Текст книги "Сады и бабочки. Антология помнящих об утраченном Рае. XIX, XX и начало XXI века"

Илья Эренбург. «Был час один – душа ослабла…»

 
Был час один – душа ослабла.
Я видел Глухова[2]2
  Город на Украине.


[Закрыть] сады
И срубленных врагами яблонь
Уже посмертные плоды.
 
 
Дрожали листья. Было пусто.
Мы простояли и ушли.
Прости, великое искусство,
Мы и тебя не сберегли!
 

1943

Евгений Долматовский. СИРЕНЬ

 
В окоп донёс июньский день
Умытых листьев шорох,
И пахнет юная сирень
Сильней, чем старый порох.
Хоть вдоль садов проходит фронт,
Но всё цветёт в сирени:
Село, и нежный горизонт,
И голубые тени.
Ты далеко. Тебя здесь нет.
Но для тебя я снова
Собрал трепещущий букет,
Прохладный и лиловый.
В снарядной гильзе он стоит
В землянке батальонной,
Холодным пламенем горит,
Как будто спирт зажжённый.
Придут усталые друзья, –
Им тут светлее станет.
Любовь моя, сирень твоя
Сияет и не вянет.
 

1943

Вячеслав Иванов. «Как в дни октябрьские прекрасен…»

 
Как в дни октябрьские прекрасен
Был римский золотой закат,
Как воздух был весенне-ясен,
Как оживал усталый сад.
 
 
Но с человеком изменился
И лик полуденной земли.
И мнится – воздух потемнился
И небеса изнемогли.
 

1944

Надежда Тэффи. «Есть в небесах блаженный сад у Бога…»

 
Есть в небесах блаженный сад у Бога,
Блаженный сад нездешней красоты.
И каждый день из своего чертога
Выходит Бог благословить цветы.
Минует всё – и злоба, и тревога
Земных страстей заклятой суеты,
Но в небесах, в саду блаженном Бога
Они взрастают в вечные цветы.
 
 
И чище лилий, ярче розы томной
Цветёт один, бессмертен и высок –
Земной любви, поруганной и тёмной,
Благословенный, радостный цветок.
 

1947

Ирина Одоевцева. «Сияет дорога райская…»

 
Сияет дорога райская,
Сияет прозрачный сад,
Гуляют святые угодники,
На пышные розы глядят.
 
 
Идёт Иван Иванович
В люстриновом пиджаке,
С ним рядом Марья Филиповна
С французской книжкой в руке.
 
 
Прищурясь на солнце райское
С улыбкой она говорит:
– Ты помнишь, у нас в Кургановке
Такой-же прелестный вид,
 
 
И пахнет совсем по-нашему
Черёмухой и травой…
Сорвав золотое яблоко,
Кивает он головой:
 
 
– Совсем как у нас на хуторе,
И яблок какой урожай.
Подумай – в Бога не верили,
А вот и попали в рай!
 

1950

Леонид Равич. ЦВЕТЁТ ТАБАК

 
У столика в саду, под мокрым вязом
Гадает бабка внучке на бобах.
Вдруг неожиданно, застенчиво, но разом
Расцвёл в багряных сумерках табак.
На всех бутонах лепестки раскрывши,
Он сразу всю окрестность поразил.
И мальчик, замечтавшийся на крыше,
Вдруг маршалом себя вообразил.
Скрипач кино, усталый и голодный,
Забыл о щах, смотря с улыбкой вдаль.
Уже в мечтах, как Ойстрах и Безродный,
Он едет на всемирный фестиваль.
И девушка несётся на свиданье,
Не веря смутным бабкиным бобам…
Табак цветёт. И в кубовом тумане
Впервые губы робко льнут к губам.
 

1953

Николай Минаев. «Не по картинам и не со слов…»

 
Не по картинам и не со слов,
День этот мне наяву знаком: –
Небо синеет между стволов,
Тлением пахнет за цветником.
 
 
Палевый, розовый, золотой,
Щедро пронизанный светом дня,
Грустной и немощной красотой
Сад очаровывает меня.
 
 
Пусть красота эта, немощь, грусть,
Только преддверье дождей и тьмы,
Пусть нездоровы они и пусть
Недолговечны, но вместе мы,
 
 
Листьями высохшими шурша,
Бродим в аллеях плечо с плечом,
И успокоенная душа
Не беспокоится ни о чём.
 

1956

Семен Липкин. САД НА КРАЮ ПУСТЫНИ

 
Сад роскошен, высок и велик.
В темноте растворилась ограда.
Лают псы, чей-то слышится крик.
Словно голубь, воркует арык,
Лишь молчит население сада.
 
 
Что ему в этих звёздных очах,
В дальней ругани, в пьяных ночах,
Где тревога и горе таятся,
Где в пустынных ревёт камышах
Тигр в оранжевых брюках паяца.
 
 
Для чего ему, саду, слова,
Если ветками яблони всеми
Доказал он, что правда жива,
Что недаром полны торжества
И бесстрашны плодовые семьи.
 
 
Только я вот, на каждом шагу
Должен мыслью обманывать гибкой,
Откровенностью, выдумкой зыбкой,
А бывает, – слезой и улыбкой,
Даже болью сердечною лгу.
 
 
Как нужна эта горькая смелость,
Эта чаша, что пьётся до дна,
Для которой и жить бы хотелось,
Для которой и песня бы пелась,
Для которой и ложь не нужна!
 
 
А в саду зарождаются розы.
Мир дробится на капли глюкозы,
Чтобы целостным сделаться вновь,
Затеваются ливни и грозы,
У стены, где надрезаны лозы,
Как счастливые, первые слёзы
Виноградная капает кровь.
 

1956

Владимир Луговской. НОЧЬ ВЕСНЫ

 
– Выходи на балкон.
                           Слышишь –
                                         гуси летят.
– Как тогда?
               – Как тогда!
                         Время к старости, брат…
– Нет,
    я в старость не верю,
                               на крыльях держись!
Верю в жизнь,
            верю в смерть
                            и опять снова в жизнь.
Видишь, лунный прибой.
                                  Слушай,
                                            гуси летят!
– Как тогда?
               – Как тогда,
                                много вёсен назад.
Вместе с Фрунзе
                      пришли мы
                                   с Чонгара сюда
И весной удивились,
                           как жизнь
                                         молода.
Мы слыхали гусей
                       той же
                               лунной порой.
Помнишь ты
                черепа
                          под Крестовой горой,
Помнишь
          ту бескозырку
                               с пробитой дырой?
Закопали мы
                  кости
                        геройских ребят.
Слышишь, гуси летят?
                            Слышишь, гуси летят?
Разве кто из нас
                      молодость
                                   зря проиграл?
Ты теперь академик,
                            а я – адмирал.
Тот же
         слышим прибой,
                               ту же
                                     видим звезду
Здесь,
        в твоём ботаническом
                                     старом саду.
Как нас в жизни
                    трепало,
                              мотало,
                                      мело.
Раньше тридцать бы жизней
                                    в такую вошло,
Оттого что
                юнцами
                          несли на плече
Серп и молот
                  на выцветшем
                                     кумаче.
Этот ветер тревожный
                              на запахи щедр:
Слышишь –
                вот кипарис,
                                вот сосна,
                                            это кедр.
И нежданное чудо
                        пришло
                                   от земли –
Это вишни
              у моря
                      сейчас расцвели.
Помнишь
            девушку Леру –
                                 несчастье моё?
Под Мадридом
                   бойцы
                           схоронили её.
Ботанический сад
                        дышит
                                влажным листом.
Здесь – я гость,
                      ты – хозяин,
                                      и это твой дом.
Дом шумящий,
                   зелёный,
                             в громадах аллей.
– Адмирал,
               под луной
                           вновь стаканы налей.
Пью за синий твой дом,
                            пью за путь кораблей!
– Счастлив ты?
                  – Я не знаю…
                                    – Не знаю и я.
Всё в порядке –
                      работа,
                               любовь
                                         и семья,
Только,
         если не замерло
                                сердце в груди, –
Настоящее счастье
                          всегда впереди.
Нам положено было
                              заклятье в пути:
Для пяти континентов
                             всё счастье найти.
– Через горе и смерть?
                             – Через горе и смерть!
Только б истину знать,
                              только б верить
                                                   и сметь!
Слышишь –
               варево жизни
                                  кипит, как в котле, –
Это корни
             ворочаются
                             в земле,
Это травы ползут,
                        это почки шуршат,
Это юность весны
                         потревожила сад.
– Как тогда?
               – Как тогда,
                              много вёсен назад.
Так давай,
              как тогда,
                           под Крестовой горой,
Не сдаваться,
                  бороться,
                               влюбляться порой
В книгу,
          в музыку,
                      в девушку,
                                  в пенный прибой,
В звёзды утра,
                 что в бездне встают
                                            голубой.
Потому что
               мы видели
                              солнце земли,
Потому что
               сюда
                     с Перекопа пришли
В дни,
         когда ещё
                        Ленин
                               в Кремле проходил,
Когда Фрунзе
                    полки
                            за Чонгар проводил.
Сердце –
              молодость мира –
                                 ты бьёшься в груди.
Настоящее счастье
                           всегда впереди!
– Как тогда?
                  – Как тогда,
                                  много вёсен назад…
Море бьёт,
               и огромный колышется сад,
И весна
           развернула
                          свой юный наряд.
Слышишь, – гуси летят?
                               Слышишь – гуси летят…
 

1956

Александр Ревич. ДЕВОЧКА

 
Ломятся кусты через ограду,
сосны подпирают облака.
Девочка моя бежит по саду,
по густой траве материка.
Расплясались ветки до упаду
над сырым утоптанным песком.
Девочка моя бежит по саду,
по песку планеты босиком.
Кот на солнцепёке полосатый
щурится, как сонный печенег.
Девочка моя бежит по саду,
косолапый чудо-человек.
 
 
До сих пор я слышу посвист пули,
под ногой ещё скрипит зола.
Я остался жив не потому ли,
чтобы ты, хорошая жила?
Холостой, бездетный, безбородый,
сбитыми подковами сапог
я топтал чужие огороды,
чтобы кто-то их возделать мог.
 
 
По чужим полям перебегая,
пуле-дуре кланяясь в бою,
я ещё не знал, что жизнь другая
на земле продолжит жизнь мою.
Лёгкий дым сырого самосада,
тлеющих стропил тяжёлый дым…
Девочка моя бежит по саду,
сквозь кусты, по зарослям густым.
И стоят на страже стрелы сосен,
птичий посвист, зелень, тишина.
След лопаты – шрамом на откосе,
глина кое-где обнажена.
 

1958

Анна Ахматова. ЛЕТНИЙ САД

 
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
 
 
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
 
 
В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
 
 
И лебедь, как прежде, плывёт сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
 
 
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
 
 
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
 
 
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
 
 
И всё перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
 

1959

Иосиф Бродский. САД

 
О, как ты пуст и нем!
                              В осенней полумгле
сколь призрачно царит прозрачность сада,
где листья приближаются к земле
великим тяготением распада.
 
 
О, как ты нем!
                     Ужель твоя судьба
в моей судьбе угадывает вызов,
и гул плодов, покинувших тебя,
как гул колоколов, тебе не близок?
 
 
Великий сад!
                  Даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак возрожденья.
 
 
О, как дожить
                     до будущей весны
твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены
и только пустота твоя реальна.
 
 
Нет, уезжать!
                   Пускай куда-нибудь
меня влекут громадные вагоны.
Мой дольний путь и твой высокий путь –
теперь они тождественно огромны.
 
 
Прощай, мой сад!
                       Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.
 

1960

Леонид Аронзон. АВГУСТ

 
О, не забудь налёты летние
на сонных птиц в пределах сада,
где, вырисовывая петли,
кленовый лист и плыл, и падал…
 
 
Храни в гербариях мишурных,
читая летопись созвездий,
тот сад и лист, тех птиц и сумрак,
о август, месяц мой последний!
Там осенён печалью осени
следил стрекоз в полёте призрачном,
а сад кишел шальными осами,
дрожал и плакал, и насильничал.
Тебя я принял веткой выгнутой
и понял – женщина таится
в густом дожде, ах, эти выдумки,
метаморфозы: клён и птица!
Не сон ли сад? Но помни, к осени
вдали от сумрачной столицы
какой-то дух над миром носится,
летит, заглядывая в лица.
 

1961

Николай Шатров. В ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ

 
Старый пудель садовник повёл меня в сад.
О, какие там были цветы!
Жизнь бросалась ко мне
                                    из зелёных засад,
Всем восторгом своей наготы.
 
 
В каждом дереве – стон.
Мука в каждом стволе.
И вокруг и кругом – никого.
Мы забыли, что жили с тобой на земле,
Составляли одно существо.
 
 
Только помни: к тебе день и ночь я иду.
Мы ведь вместе видали тогда,
Как цвели небеса в этом самом саду,
Как в Раю ты была молода.
 

1962

Геннадий Айги. К РАСПРЕДЕЛЕНИЮ САДА

 
И примем мы свет на движенья нескромные
от самих лопастей
сегодняшнего цветодержца
 
 
не зная что камни и ветки и кожа лица –
видимые раны его!
 
 
И «я» говоря называем его расхитителем
Одного неизменного
праодного своего же сверхсада
 
 
и здесь за оградою астры
не утешая ярки́
словно руки он режет себе!
 

1963

Леонид Губанов. МОЙ САД

 
А я твои стихи задую,
как свечку Богу на боку.
А я дожди тебе задумаю
по красным грядкам тёплых губ.
 
 
О сад! Осадою настурций
ты упоителен и горек.
Мои слова в тебе протрутся
и добегут до аллегорий.
 
 
О, сад мой ленный, мальчик левый.
Спокойной ночи – баю-баюшки!
Ты выстрадан самим Поленовым
и наречён однажды Бабушкиным.
 
 
Ты – Лермонтов, ты жаждешь лета
с Лопухиною в лопухах,
чтоб пахли вербой эполеты
и верой голос набухал.
 
 
Ты – Пастернак и ты болеешь,
Но опадают неспроста
поверх заборов и барьеров
твои волшебные уста.
 
 
Ты – Хлебников, ты – хлеб в мешок,
и в путь раскованней и бойче.
Слезит, слезит дурной снежок
твои чахоточные очи.
 
 
Но лишь погаснут очи-жёлуди,
ты – Маяковский и горазд
тащить скорее кофту жёлтую
на рёбра гениальных глаз.
 
 
О сад! Мой алый окоём!
Непризнанный, седой, державный
Зачем ты стольким одарён,
когда другие так бездарны.
 
 
Когда другие, очень умные
и унавоженные благами,
дрожат промокшими собаками,
показывая зубы – ульями.
 
 
Им холодно, мой сад, им страшно,
Что самородочком с реки
я, первобытным ливнем ставши,
навеки смою их стихи.
 
 
Не будет ни двора, ни города,
ни улиц, где сейчас мне тошно.
И только я к тебе на голову,
и только ты мне в губы тоже!..
 

1964

Борис Марьев. «Садовники, уж эти мне садовники!..»

 
Садовники, уж эти мне садовники!
Обриты тополя, как уголовники.
От лязга ножниц ёжится июль:
– Под нуль его, кудрявого! Под нуль!
 
 
Садовники, уж эти мне садовники!
Один привил рябину на шиповнике,
Другой женить осину на сосне
Дал обещанье к будущей весне.
А если та осина не венчается,
Садовник наш ужасно огорчается:
– Ах, древесина! Прёшь наперекор?!
В дрова её, кривую! Под топор!
 
 
Торопятся садовники бессонные
Мичуринские видеть чудеса,
А рядом, за казёнными газонами,
Гудят в полнеба вольные леса.
Поют дрозды.
Листва сквозная светится.
Порхают в солнце бабочки с утра.
Уж если здесь сосна с осиной встретятся,
Так накрепко.
Навек.
Без топора.
 

1966

Юрий Кублановский. САДОВНИК

 
Лоб собрав в морщины важные –
труд в саду весной не мал –
он граблями листья влажные
в кучу чёрную сгребал.
 
 
Замечал останки прежнего
и побеги новых трав,
и от их свеченья нежного
горло стягивал удав.
Тени облака минутные,
кои ветер раскачал,
и цвета природы скудные
он невольно различал.
 
 
Тяжело ожить, опомниться,
в космы вставить гребешок,
только новой розой полнится
прошлогодний корешок!
 
 
И собравшись с волей, силами,
чтоб былое с новым слить,
он принёс ведро с белилами,
начал яблони белить.
 

1968

Аркадий Кутилов. САДОВНИК В ПЕХОТНОЙ ШИНЕЛИ

 
Дожди и ветра отшумели,
ушла в поднебесье гроза…
Садовник в пехотной шинели
в пространство уставил глаза.
 
 
Кап-капала влага из крана,
дождинки по стёклам текли…
А там, за окошком, багряно,
разбойно гвоздики цвели.
 
 
Шарашились пчёлы-трудяги,
вьюнок от блаженства обвис.
Ромашки да алые маки
грозу вызывали на бис.
 
 
Не верят в наличие смерти,
не знают Христосов-Иуд…
Цветы, анархисты и черти, –
не садишь, так сами растут.
 
 
Их запах дыхание давит,
в ушах – похоронистый звон…
И вспомнил садовник недавний
кошмарный предутренний сон.
 
 
Как будто он скрещивал злаки,
осот и кусты лебеды,
тюльпан и метёлку бодяги, –
и выросли серые маки –
шинельного цвета цветы…
 
 
Их вид, как пустынная площадь,
где вечность рассыпала прах,
а листья – невиданной мощи,
а корни – в тяжёлых узлах…
 
 
Такие отнимут у прочих
и солнце, и плач облаков…
Старик воспаленные очи
не мог оторвать от цветков.
 
 
Как будто кричит незабудка,
кувшинка хохочет в воде…
Как будто предчувствие бунта…
И крикнул старик в темноте!
 
 
Он – старь молодого народа,
он юность растратил в огне.
О дай ему, мама Природа,
цветы, что он видел во сне!
 
 
Рембрантам, Пикассам и Гойям
он выдвинет серый закон,
Он серым шинельным покоем
прокроет планету кругом.
 
 
Атака! Шинель нараспашку!..
Да здравствует серый покой!
Садовник фамильную шашку
нашарил костлявой рукой…
 
 
И видели хладные звёзды,
и слышали черти в аду:
он маки, тюльпаны и розы
рубил в потемневшем саду.
 

Конец 1960-х (?)

Виктор Ширали. САД (отрывок из поэмы)

1.

 
Живу в саду.
Посередине сада,
Обширного, как полная свобода.
И даже если где-то есть ограда,
То я –
Клянусь! –
Искать её не буду.
 

2.

 
Она ещё спала, моя душа,
Когда, протиснувшись из шалаша
В ночной, подсвеченный луною сад,
Встав во весь рост в деревьев тесный ряд,
Расставив руки в стороны и вверх,
На силуэты походя дерев…
 
 
…И стоило мне руки развести,
Как я почувствовал, что надо зацвести.
Цветы разверзлись у меня в руках,
Белей, чем лица, когда выбелит их страх.
И был так короток цветенья миг,
Что был их аромат пронзительней, чем крик.
Я отцветал?
Но ощущал, как дале
Плоды завязывались у меня в ладонях.
 
 
…Тут я опомнился, что жить мне так нельзя,
Иная мне назначена стезя…
Между деревьев раздирая путь,
Прикрыв глаза, чтобы не потерять,
Дыханье стиснув, чтобы не вздохнуть,
Забыв зачем, чтоб не вернуться вспять,
Не шёл, но падал…
 
 
Головой вперёд,
Расклинивая сад цветущий вброд,
И, захлебнувшись в утренней росе,
Не выбрался, но выпал на шоссе…
Ограды не было…
Шоссе текло вдоль сада…
На противоположной стороне
Сад продолжался…
 
 
Не было ограды.
А значит, не было свободы мне.
 
 
И я вступил назад со скоростью восхода.
Я двинулся назад, где посредине сада
Она ещё спала, моя душа,
На дне зелёного ночного шалаша.
Сквозило солнце меж его ветвей.
Улыбчатое что-то снилось ей.
Она жила от сада вдалеке,
Но с яблоком надкушенным в руке…
 

1968

Анатолий Кобенков. ТЕТРАДЬ ИЗ МИХАЙЛОВСКОГО

 
Мне жить осталось здесь до вторника,
но в шестьдесят восьмом году,
забыв стихи, я стану дворником
работать в пушкинском саду.
Я стану очень честным дворником –
мне будут люди доверять
с крылечка пушкинского домика
снега пушистые сметать…
Мне жить осталось здесь до вторника,
но ровно через месяц, тут,
в Михайловском, коллеги-дворники
меня полюбят и поймут:
обзаведясь большими кружками,
когда метель коснется стен,
мы станем молча пить за Пушкина,
за старый сад, за Анну Керн:
мы будем по утрам выскакивать
в тропинки сада, что пусты,
следы неясные рассматривать
и спорить, глядя на следы,
и будет снег лететь за вороты,
и молча таять на груди,
и будут соглашаться дворники,
что это Пушкин проходил…
 

1968

Роман Солнцев. САД

 
Неужто сад? Густой, тот самый,
где можно было поплутать –
вот этот белый дворик с ямой,
где и стволов-то шесть иль пять
да два-три прутика свистящих?..
Метёт, играючи, метель
и забивает старый ящик,
галошу и под лавкой щель…
Идёт сестра. Я помню – вишни
висели лаково-красны.
Мать ковыляет. Бабка вышла –
все пересказывает сны…
А я смотрю на эти палки
и объяснить им не могу,
что не плодов мне сладких жалко,
а голой тайны на снегу.
Да я и сам себе отныне
кажусь сквозь этот снег и дым
печальным путником в пустыне,
без шапки, сирым и босым…
 

1969

Лариса Васильева. ЯБЛОНЯ В ЗИМНЕМ САДУ

 
Шло утро привычным разбегом.
А яблоня в зимнем саду
стояла у всех на виду
вся в яблоках, будто в бреду,
над синим от холода снегом.
Вгляделась тревожно и чутко:
откуда зимою плоды,
ужели предвестье беды,
иль то садовода труды,
иль дерзкая ведьмина шутка?
 
 
Шли люди. Никто не заметил
её неурочный расцвет.
А может быть, яблони нет,
есть мой безответственный бред
да колкий пронзительный ветер?
Кто скажет? Я к ней подбегаю
и вижу: она наяву,
и круглое золото рву,
и нервно густую листву
озябшей рукой раздвигаю.
 
 
Не так ли другая когда-то
сияющий плод сорвала,
не зная, добра или зла
она проводницей была,
а стала во всем виновата:
в покорности, славе, гордыне,
в бесстыдстве, в судьбе бунтаря,
в словах, зародившихся зря,
а дерево средь января,
как глас, вопиющий в пустыне.
 
 
Быть может, от древа познанья
не всё получила Она,
и нынешних дней времена
в награду получит сполна
невиданной силы страданья?
Я знаю, что́́ необходимо:
попробовать яблоко – мне,
а милой моей стороне
и прошлого горя вполне
хватило. Пусть новое – мимо!
 

1969