Текст книги "Зов. Антология русского хоррора"

Он писал, что они обещали ему отпустить его семью, если он соберёт для них достаточную сумму. Его самого они уже не отпустят. Своими концертами я помог ему собрать требуемые деньги и скоро ему хватит, чтобы выкупить свою жену и дочь.

Я понял, что вскоре он перестанет ко мне приходить, но я не мог вынести даже проблеска этой мысли. Я попросил его прийти завтра и послезавтра на весь день, я дам его необходимую оставшуюся сумму, если он согласится. Он согласился.

На следующее утро я прошёлся по всем музыкальным магазинам и скупил почти все возможные аппараты для записи звука. Когда я огласил Бену свой план, он начал хрипеть, что в его состоянии означало смех. Он написал, что бандиты множество раз пытались записать его музыку, но записи не имеют той силы, что есть у живого исполнения. Я почувствовал, как во мне всё оборвалось. И всё же я был настроен решительно.

Мой отец был инженером и многому успел научить меня. К тому же, собирая в прежнем доме усилительные аппараты, чтобы лучше слышать музыку (ах да, забыл про них написать. Так и знал, что что-нибудь забуду. Но время поджимает, скоро вечер), я хорошо разобрался в современных записывающих устройствах.

Два дня, даже не так, двое суток ушло у меня на то, чтобы сделать запись. Я подобрал необходимые средства, но не напишу о них. Я делал запись для себя, и секрет покинет этот мир вместе со мной. Скажу только, что использовал не только виниловые пластинки, но и фольгу, магнитные ленты и лампы накаливания, и потом перенёс всё это вместе снова на винил (я понял, что только одним средством записи нельзя уловить все оттенки и полутона, всё то, что на самом деле звучит в музыке, кроме самой мелодии). Бен был совершенно убит непрерывной двухдневной игрой. Я отдал ему деньги, и мы попрощались.

И вот сегодня, когда я прогуливался днём по улице, я заметил за собой слежку. Одни и те же лица мелькали в толпе, куда бы я ни сворачивал. Я добрался до дома, но они сели на остановку напротив. Я не думаю, что у меня паранойя. С печалью я признаю, что бандитам потребовалось всего несколько дней, чтобы узнать мой секрет. Полагаю, когда они увидели усталого Бена, они поняли, что он играл кому-то очень долго, и выведали под пытками остальное.

Не хочу, не хочу об этом думать. О бедном Бене и его семье, которых, возможно, я тоже убил. Но больше не будет крови на моих руках. За окном почти темно, скоро они придут. Я поставлю пластинку, распахну окно и вылечу в космос, навстречу той мелодии, лучшей мелодии на свете, которую Бен считал нечестивой, навстречу той единственной мелодии, которую я отчётливо слышу.

Я постучу в стену и после…

Соседка, по нашей договорённости, зайдёт через несколько минут с заткнутыми ушами и завязанными глазами. На ощупь одна должна закрыть окно, забрать записи и пластинку. Пластинку она уничтожит, я молю бога, чтобы она это сделала. Она сильная женщина, она справится. Я передал ей все оставшиеся у меня деньги, это помогло убедить её выполнить мою странную просьбу.

Что же.

Пришло время послушать чикагский джаз.

Марина Румянцева

Существует в этом мире с 1985 года, в городе Тверь. Получила образование по специальности «психология». Знать, почему люди делают то, что они делают – бесценно. Марина Румянцева любит экспериментировать, её сердце свободно для всех жанров. Пишет и сочиняет рассказы с детства, а с 2017 года участвует в сетевых литературных конкурсах, финалист «Квазар», «Фантлабораторная работа», «Астра-Блиц», «Зарисовка-мини». В журнале «Хоррорскоп» № 1 от 29.02.2020 вышел её рассказ «Ложь, обман и синяя изолента».

Гребешок

– Аннушка!

Раздражённое лицо женщины показалось в проёме двери.

– Золотко моё, ты ещё не готова?!

Анна заплаканными глазами взглянула на мать.

– А это ещё что?! – та присела и вытащила влажную салфетку. – Почему причёска ещё не готова? Ты что, не в состоянии сама воткнуть гребень?

Анна беспомощно опустила руки. В ладонях хищно блеснули острые зубцы.

– Я не могу… Мама, может, не стоит? Мне бы не хотелось…

– Что ты всё лепечешь? Скажи, как должно.

Анна набрала воздуха в грудь.

– Я не хочу надевать его.

– Почему? Я что, когда-то желала тебе зла?

«Свадьба – лучший момент для колдовства замены».

– Или хоть что-то из того, что я для тебя выбрала, пошло во вред? Разве у тебя плохая работа? Никчёмное образование? Или Игорь недостаточно хорош для тебя?

– Нет, но…

– Хоть раз я просила что-то для себя?

Анна виновато потупилась.

– Нет.

– Так почему бы тебе хоть раз не сделать что-нибудь для матери, неблагодарная! – она взяла её за подбородок.

Слёзы снова потекли из глаз Анны.

– Ты же весь макияж испортила, рёва, – мать резкими движениями вытирала потёкшую тушь.

«Для ритуала годится самая обычная вещь: кольцо, браслет, серьги, гребешок. Всё, что имеет личное значение для ведьмы».

– Прости, мама…

– Да перестань ты ныть! – она взяла гребень из рук дочери и одним ловким движением воткнула его в причёску. Зубцы больно царапнули кожу.

Секунды мелькнули одна за другой, но ничего не произошло. Анна заулыбалась.

«Это всё детские сказки, я так и знала. Не могла мама желать моей смерти».

Но слова из найденного вчера Гримуара не шли у неё из головы.

«Замена происходит мгновенно, но для успеха важны кровные узы. Чем ближе связь, тем легче она пройдёт. Вторая душа гарантированно умирает».

– Поехали? Игорь уже ждёт в церкви.

– Да, мама.

– Ну наконец ты улыбаешься, а то как на заклание едешь.

Мать тоже смягчилась, поцеловала дочь в макушку и подала манто.

Анна в который раз удивилась, отчего матушка с Игорем сошлись на этой церкви: старой, стоящей далеко за городом, с мрачным кладбищем за оградой. Но оба при виде постройки пришли в такой восторг, что ей ничего не оставалось, как согласиться.

Лимузин подкатил к белой, покрытой снегом тропинке, мороз разрумянил щёки Анны. Она медленно вошла в тихую церковь.

Заиграла музыка, и клирик нараспев произнёс слова клятвы.

Игорь не отводил восхищённых глаз от невесты. Анна улыбалась. Вот-вот все тревоги останутся позади. Кольцо коснулось её безымянного пальца…

И тело матери шумно упало в проходе.

– Лиза? – Игорь с надеждой смотрел на невесту.

«Анна» кивнула. Её голубые глаза стали пронзительно зелёными.

Улыбка озарила его лицо, он сжал «Анну» в объятьях, покрывая поцелуями, не веря своему счастью.

– Ты так долго… Почему ты так долго…

– Дети, знаешь ли, не растут как грибы, на них нужно время!

Клирик, не дожидаясь сигнала, спустился к бездушному телу и за ворот потащил вглубь церкви.

Влюблённые не в силах разорвать объятий, осели на пол, возле алтаря. Страстно целуя и лаская друг друга под мерный стук кирки.

Лица на фресках застыли в немом крике.

Андрей Бородин

Новосибирский писатель, поэт и переводчик, работающий в основном в жанре химерной прозы (weird fiction). Является основателем и главным редактором журнала «Аконит», посвящённого данному жанру и некоторым смежным с ним. Автор проекта «Мифы Ктулху: энциклопедия». Публиковался в некоторых журналах, фэнзинах и сборниках (Darker, «Хоррорскоп» и другие).

Черным-черно

– У меня кое-что есть для тебя. Думаю, тебе понравится.

Арсений Безродный оторвал взгляд от экрана монитора, на котором раскинулись диаграммы и таблицы его годового отчёта, и посмотрел на свою коллегу Олю Варакушкину. Расплывшись в милой улыбке, до времени скрывавшей острые зубки и колкий язычок, она стояла возле его стола, пряча что-то за спиной.

– Что же там? Первый за десять лет моей работы в фирме приказ об увеличении зарплаты? Переиздание лучших произведений Кларка Эштона Смита? Компромат на бывшую твоего жениха?

– Арсений, что за дичь! – щёки Оли зарделись, а в её бериллового цвета глазах пронеслись отблески бушующего близ Альционы ионного шторма. – Всего лишь то, из-за чего ты половину рабочего времени проводишь не на своём месте.

Она положила то, что скрывала за спиной, на его стол.

Это были самые настоящие советские сигареты, выполненные по ГОСТу 1967 года. «Гвардейские», «Салют», «Бородино». Пачка «Салюта» была открыта, в ней не хватало всего пары сигарет; остальные были запечатаны.

– Спасибо, Оля! – Арсений хотел вскочить и обнять её, но вовремя вспомнил, как она реагировала на такие «дружеские объятия». – Где ты их раздобыла? Сколько им лет? И по какому поводу ты их мне вручаешь?

– Мы с Веней нашли их, разбирая завалы в квартире его бабушки. Не могу сказать точно, сколько им лет, но они явно были куплены ещё при Советском Союзе. Правда, не уверена, что их ещё можно курить, но судя по доносящимся от тебя временами запахам, от которых даже мне, с моим притуплённым обонянием, дурно становится… ты справишься. В крайнем случае оставишь себе для коллекции. Нам они всё равно ни к чему. Считай это подарком на Новый Год, пусть до него ещё чуть больше месяца.

С этими словами Оля ушла заниматься своей работой, а Арсений продолжил любоваться неожиданным подарком – вдвойне приятным потому, что был сделан той, в кого он был тайно влюблён. Если она и догадывалась о чувствах, которые он испытывал к ней, то не подавала виду; а он был слишком нерешительным, чтобы сказать ей обо всём прямо.

Эти старые пачки были совершенны – никаких предупреждений о вреде курения, мягкие упаковки, приятная на ощупь плёнка, смешная на сегодняшний день стоимость – пятнадцать копеек. Он достал из открытой пачки сигарету и вдохнул её запах, прикрыв глаза от удовольствия. По сравнению с подкрашенной бумагой, которую сейчас называют табаком в дорогих сигаретах, и опилками, которыми напичканы сомнительные дешёвые поделки братских республик, здесь ощущался настоящий, пусть и слабый, запах табака, напоминая о былом насыщенном аромате. Сколько лет он томился в пачке – тридцать, или же все шестьдесят? Интересно, каков он на вкус?

Захотелось тут же побежать в курилку и опробовать советский табак. Но он воздержался от этого. Смакование могло затянуться, а ему во избежание проблем необходимо присутствовать на рабочем месте. Так что дегустацию сигарет пришлось отложить до возвращения домой.

День тянулся очень медленно – ещё и потому, что он воздержался от курения, дабы не перебить вкус. Едва часы показали пять, Арсений быстро оделся и покинул работу, упрятав в карман вожделенный подарок. Ноябрьский мороз покусывал неприкрытые щёки, но он не обращал на него внимания, спеша домой. Задержавшаяся на пять минут электричка только подогрела его желание, но он стоически принял её опоздание.

Дома Арсений позволил себе насладиться плотным ужином (ведь, как известно, нет ничего лучше крепкой сигареты после еды). Затем он уютно устроился у приоткрытого окна своей квартиры на десятом этаже, в которое заглядывали тускло мерцавшие ноябрьские звёзды. Достал сигарету из открытой пачки «Салюта», покрутил её между пальцев, ощутив текстуру старой бумаги и табака под нею, ещё раз вдохнул её запах. Он не стал подкуривать зажигалкой, воспользовавшись по такому случаю спичкой. Губ коснулась шершавая бумага, пламя коснулось кончика сигареты, и он затянулся, раскуривая её.

Первой мыслью было отбросить сигарету прочь и выплюнуть ей вслед лёгкие.

Она была очень крепкой, её было тяжело, непривычно курить. Но постепенно Арсений вошёл во вкус. Он чувствовал, как смолы проникают в лёгкие, оседают в них, слышал, как потрескивает бумага. Гортань слегка пощипывало, веки потяжелели.

Он курил сигарету минут десять. Дым широкими струями устремлялся в холод ноябрьского вечернего неба – словно вырываясь из сомкнутых губ титанического сфинкса, раскуривающего сверхновую в центре сверхмассивной чёрной дыры. Бросив бычок за окно и встав со стула, Арсений чуть не упал – голова кружилась, в ушах звенело. Подышав немного свежим морозным воздухом, он закрыл окно и ощутил потребность немедленно лечь спать.

Утром он с трудом продрал глаза и понял, что опаздывает на электричку. Без завтрака, толком не умывшись, он устремился на вокзал и успел купить билет буквально в последний момент.

У кофейного автомата на первом этаже фирмы, к которому Арсений приплёлся в надежде хотя бы немного прийти в себя, потягивала капучино Оля.

– Ну как тебе мой подарок? Хорош? – улыбнулась она.

– Да, всё просто замечательно, спасибо, – ответил он, дожидаясь, пока наполнится его стаканчик.

– Ты выглядишь как-то не очень, – тень тревоги пробежала по её лицу. – Не заболел? Если да, то лучше иди домой, не заражай других.

– Да нет, всё в порядке, просто не выспался.

Они ещё немного поболтали и разбрелись по своим рабочим местам. Примерно через час Арсений почувствовал острую потребность в дозе никотина и направился в курилку. Выудив из кармана две пачки дешёвых сигарет, он долго колебался между тем, что выбрать – сулившую ему «ПАКУТНИЦКУЮ СМЕРЦЬ» белорусскую «Корону», или пророчивший жуткий «ЗАЛАЛДУУ ШИШИКТЕР» казахский «Бонд». Выбрав «СМЕРЦЬ», он подкурил и затянулся, однако вкус тлеющих опилок и прогорклый дымок сегодня совершенно не радовали. Мысленно он возвращался к оставшимся дома советским сигаретам.

В тот день Арсений Безродный больше не ходил курить. Это не осталось незамеченным Олей.

– Никак решил бросить?

– Нет, конечно. Просто сегодня как-то не располагает.

– Ты точно не заболел? – обеспокоенно повторила она утренний вопрос. Такой, встревоженной и заботливой, она нравилась ему больше всего.

– Да нет, не волнуйся.

Рабочий день подошёл к концу, и Арсений поспешил на электричку. Дома его ждал вкусный свиной бифштекс, чтение малотиражной «Гипербореи» мастера химерной истории, мысли о сатурнианской красоте Оли и, кончено, желанный советский табак – просто замечательный вечер.

Спустя пару недель Арсений докурил «Салют» и принялся за «Гвардейские». Они были чуть крепче, но не уступали предыдущим по вкусовым качествам. Есть он стал значительно меньше. Коллеги отмечали, что он изрядно похудел и стал довольно бледным, перешёптывались: «Влюбился!» Он почти завязал с обычными сигаретами – они казались ему жутко невкусными, хотя на своём веку он, не отплёвываясь, курил много чего – от лишайников до чая, а как-то раз даже раскурил огромную бодыль. Сигареты, которые он употреблял до появления в его жизни этого нежданного презента, теперь вызывали во рту привкус скисшей тряпки. Пока Арсений был на работе, его совершенно не тянуло курить, и потому он старался повысить свою продуктивность, чтобы как можно раньше добраться до дома и насладиться советским табаком. Тем не менее, несколько пачек казахского «Бонда» всегда были под рукой – в силу привычки он не мог отказать себе в сигарете, выкуриваемой по утрам и вечерам на вокзале в ожидании электрички, а его сокровище не годилось для таких случаев.

Правда, всё чаще Безродный задавался вопросом – что будет, когда он выкурит последнюю сигарету из подарка Оли? Сможет ли он вновь получать удовольствие от современного табака – или же будет рыскать по интернету в поисках людей, продающих медленно иссякающие остатки советских сигарет?

В один из декабрьских вечеров Арсений стоял на вокзале, ожидая свою электричку. Внезапная оттепель располагала к курению и размышлениям. Потягивая «Бонд» из пачки, славшей ему за все прегрешения этой и прошлых жизней страшное проклятие «СОКУРДУК», он лениво оглядывал людей вокруг и размышлял о том, что следующий год будет високосен, что ему уже за тридцать, а он так и не дождался выхода полного собрания сочинений Кларка Эштона Смита на русском языке, что грядущей весной Оля собирается выходить замуж… И, кончено, думал о «Гвардейских», последнюю из которых он планировал раскурить перед сном.

Неожиданно его схватил приступ кашля; он ощутил в груди вяло движущееся скопление мокроты и долго и натужно пытался избавиться от него. Наконец это удалось, и на снег, усыпанный шелухой от семечек и окурками, плюхнулся крупный комок слизи. Она была чёрной – не обычной серо-зелёной мокротой курильщика, а чёрной, словно дёготь, словно нефть, словно бездна. Пока Арсений раздумывал, с чем связан такой цвет, и что ему с этим делать, до него донёсся протяжный, с акцентом, голос:

– Молодой человек, у вас не будет сигаретки?

К нему приближалась укутанная в шаль старая цыганка из люли, каких много на вокзале в любое время года. Чаще всего за просьбой закурить следовали предложения погадать и снять порчу, но Безродного никогда не удавалось одурачить подобным образом. Поэтому он обычно не отказывал им в куреве, но если они начинали приставать чересчур нагло, показывал им левой рукой «козу», после чего они менялись в лице, что-то бормотали про то, что такие жесты не нужно показывать, и уходили прочь.

Он достал сигарету и держал её в вытянутой руке, борясь с очередным приступом кашля и ожидая, когда цыганка подойдёт. Но она внезапно остановилась в метре от него и закулдыкала:

– Жаба, жаба! В груди! Ух, какая большая! Чёрная жаба! Плохо, плохо!

Пока Арсений пытался понять, что она имеет в виду, та забормотала что-то на своём языке, творя в его сторону странные жесты. Он хотел было заговорить с ней, но тут подали электричку, и мысли занял предстоящий путь домой – и ожидавшие его там советские сигареты.

Уже дома, за ужином, он припомнил, что «жабой» в народе называют стенокардию. Однако он никогда не ощущал болей в груди, и казалось сомнительным, что привокзальной мошеннице могло открыться его возможное будущее. Потому Арсений отбросил мысли о кликуше подальше.

Покончив с ужином, он устроился с последней сигаретой «Гвардейских» у окна, но, сделав пару затяжек, вновь закашлялся. Под аккомпанемент порванных мехов, трухляво причитающих в бронхах, Безродный отправил мерзкий сгусток мокроты за окно, успев разглядеть, что она так же черна, как и та, что вышла из него на вокзале. Продолжая изредка подкашливать, он докурил сигарету, принял душ и отправился в кровать.

Он долго не мог уснуть, содрогаясь от приступов кашля. Но когда наконец чёрный маслянистый омут забытья поглотил его, Арсений увидел очень странный сон – слишком реалистичный, не похожий ни на один из тех, что ему доводилось видеть за свою жизнь.

Он брёл по узкому тоннелю, расположенному, казалось, где-то глубоко под землёй и ведущему в дымные глубины до-бытия. Стены его были изрезаны странными линиями, пересекавшимися друг с другом и сочащимися чёрной слизью. Ступни ощущали влажный холод породы, сквозь которую тянулся этот тоннель. Он не понимал его природы, не понимал, отчего вынужден спускаться по нему неведомо куда. Но он ощущал, что не может повернуть назад; ноги сами несли его вперёд, словно он был лишь крохотной безвольной пылинкой, подхваченной залетевшим в комнату сквозняком.

Тоннель постепенно расширялся, и вскоре Арсений оказался в огромной пещере. Её дальний конец и потолок терялись в непроглядной тьме, и лишь фосфоресцирующая плесень тлела на уходящих во мрак стенах подобно огонькам, что зажигают мёртвые на старых покинутых погостах. Пещера была абсолютно пуста. Он двинулся вглубь неё, в непроглядную черноту, и каждый его шаг гулко отдавался в царящей вокруг тишине.

Внезапно пещера наполнилась иными звуками. Из тьмы, куда неведомая сила влекла Безродного, раздалось отвратительное ритмичное хлюпанье, и он ощутил, как что-то идёт ему навстречу, что-то огромное и губительное. Вместе с тем Арсений почувствовал, что сила, владевшая его телом, ослабила свою хватку, и, развернувшись, бросился прочь, обратно в тоннель, стремясь как можно скорее покинуть это место. Поскальзываясь на холодной поверхности и увязая в чёрной слизи, которая теперь исторгалась из стен неудержимым потоком, он бежал, не в силах оглянуться – и проснулся с криком, перешедшим в затяжной кашель. В груди ощущалась неимоверная тяжесть, но, прочистив лёгкие, насколько это было возможно, он смог отдаться тревожной дрёме до того, как прозвенел будильник.

Откашляв поутру изрядную порцию чёрной мокроты, Арсений решил, что ему, видимо, стоит показаться врачу. Тем не менее, на работу он всё равно поехал, пусть и надев маску, чтобы не смущать коллег кашлем. Болезненный вид и чернота вокруг глаз вызвали вопросы у Оли, с которой Безродный столкнулся, по обыкновению, у кофейного автомата. Он не стал делиться с ней всеми подробностями происходящего с ним, и тем более не стал упоминать о своём странном сне, который и сам был бы рад забыть. Но, пока он жаловался ей на болезненные ощущения в груди, его вновь охватил приступ кашля, и она не успокоилась, пока не выведала у него всё.

– А что, если у тебя рак? Или ещё какая-то зараза? Не тяни, иди к врачу!

Арсений пообещал, что завтра же возьмёт отгул и направится в больницу.

Когда они начали расходиться по своим рабочим местам, Оля спросила:

– На корпоратив, выходит, не идёшь, раз болеешь?

Он помолчал, с грустью размышляя о том, что мероприятие состоится через три дня, а его состояние оставляет желать лучшего, и удручённо кивнул.

– Жаль, – вздохнула она. – Куришь ещё… бросал бы, что ли. Может, девушку быстрее бы нашёл. Роешь сам себе могилку…

С огромным трудом Безродному удавалось сосредоточиться на работе. На обед он решил не идти – аппетита не было. Отведённое на приём пищи время он потратил, разыскивая в Интернете информацию по своим симптомам. Ему удалось узнать, что чёрная мокрота – не такое уж редкое явление, и вызывать её могут совершенно разные вещи, в том числе, и злоупотребление курением табака. Выбив на завтра отгул и уйдя с работы на час раньше, сославшись на плохое самочувствие, Арсений заскочил в аптеку и на всякий случай купил антибиотиков, а затем в табачную лавку, где приобрёл пачку тонких ментоловых сигарет, которыми постоянно «лечился» во время простуд. Добравшись до дома и приняв знатную дозу антибиотиков, он рухнул в постель и почти моментально уснул. К последней пачке советских сигарет, пока не вскрытому «Бородино», Арсений так и не притронулся. К счастью, ему ничего не снилось, и он спокойно и крепко проспал больше двенадцати часов.

На следующий день Безродный не пошёл ни на работу, ни к врачам. Муниципальные больницы он не любил, а на посещение частной пока что не хотелось тратить деньги. Целый день он пил антибиотики, курил ментоловые сигареты, кашлял и харкал, читал и развлекал себя как мог. К вечеру, когда кашель немного поутих, Арсений осмелился покурить советский табак. И хотя после этого он вновь исторг из себя большой ком чёрной мокроты, снедавшее его второй день желание было удовлетворено.

Ночью он увидел уже знакомый странный сон: сочащийся чёрной слизью тоннель, огромная пещера, из поглощённого тьмой дальнего конца которой к нему приближался неведомый великий ужас. Но в этот раз не удалось ни сбежать, ни проснуться – слизи, источаемой стенами тоннеля, было слишком много, и она не просто заставляла Арсения падать – она приобретала форму! Несколько восставших из неё жутких существ, напоминающих наделённых нечеловеческим разумом амёб, цепко схватили его своими осклизлыми конечностями и потащили навстречу тому, что приближалось из тьмы. Он пытался вырваться, бороться с аморфными чёрными тварями, но всё было бесполезно. Из тьмы, к которой они влекли его, высунулся гигантский красный язык, слизнувший ещё бьющееся тело Безродного и отправивший его в сомкнувшуюся за ним, словно створки врат Тартара, омерзительную беззубую пасть. И там, в кромешной черноте, сокращения чудовищных мышц протолкнули его в безразмерную утробу, чьи соки немедленно принялись растворять его тело. Он был готов умереть – но этого не происходило, и он ощущал каждой клеткой своего тела, как медленно переваривается, насыщая собой обитателя подземной тьмы.

Мучения кончились, когда прозвенел будильник, и Арсений проснулся, задыхаясь от приступа кашля. Извергая из себя сгустки чёрной мокроты в раковину в ванной, он видел в зеркале измождённого человека с запавшими глазами и бледным лицом. Появившись на работе и непрерывно прокашляв там пару часов, он написал служебную записку и уехал домой. Дома он всё же сделал звонок в частную клинику и записался на приём на завтра. Остаток дня Арсений провалялся в кровати, время от времени ниспадая в болезненную полудрёму, вырываемый оттуда приступами кашля. Температуры не было, но лёгкие нестерпимо жгло, и каждый вдох-выдох отзывался трухлявым бульканьем. Он отказался даже от ментоловых сигарет, а о советских и не помышлял.

Ближе к ночи Арсений, напившись таблеток от кашля, наконец провалился в глубокий сон – и вновь очутился всё в том же тоннеле. На этот раз сюжет сна изменился – чёрные аморфные твари уже поджидали его, и, схватив, повлекли вниз. В огромной пещере Арсения встретил тот, кто обитал во тьме. Безродный смог рассмотреть его во всех подробностях. Царственно возлегавший на полу пещеры, он был огромен – чудовищно огромен. В отличие от своих осклизлых слуг, он имел форму, пусть и постоянно изменявшуюся. В нём попеременно проступали отвратительнейшие черты жабы, нетопыря, слизня – и чего-то самого омерзительного, что есть в мире. Неизменными оставались лишь его глаза – скрытые за полуприкрытыми сонными веками мертвенно-зелёные подземные звёзды, восходящие над надиром – да беззубая пасть, растянувшаяся в сардонической улыбке при его приближении.

И он был чёрным – словно дёготь, словно нефть, словно бездна.

Арсений видел, что бесконечно длинное чёрное тело чудовища, точно корень мирового древа, теряется во тьме, в неведомых, забытых богами глубинах, никогда не знавших света. Из его пасти вырвался красный язык – и вот он вновь оказался в бессветной утробе, без возможности освободиться и вздохнуть, пока будильник не вырвал его, задыхающегося от кашля, в реальный мир.

С огромным трудом ему удалось привести себя в порядок и отправиться на приём. Он чувствовал себя очень странно. Казалось, что большая часть его всё ещё пребывает в чёрной утробе чудовища из сна, а то, что сейчас ожидает назначенного времени у кабинета врача – лишь блёклая тень некогда единого существа. Окружающие старались держаться от него подальше; Арсений полагал, что их смущали непрерывный кашель и покрасневшие глаза.

Врач, принимавший его, выслушал все жалобы, осмотрел, и, предположив грибковую инфекцию, дал направление на анализ и выписал рецепт на ряд лекарств. Он также отчитал Арсения за то, что тот занимался самолечением и не бросил курить хотя бы на время болезни.

Сдав анализы и закупив в аптеке всё необходимое, Безродный поплёлся домой. Там, лёжа в кровати и принимая выписанное врачом лекарство, он с грустью думал о том, что сегодня вечером состоится корпоратив, на который ему, к сожалению, не попасть. От размышлений его оторвал звонок.

– Привет! Как твоё здоровье? – раздался в трубке голос Оли Варакушкиной.

– Привет. Совсем плохо. Кашляю, выплёвываю лёгкие. Сходил в клинику, сдал анализы, результаты через три дня будут.

– То есть, пока не известно, что с тобой?

– Врач подозревает, что грибковая инфекция. Выписал мне кое-какие лекарства, принимаю их потихоньку.

– Лечись! Надеюсь, ты будешь жить!

– Да, спасибо. Ну ладно, удачно погулять на корпоративе.

– Ага, давай, пока.

Вызов завершился, и Арсений почувствовал себя ещё хуже, чем до него. Вместе с усилившимся кашлем усилилось и чувство «раздвоенности», которое он отмечал с утра. А ещё на него навалилась какая-то смутная тревога, ощущение безысходности и обречённости, злого рока, нависшего над ним. Рассудив, что всё это было вызвано разговором с Олей и сожалением об упущенных возможностях, которые бы ему предоставил корпоратив, он попробовал отвлечься за просмотром телевизора, чтением – но всё было напрасно; даже наоборот, тревога и предчувствие какой-то фатальной развязки лишь усилились.

День тянулся медленно, и к вечеру Безродный начал испытывать острую потребность в сигарете. Примерно час он боролся с нею как мог, но она оказалась сильней. В итоге, наплевав на предупреждение врача, он выкурил пару ментоловых сигарет. На удивление, это пошло на пользу – тревога немного отступила, а с нею и кашель. Правда, чувство «раздвоенности» никуда не исчезло.

Арсений даже нашёл в себе силы выйти в Сеть. Коллеги выкладывали в «Инстаграм» первые фото с корпоратива, и он с тоской разыскивал на этих фото Олю – красивую и лучащуюся счастьем, словно лемурийская принцесса в день своего бракосочетания. Вскоре ему стало настолько грустно и постыло, что, не задумываясь о последствиях, он достал из пачки советскую сигарету и закурил её.

После нескольких затяжек его накрыл приступ кашля, настолько сильный, что он бросил недокуренную сигарету за окно. Мокрота не отходила, как бы он не старался отхаркнуть её; было очень трудно дышать. Он хотел вызвать скорую, но ставшие непослушными пальцы отказывались набирать даже такой короткий номер. Наконец ему удалось избавиться от мокроты – огромный чёрный сгусток вывалился на его ладонь – и, извиваясь, пополз по ней, просочившись через пальцы и с омерзительным хлюпом свалившись на пол.

От ощущения неправильности происходящего Арсению стало не по себе. Не хватало воздуха; окружающий мир начала поглощать чернота – он терял сознание. Словно в своих снах, он погрузился в тоннель, заполненный чёрными аморфными тварями. Но в этот раз не они тащили его вниз – он сам шёл, смиренным агнцем пробираясь сквозь массу их склизких тел. Они не следовали за ним – лишь пели странную тягучую песнь тех, кто не имеет рта. Сопровождаемый её звуками, он вступил под своды огромной пещеры, где его уже ждал её обитатель.

Казалось, он спит, но едва Арсений подошёл к нему вплотную, веки исполина чуть приоткрылись, и полные древней мудрости глаза взглянули на него. Он открыл свою беззубую пасть и что-то сказал – это был какой-то неведомый язык, но звуки в сочетании с мертвенно-зелёным светом звёзд в его глазах дали понять Арсению, что его судьба была предрешена с того самого момента, как он покинул сырую чернь материнской утробы. В этот момент та часть его, что всё ещё принадлежала реальному миру, переместилась в пещеру – чтобы больше никогда не покидать её.

И пока огромный красный язык, обхватив Арсения, тянул его в чудовищную пасть, он с тоской подумал о том, что Оля так никогда и не узнает о его чувствах к ней.

И они, и всё, что составляло некогда Арсения Безродного, навеки останутся здесь, в чреве чёрного повелителя бездны – чёрного как дёготь, как нефть, как сама эта бездна.