Текст книги "Новая книга ужасов (сборник)"

– Во всем обвинят евреев.

– Ну, это-то угадать было нетрудно, – хмыкнул Штайн.

– Но ведь именно потому вы здесь, не правда ли?

Штайн заглянул в черные глаза Преториуса.

– Скольких людей вы лишили жизни во время своих штудий?

– О, большая часть моих подопытных была уже мертва! Прочие были принесены в жертву науке, подобно тому, как в прежние времена юные девушки добровольно возлагали себя на алтарь языческих богов.

– Те дни давно миновали.

– Зато грядут дни величия! И вы мне поможете их приблизить. Я же вижу, что вам самому хочется. Позвольте показать, как мы ее спасем. Ведь вы же хотите спасти ее, верно?

Преториус встал так, что его лицо оказалось совсем близко от лица девушки. И оба они смотрели на доктора Штайна. Губы девушки шевельнулись, она невнятно пробормотала два каких-то слова. Штайна прошиб ледяной пот. Помогая старику, он поднял с пола нож, и теперь знал, как его использовать.

Преториус провел его к загону, где на соломенной подстилке хрюкал поросенок, и приподнял свечу. Штайн ясно увидел, что к спине животного пришита человеческая рука. Потом кошмарная тварь скрылась в темном углу.

Человеческая рука была отрезана на уровне запястья, она высовывалась из поросячьей кожи, как из рукава. И, похоже, оставалась живой: ногти и кожа были розовыми, как и кожа поросенка.

– Тем не менее их дни сочтены, – сказал Преториус, очевидно польщенный ужасом, отразившимся на лице Штайна. – Или свинья сдохнет, или конечность начнет разлагаться. Я думаю, между различными типами крови имеется некоторое несоответствие. Я пытался заранее накачать свиней человеческой кровью, но от этого они подыхали еще скорее. Может быть, с вашей помощью, мне удастся усовершенствовать процесс. Я сделаю девушке операцию и заменю гангренозную ногу здоровой. Хочется, чтобы она стала совершенным существом. Буду улучшать ее, часть за частью. Я смогу сделать ее настоящей Невестой моря, чудом, которому будет поклоняться весь мир. Поможете ли вы мне, доктор? Добывать тела стало чрезвычайно затруднительно. Ваш товарищ доставил мне множество неприятностей, но вы сможете поставлять мне свежие трупы хоть каждый день. Зимой многие умирают. Ножку – оттуда, ручку – отсюда… Мне даже не требуются трупы целиком. Что может быть проще?

Преториус попытался отпрянуть, когда Штайн схватил его за руку, но доктор оказался проворнее: выхватив у безумца свечу, он швырнул ее в поросячий загон. Солома тут же занялась, и поросенок выскочил наружу, едва доктор Штайн открыл загородку. Словно вспомнив своего мучителя, поросенок кинулся на Преториуса и сбил его с ног. Болтающаяся ладонь хлопала животное по спинке.

Девушка, казалось, уснула, но едва Штайн дотронулся до ее холодного лба, она открыла глаза и вновь попыталась что-то произнести. Штайн прижался ухом к ее ледяной груди, и услышал те же слова, которые она одними губами шепнула ему прежде:

– Убейте меня.

Позади них огонь уже перекинулся на стеллажи, побежал по полу, разбрасывая по комнате зловещие отсветы. Преториус, преследуемый обезумевшим поросенком, метался взад-вперед. При этом он попытался схватить одну из мышеподобных креатур, выгнанную из своей норы огнем, но та, даже противоестественно ковыляя на задних лапках, оказалась быстрее. В комнату вбежал старик, и Преториус заорал ему:

– Помоги, мне, болван!

Но карлик, не обратив внимания на хозяина, шмыгнул сквозь стену огня, разделившую комнату пополам, и прыгнул на доктора Штайна, склонившегося над несчастной утопленницей. Старик был слаб, как дитя, но когда Штайн попытался оттолкнуть его от себя, извернулся, – и его зуб впился доктору в запястье. Нож выпал. Борясь, они опрокинули банку с кислотой. Вверх взметнулся едкий белый дым, когда кислота потекла по паркету. Старик покатился по полу, хлопая себя по дымящейся, пропитанной кислотой одежде.

Штайн подобрал нож и провел его острым кончиком по голубой вене на руке девушки. Кровь полилась удивительно быстро. Штайн погладил утопленницу по голове, и их глаза встретились. На миг ему показалось, что она вот-вот что-то скажет, но волна жара ударила ему в спину. Медлить было нельзя.

Выбив скамейкой ставни, Штайн взобрался на подоконник. Внизу, как он и рассчитывал, чернела вода. Как и все прочие палаццо, это стояло на берегу Гранд-канала. Из окна наружу тут же повалил дым. Штайн услышал позади истошный вопль Преториуса и прыгнул, вверив себя сперва воздуху, а затем – воде.

Преториуса схватили на рассвете. Он пытался покинуть город в нанятом ялике. От пожара, разожженного доктором Штайном, выгорел только верхний этаж палаццо, но злополучный старик погиб. Это был последний отпрыск древнего, но захиревшего патрицианского рода. Палаццо да еще запись в Libro d’Oro[79]79
  Libro d’Oro – Золотая Книга итальянского дворянства.


[Закрыть] – вот и все, что осталось от их богатства и былой славы.

Генри Горралл заметил Штайну, что не стоит упоминать имя старика и рассказывать о его роли в трагедии.

– Пусть мертвые покоятся с миром. Нет нужды тревожить их всякими досужими байками.

– Пожалуй, – согласился Штайн. – Мертвые должны оставаться мертвыми.

Он лежал в кровати, еще не оправившись от ревматической лихорадки, вызванной купанием в ледяной воде. Зимнее солнце, пробившись сквозь жалюзи его белой спальни, рассыпало по полу радужные зайчики.

– Похоже, у Преториуса имеются влиятельные друзья, – продолжал Горралл. – Не будет ни суда, ни казни, хотя он вполне заслужил и то, и другое. Его отправят на галеры, но не сомневаюсь, что вскорости он сбежит оттуда с чей-либо помощью. Так уж тут ведутся дела. Само собой, Преториус – не настоящее его имя. Сомневаюсь даже, что нам удастся узнать, где его родина. Разве что он с вами поделился информацией?

За дверями спальни раздались голоса: жена Штайна встречала Авраама Сончино со многими домочадцами, принесшими омлеты и иные блюда из яиц: начиналась неделя траура.

– Преториус упомянул, что прежде, чем приехать в Европу, он наведался в Египет.

– Так-то оно так, но после того, как флорентийцы покорили египетские земли, каких только искателей приключений там не побывало. К тому же, насколько я понимаю, свой аппарат он украл не у мифических дикарей, а у величайшего механика Флоренции. Что же еще ему оставалось говорить? Как бы мне хотелось все выяснить до конца. Не для официального доклада, конечно, а для собственного спокойствия.

– Не у всякой загадки имеется разгадка, капитан, – улыбнулся Штайн товарищу.

Мертвое должно оставаться мертвым. Да будет так. Теперь он совершенно точно знал, что его дочь умерла. Он освободился от мучительных воспоминаний о ней, когда избавил от страданий бедняжку, силой вырванную из мира мертвых Преториусом. Слезы потекли из глаз доктора Штайна, и Горралл, приняв их за слезы горя, неуклюже попытался его успокоить.

[1995]
Нил Гейман
Королева ножей

[80]80
  QUEEN OF KNIVES copyright © Neil Gaiman 1995. Originally published in Tombs. Reprinted by permission of the author.
  © Перевод. Н. Иванов, 2016.


[Закрыть]

Для седьмого тома The Best New Horror Луис Рей создал лучшую по моему мнению обложку в серии, великолепный дизайн к которой умело сделали в Robinson.

Это была одна из самых объемных книг, какие мы издавали в серии – почти 600 страниц. Она снова вышла со штампом вскоре исчезнувшего Raven Books, и «Предисловие» заняло сорок три страницы, а «Некрологи» расползлись до девятнадцати.

На предварительные исследования и на составление обеих этих частей у меня каждый год уходила уйма времени. Заодно я добавил раздел «Полезные адреса», который, как я думал, может пригодиться как читателям, так и авторам.

В тот раз я жаловался на охватившее меня раздражение в адрес жадных авторов и прочих, кто активно требовал наград в нашем жанре. Потому что это не только унижает их самих и обесценивает их работы, но и уменьшает ценность любой премии, которую цинично обсуждают подобным образом.

К сожалению, сегодня многие награды в этой области постоянно принижаются активными кампаниями и манипуляциями со стороны тех, кто жаждет их выиграть любыми средствами.

Седьмой том содержал двадцать шесть историй, включая работу великого писателя-фантаста Мэнли Уэйда Уэллмана, опубликованную посмертно (он умер в 1986-м), и запоздалый вклад от Джейн Райс, которая регулярно появлялась в журнале ужастиков Джона У. Кэмпбелла Unknown в сороковых годах.

Новелла Брайана Стэблфорда The Hunger and Ecstasy of Vampires, которой тесно в рамках жанра, определенно была самой длинной в сборнике. Но на этот раз я выбрал одну из самых коротких – «Королеву ножей» Нила Геймана.

Нил никогда не боялся экспериментировать, и эта зловещая поэма, написанная прозой, – еще один пример того, как один из наших самых творческих писателей снова раздвигает границы жанра. Взгляд на мир взрослых глазами ребенка – подобно истории Кристофера Фоулера, появившейся в этой книге раньше, так же можно назвать данью памяти другому почти позабытому британскому комику – Харри Уорту.

Последующее появление дамы – дело личного вкуса.

Уилл Голдстон. Трюки и иллюзии

 
Когда был маленьким, время от времени
Я жил у бабушки с дедушкой.
(У стариков подолгу лежал шоколад,
до моего приезда; вот какова она, старость.)
Дедушка на рассвете завтрак всегда готовил:
По чашке чаю, и тосты, и мармелад
(в фольге золотой и серебряной). А обед и ужин
готовила бабушка. Кухня
вновь становилась ее наделом; сковороды все
              и кастрюли,
ложки, ножи и мутовки – челядью были ее.
Готовя, песенки пела обычно:
Дейзи, Дейзи, ответь мне, —
или, порой:
Ты заставил меня полюбить, а я того не хотела,
я не хотела.
Петь не умея вовсе. Да и готовка ей трудно давалась.
Дедушка дни проводил наверху,
В крохотной темной каморке, куда мне не было хода,
переводя на бумагу чужие улыбки.
С бабушкой мы ходили на скучные променады.
Обычно я изучал поросший травой пустырь
сразу за домом, заросли ежевики и садовый сарай.
Трудно было им управляться с наивным мальчишкой,
ему развлеченья придумать. И вот однажды
взяли они меня в королевский театр,
             в варьете!
Огни погасли, занавес красный поднялся.
Известный в то время комик
вышел, побормотал свое имя (в обычной своей манере),
выставил зеркало, встал с ним вровень,
поднял руку и ногу, и в отраженьи
видели мы, он как будто летел;
то был коронный номер, и хлопали все и смеялись.
Потом он шутил, неудачно
и несмешно. Его неловкость и странность,
вот на что мы пришли смотреть.
Бестолковый лысый очкарик
немного похож был на деда. Но наконец он ушел.
Танцовщиц ряд длинноногих сменил исполнитель песни,
которую я не знал. В зале сидели
все старики, как мои, усталые пенсионеры,
и все они были довольны. Дедушка в перерыве
очередь отстоял за шоколадным мороженым. Съели
мы свои порции, когда уже гасли огни.
Поднялся пожарный занавес, а потом настоящий.
Вновь танцовщицы вышли на сцену,
а затем прокатился гром, и дым заклубился;
из дыма возник человек и кланялся. Мы захлопали.
Вышла дама, сама улыбка, переливаются крылья,
мерцают. А пока мы следим за улыбкой,
у фокусника на кончиках пальцев вырастают цветы,
             и шелка, и флажки.
Флаги всех стран, локтем толкнув, сказал дед.
Все в рукаве уместилось.
С юности (я с трудом представлял
дедушку юношей или ребенком) он был одним из тех,
кто в точности знал, как делают вещи.
Сам собрал телеприемник, сказал он, когда женился;
тот был огромным, с крошечным экраном.
И не было тогда телепрограмм;
но все равно они его смотрели,
не зная точно, люди ль то иль тени.
Он что-то изобрел, патентовал,
но в производство это не внедрили.
На выборах в совет он третьим был.
И починить мог бритву и приемник,
и пленки проявлял, печатал фото, построил куклам дом.
(Для мамы: чудом сохранился – потрепанный,
стоял в саду, мок под дождем и снегом.)
Тут выкатился черный ящик,
на нем сидела женщина, вся в блестках.
Тот ящик был высоким и объемным —
вполне мог поместиться человек. Открыв,
            они его вертели
и так и сяк, стучали по нему. И ассистентка
в него зашла, сияя. А фокусник закрыл за нею дверцу,
и когда открыл – там было пусто. Поклон,
                аплодисменты.
Зеркала, мне дедушка шептал. На самом деле
               в ящике она.
По мановенью ящик вдруг сложился как домик
            карточный.
Есть потайная дверца, мне дедушка сказал;
Бабуля шикнула, мол, молчите.
А фокусник в улыбке показал
нам мелких полный рот зубов
и медленно приблизясь, вдруг указал на бабушку
               с поклоном
и пригласил подняться с ним на сцену.
Все хлопали и веселились. Смутилась,
растерялась моя бабуля. Ну а я, сидевший
так близко, что чуял запах его лосьона,
шептал: «Меня, меня возьмите…»
Он ждал. «Перл, что же ты? – ей дедушка сказал. —
      Иди…»
Так сколько же ей было? Шестьдесят? Недавно
бросила курить. Еще худела. Гордилась,
что у ней все зубы целы, прокуренные, желтые, – свои.
У дедушки зубов как не бывало: он в юности еще,
            катаясь
на велике, удумал прицепиться
к автобусу, чтоб ехать побыстрей.
Автобус повернул, дедуля
поцеловал асфальт на мостовой.
А она жевала лакричник,
глядя в телевизор; сосала леденцы, его дразня.
Но вот она встает; стаканчик
с мороженым и палочкой оставив,
и по проходу к лестнице идет.
Уже на сцене фокусник ей хлопал. Молодчина.
                Вот кто она была.
А из кулис выходит ассистентка в сверкающей одежде,
и ящик выкатывает, красный в этот раз.
Она, ты видишь? Дедушка шептал,
Та самая, которая пропала. Она.
Возможно, что она. Все, что я видел —
сверкающая женщина, а рядом – моя бабуля
(смутившись, жемчуг теребя).
Та женщина нам улыбнулась и замерла,
Как каменная или из пластмассы.
А фокусник тут ящик подкатил,
туда, где бабушка ждала, поставил.
Тут он заговорил с ней: где живет, откуда, как зовут,
           и все такое.
И: мы случайно раньше не встречались? Бабуля покачала
        головой.
Открыл он ящик, и она зашла.
Нет, кажется, не та, тут дедушка продолжил,
размышляя, у той, кажись, темнее волос.
Я ничего в ответ сказать не мог.
Гордился бабушкой и был смущен,
надеясь, не сделает та ничего такого, за что краснеть
       придется;
песен петь не станет. Тут дверцу
за ней захлопнули, а наверху, где голова, открыли
оконце. Перл! С тобой там все в порядке? С улыбкой
она кивнула, фокусник прикрыл оконце. Ассистентка
дала ему футляр, и из него достал он меч, и тем мечом
       разрезал
тот ящик, а потом еще, еще,
и дедушка, смеясь, мне пояснял:
Лезвие там не закреплено, вместо него другое,
фальшивое, его-то мы и видим.
Тут фокусник достал лист из металла
и им разрезал ящик пополам.
И верхнюю взяв половину,
где половина бабушки была,
поставили ее на сцену.
Вот эту половинку.
Открыл он вновь окошко на минутку,
оттуда бабушка на нас смотрела
доверчиво. Когда закрыл окошко в прошлый раз,
она спустилась вниз по лесенке,
теперь стоит там,
мой дедушка мне тихо сообщил.
Она потом расскажет, как это делается.
Лучше б помолчал он: мне так хотелось волшебства
       тогда.
Теперь в тот ящик воткнули два ножа, туда, где шея.
Вы там еще, скажите, Перл? А может,
хотите песню нам исполнить?
Она запела «Дейзи, Дейзи». Он поднял ящик,
стал ходить по сцене, и голос доносился
то с одного конца, а то с другого.
Но это он поет, сказал дедуля, ведь голос-то его.
Похож на бабушкин, я возразил.
Конечно же похож, конечно! Он умеет.
Он в этом дока. Он собаку съел.
Тут фокусник открыл вновь ящик,
теперь размером с шляпную коробку.
Бабуля песенку свою допела и затянула новую:
Э-эй, а вот и мы, возничий пьян, лошади еле плетутся,
и мы возвращаемся, мы возвращаемся
назад, назад, обратно в город Лондон. Бабуля
там родилась, бывало, вспоминала
вдруг что-то страшное из детства. Как однажды дети
ворвались в магазин ее отца, крича: Жид, жид порхатый!
Еще не разрешала она носить мне черную рубаху,
ей были памятны те марши через Ист-энд:
чернорубашечники Мозли
сестре под глаз поставили фингал.
А фокусник неспешно, взяв нож,
разрезал поперек коробку. И пение в тот миг оборвалось.
Потом, соединив все части, достал из них свои ножи
       и меч,
открыл окошко сверху; там бабушка моя нам улыбалась
смущенно, приоткрыв в улыбке
прокуренные зубы. Вновь закрыв окошко,
достал он нож последний, а потом
открыл и дверцу, но там было пусто.
Он сделал жест – и красный ящик тоже
исчез. Там, в рукаве, услышал шепот деда,
но что хотел сказать, он сам не знал.
Два голубя через кольцо огня летали, по его веленью,
        а после
сам фокусник в дыму вновь растворился.
Она под сценой или за кулисой,
сказал мне дед, пьет чай теперь,
с цветами к нам вернется иль коробкой
конфет. Я б предпочел второе.
На сцене танцовщицы отплясали, в последний раз
к нам вышел грустный комик.
А на поклон в финале вышли все.
Отличная работа, сказал мне дедушка. Твои глаза вострее,
смотри внимательно, сейчас, наверно, выйдет.
Но нет. Не вышла. А на сцене пели:
Тебя несет волна на гребне,
все выше и вперед,
и солнце светит.
Занавес упал, мы протолкались в холл и там слонялись.
Потом спустились к входу в закулисье
и ждали там, пока бабуля выйдет.
Но вышел фокусник, одетый по-простому,
и ассистентка – не узнать ее без грима.
Мой дедушка его остановил, но тот пожал плечами:
     по-английски
не говорю, достал
из-за уха моего полкроны, а дальше
во тьму и дождь он вышел.
И бабушку я больше не увидел. Мы домой вернулись
и стали жить как прежде.
И дедушка готовил нам еду. А это значит,
что на завтрак, обед и ужин и на файв-оклок мы ели
тосты и мармелад в серебряной фольге
и пили чай. Пока я не вернулся
к родителям.
Мой дедушка так резко постарел, как будто годы
над ним возобладали в одну ночь.
О Дейзи, Дейзи, пел он, дай мне ответ.
Если б одна ты была на свете и я один,
Отец сказал бы, не робей, мой сын.
В нашей семьей голос был лишь у дедушки,
его прочили в канторы,
но ему приходилось печатать снимки,
починять приемники и электробритвы…
Братьев – известный дуэт «Соловьи» —
по телевизору мы раньше смотрели.
Дед свыкся с одиночеством как будто. Но однажды,
когда за леденцами, вниз, на кухню,
по лестнице спустился ночью, я увидел
дедулю. Он там стоял босой,
метал в коробку нож и пел:
Ты заставил меня полюбить, а я того не хотела.
Я не хотела.
 

[1996]
Терри Лэмсли
Отдых

[81]81
  THE BREAK copyright © Terry Lamsley 1996. Originally published in Conference with the Dead: Tales of Supernatural Terror. Reprinted by permission of the author.
  © Перевод. Д. Приемышев, 2016.


[Закрыть]

Может, картина Луиса Рея «Глазные яблоки» и не была такой эффектной, как три его предыдущих вклада в проект, но она завершила его связь с серией, подытожила линию из четырех обложек – которые, с моей точки зрения, представляют собой бесспорную вершину оформления и обрамления Best New Horror.

Поскольку «Предисловие» достигло сорока восьми страниц, а «Некрологи» – двадцати одной, редакторская часть книги, наконец, стала не менее существенной, чем художественная. В тот раз я обратил внимание на снижение количества публикаций в жанре ужасов во второй половине девяностых и предсказал возрождение жанра с приходом нового тысячелетия.

Если оглянуться назад, ужасы так и не вернулись к головокружительным вершинам популярности восьмидесятых, но после нескольких лет американских горок жанр, наконец, снова доказал свою издательскую жизнеспособность – пока не начался следующий цикл падения.

В число двадцати четырех рассказов входил последний вклад Карла Эдварда Вагнера в серию (одна из поздних работ под названием Final Cut). Так же состоялось первое из двух появлений в цикле литератора Йена Синклера с рассказом Hardball. Восьмой том являлся одним из редких случаев, когда я не взял в сборник рассказ Рэмси Кэмпбелла, поэтому ему я – с опозданием – посвятил книгу.

Вплоть до того момента я успешно ограничивал участие авторов – за исключением соавторских работ – одним рассказом на том. Однако публикация второго замечательного сборника Терри Лэмсли под названием Conference with the Dead: Tales of Supernatural Terror вынудила меня нарушить собственное правило и, наконец, включить в сборник два рассказа одного автора. Его полная мрачного юмора история «Гуляя с собакой» открывала том, а представленный ниже и еще более треплющий нервы рассказ обеспечил восьмому сборнику The Best New Horror незабываемое завершение.

Вместо того чтобы, как сказала бабушка, сразу раздеться, Дэнни оттянул одну из плотно закрытых занавесок и снова посмотрел направо, на пристань, стоявшую на краю порта. Ему было интересно, что делают люди в лодке. Небольшая посудина, рыбацкий смэк, пристала к берегу пятью минутами раньше, и мальчик с восторгом наблюдал за тем, как легко команда маневрировала лодкой – словно парковала машину. Небо темнело, и море было гладким, черным и блестящим, не считая белого кружева крошечных волн, окаймлявших пляж.

Мальчик уже не различал корпуса корабля, но пристань выстроили из бледного, чуть желтоватого камня, на фоне которого был виден силуэт верхней части лодки и угадывались движения двух моряков.

С помощью лебедки, которой с пристани управлял третий мужчина, они подняли с палубы громоздкий предмет, какую-то коробку. Прежде чем показалась лодка, этот третий какое-то время ждал их, глядя в море. Дэнни упросил бабушку открыть верхнее окно, потому что вечер стоял угнетающе жаркий и в комнате отеля царил ровный земляной запах, словно в теплице зимой. И теперь мальчик слышал грохот лебедочной цепи, поднимавшей накренившуюся коробку в воздух, и лающие команды человека, стоявшего за рычагами. Это был очень крупный мужчина, одетый в не по сезону тяжелую одежду, в которой походил на медведя. Дэнни подумал, что он и двигается как медведь – переваливаясь, косолапо. Казалось, ему сложно сохранять равновесие.

Когда груз поднялся на высоту его плеч, мужчина резко развернул стрелу веревкой, конец которой был привязан к верхней части подъемника, потом медленно опустил коробку на пристань. Должно быть, она выскользнула из цепи, потому что Дэнни увидел, как коробка внезапно упала с последних нескольких дюймов. Звук, с которым она рухнула на пристань, навел его на мысли, что ящик очень тяжелый и сделан из дерева.

Медведеподобный мужчина быстро обошел вокруг груза, осматривая ящик, потом что-то резко крикнул тем, кто оставались в лодке. В рубке в передней части лодки немедленно зажегся свет. Раздался стук двигателя, мужчина отдал концы, и судно по дуге направилось в глубину залива, оставляя за собой расширяющуюся дугу пены, похожей на мятую фольгу.

– Дэнни, пожалуйста. Уже так поздно, а ты еще даже не надел пижаму!

Бабушка не казалась сердитой – а мама бы разозлилась, – но в ее голосе слышались напряжение и разочарование. Дэнни не слышал, как она вошла, но бабушка всегда так ходила, тихо и аккуратно, как призрак. Он выпустил край занавески и, чувствуя легкий стыд, принял поднос с кружкой шоколада и гренками, которые бабушка принесла ему на ужин. Потом поставил это все на стол рядом с кроватью.

– Я не устал, ба, – соврал он, потом сделал широченный зевок, выдав себя. – Я смотрел на море, – последовало слегка неточное объяснение.

– Для этого у тебя целая неделя, – ответила бабушка и загнула угол простеганного одеяла, демонстрируя, насколько искусительно удобной выглядела кровать под ним.

– Мне нравятся лодки. В порту их сотни. Мы покатаемся на какой-нибудь?

– Я не могу взять с собой дедушку и не должна оставлять его одного. Но, возможно, ты сможешь покататься и сам, если я решу, что это не опасно.

– Дедушка болеет? – спросил Дэнни, закупорив слив раковины и выкручивая краны, чтобы набрать воду для вечернего умывания. Когда бабушка не ответила, он повернулся к ней и добавил: – Он выглядит здоровым. Я не заметил, что с ним что-то не так.

– Он не совсем болеет, не так как ты прошлой зимой с грудью маялся. Просто в последнее время он немного… забывчив.

– Ага, – согласился Дэнни. – Это я заметил, – он увидел, как лицо бабушки омрачилось. – Я хочу сказать, иногда он смотрит на меня так, словно не знает, кто я. Когда я встретил вас на вокзале, и ты меня с ним оставила и пошла купить журнал, он спросил, как меня зовут.

– О боже, – бабушка нервно поправила седую прядь, свисавшую над правым глазом. – В самом деле?

– А потом, когда я ему сказал, он просто покачал головой, словно никогда обо мне не слышал.

– Извини.

– Это не твоя вина, – великодушно ответил Дэнни. – Потом он уже запомнил мое имя.

Он начал чистить зубы.

Бабушка была рада такому вынужденному перерыву в разговоре: она как раз думала о том, как бы изменить тему без того, чтобы пробудить в Дэнни тревожное подозрение, что дела с ее мужем обстоят хуже, чем думает внук. И она решила завершить эту беседу.

– Завтрак накроют в восемь тридцать, – сказала она и поцеловала Дэнни в макушку, желая доброй ночи.

– Я могу спуститься сам, или должен вас подождать?

– Не нужно. Я думаю, ты уже достаточно большой и справишься с лестницей.

– Конечно, я большой, – согласился Дэнни. – Я был большой уже в прошлом году, когда мы ездили в Брайтон, но ты мне не верила.

Бабушка улыбнулась, но, кажется, не согласилась.

– А теперь – в кровать, Дэнни, – настойчиво сказала она. – Я вскоре загляну, чтобы проверить, спишь ты или нет.

Когда она ушла, Дэнни отпил шоколада и скорчил рожицу. Вкус был совершенно не таким, как дома, когда его делала мама. Он вылил напиток в раковину, быстро съел тост, надел пижаму, а потом, не в силах противиться искушению, решил бросить еще один взгляд в окно, прежде чем лечь в кровать.

Мужчина все еще был на пристани и с огромным трудом толкал большой тяжелый ящик к берегу. Он сгибался за ним, почти опускаясь на четвереньки, и еще больше походил так на жирного черного медведя. Хотя он явно толкал, напрягая все силы, ящик сдвигался только на несколько дюймов за раз. После двух или трех толчков мужчина остановился и прислонился к ящику, словно в изнеможении, потом нашел в себе силы сдвинуть его еще несколько раз. Ящик при движении издавал резкий хруст, словно катился по поверхности, усыпанной битым стеклом. И все еще находился всего лишь в нескольких шагах от того места, где его сгрузили.

«С такой скоростью, – подумал Дэнни, – мужчина будет его толкать до конца причала целую ночь!»

Лежа в кровати, он порой слышал шуршание и хруст, с которыми ящик терся о причал, но звук, казалось, не приближался. Ему стало жаль того человека. Почему он не позвал никого на помощь? Он выглядел каким-то очень одиноким на причале, а его разговор с людьми в рыбацкой лодке и их ответы звучали совсем не по-дружески. Дэнни пришло на ум, что, возможно, человек не был приятным и у него не было друзей.

Когда спустя двадцать минут в комнату заглянула бабушка, Дэнни, судя по дыханию, уже спал. Она уже готовилась закрыть дверь, но услышала, как снаружи двигают огромный ящик, и подошла к окну. По ошибке она взяла с собой на отдых только очки для чтения, но все-таки смогла разглядеть то же, что и Дэнни. И, как и он, стала наблюдать за мужчиной и строить догадки на его счет. В эту секунду он облокотился на дальний край ящика, обратив белое пятно лица к отелю – или ей так показалось. Мужчина только на несколько мгновений замер в этой позе, а потом резко нагнулся, чуть отставил ноги и начал толкать. Когда он увеличил нажим, его тело словно уплотнилось, а потом, хотя бабушка со своим плохим зрением не могла различить движения, снова вытянулось, и ящик проскреб поверхность причала, проехав на несколько дюймов дальше. Это повторилось трижды, а потом мужчина выпрямился, потянулся, выгнув спину и закинув руки за голову, и снова посмотрел в сторону отеля.

Бабушка отступила от окна и на секунду закрыла глаза от ударившего в них яркого холодного света. Это оказались фары машины, поворачивавшей с променада в город. Внезапно, колыхнув занавески, откуда-то налетел неожиданный вечерний ветерок, заставив пожилую женщину задрожать и стиснуть зубы.

Из-за этого – и потому, что она не хотела, чтобы Дэнни проснулся от шума, – перед уходом бабушка закрыла окно.

Раздался стук в дверь. Дэнни открыл глаза, увидел за шторами тусклый свет дня и стал ждать. Бабушке никогда не нужно было приглашения. Когда после момента полной тишины постучали снова, Дэнни сел в кровати:

– Войдите.

Молодая женщина в бледно-голубой униформе одним боком ступила в комнату и после быстрого намека на улыбку произнесла:

– Доброутро. Чай или кофе?

Такого Дэнни не ожидал. Отели, в которых он останавливался раньше, предоставляли постояльцам средства готовить напитки самим. Он попросил чай и, пока девушка отвлеклась на оставленную в коридоре тележку, стряхнул с себя последние клочки сна, чувствуя непонятную сконфуженность и легкое раздражение.

Девушка поставила чай рядом с кроватью и помешала его еще раз.

– Хорошо спали? – ее голос звучал отстраненно.

– М-м, да. Очень, спасибо.

– Хорошо, – приняла ответ девушка и, перегнувшись через Дэнни, начала возиться с его подушкой.

Дэнни попытался сесть. Девушка, кажется, подумала, что у него с этим сложности, поэтому просунула правую руку ему за голову, чтобы поддержать спину. Движение было мягким и любезным, но Дэнни оно не понравилось.

Пальцы девушки на его позвоночнике казались тонкими и жесткими, а в том, как она его касалась, было что-то исследовательское, что-то заставившее мальчика чувствовать себя неловко; словно девушка буквально оценивала его, проверяла качество мяса под пижамой.

Он выпрямился, уходя от ее руки, и передернул плечами. На секунду пальцы девушки охватили его предплечье, чуть ли не стискивая, а потом она отвернулась и размашистым движением отдернула занавески, открыв испятнанные дождем окна и чумазое серое небо дня, который обещал сплошные разочарования.

– Говорят, позже прояснится, – заверила Дэнни девушка, и по ее лицу снова скользнула нервная улыбка.

Дэнни не мог понять, почему девушка ему не нравится. В ее внешности не было ничего такого, что могло бы вывести из себя. Лицо, пусть с острыми чертами, было почти хорошеньким, и девушка определенно старалась быть милой. Не ее вина в том, что пальцы у нее жесткие и костлявые.

После того как она ушла, Дэнни снова уютно устроился в постели – пока не вспомнил о мужчине на пристани прошлой ночью. Он начал играть сам с собой, делая ставки на то, как далеко тот утащил ящик. В итоге он решил, что ящика уже не увидит. Наверное, кто-нибудь его забрал и унес.

Мальчик выпрыгнул из кровати, чтобы проверить, и увидел, что ящик по-прежнему стоит на пристани, недалеко от того места, где он видел его в последний раз. Поверх был наброшен большой кусок темно-зеленого брезента, прихваченного веревкой. Мужчины видно не было. За исключением ящика пристань была пуста.

Дэнни обнаружил, что если встать на цыпочки, то поверх крыш ниже по улице можно разглядеть пляж слева от пристани. Сейчас пляж тоже был всеми покинут и пуст, исключая груду лежаков и одинокую собаку, которая прыгала и крутилась в прибрежной пене. Она яростно что-то трепала, возможно, нить черных водорослей, отблескивающих подобно мокрым и намыленным волосам. Время от времени собака бросала водоросль, поднимала голову и широко разевала и закрывала пасть.

Поняв, что он не слышит лая из-за закрытого окна, Дэнни вскарабкался на подоконник и распахнул створку. Комнату тут же залил холодный сырой воздух прямо с моря. Теперь мальчик слышал гул прилива, чуть приглушенный гонимыми ветром полосами дождя, и нетерпеливое, тревожное тявканье пса. Казалось, что оно доносится откуда-то из гораздо более далекого места.