Текст книги "Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века"

Около пяти часов Линь Фэй позвонил Ван Лань. Очень странно, он вроде бы отсутствовал весь день и захотел позвонить и спросить, как дела, но в душе почти хотел поверить, что во всем Пекине одна только Ван Лань обрадуется его призу, пусть даже и пледу.

Линь Фэй первым делом спросил, встала ли Ван Лань. Девушка засмеялась, дескать, времени-то уже сколько, а ты спрашиваешь, встала я или нет. Он тут же сменил тон и сказал, что волновался, выспалась ли она. Ван Лань спросила, где он гулял, встретился ли с девушкой. Разумеется, он ответил как есть.

– А я приз выиграл…Если ты никуда не собираешься, давай я тебя поужинать приглашу? – Линь Фэй изо всех сил старался говорить бесстрастно, вроде как речь об ужине, а вовсе даже не о призе.

Ван Лань засмеялась:

– Да ты что? Тебе везет! Что выиграл?

– Угадай, угадаешь – подарю тебе.

– Телевизор, стиральную машинку или сумку за двадцать юаней?

– Плед! – Они вместе засмеялась, словно выиграть плед было чем-то смешным.

– Пошли, поужинаем вместе? – Линь Фэй снова озвучил свое приглашение.

Он говорил от всего сердца, но Ван Лань сказала:

– Да ну, не сори деньгами, почему бы тебе не прийти ко мне, я куплю какой-нибудь еды, дома покушаем, а?

Он согласился, словно только на это и надеялся. Линь Фэй и впрямь ждал этого приглашения, он со своим свертком быстро поймал такси и поехал в сторону дома Ван Лань.

К тому моменту, как он добрался, Ван Лань уже успела в супермаркете внизу купить очищенные овощи, Линь Фэй пришел практически за ней по пятам, он еще и пробежался, выйдя из такси, а потому на лбу выступила испарина. Первым делом он продемонстрировал Ван Лань свой трофей, а потом сообщил девушке, как ему повезло, ведь до него лотерейные билеты тянули очень долго, и никто не выиграл, максимум какую-то ерунду, так что его появлению обрадовались даже устроители, хотя, разумеется, нашлись и завистники.

– Один толстяк несколько сот раз тянул билет и ничего не выиграл, так он на меня так смотрел, будто хотел сожрать.

Линь Фэй в приподнятом настроении живописал все случившееся, снова открыл молнию, чтобы Ван Лань прикинула, сколько может стоить такой плед. Ван Лань точно не знала, но ее представлениям такая марка стоила где-то в районе трехсот-четырехсот юаней. Тут Линь Фэй сказал:

– Дарю!

Ван Лань поспешно замахала рукой, говоря, что у нее и так всего полно, но Линь Фэй продолжал настаивать, дескать, ему-то вообще бесполезная вещь.

– Нет, – отказалась Ван Лань, – подари лучше своей подружке, если тебе не нужен, вдруг ей понадобится!

Линь Фэй ничего не сказал, лишь смущенно улыбнулся, выражая согласие. И действительно он почти забыл про У Сяолэй и даже не подумал, что и ей нужно сообщить.

Пока Ван Лань готовила на кухне еду, она не выдержала и задумалась, а что за люди в нашем мире страстно жаждут чудес? Линь Фэй свалился как снег на голову, и вся эта ажитация словно бы сулит что-то дурное, но она пока не уверена, лишь подозревает, это всего-навсего ее догадки. В этот момент Линь Фэй из гостиной спросил, можно ли воспользоваться телефоном, Ван Лань громким голосом ответила: пользуйся, телефон на диване!

В это время все уже заканчивали работу, весь Пекин заволокло сиреневым закатом и в каких-то невидимых им местах люди ускоряли темп, уходили с работы, перебирались из дня в вечер. Сумерки создавали дополнительные препятствия, путаницу и новые возможности, это окончание чего-то, а дальше ждет ли вас ужин в компании или вечер в одиночестве, это только начало чего-то нового, и потому сумерки – время, когда у людей особенно бурно разыгрывается воображение, а еще это время самой сильной грусти и самого сложного выбора. Но в этот раз сумерки не оказали особого влияния на Линь Фэя, он позвонил У Сяолэй исключительно на волне тех чувств, что пережил днем, все еще находясь во власти того душевного подъема. Он не хотел ничего, только рассказать ей о пережитом, о своем везении. Пока шли гудки, он думал, как сказать У Сяолэй о случившемся, сразу или же заставить ее отгадывать три раза, нет, пожалуй, просто скажет, выиграл приз – плед известной марки.

К телефону подошла какая-то женщина, они явно еще не закончили работу, женщина позвала к телефону У Сяолэй, а потом трубку подняли, но раздался почему-то мужской голос:

– Кто это?

Внезапно Линь Фэй запаниковал, неужели он ошибся номером и попал куда-то, где работает мужчина по имени У Сяолэй.

– Мне нужна У Сяолэй, – сказал он еще раз.

– А кто это? – нетерпеливо переспросил мужчина. – Вы кто такой?

– Меня зовут Линь Фэй, не могли бы вы сказать У Сяолэй, что ей звонит Линь Фэй.

– А, Линь Фэй, знаю, знаю, – мужчина внезапно понял, о ком речь, и рассмеялся. – У Сяолэй мне о вас рассказывала, а вы где…

– А вы вообще кто? – это было невежливо, но Линь Фэй смутно уже представил, как выглядит собеседник на том конце провода: голос с хрипотцой, еще и прихрюкивает, наверняка, у него или толстенная шея или свиная башка – именно этот силуэт маячит между ним и У Сяолэй.

Мужчина, как ожидал Линь Фэй, подтвердил, что его зовут Чэн Тяньпэн. Линь Фэй не унимался:

– Позовите к телефону У Сяолэй!

Чэн Тяньпэн не обратил никакого внимания и продолжал гнуть свою линию, понятное дело, специально:

– У Сяолэй столько хорошего о вас рассказывала, если будет время, давайте вместе пообедаем, у нас, можно сказать, много общего, правда ведь? Вы такой путь проделали, я просто обязан пригласить вас в ресторан…

Ну почему? Он ведь просто хотел позвонить У Сяолэй, просто хотел рассказать, что с ним приключилось, подарить ей плед, даже если она не отгадает. Линь Фэю стало больно, он сказал в трубку:

– Ты откуда вообще такой взялся, а?

Свиноголовый на том конце провода остолбенел, видимо, он не ожидал, что соперник так быстро перейдет на личности, тогда и сам свиноголовый перешел на личности вслед за Линь Фэем:

– Совсем стыд потерял, что ли?

Они говорили на повышенных тонах, ругались по телефону. Свиноголовый на другом конце провода задыхался от ярости:

– Слушай, я тебя найду и в порошок сотру, посмотрим, как ты тогда будешь буянить.

Он встал и изрыгнул чуть ли не по слогам:

– Выходи, козел, встретимся через час у входа, мать твою. Гребаный ты ублюдок, только ты ж не выйдешь!

Линь Фэй швырнул трубку, потом словно безголовая муха принялся кружить по комнате и лишь через некоторое время вспомнил, что ищет свой рюкзак, затем обнаружил, что рюкзак на самом деле все так же лежит на диване, прямо рядом с ним. Линь Фэй схватил рюкзак, вывалил его содержимое на пол и принялся рыться в вещах. Вещей было совсем немного, всего-то двое трусов, пара пачек сигарет и всякая мелочевка, но руки дрожали, что затрудняло поиски, наконец, Линь Фэй нашел некий продолговатый предмет и схватил его.

Это был нож, кинжал для самообороны, если уж на то пошло, его подарила У Сяолэй, когда Линь Фэй перебирался в Гуанчжоу, он носил его с собой, но никогда так и не пользовался, столько лет хранил кинжал под подушкой. В тот день, когда Линь Фэй решил ехать в Пекин, кинжал попался ему на глаза, и он зачем-то сунул его в рюкзак, а сейчас, глядя на оружие и испытывая невыразимую горечь, Линь Фэй наконец понял, зачем прихватил с собой кинжал.

Линь Фэй сунул нож в рукав, выдохнул и направился к выходу. Но какой-то силуэт оказался проворнее Линь Фэя, перехватил его у двери и загородил собой выход, приговаривая: ну, не надо так, не надо так!

Линь Фэй словно бы даже не узнал ее, не понял, что перед ним стоит Ван Лань, он уже целиком и полностью погряз в собственной ярости, им уже руководило бешенство, сейчас ему нужно было только одно, и он это сделает рано или поздно; более того, он ради этого и приехал в Пекин, раньше, может, не понимал, а теперь наконец осознал, так что никто не мог ему помешать. Линь Фэй смотрел на Ван Лань как на незнакомого человека, но, по сути, они и есть незнакомые люди, ей не стоило вставать у него на пути.

– Уйди с дороги! – прорычал Линь Фэй, словно дикий зверь, выражающий недовольство, он и забыл об этой женщине, стоявшей перед ним.

– Не надо так, не надо так, ну зачем… – Ван Лань начала убеждать его, даже скорее жалобно умолять, поскольку она ошибочно полагала, что жалобный тон может заставить мужчину отказаться от ненависти.

Когда Ван Лань начала вырывать у него нож, то Линь Фэй совсем разъярился, он осознал, что женщина перед ним и есть первейший враг, зачем она заступается за них да еще кинжал пытается вырвать. Линь Фэй применил силу, он просто хотел вырваться и уйти, но быстро понял, что эта дочка рабочих Ван Лань удивительно сильная и уже практически отняла у него нож. Они начали бороться, целью, разумеется, был кинжал, а потому их руки сцепились. Линь Фэй не переставал хрипло рычать: отпусти, отпустишь или нет? Ван Лань не издавала ни звука, лишь тяжелое дыхание говорило о том, что силы на исходе. Впоследствии Линь Фэй наконец применил грубую силу, потащил Ван Лань к дивану и почти преуспел в этом, но когда Ван Лань падала, то сделала подсечку, и молодой человек беспомощно рухнул на нее сверху, уткнувшись лицом в ее грудь, такую мягкую и податливую, что опешил, и тут они оба ощутили эрекцию Линь Фэя и в ужасе прекратили бороться, только смотрели друг на друга, не отрываясь.

Первым делом ему стоило бы отпрыгнуть и быстро смыться отсюда, тем более ему больше никто не мешал. Однако в процессе Линь Фэй передумал, он даже перестал бороться с Ван Лань за кинжал. Он начал срывать с Ван Лань одежду, а потом и с себя. В этот раз он не встретил такого уж сопротивления и довольно быстро смог войти в ее тело. Линь Фэй в бескрайней пустоте погружался в женскую мягкость, все ниже и ниже, но этого необоснованного успеха очень быстро возникло чувство обиды, безграничность давила на него, а он оказался таким слабым. Линь Фэй прижался к плечу Ван Лань, словно раненый волк, а из его горла вырывались сдавленные горькие рыдания.

(7)

Ван Лань сидела на унитазе и курила, это была уже третья сигарета, а она заперлась в туалете почти полчаса назад. Прошло полчаса, а она все равно тряслась и никак не могла успокоиться. Линь Фэй так и не ушел, десять минут назад он стучал в дверь, спрашивал, все ли с ней в порядке. Девушка не ответила, поскольку не могла сказать ничего нового, но ощущала, что он, должно быть, так и стоит за дверью. Он то и дело, фыркая как пес, всхлипывал в полной тишине, возможно, специально, таким образом извещая, что не сбежал.

Туалет наполнился табачным дымом, синий дым при свете лампы образовал непонятные и расплывчатые узоры, которые даже не двигались и не менялись, как ее мир, мрачный, но незыблемый. Ван Лань редко курила, обычно только после встряски, как сегодня, выкуривала пару сигарет и неожиданно оказывалась в другом мире. В мозгу ее все еще крутились подробности только что произошедшего нападения, ей, наверное, нужно было забыть, но не получалось, отказаться тоже не получалось. В душе было сыро и сумбурно, состояние напоминало те волны, что только что прошли по ее телу, когда она испытала наслаждение, вроде как ее никто и не насиловал, хотя это было самое настоящее насилие, такое же настоящее, как ее боль, но нет, в душе она этого не ощущала, ей было неприятно от внезапности, собственной пассивности и непонятных чувств. Оставалось только бояться, бояться, что снаружи она прекрасна, как красивый термос, но с разбитым нутром, бояться собственной реакции на насилие.

Ван Лань вспомнила своего бывшего парня, их напряженный секс был скоротечным, но лишь потому, что он слишком ее любил. Разумеется, еще был ее муж, голубой, однажды она даже подстриглась под мальчика с тем, чтобы заманить его в собственный мир – рациональная мысль, соблазнение с умом. Ей почти удалось, в тот день муж посмотрел на нее практически влюбленным взглядом, выпил немного и улегся сверху на нее. Ван Лань надеялась сойти за мужчину, грудь, конечно, могла бы быть поменьше и более плоской, но муж ввел в ее тело твердый член, но потом, то ли из-за позы, то ли из-за того, что Ван Лань вонзила ему ногти в спину, член утратил свою твердость прямо внутри нее. Случившееся, наверное, показалось ему настолько невыносимым, что в наказание он перебрался в гостиную и больше не касался ее, сказав:

– Не мучай себя, найди кого-нибудь!

Найди кого-нибудь! То есть не стоит питать иллюзий добиться чего-то от него.

Найди кого-нибудь! Пекин такой большой, в конце концов найдется кто-то, кому Ван Лань понравится, кто влюбится в нее, захочет ее. Но, похоже, из женских чар у нее осталось только сочувствие, она то и дело кому-то сочувствовала, словно сочувствие было физиологической реакцией ее организма, так что оставались лишь страдальцы, которые никому не нравились, типа голого по пояс рабочего, разносившего угольные брикеты, или хулиганы в метро, их печали, скорби и здоровые тела. Потом мать Му Линя пристроила Ван Лань в издательство, где объектом ее пристального внимания стал внешний редактор Лао Ван из третьего отдела; говорили, что жена у него умерла от рака груди, а он один воспитывает сына-старшеклассника. Тот запах скорби, что исходил от Лао Вана, смертельно притягивал Ван Лань, как-то раз в лифте она, глядя на его седеющие виски, чуть было не сказала, что на самом деле может утешить его и дать все, что ему нужно. Но он тоже вел себя как голубой: ходил с мрачным лицом и не встречался с ней взглядом… Что касается Линь Фэя, то и ему она, должно быть, сочувствовала, он так сильно любил свою девушку, а та его бросила, но видимо, и не так уж любил, иначе не захотел бы другую. При воспоминании об этом незнакомом возбуждающем чувстве Ван Лань стало не по себе: все, пора, надо его выгнать. Она закурила четвертую сигарету, после которой собиралась пойти приготовить ужин. «А потом пусть катится!».

Дверь открылась, снаружи было темно. Сначала Ван Лань увидела, как сигаретный дым выплыл наружу, на диване тоже блеснул красный огонек от сигареты, когда открылась дверь в туалет, огонек поднялся. Когда Ван Лань пошла на кухню, Линь Фэй отправился следом, он беспомощно смотрел ей в лицо, жалостливый взгляд словно ждал ее реакции, и что бы она потом ни делала, он следовал по пятам, молчал, лишь смотрел затравленными глазами. Много раз сердце Ван Лань таяло, она собиралась что-нибудь сказать ему, но вспоминала случившееся, и душа снова каменела. Более того, Ван Лань понимала, что Линь Фэй только и ждет ее слов, и можно одним неловким высказыванием отправить его в рай…

Когда она принесла готовые блюда в гостиную, там все еще не было освещения, сбегать туда-сюда пришлось несколько раз, Линь Фэй начал вырывать у нее из рук тарелку и после недолгой борьбы ему это удалось, и он радостно убежал в гостиную. Войдя в гостиную, Ван Лань наконец сказала, мол, свет-то включи. Она хотела придать голосу злости, чтобы выразить свой гнев, но Линь Фэй еще больше обрадовался, не переставая приговаривать «хорошо, хорошо», стремглав бросился выполнять просьбу. Ван Лань лишь горько усмехнулась, на самом деле, что сейчас ни скажи, все не то, для него любое ее слово – возможность, в итоге он как щенок прискакал обратно да еще и спросил, есть ли у нее острая лапша, он тоже хочет кое-что приготовить. Ван Лань не произнесла ни звука, напустив на себя суровый вид.

Последним блюдом был суп, Ван Лань велела Линь Фэю принести суп, а сама тем временем сняла передник. Кто же знал, что Линь Фэй поставит чашку, подойдет помочь и обнимет сзади, крепко обхватив обеими руками да так, что она как ни старалась не могла вырваться.

Он прижимался губами к уху и что-то бормотал, но не «прости» или «не бойся», только через некоторое время Ван Лань поняла, что он шепчет «я хочу тебя». Ван Лань восхитилась его смелостью, в душе выругалась, хотела и вслух что-нибудь сказать, но совершенно не было сил сопротивляться его бесконечному натиску.

Он отнес ее на кровать, включил прикроватный светильник, в тусклом свете которого Ван Лань увидела, как Линь Фэй сначала разделся сам, а потом склонился над ней и принялся расстегивать пуговицы. Он действовал очень осторожно, разумеется, куда медленнее, чем только что, и каждый раз, когда обнажалась очередная часть ее тела, Линь Фэй покрывал ее поцелуями. Она почувствовала, как он раздвигает ей ноги и устремляется к ней и телом и душой, а потом Линь Фэй убрал ее руку с глаз, чтобы видеть лицо девушки. Она почувствовала, как он вошел, а камень упал с души. Своими твердыми и мощными ударами он не только заставил ее открыться, но под этим могучим натиском словно карточный домик рассыпалась и вся та крепость, которую она усердно возводила столько лет – она уже была не та, что раньше, да и он тоже.

В тот вечер на пятнадцатом этаже горел свет, хозяева занимались любовью, ели, потом снова занимались любовью, они словно плыли в облаках, счастливые, будто и впрямь летают по небу. Потом они устали, прямо в толще облаков обнялись и улеглись, прижавшись друг к другу и сжимая друг друга в объятиях так крепко, как будто обнажились самые мягкие места из глубин их сердец.

(1)

Настало время прощаться с У Сяолэй. Изначально Линь Фэю этот момент представлялся мучительным, поскольку при мысли о расставании у него начинали кошки скрести на душе. Линь Фэй и представить не мог, что такой трудный миг может стать настолько бесцветным. Он готов был переступить через него и жить дальше, и если бы не кольцо с бриллиантом, то они и вообще могли бы не встречаться, созвонились бы или даже не созванивались, а просто пошли бы каждый своей дорогой.

Это означало, что чары У Сяолэй больше не имели над ним власти, она больше не привлекала его, не была для него важна, и пускай периодически он ощущал разочарование, но это чувство относилось к той старой У Сяолэй, к той У Сяолэй, что жила дома и любила его, а нынешняя пекинская У Сяолэй была ему уже безразлична. Это стадо ясно даже по тому, где они встретились – снова у «Макдональдса», но в этот раз идею предложил Линь Фэй. У Сяолэй по телефону спросила, как вернуть кольцо, а он возьми да и скажи, давай, мол, у «Макдональдса», все равно ты там обедаешь.

Нужно сказать, что Линь Фэй уже успешно выбрался из ямы, закалившей его, и, выбравшись, видел будущую жизнь в новом свете, он стал более зрелым, научился отказываться от чего-то и не считаться с теми, кто отказался от него, и даже хотел взглянуть на последнее представление У Сяолэй глазами зрителя.

В тот день Ван Лань тоже пошла, внезапно У Сяолэй вызвала у нее острый интерес, и хотя она сказала, что просто хочет сопроводить Линь Фэя, но ситуация изменилась, и ей стало любопытно, что это за женщина заставила Линь Фэя поехать в Пекин и в итоге привела молодого человека к ней. Ван Лань словно внезапно обрела права и обязанности и хотела взглянуть, как же в конце концов выглядит эта У Сяолэй.

После обеда они вышли из квартиры, погуляли по улицам, потом пришли в «Макдональдс», что-то заказали и сели за два разных столика. Линь Фэй сел лицом к лестнице, а Ван Лань у окна, разделяло их десять с небольшим метров, так что любой вошедший, естественно, попадал в поле зрения Ван Лань.

На улице подул сильный ветер, температура упала, сегодня посетителей было намного меньше и куда тише. Линь Фэй, слушая музыку, потихоньку ел гамбургер и пил колу и тут увидел, как по лестнице поднимается У Сяолэй. Она все так же была в сиреневой ветровке, но на этот раз в очках, при виде Линь Фэя ее лицо тут же расплылось в улыбке и стало очень расслабленным и естественным.

Несколько дней назад ему бы стало больно из-за этого выражения лица, поскольку он не мог бы представить и не мог бы понять подобного равнодушия, не знал бы, что это – самодовольство, или безразличие, или же бесстыдное пускание пыли в глаза, но сейчас эта улыбка утратила эффект и больше его не волновала.

Линь Фэй не шелохнулся и только когда У Сяолэй села, спросил, хочет ли она чего-то, да и то исключительно из вежливости, поскольку знал, что У Сяолэй откажется. Она и впрямь отмахнулась торопливо, будто Линь Фэй уже вскочил и побежал ей покупать еду. Он снова спросил: точно не хочешь? Разумеется, ей ничего не оставалось, кроме как снова вежливо отказаться.

Ты одна пришла? Линь Фэй откинулся на спинку стула и задал вопрос как бы между делом. У Сяолэй сначала ответила «да», но потом пару раз охнула. Хотя она и делала вид, что это так, но уже выдала себя и надеялась, что обман прокатит. Линь Фэй догадался, что она пришла с этим своим Чэн Тяньпэном, наверняка тот сейчас торчит внизу. Прошедшие полгода уже показали, как искусно У Сяолэй врет, она так долго могла его обманывать, говоря подобными недомолвками и невнятным тоном.

В этот раз У Сяолэй сняла ветровку, поправила волосы, а потом уселась. Женская интуиция заставила ее не выдержать и оглядеться по сторонам, изучая обстановку, взгляд даже задержался на девушке за столиком у окна, так будто У Сяолэй тоже не поверила, что Линь Фэй пришел один. Вот только никто из них не выдал своего секрета, они даже телефонную стычку Линь Фэя и Чэн Тяньпэна не стали упоминать, а уж это и подавно. Но Линь Фэй все-таки кое-чего не понимал, женщины оставались для него загадкой, возможно, вовек не поддающейся разгадке.

Они перебросились парой фраз про погоду и все такое. Только тогда У Сяолэй достала из кармана красный бархатный футляр и передала ему, извиняясь:

– Оригинальную коробочку я не смогла найти, взяла эту… Взгляни!

Линь Фэй хоть и буркнул «да ладно», но руки сами открыли футляр. Футляр, видимо, остался от какого-то колье, поскольку бриллиантовое кольцо в нем терялось. Но это было то самое кольцо, которое он приобрел в Гонконге за три тысячи гонконгских долларов. Линь Фэй все еще помнил свой тогдашний восторг. Они его впервые вместе изучали, клали рядом с фальшивками, рассматривали на свету, и яркий блеск бриллианта, напоминавший вспышку взрыва, ни с чем нельзя было спутать и нельзя было имитировать… Линь Фэй со щелчком захлопнул футляр, а потом покивал головой, дескать, то самое, и У Сяолэй все это время отлично за кольцом следила, оно выглядело как новенькое. На этом их отношения официально закончились, на самом деле У Сяолэй могла уходить, Линь Фэй ждал, когда она попрощается, но девушка посидела еще немного, молча, словно хотела что-то сказать, но только не могла вспомнить или не осмеливалась.

Она снова напустила на себя беспомощный вид. Если ты хочешь разрядить обстановку, нечего изображать, что ты это делаешь из-под палки, так что прости, тут я тебе не помощник… Линь Фэй усмехнулся и сказал У Сяолэй:

– Хочешь дать мне напоследок какой-то добрый совет?

У Сяолэй покачала головой:

– Нет, я просто надеюсь, что ты будешь счастлив…

Линь Фэй не ощутил признательности, лишь кивнул:

– Безусловно!

У Сяолэй начала надевать ветровку, уже поняв, что Линь Фэй и впрямь не хочет, чтобы она осталась или же пытается таким способом вынудить остаться, потому, одевшись, она еще раз уточнила:

– Ну что, я пойду?

Это был одновременно и вопрос и просьба. Линь Фэй кивнул – иди! Он даже не стал вставать и не подумал протянуть ей руку, видимо, такого У Сяолэй не ожидала, поскольку она остановилась и, глядя на него, сказала:

– Хорошо, ну тогда я и правда пойду… а ты береги себя!

– И ты тоже!

Линь Фэй так и не шелохнулся. Он заметил, когда У Сяолэй обернулась, что у нее красные веки, она явно переживала неожиданное для себя потрясение, а потом отвернулась и под пристальным взглядом Линь Фэя стремительно спустилась по лестнице и исчезла из виду. Линь Фэй ожидал, что она оступится, но этого не произошло, потом секунд пять-шесть ждал, что она опять поднимется и скажет, что кое-что забыла, но нет. На лестнице никого не было.

Через несколько минут Линь Фэй вскочил с места, одним прыжком подскочил к окну и, как и ожидалось, на площадке перед входом увидел У Сяолэй с каким-то толстяком. Наверное, это и есть Чэн Тяньпэн. У Сяолэй вроде бы вытирала слезы, толстяк обнимал ее за плечи, словно не переставал утешать девушку, а потом они двинулись по Чанъ-аньцзе в направлении отеля «Пекин». Линь Фэй вдруг рассмеялся.

– Что такое? – вопрос, разумеется, задала Ван Лань, которая интересовалась, что это он смеется.

Линь Фэй, не сводя глаз с тротуара, ответил:

– Ей больше всего не нравились свиноголовые толстяки, она все боялась, что если я буду много пива пить, то у меня вырастет пивной живот… А ты посмотри на этого парня, он как три меня! – С этими словами Линь Фэй покачал головой.

Ван Лань поднялась с места и вместе с ним выглянула в окно, но У Сяолэй со спутником уже ушли далеко, и Ван Лань не увидела «свиноголового» парня.

Потом они сидели вместе, спокойно доедали начатые гамбургеры, не говоря ни слова и думая каждый о своем. Ван Лань думала о У Сяолэй: она такая симпатичная и миниатюрная, неудивительно, что Линь Фэй примчался за ней в такую даль, не в силах отпустить… От этих мыслей на сердце стало грустно из-за собственной жизни.

Линь Фэй же думал о слезах У Сяолэй: она правда огорчилась? Так это она за себя огорчилась, она ведь так любит себя, другие у нее таких чувств вызвать не могут. Линь Фэй ощутил какую-то скорбь, а еще он немного устал.

Когда они вышли, уже совсем стемнело, ветер непонятно когда стих, на улицах царило спокойствие, уже не было такой сутолоки, как днем. Они прошлись немного и на Ванфуцзин сели на автобус, а перед зданием Пекинского универмага на огромном платане увидели целую стаю отдыхающих ворон, огромную тучу птиц, которые пользуясь тем, что ветер стих, нагло горланили, словно находились на каком-то масштабном симпозиуме. Удивительное зрелище заметили не только Ван Лань и Линь Фэй, поскольку прохожие останавливались, замедляли шаг и смотрели во все глаза. Линь Фэй спросил у Ван Лань, откуда так много ворон, но даже Ван Лань не знала, она впервые видела подобное: похоже все вороны Пекина собрались сюда переночевать, провести собрание и обменяться впечатлениями от прошедшего дня.

Если птицы и рассказывали историю, то они могли бы рассказать историю Линь Фэя. Он только что расстался с подружкой, а тут еще и его история с Ван Лань, между ними только-только все началось.

Они обратили внимание, что время разом утратило смысл, поскольку делать особо нечего, то есть никаких срочных дел не осталось, время превратилось в рабочего, меняющего декорации. Оно отвечало лишь за то, чтобы сменить обстановку, чтобы ночные звезды превратились в облака на синем небе или чтобы монотонный день вовремя уступил место сумеркам – в тот момент уже стали зажигаться фонари, заходящее солнце казалось самым красивым и ярким, багровое облако беззаботно повисло перед окном, и их настроение тоже внезапно из молчаливого стало воодушевленным, словно бы снова по каким-то причинам, не заслуживающим внимания, внезапно открылся переставший бить источник.

В тот день они яростно занимались любовью, несколько последующих дней они снова занимались любовью – и по количеству и качеству показатели значительно повысились. Они страстно хотели этого ощущения, ощущения открытости, оторванности от мира, поскольку то и дело наталкивались на новые открытия и удивление, но справлялись с этой задачей и физически, и энергетически, и ментально, как будто запускали в высоту фейерверки, но этими яркими вспышками и бесконечной чередой красок могли любоваться только они вдвоем и только они могли ими гордиться. Правда, их беспокоило, что в будущем у них уже не будет таких ярких событий, а потому они дорожили моментом, тем, что как минимум сейчас могут насладиться любовью, о какой в книгах пишут: «жили долго и счастливо и умерли в один день».

В передышках разговоры все равно крутились вокруг темы секса, Линь Фэй рассказал, что в Гуанчжоу у моста на реке Чжуцзян собирались толпами уличные проститутки. Как-то раз он явно приглянулся одной такой девушке легкого поведения, которая принялась с ним заигрывать, разговаривать о жизни, призналась, что он ей нравится и можно даже устроить все бесплатно.

– Но вы же не… – спросила Ван Лань, хотя уже догадалась, чем все закончилось.

Линь Фэй ответил:

– Разумеется, нет! Она же проститутка, как можно?

Он рассмеялся, на самом деле причина заключалась не в этом. Ван Лань ему верила, поскольку, судя по сухощавому телосложению, он во всем себя ограничивал, явно не позволял себе лишнего, не говоря уж о разнузданном поведении.

А что же Ван Лань? Она рассказала только историю времен обучения в университете. Завелся у них в кампусе загадочный эксгибиционист, которым успела полюбоваться чуть ли не половина девушек, но Ван Лань он никогда не попадался. Как-то раз он встретился одной старшекурснице, та не находила себе места и умолила Ван Лань отправиться вместе с ней на поиски этого маньяка. Ван Лань даже удивилась собственной смелости и любопытству.

– А потом что? – настала его очередь задавать вопросы.

Разумеется, она не встретила никакого маньяка, хотя уже заранее придумала, что при встрече скажет: «Ой, ну вы что, так нельзя, где это видано?»

– Наверное, после подобных нападок он стал бы более смирным…

Разумеется, они говорили и друг о друге, о том, что между ними тогда внезапно произошло, о том, что им нравится друг в друге, или же рассуждали, что если бы не та стычка со «свиноголовым», они бы так и не сошлись. Часто после очередного сеанса Линь Фэй словно ребенок вскакивал с постели и прямо голый начинал прыгать на кровати, и при этом его достоинство тоже бешено подпрыгивало вверх-вниз, а потом расхаживал по матрасу как по подиуму, поскольку по телевизору как раз шел конкурсный показ модной одежды.

Он неожиданно исчез куда-то, пошел на кухню и вернулся с тарелкой колбасы, снова исчез, на этот раз в туалет, а когда появился, бодрый и веселый, Ван Лань велела ему накинуть что-нибудь, но Линь Фэй отмахнулся, дескать, не холодно, а потом забрался в кровать и когда откинул одеяло, Ван Лань увидела, что он снова в полной боеготовности, и смущенно засмеялась: так быстро и опять?

Эти несколько дней с Ван Лань происходили незаметные для нее перемены, которые она сама не ощущала, зато заметили коллеги и знакомые, хотя и не сказали. На работе нужно было появляться раз в неделю по средам. В эту среду одна толковая двадцатидвухлетняя студентка университета, работавшая в их отделе и относившаяся к людям нового поколения, в лоб спросила Ван Лань, а не появился ли у нее возлюбленный? Она была довольно бесцеремонной, но обычно неплохо со всеми ладила, а потому пояснила, что у таких девушек, как Ван Лань, обязательно должен быть возлюбленный. Ван Лань улыбнулась, но не ответила, в то же время поняв произошедшие с ней перемены, осознав, что незаметно распустилась, как цветы весной.