Текст книги "Девушка с характером"

3

– Прошу тебя, Элизабет. Я совершенно без сил, и у меня болит голова.

Катарина прилегла на кровать. На ней по-прежнему был светло-зеленый костюм, она лишь распустила волосы и сняла невысокие боты. Элизабет годами наблюдала свою сестру в этом состоянии. Ей казалось, Катарина симулирует, желая лишь привлечь к себе внимание окружающих.

– Болит голова? – переспросила она деловым тоном. – Тогда прими порошок, Китти.

– У меня от него спазмы в желудке.

Элизабет без всякого сострадания пожала плечами и опустилась в небесно-голубое кресло, стоявшее перед зеркалом. На туалетном столике ее сестры громоздилась куча-мала из стеклянных бутылочек, резинок для волос, черепашьих гребенок, пудрениц и чего-то еще. Как бы часто Августа ни наводила здесь порядок, Катарина неизменно вновь устраивала хаос. Вот такой была ее чокнутая младшая сестра.

– Я тебе только хотела рассказать, о чем узнала от Доротеи. Она видела вас с Паулем позавчера в опере, помнишь?

Элизабет подалась к зеркалу и сделал вид, что поправляет прядь волос. На самом деле она хотела посмотреть на реакцию сестры. К сожалению, по виду Катарины ничего нельзя было понять: она лежала, прикрыв глаза и опустив руку на лоб. Казалось, ответа было ждать бесполезно.

– Должно быть, прекрасное было представление…

В этот момент сестренка пошевелилась и взглянула на Элизабет. Такие глупости, как музыка или живопись, всегда заставляли ее забывать о головной боли.

– Представление действительно было прекрасное. Особенно солистка, исполнявшая партию Леоноры. «Фиделио» – вообще трогательная вещь, и потом музыка…

Элизабет немного подогрела энтузиазм Катарины, чтобы затем направить разговор в нужное ей русло:

– Да, я сожалею, что не пошла с тобой.

– Я не понимаю, Лиза, как ты могла манкировать такое чудесное музыкальное событие. При том, что у нас своя ложа. И вообще, это твое нежелание ходить на концерты и в оперу…

Элизабет удовлетворенно улыбнулась. Вот Катарина уже и села на постели, и от мигрени не осталось и следа. Она болтала о костюмах и сценических декорациях. Эта сумасшедшая даже рисунки нарисовала.

– В антракте в нашей ложе были гости – мне рассказала Доротея.

Катарина нахмурилась, словно пытаясь вспомнить. И если Элизабет сочла это притворством, то Китти точно понимала, о чем идет речь.

– Да, верно, лейтенант фон Хагеман зашел поздороваться. Он узнал, что Пауль проводит выходные в Аугсбурге и послал нам шампанское. Очень мило с его стороны.

Вот и все. Элизабет теперь посмотрела в зеркало на собственное отражение, возбужденное, ее лицо было некрасивым. Щеки казались толстыми, а губы – узкими.

– Лейтенант фон Хагеман зашел поздороваться с Паулем? Как мило с его стороны.

Она и сама слышала, насколько искусственно звучат ее фразы. Но она была слишком разгневана, чтобы следить за интонацией.

– Лиза, послушай, – произнесла Китти и снова упала на подушки. – В конце концов, они учились в одной школе.

Это правда, но Пауль был на два года старше Клауса фон Хагемана, поэтому они никогда не были школьными товарищами. Просто посещали одну и ту же гимназию. И вообще Пауль на выходных много времени посвятил своим друзьям, и Клаус фон Хагеман не принадлежал к их числу.

– Доротея рассказала также, сколько внимания ты уделяла лейтенанту, Китти. Правда, что на второй акт он остался в нашей ложе и сидел рядом с тобой?

Катарина снова положила было руку на лоб, но сейчас подняла голову и смерила Элизабет гневным взглядом. Теперь-то до нее дошло.

– Если ты намекаешь на то, что я и Клаус фон Хагеман…

– Именно на это я и намекаю!

– Но это просто смешно!

В глазах Катарины читалось негодование, на лбу залегла складка, губы сжались в полоску. Элизабет с досадой отметила, что даже сейчас Катарина была хорошенькой. Слегка раскосые глаза, маленький нос и круглый рот, созданный для поцелуя, придавали ее треугольному лицу исключительную прелесть. Кроме того, у нее была темно-каштановая шевелюра, на свету отливающая медью. Сама Элизабет была блондинкой, обычной блондинкой без особой изюминки. Белокуро-пепельные волосы – как тут не отчаяться.

– Смешно? – вне себя от ярости выкрикнула Элизабет. – Да весь город только об этом и говорит! Обворожительная Катарина, нежная фея с каштановыми локонами, королева грядущего бального сезона. Теперь она охмурила благоразумного лейтенанта фон Хагемана, который уже год как обхаживает ее сестру…

– Пожалуйста, Лиза! Все это абсолютная неправда!

– Абсолютная неправда? Ты хочешь сказать – неправда, что Клаус собирался сделать мне предложение?

– Я так не сказала. Господи, как болит голова! – Катарина прижала обе ладошки к вискам, но Элизабет была слишком рассержена, чтобы обратить на это внимание. Разве кто-то поинтересовался, как у нее дела? Может быть, и она страдает бессонницей и головными болями, однако никто в доме на сей счет не беспокоился.

– Никогда не прощу тебе этого, Китти! Никогда в жизни!

– Но… но я ничего не делала, Лиза. Он сел между мной и Паулем, и все. Мы беседовали о музыке, он так много знает о музыке, Лиза… Я только все время слушала. Ничего больше. Клянусь.

– Змея подколодная! Доротея видела, как ты смеялась и флиртовала с ним.

– Отвратительная ложь!

– Все в театре вас видели, и ты будешь утверждать, что это ложь?

– Ох, Лиза. Мы просто общались. Пожалуйста, не забывай, что Пауль все время находился рядом!

Элизабет осознала, что зашла слишком далеко. Эта злючка Дора, должно быть, наговорила лишнего. И как только она умудрилась попасться на удочку такой болтушки! Элизабет хмуро уставилась в зеркало. Обрамленный золотой рамкой трельяж трижды отражавший налитое гневом лицо старшей сестры: один раз анфас и дважды в профиль. Господи, какой же некрасивой она сейчас была! Почему судьба обошлась с ней столь несправедливо? Почему наделила ее младшую сестру лицом феи, которое не теряло своей прелести даже при мигренях или в моменты душевного беспокойства?

– Это ложь, Лиза, – тараторила Китти в беспомощном отчаянии. – Доротея такая сплетница, как можно ей верить? Всем известно, что она… – Китти замолчала, потому что в дверь постучали, и вошла их мать. Катарина хотя и сразу успокоилась, но мама уже из коридора услышала ее возбужденный голос.

– Китти! Что случилось? Доктор Шляйхер ведь просил тебя не волноваться.

– Ничего не случилось, мама. Я совершенно спокойна.

Алисия Мельцер знала своих дочерей. Ее взгляд скользнул по Элизабет, которая тут же выхватила из пудреницы кисточку и стала обмахивать ею лицо.

– Лиза, ты ведь знаешь, что не должна провоцировать свою сестру. Китти ночью почти глаз не сомкнула.

– Мне очень жаль, – мягко произнесла Элизабет. – Я пришла к ней, чтобы немного развеселить. Вот и все.

Катарина подтвердила версию сестры. Она не была ябедой, в этом ее нельзя было упрекнуть, она и раньше никогда не подводила Элизабет. Алисия Мельцер вздохнула.

– А почему вы до сих пор не одеты? – посетовала она. – Сейчас подадут обед.

На маме было синее, в пол, шелковое платье, украшением служили жемчужные бусы, завязанные на уровне груди в узел. Ей было уже за пятьдесят, но, несмотря на свой возраст, она оставалась привлекательной, и только ее слегка раскачивающаяся походка из-за негнущейся лодыжки порой немного портила впечатление. Элизабет дорого бы дала, чтобы унаследовать материнскую стройность, но судьба распорядилась иначе: фигурой старшая дочь пошла в предков по отцовской линии – широкобедрых и склонных к полноте. Даже в просторном утреннем платье – тонком струящемся кружевном одеянии со шлейфом – ее фигура выглядела грузной. Эта бестия Китти однажды пошутила, что Элизабет выглядит, как ходячая грелка на чайник. Впрочем, сейчас досталось именно младшей сестре за ее совершенно измятый зеленый костюм, в котором она улеглась в постель. Узкая юбка и длинный жакет с кокеткой были сшиты из блестящей шелковой парчи, которую папа привез из Индии.

– Обед? – воскликнула Катарина и простонала. – У нас ведь сегодня еще званый ужин. Как можно будет его переварить, если сейчас съесть полноценный обед?

– Придется постараться, Китти. Мы не можем оставить папиного брата и его жену обедать в одиночестве. Это было бы в высшей мере невежливо. Они уже предупредили, что сразу после уедут.

– Слава богу, – вырвалось у Элизабет.

Мать посмотрела на нее с укором, хотя и сама радовалась их отъезду. У папы были три брата и четверо сестер, все они обзавелись семьями и детьми. Однако никто из них не имел капитала. Поэтому их визиты всегда сопровождались просьбой о некоторой денежной сумме или каком-нибудь ходатайстве. Иоганн Мельцер был в Аугсбурге уважаемым человеком. Предприниматели, банкиры, художники, представители городской власти часто бывали в доме фабриканта, его благородных кровей супруга брала на себя роль радушной хозяйки. Пока она самозабвенно заботилась о дамах, в «мужском» салоне подавали красное вино, мадеру и французский коньяк, воздух пропитывался дымом от толстых сигар, деловое обсуждали вперемешку с личным. Такой ужин был запланирован и на сегодня, и видеть за столом конторщика Габриэля Мельцера и его скорбную седую жену было бы крайне неловко, хотя бы из-за их непрезентабельного вида.

– Итак, переодевайтесь, девочки. Ничего вычурного. Вы ведь знаете, у тети Хелены одно-единственное платье.

– Да, – хихикнула Элизабет. – Но она каждое утро прикалывает новый воротничок, надеясь обмануть нас.

Улыбка пробежала и по лицу Алисии Мельцер, но она быстро подавила ее. Элизабет часто позволяла себе бестактные реплики, ей нужно было учиться вести себя.

– Ну, у них больной ребенок, а лечение стоит денег.

Элизабет склонила голову набок, но на сей раз промолчала.

Сейчас это был больной ребенок, в прошлый раз – какое-то несчастное поручительство за какого-то друга, потом пожар на кухне и большой материальный ущерб. Папина родня все время выдумывала причины, чтобы тянуть с него деньги. К слову, мамины родственники вели себя не лучше, просто они были лучше воспитаны. Во всяком случае, пока не напивались. И им требовались куда большие суммы, поскольку жили они на широкую ногу и долги имели соответствующие. В целом все родственники были исключительно неудобными людьми, Элизабет не знала ни одного, кому ей хотелось бы смотреть в лицо, а не в спину.

– Обязательно присутствовать на обеде, мама? – вздохнула Катарина. – Я ужасно устала и хотела бы поспать. Ты же знаешь, доктор Шляйхер прописал мне снотворное.

Алисия уже была возле двери и секунду помедлила, взвешивая на одной чаше весов здоровье ее больной девочки, а на другой – вежливость и приличия. Да еще и по отношению к бедным родственникам мужа. Но привычка соблюдать ритуал взяла верх над материнским инстинктом. Катарине тоже надлежит учиться держать себя в обществе. Ей – прежде всего.

– Мы не будем затягивать обед, Китти. Сразу после ты сможешь прилечь. Я пошлю тебе Марию, она поможет переодеться. Элизабет, ты наденешь коричневое платье с рукавами-фонариками. Тебя, Китти, я хотела бы видеть в светло-сером, в том, с маленьким болеро и перламутровыми пуговицами.

– Да, мама!

Элизабет с упрямым видом поднялась из кресла и направилась в свою комнату. Разумеется, Мария будет помогать сестре, в то время как ей, Элизабет, придется собираться самой. Мария в лучшем случае забежит к ней, чтобы заколоть волосы. Было совершенно очевидно, что одной камеристки для троих дам недостаточно. Тем более что дорогой Йордан уже за сорок, и ее представления об одежде столь же старомодны, что и у мамы. Но Элизабет утешало, что после замужества у нее будет своя камеристка.

Коричневому платью было уже три года, мама заказала его для Элизабет, когда той было семнадцать. Мать считала, что коричневый цвет хорошо гармонирует с белокурыми волосами дочери. Элизабет имела ровно противоположное мнение. Коричневый цвет навевает скуку, в нем ты как одинокий холмик, никто не задержит на тебе свой взгляд, и старомодные рукава-буфы никак не добавляют прелести. Но для конторщика Габриэля Мельцера и его бесцветной жены этого будет достаточно.

Мария уже достала платье из гардеробной и повесила в комнату, таким образом Элизабет оставалось лишь сбросить с себя утренний туалет и облачиться в коричневое уродство. Ее ждала еще одна неприятность: она поправилась, в платье пришлось буквально втискиваться. Теперь нужно было туже зашнуровываться, и без Марии не обойтись. К тому же, сегодня вечером Элизабет предполагала надеть бархатное темно-зеленое платье, и корсет придется затягивать так, что от одной этой мысли ей становилось дурно.

– Госпожа. Давайте я уложу вам волосы. Нет, только посмотрите, как вам идет платье!

Мария Йордан улыбнулась. Идеальная камеристка. Всегда вежлива, сдержанна, самая абсурдная лесть из ее уст звучит правдиво. Элизабет было достаточно взглянуть в зеркало, чтобы увидеть, что в этом матерчатом коконе она выглядела, как начиненная колбаска. И все же было приятно услышать от Марии комплимент, сесть на мягкую скамеечку перед зеркалом и вверить себя ее умелым рукам.

– Только слегка заколите. Перед ужином вы мне понадобитесь уже в пять.

– С удовольствием, барышня. Украсить коричневой лентой?

– Нет, ленты не нужно. Уже и так хорошо. Спасибо, Мария.

– Как пожелаете, барышня.

Разве справедливо, что именно она была склонна к полноте? Мама никогда не была толстушкой, у нее и сегодня была фигура девушки. Однажды она удивила своих дочерей, показав им платье своей юности, ужасно старомодное одеяние из темно-красной бумазеи с расклешенной юбкой и кружевной отделкой. Она хранила это платье, потому в нем познакомилась с папой. Элизабет нашла его уродливым, но оно подходило маме по размеру, как и тогда. Родив троих детей, мама сохранила фигуру.

Выйдя из комнаты, Элизабет увидела, как Китти спускается по лестнице. Легкой парящей поступью, как если бы она бежала по облакам. Это странное создание по большей части пребывало в полусне. Но какой же стройной была ее сестра, какой необыкновенно изящной! А силуэт – будто вырезан из журнала мод. При этом Китти было совершенно не важно, что на ней надето и как убраны волосы.

Она бы охотно променяла свою жизнь на вилле на Париж, где хотела учиться живописи. Сидеть с мольбертом на улице, как молодые художники. Однажды услышав эти планы, мама сумела сохранить присущее ей самообладание, тогда как отец впал в ярость и назвал дочь «неблагодарной глупой курицей».

Элизабет последовала за своей сестрой на второй этаж, толстые ковры на лестнице заглушали шаги, и Катарина не услышала, что за ней идет сестра. Она была целиком в своих мыслях. Элизабет думала о том, как Китти сегодня вечером будет сидеть за столом. Там же будут добрые знакомые матери фон Хагеманы, деловые друзья отца. Ей стало душно. Причиной мог быть узкий корсаж. А также лейтенант Клаус фон Хагеман, который будет сопровождать своих родителей на ужине и которому придется наконец объясниться.

Эльза отворила Элизабет дверь в столовую, видимо, пожилая служанка будет и еду подавать. Для бедных родственников не стали задействовать Роберта, он в ливрее и белых перчатках будет обслуживать гостей за ужином. Элизабет поздоровалась с натянутой вежливостью и извинилась за опоздание. Она последней села за стол, после чего Эльза принесла суп. Говяжий бульон с омлетом. Элизабет со злорадством покосилась на сестру. Она знала, что та ненавидит бульон да и вообще едва прикасается к мясу.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая Китти? – спросила тетя Хелена. – Ты выглядишь уставшей.

Катарина рассеянно помешивала суп. Элизабет было видно, что веки сестры слипаются.

– Китти?

Тут она вздрогнула и открыла глаза.

– Простите, тетя. О чем вы спрашиваете?

Мама нахмурилась, и Катарина подобралась под ее пронзительным взглядом. Она смущенно улыбнулась.

– Я сказала, что ты выглядишь уставшей, дитя, – терпеливо повторила тетя Хелена.

– Извините, тетя, я не прислушивалась. Я сегодня сильно устал.

– Я так и сказала, – с легким раздражением подтвердила тетя Хелена.

Элизабет храбро подавила смешок, а мама смягчила неловкость, пояснив гостям, что Катарина плохо спала ночью. Тетя Хелена отреагировала с притворным участием и продолжила рассказ о своей собственной бессоннице, которую ловко объяснила семейными тревогами. Так был перекинут мостик к истории про больную дочь и дорогим лекарствам. И вообще к врачам, о которых не знаешь что и думать. Прописывают всякие настойки и таблетки, а помогут ли они одному богу известно.

– Мы все живем по воле Божьей, – приветливо подтвердила Алисия. Элизабет знала, что мать всерьез так думает, что она истинная христианка и по воскресеньям ходит к мессе в монастырь Святых Ульриха и Афры.

– Так жаль, что дорогой Иоганн не нашел времени для совместного обеда, – с легким сожалением сказала тетя Хелена. – Не очень хорошо, что он целые дни проводит у себя на фабрике без обеда.

Элизабет прекрасно было известно, что и мать не в восторге от отсутствия отца. Закопаться в работе и спихнуть на маму назойливых родственников – на него это было похоже. Но разумеется, Алисия Мельцер не подавала вида. Более того, она согласилась с тетей Хеленой, искусно изобразив вздох сожаления, и посетовала на излишнее увлечение мужа работой. Дескать, у нее такое впечатление, что он женат на фабрике: уходит ранним утром, а домой возвращается нередко затемно. Что он чувствует груз ответственности, тщательно обдумывает все решения, ведь любая ошибка в цехе может стать причиной разрыва контракта.

– Благосостояние подразумевает неустанную работу, – сказала она со значительной улыбкой, взглянув на дядю Габриэля. Тот покраснел, поскольку была суббота и ему надлежало быть в конторе. Вероятно, он выдумал для своего начальника какую-нибудь историю. Папа как-то сказал, что Габриэль ненадежный служащий.

Элизабет так и знала, что что-нибудь случится. Из рук Катарины вдруг выпала ложка и плюхнулась в говяжий бульон. Украшенная монограммой ручка ложки задела бокал с вином. Бокал упал и разбился, вино вылилось на скатерть. Дядя Габриэль попытался было спасти бокал, при этом задел своей накрахмаленной манжетой суповую тарелку, содержимое которой и выплеснулось на колени его супруги. Редко когда увидишь столь досадную цепочку неудач.

– Эльза! Принеси свежих салфеток. Августа, проводи госпожу Мельцер в гостевую, ей нужно переодеться…

Элизабет и пальцем не пошевелила, было прямо-таки смешно наблюдать, с каким отчаянием тетя Хелена отряхивала свою юбку, а Катарина все время перед ней извинялась:

– Мне так ужасно жаль, тетя Хелена! Я такая неловкая! Я дам тебе одно из моих платьев.

Когда Августа открыла двери, чтобы отвести тетушку в испачканном платье переодеваться, из кухни донесся голос поварихи. Фанни Брунненмайер была в пылу работы, и отчетливо слышалось каждое слово:

– Ты в самом деле самая большая недотепа, которую мне приходилось видеть. Ты ни на что не годишься. Пресвятая Дева Мария, и откуда берется столько глупости в одном человеке!

Алисия Мельцер дала знак Августе закрыть дверь как можно быстрее.

– Новая кухарка, – извиняясь, обратилась Алисия Габриэлю Мельцеру. – Ей еще нужно вникнуть в работу.

4

Это какая-то чертовщина. Безумное нагромождение кастрюль и судков, хаос из красного мяса, ощипанных и выпотрошенных голубей, окороков, розового филе и маринованных куриных грудок. Посреди всего этого – овощи и зелень: мангольд, лук-шалот, морковь, сельдерей, а также яблоки, пучок редиса, укроп, кориандр…

– Ты опять путаешься под ногами! Бегом к плите! Раздувай огонь, но не сильно. Я тебе что сказала? Уйди от печки, а то все мне испортишь!

Мари бегала взад и вперед. Брала то одну, то другую кастрюлю, приносила тарелки и ложки, таскала дрова для плиты, мыла миски и ножи. До чего бы она ни дотронулась, все было не так.

– Да не сливочник, глупая ты глупая. Кастрюлю с бульоном. Вон там. Да раскрой глаза. Быстро, у меня сейчас соус перестоит…

Она не успевала. Она что-то искала, несколько раз приносила не то, потом наконец угадывала, тем временем повариха уже обходилась и без нее. Кухня казалась Мари безбрежным бурным морем, а стол, на котором возвышались кастрюли и посуда, – палубой во время качки.

– С голубями осторожнее. Смотри не оборви им крылья. А перья складывай в мешок, не то они разлетятся по всей кухне. Пресвятая Богородица – я тебе что сказала делать?

Кто-то открыл окно, и серые голубиные перья взметнулись в воздух. Они исполняли танец снежинок над длинным столом, и пока Мари прыгала, силясь поймать хотя бы самые длинные перья, другие, легкие и нежные, оседали в кастрюлях и на тарелках. Мари принялась собирать их со оленины, с рыбного филе, выудила из малинового соуса и прежде всего из шоколадного мусса.

– Ну? Что тут поделывает наша маленькая Мари? – услышала она в дверях язвительный голос Йордан.

– Не суйте нос не в свои дела! – прошипела на нее повариха. – Вон из кухни, иначе у меня сливки скиснут!

Угодить ей было невозможно. Хотя бы потому, что она не умела объяснить, что именно ей нужно. Хорошая помощница должна была знать план, который лишь подразумевался поварихой и которому она сама следовала подсознательно. Все делалось согласно этому плану, и Мари чувствовала, что он идеальный. Для каждого этапа был предусмотрен единственно правильный момент. Из нагромождения кастрюль и тарелок, полуготовых, сырых или даже приготовленных блюд в конце концов рождалось превосходное единое целое – ужин из восьми перемен, который должен быть подан ровно в шесть вечера.

Суп из лука-порея со сливками, рыба, голуби под медовым соусом, сельдерей в соусе «Мадера», оленина с брусникой, мороженое, фруктовые меренгт, сыр. Затем кофе и чай. Миндальное печенье. Ликеры.

Возле кухни был устроен лифт, который доставлял еду в холл второго этажа, где располагалась столовая. Мари увидела Роберта лишь мельком, когда он заглянул на кухню спросить кухарку насчет вина. Отвечала она грубо или совсем не отвечала, и Роберт в конце концов ретировался. Но Мари успела восхититься его ливреей в черно-белую полоску с золотыми пуговицами, а также безупречными белыми перчатками.

Какой дом! Как ей могло прийти в голову сбежать отсюда в первый же день? Несомненно, это было бы самым глупым решением из всех возможных. Боги! – никогда еще она не видела такого изобилия, таких разносолов. Обитатели этой виллы черпают жизнь полной ложкой. Для них нет ничего недоступного, самое лучшее – вот их необходимый уровень. Голуби. Соус «Мадера». Три вида запеченной рыбы. Двадцать или тридцать яиц для них ничего не значат. Белок взбивают и смешивают с сахаром. Деликатно подсушивают в печке. На бисквит намазывают сливочный крем, поверх раскладывают фрукты и венчают меренгой. Мари иногда просто стояла и смотрела, словно могла впитать в себя эти изысканности, записать и сохранить у себя в голове все рецепты. Создать свою внутреннюю поваренную книгу, какая была в голове поварихи. Но были и рецепты, которые Фанни Брунненмайер держала в тайне. В такие моменты она отсылала Мари на улицу за дровами. А когда та возвращалась с ношей поленьев, блюдо было уже готово.

На лифте поднимали одну перемену блюд за другой. Маленький колокольчик оповещал Роберта, что внизу все готово, тогда он тянул за канатики, и тарелки и судки, накрытые серебряными крышками, воспарялись на второй этаж. А на кухне тем временем спешно готовили следующую перемену. Иногда паузы между ними были недолгими, но потом беседа за столом вдруг оживала, и повариха беспокойно ходила вокруг мяса, нежных овощей, мороженого, которое таяло. Только когда последние блюда – сырные тарелки со свежими брецелями и корзинки с фруктами – начали свой путь наверх, ее напряжение спало. Брунненмайер опустилась на скамейку, вытащила из кармана фартука белую салфетку и вытерла ею вспотевшее лицо.

– Принеси-ка мне вон ту кружку, девочка. Большую. Да, эту.

Она пила пиво с наслаждением, долгими глотками, все время вытирала себе пот с лица и с облегчением улыбалась:

– Ты не так плохо справилась.