добавил я, и, к чести моей секретарши, следует добавить, что легкого подрагивания ее губ, когда она кивнула и вернулась на свой трон, легко можно было и не заметить.

На обширном столе был восстановлен минималистичный порядок, и мадам Сюррюг, обратив взор на лежащие перед ней бумаги, принялась с бешеной скоростью настукивать по клавишам.

Агата XII

Она шла впереди меня метрах в пятнадцати. Вся в черном с головы до пят, хотя стояла нестерпимая жара, ни тенечка нигде; выделялся только узкий золотой ободок в ее волосах. Она казалась мне чарующей, но к тому моменту это давно перестало быть для меня откровением.

Она двигалась быстро и целеустремленно, и мне трудно было угнаться за ней на своих стариковских ногах, но внезапно она остановилась и повернулась ко мне. Я тоже остановился. Солнце через рубашку пекло мою насквозь промокшую спину, и я подумал: “Ну вот, ты разоблачен. Это конец. Все знают, что нельзя смешивать реальную жизнь и терапию; стоит только вспомнить о судьбе бедняги Юнга”.

Она стояла на бульваре де-Рен, перед самым кафе, вытянув одну руку вперед, будто чтобы толкнуть стеклянную дверь, а другой рукой прикрыв глаза от солнца. Ее слова я расслышал абсолютно ясно, хотя по тротуару между нами сновали люди; хотя в саду, где я прятался от нее в последний раз, вовсю клокотал фонтан. Словно мой слух был настроен именно на ее частоту.

– Ну что, доктор, – мотнула она головой в сторону кафе. – Вы со мной, или как?