Текст книги "Падение"

НАУТРО я проснулся с большими планами: залезть в дедовы шкафы, обшарить все ящики и обыскать весь дом снизу доверху. Я был уверен, что сам смогу разузнать про деда все, что только можно. Главным ключом к этому знанию были коробки под материной кроватью. Я лежал в постели и ждал, когда из ее спальни донесутся какие-нибудь звуки. Было слышно, как она копается в шкафу, двигает стул и наконец открывает дверь.

Мать медленно спускалась по лестнице, будто боясь оступиться, – видимо, только проснулась и пошла на кухню варить кофе. Но едва я выглянул в коридор, как снова услышал ее шаги: она возвращалась, на этот раз побыстрее. Я мигом нырнул обратно к себе. Мать зашла в свою спальню, но дверь за собой не закрыла. Через пару минут я опять услышал, как она спускается по лестнице, шаркая подошвами, как будто ослепла и нащупывает ступени ногами. Дверь кухни громко захлопнулась – знакомый звук, за которым обычно следовали шаги по дорожке, посыпанной гравием. Мать вышла в сад. Меж кустов тут и там мелькала ее красная блузка.

Коробок под кроватью не было. Я перерыл ее платяной шкаф и комод с постельным бельем. Полез в стенные шкафы в коридоре, где всегда хранились коробки и чемоданы с зимней одеждой, но и здесь было на удивление пусто. Я обыскал чердак (ничего, если не считать ковра из высохшей луковой шелухи), подвал и гостиную. Должно быть, я что-то упустил: ну не могли же коробки, которые я видел собственными глазами, бесследно исчезнуть? Прошло ведь немногим больше суток. Может, они прямо у меня под носом?

Я вернулся к себе и заглянул под кровать и в шкафы. Кроме картин и вязаных свитеров, там ничего не оказалось.

Ладно, сдаюсь. Я повалился на кровать, уставился в потолок и попытался придумать, чем бы заполнить день. И тут снаружи послышался шум заводящегося мотора. Обрадовавшись хоть какому-то развитию событий, я пододвинул письменный стол под слуховое окошко, чтобы посмотреть, кто это.

Передо мной был монастырский сад. Теперь, когда солнце стояло у меня за спиной, он казался еще ближе, так что я отпрянул от окна и притворился, что сосредоточенно чем-то занимаюсь – проверяю петли или смахиваю мусор с рамы. Вместо того чтобы глядеть наружу, я пристально рассматривал собственные ладони и поэтому не мог сразу определить, кто сидит за рулем. Краем глаза я разглядел старый приземистый четырехдверный автомобиль, каких много здесь, в холмах, – скорее всего, «мерседес» или «ситроен». Мотор заурчал, машина нерешительно тронулась с места и двинулась осторожно, как лодка по воде. Она скользила так медленно и бесшумно, что слышно было, как под колесами потрескивают веточки. Резко вывернув со двора и нырнув под каменные ворота, машина выехала на дорогу.

Передо мной мелькнул профиль водителя. Это была Кейтлин. Но ведь ей нет еще и восемнадцати! От такой дерзости у меня перехватило дыхание.

Чуть позже я позвонил Арно – своему лучшему другу. И хотя Арно вечно пребывал в меланхолии, но, когда я перед отъездом в негодовании рассказал ему, что мать сдала нашу квартиру на все лето, он крикнул, высунувшись из окна отходящего автобуса, что кровь из носу приедет в гости.

Трубку подняла его мать.

– Ехать в такую даль? Ничего про это не знаю. Не думаю, что он к тебе собирается. Он бы мне сказал.

– Но он же обещал!

– Ну ты же знаешь Арно…

Вообще-то не так уж хорошо я его знал. Познакомились мы случайно, на вечеринке, куда я пришел с приятелями. Арно сидел сам по себе и слушал музыку в наушниках. Я завел с ним разговор. Как ни странно, говорил он по большей части о двух оперных спектаклях – «Отелло» и «Богеме», на которых побывал на той неделе, и говорил воодушевленно, как музыкальный обозреватель на радио. Чтобы поддержать беседу, я ответил перечнем названий, которые помнил из прошлогодних обязательных уроков музыки. Я был уверен, что Арно пропустил все мимо ушей, но, когда мы встретились вновь, оказалось, что он запомнил каждое слово.

– Тебе тоже здесь скучно? – спросил он на той вечеринке.

С тех пор мы всюду ходили вместе.

Затем я позвонил Фредерику. Фред, как звали его друзья, был ударником в группе, сколоченной его братьями, и безнадежным оболтусом в школе. Если бы не помощь одноклассников, он завалил бы все предметы до единого.

Фред, похоже, обрадовался моему звонку.

– Ну что, круто там, в холмах? – спросил он.

– Да не особо.

– Слушай, – ответил он серьезным тоном на вопрос, когда приедет, – я обещал, знаю. Но я тут отцу плешь проел, и он наконец дал мне денег на «Ямаху». Теперь придется отработать.

– А я тут с девчонкой познакомился, – сообщил я. – Ты бы ее оценил. Она машину водит, тайком от матери.

– Возьми ее с собой, когда вернешься, – ответил Фред.

Он добавил еще что-то о наших общих друзьях, неопределенно пообещал ненадолго приехать, но мне было уже неинтересно. Я пожелал ему удачи и повесил трубку.

Последним я набрал Мумуша. Он тоже не мог приехать: после трехнедельной осады ему удалось очаровать предмет его страсти – Сабрину.

– Я не могу с ней так поступить, – сказал он. – Она уже без меня жить не может.

Он многозначительно гоготнул, я тоже загоготал в знак поддержки и ответил, что понимаю его.

Может, из-за этих телефонных разговоров, но мне внезапно захотелось искупаться. Сперва я наполнил ванну до середины, хорошенько намылил и ополоснул прохладной водой волосы, плечи и подмышки, а потом снова открыл кран. Ванна набралась до самых краев, и нельзя было пошевелиться, не расплескав воду. Я лежал долго, едва не впитав в себя всю воду сквозь кожу, и думал. Время от времени я нырял. Под водой были слышны лишь гудение водопроводных труб, шуршание моей спины по эмали ванны да еще мое дыхание – оно заглушало сердцебиение. Воздух из легких я выпускал очень медленно. Из-под воды ванная казалась большим аквариумом, в нем плавали окно, перерезанное солнечными лучами, дверь и душевая занавеска в голубых цветочках.

Я думал: и вовсе мне не нужно это знать. Хочется им посекретничать – ради бога. Не буду больше задавать вопросы про деда, рыться в шкафах и читать дедовы бумаги. Мне стало невыносимо тоскливо, как никогда прежде. И не потому, что нечем было заняться, – просто из меня вытекло всякое желание что-то делать. Странно, ведь только вчера я нашел в себе силы пойти в оружейный магазин и вести разговоры с продавцом. Еще невероятнее то, что я спустился с холма в город с этой дурацкой картиной под мышкой и целых четыре часа промаялся с ней на раскаленной площади. Ну что ж, теперь я до конца лета носа не высуну из дома. А может быть, и из ванной. Даже если на город сбросят бомбу. Ничему и никому не удастся стронуть меня с места.

Вдруг передо мной возник полицейский.

– Ой, прошу прощения! – воскликнул он.

Я тут же сел. Вода перелилась через край, смыв по пути пластмассовую мыльницу; та брякнулась на пол.

– Прошу прощения! – повторил полицейский, явно смутившись. Он попятился назад, открыл дверь и наполовину скрылся за ней, все время оправдываясь: – Я услышал твой голос, позвал, но ты не ответил. Я забеспокоился.

Мне пришлось слегка нагнуться, чтобы его разглядеть: в глазах и ушах еще было полно воды, а перед носом болталась цветастая занавеска. Это был тот самый полицейский с походкой Фреда Астера, что встретил меня у калитки пару дней назад. Из-под его фуражки с обеих сторон торчало по вихру, что придавало ему комичный вид.

– А в свете недавних событий…

Он закрыл за собой дверь, сказав, что подождет внизу.

Я оделся, толком не вытершись. Полицейский стоял внизу, у приоткрытой кухонной двери, прислонившись боком к ящику, в котором мать хранила секач. Он снова принялся оправдываться: дверь была не заперта. Я опять, как тогда, оставил ее открытой.

– Я думал, мать в саду. И я не запираюсь на ключ, когда принимаю ванну, – объяснил я.

– Это совершенно нормально, – ответил полицейский. – Но если взглянуть на дело с моей колокольни…

Мы поняли друг друга. Я предложил ему стакан чая со льдом и ломтиком лимона. Он пришел поговорить с матерью, но, раз уж она куда-то запропастилась, согласился сообщить новость мне: полиция напала на след воров. Небольшой склад, полный самых разных вещей, наверняка краденых. Раскрывать подробности он не имеет права. Не помню ли я марки и модели нашей фритюрницы, тостера и двух телевизоров?

– А бензопилы там не нашлось? – поинтересовался я.

Он не знал. Вещей было много, и составить опись еще не успели. В разговоре он несколько раз повторил, что обычно не вторгается в чужие дома. Его явно мучила совесть, и я угостил его еще одним стаканом чая и попросил рассказать о работе.

– С тех пор как сюда хлынули туристы и сезонные работники, город уже не тот, что раньше, – вздохнул он. – Где состоятельные отдыхающие, там и дешевая рабочая сила. И наоборот.

Фуражку он снял и положил на стол. Вихры поникли и теперь закрывали уши.

– Поначалу проблемы возникали только в центре, – рассказывал он, крутя в руках стакан, – а теперь расползлись по всему городу. Когда в одном месте взять уже нечего, они делают вылазки в соседние районы. Даже в деревушках, где жителей не больше сотни, а остальные дома сдаются туристам, они по ночам просто взламывают двери. Знают, что внутри пусто: когда дом занят, у входа стоит машина. Ну и выносят все подчистую. Сначала отвозят на склад, а потом вывозят из страны. Весь Аравийский полуостров готовит в наших кастрюлях. И хоть бы раз кто что увидел или услышал! В округе-то никого не осталось. Вот тут у вас, по эту сторону холма, – он широко повел рукой, – сколько человек живет?

Солнечный свет четкими полосами падал на плиты пола. Я быстренько подсчитал.

– Пятеро.

И сам впечатлился.

– Пятеро! – театрально повторил он.

Я встрепенулся. Мне послышалось, будто по чердаку кто-то ходит. Загудел холодильник, на стол приземлилась синеватая муха. Внезапно, как при вспышке молнии, я вспомнил и понял позавчерашний сон.

– Пятеро, – сказал я снова и прихлопнул муху. – Четыре женщины и я.

Записки мать не оставила, и ее велосипед все еще стоял у кузни, так что далеко она уйти не могла. Я обошел дом. Из-за деревьев поднимался столб дыма. Я двинулся в ту сторону. От запаха гари у меня проснулся аппетит – захотелось вафель на завтрак.

Мать развела костер на валунах в дальнем углу сада. Чтобы добраться до нее, пришлось продраться сквозь кусты ежевики. В огне потрескивали сырые сучья, и мать не слышала моего приближения. Она стояла у огня, оперевшись на кочергу. Волосы ее были собраны резинкой в хвостик, выбивавшиеся пряди она машинально заправляла за уши. Поверх футболки и шорт она набросила дедов пыльник, а для защиты от шипов влезла в резиновые сапоги. В таком виде она напоминала погруженного в свои фантазии ребенка, который замер посреди игры, пытаясь вспомнить, во что играл.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Она вздрогнула и обернулась. Лицо у нее было слегка опухшее. Щеки блестели от огня.

– Мусор жгу, – на миг задумавшись, ответила она. – В доме слишком много хлама.

– К нам приходил полицейский.

– Полицейский?

– Тебя искал.

– Зачем?

– Чтобы составить список украденного. Они напали на след.

– А, эти пропавшие вещи! Не стоило ради них меня беспокоить.

Она сунула кочергу в огонь, оттуда сразу же взвился столб пепла. От жара и усталости вены у нее на руках пугающе вздулись.

Я вернулся в дом, открыл пачку сахарных вафель и медленно съел все до последней.

Когда через полчаса мать наконец вошла в кухню, с черными разводами на руках и с пропыленными ногами, ничего объяснять она не стала. Сказала только, что собирается в город, и попросила навесить на боковую дверь тяжелый засов, который купила вчера. И уехала, не сказав, когда вернется, и не поинтересовавшись моими планами на день. Она не предложила вместе поужинать или чем-нибудь заняться. Она ушла, как человек, не видящий смысла возвращаться.

Охваченный какой-то смутной яростью, я отправился в город – не по пастушьей тропе, а по дороге, потому что опять нес под мышкой картину и по опыту знал, как трудно спускаться с ней с утеса. На этот раз я твердо намеревался ее продать – мне нужны были деньги для сигнального пистолета. Слабое эхо шагов отскакивало от каменных склонов и парапетов. Перед уходом я запер все двери в доме и обошел его, чтобы проверить, не открыто ли где-нибудь окно. Когда мимо проезжала машина, я пытался рассмотреть лицо водителя. Шагал я довольно быстро. Вода, впитавшаяся в тело в ванне, теперь снова выходила наружу через поры, и футболка на спине намокла, но тут же высохла на солнце.

Как и вчера, я пришел на центральную площадь, по обыкновению заполненную туристами, и сразу же устроился у бокового входа в тот ресторан, рядом с дверью в кухню. Там и сегодня работало человек семь. Шеф-повар, выглядевший бо́льшим французом, чем Наполеон, кажется, узнал меня. Он встал в дверном проеме, посмотрел по сторонам, потом с легким недоумением взглянул на меня и улыбнулся. На часах еще не пробило и двенадцати. За его спиной поблескивали медные кастрюли и ножи. На полу стояли картонные коробки со свежими овощами. Сквозь стены тихо звучало фортепьяно – не мелодия, а скорее гаммы и упражнения, словно пианист готовился к вечернему выступлению.

Не успел я толком распаковать картину, как меня уже окружили японцы и стали наперебой торговаться. Я следил за их препирательствами, как за игрой в пинг-понг, не понимая ни единого слова. Внезапно они умолкли и всем роем переметнулись к следующему продавцу.

– Пожалуй, я все же ее куплю, – прозвучал рядом голос с акцентом.

Это была вчерашняя дама. Она предстала передо мной как постаревшая Мэри Поппинс – с поднятым высоко над головой зонтиком, словно это он держал ее, а не наоборот. Улыбаясь, она помахала у моего лица пачкой денег. Я хотел взять их, но она отвела мою руку и наклонилась к картине, чтобы рассмотреть поближе.

– Она несовершенна, – сказала дама, – но совершенство пошло бы ей только во вред. Думаю, ты на правильном пути. Следующим летом я вернусь и… – Не договорив, она дотронулась пальцем до нижнего угла: – Стокс? Это твоя фамилия?

От неожиданности я растерялся и ничего не ответил. Дама понимающе улыбнулась.

– Псевдоним, – сказала она так, словно всегда это знала.

Она взяла картину в руки, изучила оборотную сторону и поскребла ногтем по холсту. Я отошел, опасаясь, что она начнет интересоваться разбавителем или маслом. Шеф-повар все еще глазел по сторонам в ожидании посетителей, но в такой зной людям хотелось только молочного коктейля и воды со льдом. Я встал поближе к нему, подыскивая тему для разговора, но тут дама окликнула меня.

– Не мог бы ты упаковать картину? И перевязать – чтоб ее можно было взять в самолет как ручную кладь?

Веревки у меня, понятно, не было, но услышавший просьбу повар пошел за ней внутрь.

Пока мы ждали, дама сказала:

– С тобой что-то произошло.

Наверно, у меня был растерянный вид, потому что она успокаивающе положила мне руку на плечо.

– Можешь мне не рассказывать. Я повидала немало картин на своем веку. Это отпечатки души. Художник, который так старается наполнить пейзаж светом, – она указала на белые пятна, – знает, что такое тьма.

Я кивнул, притворяясь, что понимаю. Прежде чем она успела углубиться в тему, из кухни вышел повар с куском веревки и газетами, и я аккуратно запаковал картину. Дама протянула мне деньги, я пересчитал их: чуть меньше того, что я просил, но ладно, спорить не стану.

Подхватив картину деда, дама затерялась в толпе неспешно прогуливающихся туристов. Ее яркий зонтик покачивался над их головами, пока она пересекала площадь.

– Вижу, торговля идет неплохо, – одобрительно сказал повар.

– Да, – кивнул я, пряча выручку.

– Быстрый и хороший заработок. Если у тебя так ладно идут дела, может, и мне стоит взяться за кисть?

– Я работу ищу, – сказал я.

– Работу? Тебе мало того, что она заплатила?

– Ну просто не хочется сидеть без дела.

– В наше время работа нужна всем. Люди готовы пахать за гроши. У меня вся кухня ими забита. В такую жару и свихнуться недолго.

Он поглядел через мое плечо на водоворот людей, бесцельно слоняющихся по площади. Потом опять повернулся ко мне.

– Шел бы ты поскорей в банк, – заботливо посоветовал он. – Не стоит ходить по улицам с карманами, полными денег.

Я согласился с ним (хоть и не понимал, что ему за дело до меня) и нырнул в толпу. Вокруг говорили на разных языках. Я скользил взглядом по товарам на прилавках – серьгам, местным путеводителям, мелкой керамике, песочным картинам, ни на чем не задерживая внимание. Ярость, повыветрившаяся по пути в город, теперь испарилась окончательно. Пока я ждал в тени ресторана, сердце стало биться спокойнее. На душе было легко, хотя бы потому что я избавился от картины, а в заднем кармане брюк лежал бумажник.

Я уселся за столик на террасе кафе и заказал мороженое с манго и ананасом. Сидя в одиночестве, но окруженный людьми, которые беседовали, бездельничали, наслаждались солнцем, не обращая на меня ни малейшего внимания, я ушел в свои мысли. И зря. Я вновь по кругу стал думать о том, что мучило меня утром в ванной: не надо мне было сюда приезжать, мать попросту меня подставила, все вокруг врут и недоговаривают… Я как тот угодивший в ловушку голубь. Здесь никого нет. Здесь нечего делать. Здесь нет ни света, ни воздуха. Я увяз в чем-то непонятном. Этот город словно заспиртован. Туристы приезжают сюда на полдня и уже в следующем пункте маршрута забывают средневековый замок, руины крепостных стен и вкус местных деликатесов.

Жизнь вокруг била ключом, официанты сновали между столиками, стайки голубей взмывали в воздух и снова опускались на тротуар, но единственное, о чем я мог сейчас думать, – это о своих столичных друзьях.

ВО ВТОРОЙ половине дня я отправился в оружейный магазин. Застав там Алекса, я не особо удивился. Он стоял ко мне спиной, в глубине, в тусклом свете люминесцентных ламп, да еще на нем была бейсболка, так что я не сразу его признал. Когда он обернулся, я узнал его высокий лоб, близко посаженные глаза и редкие усики.

Он тут же подошел ко мне.

– А, Тинтин[3]3
  Тинтин – юный герой популярнейшей серии комиксов бельгийского художника Эрже «Приключения Тинтина», сообразительный, ловкий и храбрый.


[Закрыть]! Вернулся за своим пугачом? Разве мы тебе не говорили, Рене? – Он повернулся к хозяину магазина, потом опять ко мне. – Рене утверждал, что ты не вернешься. Думал, ты мямля, из тех клиентов, что задают кучу вопросов, но так ничего и не покупают. Но мы-то знали – ты человек дела. Бенуа был готов поклясться здоровьем матери.

– Да, – ответил я коротко, поскольку пришел сюда не для того, чтобы разводить с ним разговоры.

– Мы как раз утром о тебе вспоминали, – сказал он, – когда услышали о той воровской шайке.

Я показал Рене, какой сигнальный пистолет мне нужен. Он одобрительно кивнул и пробормотал что-то про качество.

Алекс оперся локтем на прилавок. Не обращая на нас внимания, он гнул свое:

– И что полиция все нашла. На каком-то складе, но где именно – не сообщают. Устроили обыск. Действовали почти наугад, а что обнаружили? Настоящее бюро находок!

Рене копался в одном из глубоких шкафов позади стойки – видно, искал коробку или другую упаковку. Вентилятор над головой пищал по-птичьи, а я просто ждал.

– Теперь они составляют опись. Все, что не заберут владельцы, будет продано. Говорят, там много интересного.

Рене нашел что искал. Он положил на прилавок кожаный чехол цвета хаки и, достав из внутреннего кармана ключик, привычным движением отпер стеклянную дверцу, за которой лежало оружие.

Не успел я оглянуться, как Алекс уже стоял рядом со мной. Я протянул руку за пистолетом, но он меня опередил.

– Покажи-ка, – сказал он, перекладывая пистолет из правой руки в левую и обратно. – Предохранитель здесь только для того, чтобы было похоже на настоящий. Толку от него никакого. Смотри: упираешь его о ребро ладони, жмешь на спуск и тут же сгибаешь вот этот палец. Для равновесия, сечешь? Смягчает отдачу.

Он взял мою ладонь и положил в нее пистолет. Ствол оказался прохладным, а рукоятка – теплой после его прикосновения. Алекс придал моим пальцам правильное положение, но они одеревенели и не слушались. Суставы гнулись с трудом. Я потряс запястьем, чтобы размять их.

– А теперь целься в Рене, – сказал Алекс. – Да, вот так. Вытяни руки. Смотри сюда. В прорезь прицела. Направь дуло ему в грудь. Да не на ноги, так он поймет, что ты изо всех сил стараешься его не убить. Или целься в голову, между глаз, так тоже можно.

Я прицелился Рене в лоб. Тот смотрел на меня так, словно это его не касалось, и у меня по спине пробежал холодок.

– Стреляй! – приказал Алекс.

– Алекс, ради бога! – встревоженно воскликнул Рене. – Не в магазине же! Для стрельбы есть звукоизолированная комната.

– Стреляй же, Тинтин! – повторил Алекс мне в ухо.

Я не выстрелил. Я опустил пистолет и положил его на прилавок. Рене спрятал его в чехол, а потом в полиэтиленовый пакет. Продемонстрировал мне инструкцию и гарантию. Я заплатил и вышел.

Алекс вышел вслед за мной и зашагал рядом. Я искоса посматривал на него. На ярком свету он выглядел иначе, чем в магазине. Похоже, он был намного старше меня. Голова его казалась массивной в сравнении со щуплым телом, но жилистое сложение намекало на силу и выносливость.

– В прошлый раз я не спросил, как тебя зовут. Глупо, конечно, тем более что Бенуа специально велел узнать. Но из-за той картины я забыл. Бенуа сказал: «Ищи его, пока не найдешь». Я поискал в телефонной книге. На «С» – Стокс. Но у тебя, конечно, другая фамилия.

– Да, – ответил я, не останавливаясь. Пакет я крепко прижимал к себе, чтобы пистолет не стукнулся обо что-то и не выстрелил.

– Для простоты мы тебя прозвали Тинтином. Это Бенуа придумал, не я. Он вечно всем дает прозвища.

Дорога постепенно поднималась в гору. Хотя шел я быстро, Алекс с легкостью держал темп. Ему даже удавалось говорить, не запыхавшись.

– Бенуа был уверен, что Рене не продаст тебе пистолет. Вечно он хвост поджимает, этот Рене. Хорошо, что я оказался рядом.

Он снял бейсболку и понес ее в руке. Волосы его были подстрижены так коротко, что виднелись даже прыщи на голове.

– Но вообще-то я вот что хотел сказать: тебе надо научиться не бояться.

Дорожка была усеяна щебнем – он, видно, вывалился из грузовика, ехавшего из каменоломни. Я чувствовал острые обломки сквозь подошвы. Пару раз я пнул их, и они разлетелись из-под ноги, как потревоженные мошки.

Алекс продолжал идти рядом – не такими быстрыми, но более широкими шагами.

– Даже если Рене кричит «Не стреляй!», надо стрелять, – сказал он. – В том-то и штука. Не забудь: тебе всегда будут кричать «Не стреляй!». А секунда колебаний может оказаться решающей. Противник швырнет что-нибудь тебе в башку – и конец. Ты потерял контроль. Уж лучше бы из постели не вылезал.

– Это сигнальный пистолет. С ним не надо целиться. Нужно только пошуметь.

– Прицел при стрельбе не важен. Ну то есть важен, если ты в саду или на улице. Но на взломщика чаще всего натыкаешься у себя в гостиной. На расстоянии не больше пяти метров промахнуться невозможно. Главное – не испугаться. Не побоишься с сигнальным пистолетом – не струсишь и с настоящим.

– Настоящий мне не нужен.

– Тебе надо тренироваться. Иначе и пальцем пошевелить не сможешь. Противник сразу поймет, что ты в жизни пистолета в руках не держал. Может, с виду твой пугач и не отличить от настоящего, но если ты им размахиваешь как идиот, то с тобой справятся в два счета.

– Я живу в холмах. Выстрелю – соседи тут же вызовут полицию.

– Глушитель, – ответил он, не объясняя.

Алекс замер, и я тоже остановился. Он взялся за подбородок – этот старомодный жест учителей и профессоров не вязался с ним и выглядел забавно.

– У тебя найдется время? – спросил он. – Несколько часов в неделю.

– Смотря зачем, – ответил я.

– Мы организовали клуб. Несколько друзей. Бенуа хочет тебя пригласить.

– Клуб?

– Да, просто собираемся с приятелями. Общаемся. Чтобы на улице не болтаться, как говорит мой отец.

– А я вам зачем понадобился?

– Ну это Бенуа, такой уж он. Он увлекается людьми. Слышал бы ты его: Тинтин то, Тинтин се! Для тех, кто ему по душе, он ничего не пожалеет. Он тебя учить хочет.

– Чему?

– Не стоит его недооценивать. Он лучший снайпер в этих краях. Многие готовы платить ему за уроки, и немало.

– Я не понимаю, почему…

– Подумай. У тебя, конечно, куча дел.

– Это правда.

– Знаю я таких, как ты. Хобби, всяческие мероприятия. Друзья повсюду. И глотаешь небось книгу за книгой?

– Не без этого.

– Так как тебя зовут?

Он пошел быстрее и опередил меня.

– Лукас Бень, – сказал я.

Алекс отходил все дальше, но через несколько метров замедлил шаг и обернулся.

– Улица Макиавелли, шестьдесят девять, – с таинственным видом произнес он. – Это адрес Бенуа. Подумай про его предложение. Никаких обязательств.

Он попрощался, помахав бейсболкой, и широким жестом снова нахлобучил ее.

– Эй! – окликнул я его.

– Что?

– Хотел спросить.

– Чего?

– Почему Тинтин?

Алекс запрокинул голову и расхохотался.

– Из-за твоей стрижки, конечно![4]4
  У Тинтина очень характерный чуб.


[Закрыть]

Он свернул в переулок, наверняка ведущий прямо к улице Меринн, на которой находился оружейный магазин.

Я остался один. Вдали от оживленного центра города, в жилом районе, куда не заходят туристы, и с сигнальным пистолетом под мышкой. В бумажнике еще оставались деньги. Неподалеку был полицейский участок. Непринужденно держа пакет с пистолетом у бедра, я зашел внутрь и спросил, нельзя ли ознакомиться с описью найденного на складе.

– Опись еще не готова, – ответил полицейский, сидевший под табличкой «Информация».

– А-а, – протянул я, но не ушел.

Шумно включился кондиционер, как раз когда я спросил:

– А где он?

– Кто?

– Склад. Где он находится?

Полицейский внимательно оглядел меня с головы до ног своими маленькими, дружелюбно прищуренными глазами. Похоже, он был из тех людей, которым суета вокруг не только не мешает, но, наоборот, по нраву. На миг мне показалось, что он задержал взгляд на моем пакете. Мне не пришло в голову проверить, не значится ли на нем название магазина, и я очень надеялся, что нет.

Полицейский чуть наклонился ко мне.

– Адрес я дать не могу, – сказал он с улыбкой, – но… – Он задержал на мне взгляд. – Я тебя знаю. Ты ведь внук Стокса?

Я кивнул.

– Вот! Я тебя ребенком помню. А теперь – лицо, осанка… Вылитый Феликс в молодости!

Мы немного потолковали: он говорил о печальном конце деда, я – о матери. Он знал, что нас обокрали дважды за короткое время, – слышал от сослуживцев. Я рассказал ему про два телевизора и остальные вещи. Мимо нас сновали потеющие в форме полицейские.

– Где нашли склад? – попробовал я снова.

– Это секретная информация.

Он все еще улыбался. А потом выразительно постучал ногтем по стеклу стойки, за которой стоял. Я еще раньше заметил под стеклом карту города.

– Вот как… – сказал я. – Тогда зайду как-нибудь в другой раз.

Я покосился на то место, куда указывал его палец, увидел то, что хотел, и вышел.