Текст книги "Сады и бабочки. Антология помнящих об утраченном Рае. XIX, XX и начало XXI века"

Юнна Мориц. СЕНТЯБРЬ

 
Этот сад одинокий, он слышал о нас,
Потому что он тянется к нам,
И не он ли в дождливые окна сейчас
Окликает нас по именам?
 
 
Не хозяева мы, не владельцы его –
Просто странники осени этой.
Сад не просит от нас, как и мы от него,
Ничего, кроме слова и света.
 
 
За кустами малин – глина влажных долин,
Заторможенный клён у пригорка.
Солнце – бледное, как недожаренный блин, –
Где его золотистая корка?
 
 
Засыпаю в дожде, просыпаюсь во мгле,
На прохладе тетрадь раскрываю.
Влажный сад шелестит у меня на столе
И диктует всё то, что скрываю
 
 
От тебя, от самой от себя, от всего,
Полюбившего осень, как лето.
Сад не просит от нас, как и мы от него,
Ничего, кроме слова и света.
 

1969

Светлана Кузнецова. САД

 
Сумбурным цветеньем измученный сад…
Теперь умереть и проснуться
Четвертого мая, два года назад,
Но я не хочу оглянуться.
 
 
Руками, как ветви, года отвожу,
Запрета на радость не рушу.
Я в этом затишье давно сторожу
Случайную землю и сушу.
 
 
Случайность покоя в судьбу возведя,
Чем нынче итоги измерю?
Не верю я в силу живого дождя
И в засуху тоже не верю.
 
 
Мне, видно, такое желанно самой,
Самой мне отрадна награда –
Идти до заката дорожкой прямой
Цветеньем убитого сада.
 

1969

Игорь Волгин. «Ударил дождь по тёмному стеклу…»

 
Ударил дождь по тёмному стеклу,
сверкнул огонь – и сад мой озарился.
И я подумал: «Если я умру,
зачем на белый свет я появился?»
 
 
…Шумел мой сад – тяжёлые плоды
влекло с дерев, и словно бы к истокам
стремились струи тёмные воды,
задушено хрипя, по водостокам.
 
 
Я не знавал такого отродясь!
Но прошлое, представшее воочью,
внушало мысль, что некто, осердясь,
меня прибрать задумал этой ночью.
 
 
Под стон дубов, что гнулись на ветру,
под гром небес, взывающих к расплате,
я так подумал: «Если я умру,
то это будет очень даже кстати…»
 
 
…Но блеск угас, раздался сиплый глас,
гласил петух – дух умиротворенья,
и отвращал смущение от нас,
и прекращал стихий коловращенье.
 
 
Сползал туман с очнувшихся берёз,
стекали капли с листьев бересклета,
и запах роз, осилив запах гроз,
казалось, мир сулил нам в это лето.
 
 
– Дыши, – шумели ели, – и скажи,
что, в общем, нет причин для беспокойства
и что на состояние души
влияют атмосферные расстройства!
 
 
– Всё это так, – твердил я, – это так –
опять тверды разверзшиеся тверди!
Но эта ночь, но молнии, но мрак,
но эти мысли странные – о смерти…
 

1969

Сергей Дрофенко. ГОЛОС

 
Простите меня, если я приносил вам беду.
Я в ад не хочу. Мне приятнее в райском саду
Устроиться прочно. Довольно я видел огня.
Простите меня. Если можно, простите меня.
 
 
Устроиться в райском, упрочиться в майском саду.
Меня вам не видно, но вы у меня на виду.
А я всё безвестней в кругу вашем день ото дня.
Вы позже. Я раньше. Простите. Простите меня.
 
 
На небе седьмом я лежу в исполинской траве.
Библейские птицы кружат надо мной в синеве.
Владыка Вселенной ко мне подбежал, семеня.
Тоскливое счастье. Я умер. Простите меня.
 
 
Прости, черновик. Ты остался без главной строки.
Простите, наставники, юноши и старики.
Вы были заботливы, душу питомца храня.
Простите меня. Если можно, простите меня.
 

1970

Ольга Седакова. «Неужели, Мария, только рамы скрипят…»

 
Неужели, Мария, только рамы скрипят,
только стёкла болят и трепещут?
Если это не сад –
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи.
 
 
Если это не сад, если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,
 
 
где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надёжней лекарство ночное…
Я не знаю, Мария, болезни моей.
Это сад мой стоит надо мною.
 

1970

Петр Вегин. САД

 
Там соловей зашёлся от любви
и девочка качалась на качелях,
и всплескивали две её ладошки,
как две плотвы над озером.
Там пёс с глазами человека,
задумчив, как Фома Аквинский,
сирень и розы нюхал. Мама,
а точней сказать – мадонна,
возвышенная материнством,
сидела в кресле. Лаял пёс,
как будто задавал цветам вопросы,
смеялась девочка, сирень дрожала
предсмертной соловьиной дрожью,
катились звуки, как мячи цветные…
Когда-нибудь мы станем все седые –
и пёс, и я, и девочка, и сад,
и мягкий малахит травы, и мама,
чьи губы, созданные для латыни,
молчали. Поседеет голова,
и станет всё седым внутри. Тогда,
наверно, станет ясно – почему
ребёнок ей кричит из гамака:
«Люблю, люблю, люблю!» – и почему,
вместо того чтобы сказать «прощайте»,
я говорю «люблю» и прячу руки…
 

1971

Анатолий Передреев. МЁРТВЫЙ САД

 
В саду безмолвья и беды –
От края и до края –
Деревьев чёрные ряды,
Процессия немая.
 
 
И в тишине его ветвей,
Во всей его округе
Воронье карканье слышней
И завыванье вьюги.
 
 
И где-то там, в глуши времён,
За стужею железной,
Он безмятежный видит сон,
Он слышит шум мятежный.
 
 
Там осеняет землю сад
Таинственною кущей,
Листвой, летящей наугад,
Оградою цветущей.
 
 
Он обнимает небосвод,
Звезду легко колебля…
И соловей его поёт
Во мгле великолепья.
 

1971

Тамара Чунина. САДОВНИК

 
Мне написал, что яблони в цвету.
Назначил встречу в утреннем саду.
Вокруг, писал, такая благодать,
ты приезжай, тебя я буду ждать.
Приехала. Вокруг и впрямь бело.
Всю землю белым цветом замело.
Но пусто так. Я обошла весь сад.
Седой садовник бродит вдоль оград.
Я подошла, спросила, где же тот,
другой, что молод, что невесту ждёт.
Он мне писал, что яблони в цвету,
он обещал, что станет ждать в саду.
Старик ответил, что всю жизнь один,
в своём саду он дожил до седин.
Но помнит он, как много лет назад
отцвёл однажды яблоневый сад.
С тех пор пошёл уже двадцатый год,
но сад его, как прежде, не цветёт.
…Постой, садовник! Иль не видишь ты:
вокруг белы на яблонях цветы.
Расцвёл твой сад. Иль я сошла с ума…
– Какая нынче снежная зима.
 

Начало 1970-х (?)

Станислав Красовицкий. БЕЛОСНЕЖНЫЙ САД

 
А летят по небу гуси да кричат,
в красном небе гуси дикие кричат,
сами розовые, красные до пят.
А одна гусыня –
белоснежный сад.
 
 
А внизу, сшибая гоп на галоп,
бьётся Игорева рать прямо в лоб.
Сами розовые, красные до пят,
бьются Игоревы войски
да кричат:
«У татраков оторвать да поймать.
Тртацких девок целоком полонять.
Тртачки розовые, красные до пят,
а тртацкая царица – белоснежный сад».
 
 
Дорогой ты мой Ивашка-дурачок,
я ещё с ума не спятил, но молчок.
Я пишу тебе сдалёка, дорогой,
и скажу тебе, что мир сейчас другой.
Я сижу порой на выставке один,
с древнерусския пишу стихи картин.
А в окошке от Москвы до Костромы
всё меняется, меняемся и мы.
Всё краснеет, кровавеет всё подряд.
Но ещё в душе белеет
белоснежный сад.
 

1970-е (?)

Вадим Рабинович. «За оградой сада сад…»

Люсе Личагиной

 
За оградой сада сад.
А за садом вновь ограда.
Нынче шаг замедлить надо.
Заглянуть вот в этот сад.
Двадцать пять веков подряд
Всё хожу, чтоб сквозь решётку
Высмотреть мою красотку
И в душе устроить лад.
Платье белое твоё
С белой вишнею сольётся,
Белой яблони коснётся,
Зренье высветлит моё.
Когда вишня, как в снегу,
Вижу мир простым и целым,
Различить тебя на белом,
Как ни силюсь, не могу.
 
 
Потому что весела,
Светлой тучкою случайной,
Млечной яблоней венчальной,
Белой вишнею была.
 
 
Сад в июне отцветёт.
Цвет исчезнет чудотворный.
Только ты одна – бесспорна.
Остальное всё – не в счёт.
Гуси-лебеди летят.
Листопад. Коричнев сад.
Песни все давно пропеты,
Но невидимые светы
По ту сторону стоят.
 

1970-е

Николай Еремин. «Спешу, бросаю семена, готовлюсь к урожаю…»

 
Спешу, бросаю семена, готовлюсь к урожаю.
Детей веду в осенний сад и яблоки им рву.
И это длится много лет, а сколько, я не знаю.
А яблоки летят, стучат и падают в траву.
Спешим, бежим под снегопад, на речку за водою…
Потом – в соседнее село, за книгой в магазин.
О, нам бы только на пути не встретиться с бедою,
А счастье – то, что я бегу, и то, что не один.
 
 
О, если б из моих следов произрастало семя!
Разросся бы весною сад везде, где я спешил.
О, если б голосом моим заговорило время –
Я стал бы ветром в том саду,
И очень долго жил…
 

1972

Семен Кирсанов. ИЮНЬСКАЯ БАЛЛАДА

 
День ещё не самый длинный,
длинный день в году,
как кувшин
                из белой глины,
свет стоит в саду.
 
 
А в кувшин
                из белой глины
вставлена сирень
в день ещё не самый длинный,
длинный
           летний день.
 
 
На реке
          поют сирены,
и весь день в саду
держит лиру
                куст сирени,
как Орфей в аду.
 
 
Ад заслушался,
                     он замер,
ад присел на пень,
спит
     с открытыми глазами
Эвридики тень.
 
 
День кончается не скоро,
вьётся рой в саду
с комариной
                Терпсихорой,
как балет на льду.
 
 
А в кувшин
                из белой глины
сыплется сирень
в день ещё не самый длинный,
длинный
           летний день.
 

1970-е

Белла Ахмадулина. «Глубокий нежный сад, впадающий в Оку…»

 
Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,
стекающий с горы лавиной многоцветья.
Начнёмте же игру, любезный друг, ау!
Останемся в саду минувшего столетья.
 
 
Ау, любезный друг, вот правила игры:
не спрашивать зачем и поманить рукою
в глубокий нежный сад, стекающий с горы,
упущенный горой, воспринятый Окою.
 
 
Попробуем следить за поведеньем двух
кисейных рукавов, за блеском медальона,
сокрывшего в себе… ау, любезный друг!..
сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно.
 
 
Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,
забыть грядущий век для сущего событья.
Ау, любезный друг! Идёте ли? – Иду. –
Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья.
 
 
А это что за гость? – Да это юный внук
Арсеньевой. – Какой? – Столыпиной. – Ну, что же,
храни его Господь. Ау, любезный друг!
Далёкий свет иль звук – чирк холодом по коже.
 
 
Ау, любезный друг! Предчувствие беды
преувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.
И, как ни отступай в столетья и сады,
душа не сыщет в них забвенья и блаженства.
 

1972

Новелла Матвеева. ПЕРЕВЁРНУТЫЙ САД

 
Шуршаний по траве отрывистых пробежки.
Порхает у плетней цветная духота.
То флоксов сладкий вздох, то запах сыроежки,
То – розы исподлобия куста.
 
 
Ночь серая встаёт. Дорогой, наклонённой,
Как чаша из кремней, и льющей звуки в дол,
Качая памятью их отклик монотонный,
Спускаюсь в тот изгиб, откуда день ушёл.
 
 
Здесь дождь разбился днём. Из каждого осколка
Восходит кверху дном огромный смутный сад;
Там бродят купола дыхательного шёлка
И, черепицей жабр покрывшись, моросят.
 
 
Такой же сад, как здесь, но более священный
Из каждой лужицы светящего клочка
Он поднимается, чернея, вдохновенный,
Как тень внимания к поверхности зрачка,
 
 
Он медленно летит… Перегородка влаги
Курчавых рвений рощ не может удержать;
Всё клонится к тому в неполном сером мраке,
Чтоб рощи мнимые к немнимым примешать…
 
 
Я образ их, к ногам кругами восходящий,
Как невод, полный грёз, глазами достаю;
Я – одновременно во все концы летящей –
Притворно-спящую дубраву застаю.
 
 
Дубы ли, облака ль скользят, неуловимо
Преображённые? Напомнят пусть дубы
Мне гравированного пушечного дыма
По-детски грозные разрывы и клубы!
 
 
В них чудом уцелел последний вздох заката,
Когда, в бездонности кружащие и здесь,
Смешали волосы, как два кудрявых брата,
Дубы и облака в клубящуюся смесь.
 
 
Тут вяз осуществил ступенчатую сказку:
Вершиною – лететь, подножием – лежать,
На волю рвущихся шаров воздушных связку
Под серым бархатом стараясь удержать…
 
 
Рассказ его морщин, со мглой переплетённых,
Читаю сверху вниз,
                          до туч, –
                                        пока у ног,
И стоя и кружа на старых веретёнах,
Разматывает сад свой царственный клубок.
 
 
…А рядом – по траве шуршаний перебежки, –
Порхает у плетней цветная духота;
То флоксов сладкий вздох, то запах сыроежки,
То – розы исподлобия куста…
 

1972–1976

Виктор Соснора. КРАСНЫЙ САД

 
Мой Красный сад! Где листья – гуси гуси
ходили по песку на красных лапах
и бабочки бубновые на ветках!
пингвины-медвежата подземелий
мои кроты с безглазыми глазами!
и капли крови – божии коровки –
всё капали и капали на клумбы.
И бегал пёс по саду, белый-белый
(почти овца, но всё-таки он – пёс).
Мой сад и… месть.
 
 
Как он стоял! Когда ни зги в забвенье,
когда морозы – шли, когда от страха
все – старость, или смерть… и веки Вия
не повышались (ужас – умирал!),
когда живое, раскрывая рот,
не шевелило красными губами,
а зубы – в кандалах, и наши мышцы
дерев одервенели. Отсиял
пруд лебединый карповый во льдах,
он был уже без памяти, а рыбы
от обморока – в омутах вздыхали…
И только Сад стоял и стыл!
но мозг его пульсировал. Душа
дышала…
 
 
Как расцветал он! Знаю. Видел. Неги
не знал. Трудился. Утром пот кровавый
струился по счастливому лицу.
И ногти, до невероятных нервов
обломанные о коренья, – ныли!
И сердце ныло вместе с белой псиной
и в судорогах жвачных живота
гнездился голод. Пах его был страшен,
ибо рожал он сам себя –
живому!
 
 
Как он любил! Хотя бы (вижу) вишню,
синеволосой девушкой росла…
потом детей вишнёвые головки
своих ласкал! А яблоня в янтарных
и певчих пчёлах, – сыновья взлетали
в ветрах на триумфальных колесницах!
и сколько было там других деревьев –
в дожде и в карнавале винограда.
Сад всюду рассылал своих послов
на крыльях;
 
 
– Ваш сад созрел! Войдите и возьмите!
Все слушали послов и восхищались.
Но – птичьих слов никто не понимал,
а всякие комарики, стрекозки
вообще не принимались во вниманье.
Не шли. Не брали. Падали плоды.
Мой сад… был болен.
 
 
Сад жил немного. Место – неизвестность.
Во времени – вне времени. И так
никто не догадался догадаться,
что Красный Сад ни почему не может
не быть!
Что Красный Сад – всецветие соцветий,
Что нужно только встать и посмотреть
живому. Полюбить его собаку.
Поесть плодов. Собрать его цветы.
Не тронуть птиц. И не благодарить,
Лишь знать – он есть.
                              Никто не знал.
И это был не листопад… а смерть.
 
 
Что листопад! Совсем не потому,
а потому, что в самом сердце Сада
уже биенье Бога заболело,
и маятники молодых плодов
срывались. Обвивала паутина
обвислые бесчувственные листья.
А на запястьях ягодных кустов
одни цепочки гусениц висели,
а птицы-гости замерзали в гнёздах
и еле-еле уползали в воздух
поодиночке. Струнный блеск дождя
опять плескался. Дождь, как говорится,
да что! Не плакал вовсе – шёл и шёл.
 
 
Лишь плакал белый пёс на пепелище,
Овцесобака. Псы умеют плакать.
И листья лапой хоронил в земле.
И скатывал орехи, смоквы, груши
всё в те же им же вырытые ямки
и опускал на это кирпичи
и заливал цементом… разве розы
цвели ещё? Цвели, раз он срывал,
охапками выбрасывая в воздух
и жёлтый дым и красный лепестков
оранжевый заголубел над Садом,
пионы, маргаритки, незабудки,
гортензии, фиалки, хризантемы…
Пёс лаял. Я ему сказал: не лаять.
Сказал же? Да. Но лаял. Это – пёс.
Но эхо неба нам не отвечало.
 
 
Неистовствуйте! Эта пропасть неба
для солнца лишь или для атмосферы
и нашей черноносой белой пастью
всё это не разлаять…
                              Сад-хозяин
велел себя убить. И я убил.
 
 
Что ты наделал, Сад-самоубийца?
Ты, так и не доживший до надежды,
зачем не взял меня, а здесь оставил
наместником и летописцем смерти,
сказал «живи», И я живу – кому же?
сказал «иди», и я иду – куда?
сказал мне «слушай» – обратился в слух,
но не сказал ни слова…
                                Сказка Сада
Завершена. Сад умер. Пёс пропал.
И некому теперь цвести и лаять.
 
 
На улицах – фигуры, вазы, лампы.
Такси летит, как скальпель. Дом. Декабрь.
Стоят старухи головой вперёд.
О диво диво: псы – и в позе псов!
Судьба моя – бессмыслица, медуза
Сползает вниз, чтоб где-то прорасти
Сейчас – в солёной слякоти кварталов
растеньицем… чтобы весной погибнуть
потом – под первым пьяным каблуком!
 

1972

Алексей Шельвах. «Я отворил пергаментную калитку и…»

Виктору Сосноре

 
…я отворил пергаментную калитку и –
старец стоял под красным воздухом сада;
старец руками размахивал, и стрекотала десница;
весело в стеклянную банку летели
чёрные черепа вчера малиновых маков;
я засмеялся в страхе за этого старца:
«Ты чересчур беспечен, старательный старец.
В необитаемых небесах зарницы зимы!
Атомы мака – пища для поговорок и только!
Кстати, читал Апокалипсис?»
                                        «Нет», – отвечает;
я перевернул страницу и ужаснулся:
самозабвенный под красным воздухом сада
старец сидел за деревянным столом,
носом изучал семена – воистину буквы
через лепёшку стекла – воистину книжник;
я засмеялся (устами, полными слёз!):
«Эти семена – молитвы? О старец, однако
воздух вздохнёт и – пиши пропало молитвы!
Медные насекомые всадники вторгнутся в сад!
Чёрная раса ворон обрушится с неба!
Старец, читал Апокалипсис?»
                                        «Да», – отвечает,
сыплет в стеклянную банку ракушки, монетки,
луковицы, кукурузные чётки…
вновь отворил я калитку и остолбенел:
старец грабли вздымал и возделывал грядку!
Яблоки падали – старец ловил как жонглёр!
Смехом смеялся!
                        Эхом я зарыдал:
«Пенсионер, ты, очевидно, рехнулся!
В пламени александрийская библиотека древес!
О геенна перегноя под нами! О старец-ребёнок,
перечитай Апокалипсис!»
                                  «Ох, – отвечает, —
это наивная первая проба пера моего
столько хлопот причинила. Вот поглядите…»
Яблоки падали в красном воздухе сада.
 

1972

Сергей Мнацаканян. ЯБЛОНЕВАЯ ИСТОРИЯ

 
Рубили яблоневый сад,
                                      скрипели пилы,
свистал последний листопад
                                      что было силы…
И, осыпаясь со стволов,
                                      сырая известь
сквозила гибелью миров,
                                      распадом истин.
Хрустя коричневой корой,
                                      сложились наземь
деревья, с глиною сырой
                                      сливаясь разом.
Поставив на шершавый ствол
                                      сапог кирзовый,
прораб, приземистый, как вол,
                                      смотрел сурово,
как падал розовый ранет
                                      в развал бетона,
определяя ход планет,
                                      закон Ньютона…
И поднимался в небеса
                                      дым над кострами,
как крона яблони – вися
                                      над пустырями…
Коренья выдирал потом
                                      бульдозер дымный.
На кальке рос грядущий дом
                                      любви взаимной.
Зарёй, как яблоневой той
                                      горячей кровью,
отмечен в 5 утра густой
                                      мрак Подмосковья.
Прощайте, Яблоневый Сад,
                                      прощайте, милый,
последний взмах, последний взгляд,
                                      как над могилой.
Прощайте, Яблоневый Сад
                                      и сумрак синий,
прощайте, окна на закат –
                                      невыразимый…
Бывало, выйдешь за порог –
                                      в ресницах колет,
сентиментальность – не порок:
                                      бездымный порох!
Отголосили соловьи,
                                      и тьма ночная
глазные яблоки твои
                                      запеленала…
Расплакаться бы, мой дружок,
                                      да не заплачешь,
и ты свой взгляд отводишь вбок
                                      и в землю прячешь.
Над вырубленным садом – кран
                                      застыл подъёмный,
как крест над котлованом ран
                                      природы тёмной…
Над головою – крик ворон,
                                      а под ногою –
микрорайон! микрорайон! –
                                      кричит живое…
Он жил на свете сотню лет,
                                      и вот, как чудо,
сад, коего в помине нет,
                                      зовёт – откуда?
Сквозь тени, шорохи, штрихи
                                      убитых яблонь
проносятся грузовики
                                      с домашним скарбом.
Ночами яблони скорбят,
                                      подъемля лапы,
и словно яблоки – горят
                                      ночные лампы.
Столбы топорщатся черно,
                                      сквозняк витает,
как знак, что в мире ничего
                                      не пропадает.
В часы, когда спокойно спят
                                      все новосёлы,
дымится Яблоневый Сад
                                      на месте школы!
Вылазят ветви из окна, –
                                      разросся ль кабель?
и веет, шелушась, стена –
                                      не лепестками ль?
Сквозь белый железобетон,
                                      почти что вечный,
кричат из будущих времён
                                      живые ветви…
Дрожит Земля на сквозняке
                                      звездой нетленной,
как яблоко на черенке
                                      ночной вселенной…
 

1973

Глеб Семёнов. ПРОЩАНИЕ С САДОМ

 
О мой замусоренный сад,
дождливый мой лесок!
всех обнажение досад,
ветшание досок.
А листья если и висят,
То все наискосок,
висят, мотаясь вкривь и вкось,
а я – ненужный гость.
 
 
Особенно когда блеснут, –
они наперечёт.
Счастливых некогда минут
в саду переучёт.
Брожу, зануда из зануд,
за шиворот течёт,
брожу и вижу всё насквозь, –
ненужный, в общем, гость.
 
 
Прощай, мой сад! Не обессудь,
что обернулось так.
Быть может, жизни нашей суть –
такой же кавардак?
Тебе забыться бы, уснуть, –
А я брожу, чудак:
своим считал себя небось,
и вот – ненужный гость.
 

1970-е