Текст книги "Опасная фамилия"

16

Аполлон Григорьевич любого мог задавить авторитетом, опытом и статистической достоверностью. Только с одним человеком он не мог справиться. Человек этот был столь упрям и несговорчив, что не соглашался верить предположениям, даже самым надежным, а требовал непременно фактов. Да таких, что можно потрогать руками. Эта вредная и беспокойная личность поселилась в нем так давно, что он смирился, лишний раз стараясь ее не дразнить. Хоть он знал заранее, что прав и проверять не имеет смысла, все равно шел на поводу у собственной слабости. И заставлял покоряться ей других.

Поманив Ванзарова, который занимался какой-то ерундой, он предложил спуститься в швейцарскую и убедиться, что ключ подходит к двери. Не встретив большого желания, он стал убеждать, что в такой важнейшей улике нельзя ошибиться. А вдруг ключ не тот? Тогда рушится стройная система доказательств. И не надо ссылаться на опыт. Мало ли что, даже гений может ошибиться. Оттого, что ключ новый, не значит, что он подходит к двери именно этого дома. Зная, что в такие моменты убеждать Лебедева бесполезно, Ванзаров предпочел согласиться.

Они вышли из кабинета, не беспокоя пристава, занятого составлением протокола, для чего тяжелая полковничья рука приспособлена была неважно. Каренин проводил их долгим взглядом, не понимая, куда это господа решили улизнуть с таким выражением на лицах, словно приближаются к важнейшей разгадке. Тревога, горячившая его сердце, разгоралась все сильней.

В швейцарской было темно и душно. Василий Лукич сидел на топчане, покрытом старым ковром, и вел долгую и обстоятельную беседу, конца которой не было видно. Он рассказывал свою жизнь тем, кого когда-то знал и кого уже давно нет, а он вот все живет и живет, и теперь должен давать отчет. Он жаловался, что набежало народу столько, что и дома уже мало, рассказывал, как ему тут одиноко, сами господа уехали на дачу, а старика тут оставили. О многом он говорил. С ними было хорошо поговорить. Они приходили и уходили, сменяя друг друга. Разные были лица, многих на своем веку повидал. Когда же заметил важных господ, занявших собой почти всю каморку, он обрадовался, решив, что это за ним послано, пришел, значит, его час. Оба такие важные, все в черном, как есть за ним. Ну, вот и дождался. Василий Лукич уже собрался прочесть молитву на дальнюю дорожку, когда разобрал, о чем его спрашивают.

– Какой ключ? – спросил он растерянно. Неужели и там с него ключи будут требовать? Там свои ключники имеются. Не могут же его на их место определить. Нет у него таких заслуг, грешен и недостоин.

– Где ключ от входной двери? – проговорил Ванзаров как можно мягче.

Василий Лукич разобрал, что маленько поспешил и это всего лишь посторонние незнакомцы. И как в дом пробрались?

– А вы кто такие будете? – спросил он, все-таки швейцару не пристало чужим без спросу ключи выдавать.

– За твоей душой посланы, старик! – прогрохотал Лебедев страшным образом. – Не ответишь всю правду, сволочем в геенну огненную! Отвечай, где ключ!

– Аполлон Григорьевич, вы бы полегче, – попросил Ванзаров. – Так где же ключ?

Василий Лукич кивнул на облезлый шкафчик.

– Вон висит, куда ему деться.

Почерневший от долгого употребления ключ Лебедев приложил к тому, что нашелся в мешочке балерины. Зубчики пришлись один в один. Криминалист был счастлив. И вредная личность внутри него совершенно успокоилась.

– Торжествуйте, коллега. Ключик к преступлению найден, да! – заявил он.

Ванзаров предоставил ему еще один, пользованный до черного налета.

– Сравните заодно и этот.

– Где нашли? – Аполлон Григорьевич собрался проверить зубчики лучшим из инструментов: своим глазомером.

– В кармане пиджака убитого Каренина. Там еще один был, но мне этот приглянулся.

– Ну, конечно. Зачем ждать эксперта, мы сами полезем в карманы жертвы, – приговаривал Лебедев, сощуривая глаза поочередно. – А я понять не могу: как это почтенный старик в дом пробрался. Неужто по водосточной трубе залез? Оказывается, все просто: мой юный друг запросто утащил улику… Забирайте, не хочу ее видеть. И так все ясно.

Глазомер указал без сомнений: все три ключа подходят к одному замку.

Ванзаров нагнулся к старику, чтобы тот лучше слышал.

– Вчера вечером кто в дом приходил?

– А никого и не было, один я тут сидел. Все уехали, меня оставили, – ответил Василий Лукич и добавил: – Спать лег. А когда утром Сергей Алексеевич прибыли с супругой, им открыл, как полагается. А чужих не было. Все тихо и спокойно, слава богу! Мы свою службу знаем, которой год в швейцарах.

Лебедев стал делать нетерпеливые знаки, дескать, и так все ясно, делать тут нечего. Возражать Ванзаров не стал. Они вышли в прихожую как раз вовремя, чтобы увидеть спину Надежды Васильевны, скрывающейся за парадной дверью. Дама была столь возбуждена, что сама несла портплед и шляпную коробку. Стремительный отъезд не оставлял сомнений в ее душевном состоянии. Кажется, Каренину предстоят тяжелые времена.

– Вы-то что задумчивы, коллега! – спросил Аполлон Григорьевич, легонько ткнув Ванзарова локтем в бок. – Дело-то пустяковое.

– Не готов согласиться прямо сейчас, – ответил Ванзаров, подергивая ус.

– А не желаете провести эксперимент? – спросил Лебедев, изображая пальцами стреляющий револьвер.

– Хотите засадить в Каренина оставшиеся два патрона и посмотреть, что с ним будет?

– Интересная мысль, но результат мне известен. А вот есть другая цель: установить, насколько в швейцарской слышны выстрелы. Сделаем так. Я сейчас пристава попрошу пальнуть раза два-три из его табельного оружия, а мы с вами в швейцарской и послушаем. Хозяин не будет против, ему не до того. Давайте, жутко интересно!

– Не вижу смысла. Если мы что-то услышим, это ничего не докажет. Швейцар спал, к тому же он туговат на ухо. Что с картиной?

– Наверняка скажу только после лаборатории, – ответил Лебедев. – Но думаю…

– Ее вырезали ножом для бумаг. Так?

Лебедев изобразил нечто вроде взмаха платком.

– Аполлон Григорьевич, вы случайно не забыли сообщить мне какую-нибудь несущественную мелочь?

Криминалист изобразил глубокое изумление и полную невинность.

– Ну, если желаете испортить уже раскрытое дело, – сказал он. – Тогда должен сообщить: между смертью балерины и пожилого господина прошло не меньше трех часов.

– Балерина Остожская убита около десяти вечера, – начал Ванзаров.

Лебедев подтвердил этот факт, хотя сделал это без всякого энтузиазма.

– В таком случае старый Каренин был убит глубоко за полночь?

– Или немного позже, – согласился Аполлон Григорьевич.

– А вы молчали? – спросил Ванзаров столь вежливо, что криминалист окончательно погрустнел.

– Ну, зачем вам осложнения, и так ведь все очевидно, – все же попытался оправдаться он.

– Это не осложнения. Это другая картина преступления. Совершенно другая. Аполлон Григорьевич, я не верю своим глазам. Как вы смогли? Зачем?

На этот вопрос Лебедев и сам ответить бы не мог. Какая-то невероятная глупость, – ему так захотелось Ванзарову с блеском, не сходя с места, раскрыть двойное убийство, что заставил себя не замечать очевидное.

– Надеюсь, больше не припасли сюрпризов? – спросил Ванзаров.

Лебедев печально крякнул, признавая собственную промашку и тем прося снисхождения.

В прихожую спустился Серж. Он был застегнут на все пуговицы и старался изо всех сил держаться с достоинством, при этом часто-часто сжимая и разжимая пальцы.

– Арестуете меня уже сейчас? – спросил он.

Ванзаров не видел в этом необходимости. Серж не поверил такому чуду, он готовил себя к тюремным казематам. Ничего иного от беспощадного чиновника полиции он и не ждал. Внезапное избавление лишило сил. Серж оперся о перила лестницы и попытался сохранить лицо. Выходило у него неважно.

– Надежда Васильевна только что уехала, – сообщил Ванзаров.

– Она не стала со мной разговаривать, – ответил Серж. – Что будет с нашей семьей…

– Вам следует привести себя в порядок и немного отдохнуть. Выкурите хоть сигару. О телах не волнуйтесь, пристав распорядится.

– Мне тяжело тут оставаться. Поеду к себе в контору, там хоть люди…

Ванзаров спросил адрес. Товарищество «Борей», которым владел Каренин, снимало этаж на Невском проспекте, недалеко от Гостиного двора. Серж извинился и ушел наверх.

– Надо бы дом осмотреть, – сказал Лебедев, намекая, что готов загладить вину таким нудным и бесполезным делом. Но от этой провинности его тут же освободили. Никакого смысла тратить время и силы на обыск во множестве комнат не было.

Торопливым шагом спустился пристав. Он доложил, что составление протокола закончено, фотограф прибудет вот-вот, также вызвана санитарная карета. Цихоцкий должен был добавить еще кое-что, но никак не решался и мялся. Ему стало немного стыдно перед Ванзаровым, что он должен исполнять служебные предписания. Стыд этот был не так чтобы силен, скорее придерживал пристава за язык. И все же он должен был.

– Господин Ванзаров, прошу прощения, я понимаю, что делом занимаетесь лично вы, – кое-как начал он. – И даже вот господин Лебедев приехал, тут, уж конечно, вам бы и карты в руки, но вы же понимаете, что такое дело…

– Пристав, убит государственный чиновник в отставке и балерина императорского театра. Вы обязаны как можно скорее известить об этом Охранное отделение и оказать им всяческую помощь, если потребуется, в раскрытии данного преступления. Исполняйте немедленно.

Ванзаров спас Цихоцкого от мучений, за что тот был душевно признателен. Хотя на душе у пристава неприятный осадок остался. И ведь ничего дурного не сделал. И все же…

17

Чтобы найти, где живет балерина кордебалета, не требовалось стучаться в императорский театр, просить, упрашивать, отвечать на ненужные вопросы, терять время на получение разрешения от театрального начальства и тому подобные прелести учреждения, имевшего слишком близкие отношения с высшей властью. Так что театральные чиновники обрели своеобразное мнение: им казалось, что они владеют неограниченными правами при полном их отсутствии у всех прочих. Для полиции исключения не делалось.

Куда проще достать сведения из адресного стола, где регистрировался каждый, проживающий в столице. Ванзаров имел полное право вернуться в сыскную, направить запрос и получить ответ дня эдак через три. Но для этого он слишком спешил. Не поленился съездить на извозчике и уже через четверть часа имел на руках выписку. Балерина проживала в Коломне, от которой было рукой подать до ее театра.

Соблюдая форму, Ванзаров потребовал у дворника дома вызвать околоточного[4]4
   Околоточный надзиратель – нижний чин участка полиции, отвечал за околоток, т. е. несколько домов.


[Закрыть], который прибежал со всех ног, узнав о сыскной полиции. Втроем они отправились на последний этаж доходного дома. Хозяйка, у которой Остожская снимала комнату, была напугана таким визитом, поэтому была очень любезна. Сразу нашелся запасной ключ от комнаты. Ванзаров отпер замок в присутствии дворника и околоточного. Попросив их подождать, он вошел один.

Балерина не особенно заботилась о порядке. Вещи и платья находились там, куда их бросили. Дверца шкафа безвольно распахнута, в глубинах его виднелся исключительный хаос. Постель не застелена, одеяло наполовину лежало на полу. На туалетном столике среди обрывков бумажек, неимоверного количества склянок, баночек и россыпи дешевых украшений можно было спрятать что угодно. Кресло тоже использовалось как вешалка и место хранения дамского гардероба. Судя по засохшим корочкам хлеба с сыром, питалась балерина как птичка. Стены украшали не картинки и фотографии, а полинялые афиши. Подоконники были уставлены цветочными горшками, из которых торчали давно засохшие прутики. Пахло в комнате смесью пудры, духов и чего-то особо женского, что нельзя объяснить, но каждый холостой мужчина сразу узнает. В квартиру Остожская возвращалась только для того, чтобы поспать и привести себя в порядок, надеясь в скором времени перебраться в апартаменты, достойные ее.

Хозяйка вспомнила, что вчера, около пяти вечера, к Остожской прибегал какой-то посыльный, который принес конверт обычного размера, без подписи, но запечатанный. Откуда он взялся и где его найти, она не знала. Вроде бы первый попавшийся на улице мальчишка заработал пятак или гривенник. Разговорчивая дама тут же сообщила, что Остожская письму чрезвычайно обрадовалась, – так, что даже пела у себя и в коридоре. Убежала она около шести, сказав, что на спектакль торопится. Еще предупредила, чтоб ее не ждали и дверь запирали. Вернется только под утро. До сих пор не вернулась, видно загуляла. С кем и где, хозяйка достоверных сведений не имела, что ее очень расстраивало. Остожская, хоть и была легкомысленной стрекозой, но о кавалерах и прочих романтических чувствах говорить не любила. Даже рта не раскрывала. Только посмеивалась, обещая, что вскоре съедет с этой неудобной квартирки и поселится в роскошном номере лучшей гостиницы. В этом она была совершенно уверена.

Ванзаров спросил: не известно ли, куда делось письмо? Хозяйка была уверена, что Остожская в мусор ничего не выбрасывала. И вообще такой привычки не имела. Одно слово – балерина. Только о воздушном и думает, да еще как кавалера богатого заполучить. Балеринам без богатого друга никак нельзя. Уж такая у них тонкая организация, к грешной жизни не приспособленная. Хозяйка готова была сообщить и прочие рассуждения, но Ванзаров предоставил слушать ее дворнику и околоточному.

Вернувшись в комнату, он собрался найти письмо. Сделать это было не так просто. Проще всего спрятать бумажку среди свалки вещей. И стараться особо не надо: положить сверху, и сразу станет невидимой. Ванзаров проверил среди остатков еды и грязных чашек, на кровати, на кресле и подошел к туалетному столику. Остожская имела привычку выдирать из газет и журналов мод понравившиеся заметки. Рецепты из аптеки и счета из лавки равномерным ковром разбросаны среди флакончиков. Только одна бумажка была воткнута в щель между зеркалом и деревянной рамой. Бумажка была сложена вдвое, помещалась на уровне глаз, если сидеть за столиком. Выдернув листок, Ванзаров развернул. Две строчки могли привести в восторг любую барышню. Записка была подписана инициалами, – ее автор не стремился сохранить инкогнито.

Ванзаров спрятал находку в карман пиджака, приказал хозяйке запереть комнату и не открывать до появления полиции. Впрочем, он оставил еще одно распоряжение, не столь строгое, но просил исполнить его со всем старанием. Хозяйка поклялась сыскную полицию не подвести.

18

Господин Ярцев не был столь влиятельным чиновником городской управы, чтобы просители выстраивались в очередь к нему. Однако некоторый вес он уже имел, что позволяло быть разборчивым и не соглашаться на любое предложение о частной встрече. Он и не стал бы тратить время на какого-то неизвестного ему Левина, но за того замолвили словечко, и в качестве дружеского одолжения он согласился.

Левин прибыл вовремя, но Андрею Викторовичу сразу не понравился. Молод слишком, нервный слишком, и вид всклокоченный. Все в этом человеке было слишком для спокойного и рассудительного Ярцева. Господин совершенно не его круга. Это ошибка, что согласился его принять. Как бы не сделать еще большей ошибки.

Ярцев слушал гостя невнимательно, думая о том, что откажет ему, о чем бы тот ни просил, и пойдет наконец отобедать. Как вдруг гость назвал одну фамилию…

– Что вы сказали? – переспросил Андрей Викторович.

– Говорю, хватит Каренину людей обманывать… – начал Митя, но его решительно оборвали.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – холодно заявил Ярцев. Визит из утомительного становился опасным лично для него. – Что вам угодно?

– Мне угодно… – начал Митя, – … мне угодно, чтобы вы мне кое в чем помогли, а я бы уж вас так отблагодарил…

Ярцев встал так резко, что ножки стула взвизгнули. Все ясно: откровенная провокация.

– Милостивый государь! Я не понимаю и не желаю понимать, о чем вы тут говорите, – заявил он. – Если у вас более нет, что сообщить, прошу закончить. У меня множество дел.

– Я бы желал вам сообщить… – промямлил Митя, сбитый с толку таким приемом. Ему ведь обещали совсем другое. – Что я хочу… Предлагаю вам дружбу и выгоду. Только подскажите, где… Чтобы уж планчик какой бы… А уж моя благодарность, сами понимаете… Не ограничится, так сказать… Не сомневайтесь…

– Прошу вас выйти вон, – проговорил Ярцев. – И более никогда, вы слышите, никогда не сметь появляться у меня на пороге.

Выскочив из кабинета, Митя выместил всю растерянность и досаду тем, что рубанул воздух шляпой, зажатой в кулаке. Такого оборота он никак не ожидал. Но не сомневался: во всем виноват самый главный его враг. Теперь будет над ним потешаться. Но недолго ему веселиться! Митя понял, что он абсолютно готов к самым решительным действиям.

19

Гриша Облонский взял от отца все, что в Стиве так нравилось его многочисленным друзьям. Гриша умел веселить, был легок на язык и щедр до неприличия, особенно когда дело касалось званых обедов. Он искренно верил, что все, с кем он встречается, – отличные, добрые и славные люди. Видя такое искреннее и слегка наивное добросердечие, люди отвечали ему тем же. Он давал в долг, не задумываясь и не записывая. Ему отдавали аккуратно. Он попадался на связях с замужними дамами. Их мужья прощали ему и даже пили с ним на мировую. Он высказывался неаккуратно о правительстве и даже почитывал запрещенную литературу. Его лишь журили и просили больше так не делать. Светлый образ, к которому не липла никакая грязь, окружающие оберегали от больших и малых бед.

Багаж, накопленный его отцом в светском обществе, достался Грише в наследство. Он с удовольствием ходил на приемы, на балы, на званые ужины, и уже многим стало казаться, что без него званый ужин будет не так и хорош. За Гришей прочно закрепилась репутация веселого, модного и очень дельного молодого человека. Хотя никто не мог сказать, каких взглядов придерживается Гриша и что такого умного он говорил. Все помнили, как он смешил, но никто не мог повторить ни одной его шутки.

Зато каждый знал, что в столице есть только одно перо, суждениям которого можно доверять во всем, что касается театра вообще, а балета в особенности. Перо это, конечно, принадлежало Жоржу, как его называли в свете. Гриша довольно скоро вырос из известного балетного критика в популярного, а оттуда сразу же прыгнул во влиятельного. И вот-вот готов был шагнуть на вершину, где обитал только один критик – Беспрекословная Величина. При этом Гриша был так простодушен, что не обращал внимания на такие мелочи, как популярность. Он и так знал, что его все любят. И только посмеивался, когда ему пытались угождать, чтобы он похвалил нужную персону. На сделки с искусством Гриша не пошел бы ни за какие деньги. До сих пор он не мог поверить, что от одной его статьи могла зависеть судьба начинающей балерины. Потому что никогда и в мыслях не держал этим воспользоваться. Он искренно верил, что женщины, особенно балерины, любят его не за статьи, а потому что он такой славный и не любить его просто невозможно. К тридцати годам у Гриши была прочная репутация и полное отсутствие семьи, несмотря на все усилия, которые прилагали его матушка и сестры. Гриша не мог отдать такое богатство, как он, в одни женские руки. Нет, он должен принадлежать всем.

В этот день у Гриши было дежурно прекрасное настроение. На ланч, как он называл на английский манер второй завтрак, он отправился в «Вену». Здесь он был должен больше, чем в «Кюба», и потому по странной логике считал делом чести наведываться именно сюда. Гришина добросердечность развилась так далеко, что он частенько ходил без денег, в полной уверенности, что ему везде поверят в долг. Что удивительно: ему верили. К тому же в «Вене» было весело. Здесь собирались люди творческие, богема: художники, писатели, поэты и даже композиторы, все начинающие, все молодые и бесконечно гениальные. Среди них Гриша чувствовал себя как рыба в воде. В сигаретном дыму ему дышалось легко и привольно, а улыбающиеся ему лица, которые он знал поименно, создавали нужный антураж.

Гриша прошел за свой столик у окна на Малую Морскую улицу, раскланиваясь направо и налево и вежливо отклоняя приглашения. Среди публики Гриша хотел немного побыть в одиночестве.

Знакомый официант, который тоже любил Гришу, а Гриша его, спросил, изволит ли месью Облонский, как обычно. Гриша, разумеется, изволил. Он тут же получил пепельницу и ароматные папиросы на серебряной тарелочке, а вскоре подоспел и ланч из блинов с икрой и прочими закусками. Гриша с удовольствием пропустил полуденную рюмку водки, за окном ярко горел летний день, на душе у него было светло и чисто.

Как вдруг прямо за его стол бесцеремонно уселся молодой человек строгого вида и с выдающейся красоты усами. Гриша придерживался самых демократичных взглядов, но всему же есть предел. Он постарался посмотреть на господина таким вежливым взглядом, чтобы тот сразу понял неуместность своего поступка. Но господин ничего не понял.

– Мы с вами лично не знакомы, но, к сожалению, у меня нет времени, чтобы искать кого-то, кто меня представит вам, – сказал он и представился сам.

Гриша сразу изменил свое мнение относительно манер нового знакомого, сердечно пожал руку, показал официанту, чтобы появилась еще рюмка, и вообще изъявил желание помочь сыскной полиции чем только сможет. Это же так интересно.

– Вы один из лучших знатоков балета в столице, – начал Ванзаров.

– Ну, что вы, не стоит преувеличивать, – ответил Гриша, хотя ему было немного приятно, что даже в полиции о нем известно с лучшей стороны.

– Следовательно, хорошо знаете закулисный мир и все, что там происходит.

– О, это так интересно! – сказал Гриша. – Этот мир можно изучать и изучать без конца. Никогда не надоест.

– Наверняка вы знакомы не только с примами, но и с кордебалетом.

– Вы мне льстите, нельзя знать всего на свете, – ответил Гриша, хотя мог бы много чего рассказать о пристрастии кордебалетных барышень к газетным критикам.

– Мне нужна информация конкретно о Марии Остожской.

– Мушка? – словно переспросил Гриша. – Милая, хорошенькая фигура, но совершенно лишена таланта. Такая жалость. Там и говорить не о чем.

– Меня интересуют не ее таланты, а любовники, – сказал Ванзаров, глядя прямо в веселые глаза Облонского.

Гриша смутился настолько, что выпил лишнюю рюмку и принялся старательно жевать блин. Как раз этой темы ему касаться не хотелось.

– Иногда молчание значительно красноречивей ответа. Знаете, Григорий Степанович….

– Называйте меня Жорж, – ответил Гриша с набитым ртом.

– Чудесно, Жорж. Так вот, я могу поспорить, что Мушка не является вашей любовницей, во всяком случае, в последнее время. Но вы прекрасно знаете, кто оказывает ей поддержку. Однако говорить об этом вам бы не хотелось… Из чего я делаю вывод… Кем вам приходится господин Каренин?

Закашлявшись блином, Гриша долго и тщательно вытирал губы, пил холодную воду и вообще кое-как приходил в себя. Не каждый день разговор с незнакомым человеком становился столь резвым, словно скачешь с бутылкой шампанского на лихаче.

– Мой двоюродный брат, – наконец ответил он. – Но это не имеет…

– Следовательно, его матушка Анна Аркадьевна была родной сестрой…

– Моего отца, – закончил Гриша без всякого желания.

– О близком родственнике вам и говорить легче.

Парадоксальная мысль была для Гриши новостью. Он хотел возразить, но не успел.

– Давно Сергей Алексеевич Каренин содержит Мушку? – спросил Ванзаров.

Гриша совсем откинул салфетку и отодвинул недоеденные блины.

– Понимаете, Родион Георгиевич, мир балета – это такая тонкая материя, здесь завязано столько интересов разных персон, о которых даже я не смею говорить вслух.

– Понимаю, – согласился Ванзаров. – Как давно длится у них роман?

Жорж взглянул в голубые глаза ретивого молодого человека, и хотя он верил в изначальную доброту человека, понял, что этот господин кишки вынет вместе с душой и сердцем. И, чего доброго, заставит съесть. При этом сделает это не по злобе, а по велению какой-то высшей необходимости, которая обдала Гришу неприятным холодком. Ему и в самом деле стало отчего-то зябко. Прикинув, он решил, что никаких больших секретов, о которых не шептались бы за каждой кулисой, не раскроет, а потому нечего и скрытничать.

– Роман у них кончился уже с месяц как, – доверительно сообщил он.

– Вот как? Интересно. Мне необходимы подробности.

– Я могу рассчитывать, что…

Ванзаров пообещал, что все сказанное останется только между ними и недоеденными блинами.

– Тут вот в чем коллизия, – начал Гриша, вдруг ощутив, как ему хочется подробно и в деталях посмаковать театральные сплетни. – На осень назначена премьера нового балета «Раймонда» на музыку господина Глазунова. Я видел партитуру – это будет шедевр. Та балерина, кто будет танцевать главную партию, наутро проснется знаменитой. Уж поверьте моему слову…

– Верю, – согласился Ванзаров.

– За партию Раймонды разгорелась нешуточная борьба. Многие очень влиятельные лица, о которых мы поминать не будем, желают видеть своих протеже. И надо было случиться, что Серж тоже ввязался в эту борьбу.

– Хотите сказать, что господин Каренин пытается пропихнуть на главную роль в новом балете заурядную танцовщицу из кордебалета? Ни за что не поверю. Он слишком умен.

– И вы совершенно правы! – обрадовался Гриша такой прозорливости. – Серж хочет, чтобы роль досталась… – и тут запнулся, словно наткнулся на стену тайны.

– Не стесняйтесь, Жорж, вы так хорошо начали, – подбодрил Ванзаров. – Я же дал слово, что все останется между нами.

– Ну, хорошо, только для вас, – согласился Гриша, вздохнул и сказал почти шепотом: – Он протежирует Ольгу Левину!

Нельзя сказать, что это открытие повергло Ванзарова в трепет. Скорее наоборот: он ждал, что ему растолкуют, в чем тут коллизия.

– Госпожа Левина, конечно, имеет определенные таланты, о чем я не раз писал, – простодушно сообщил Гриша. – Но ей еще рано получать такую партию. Это объективный взгляд. Серж ничего и слушать не желает. Прет, как таран на ворота замка. Понимаете, как это неразумно?

– Не понимаю иного: откуда у него такие средства.

– У Сержа? – Гриша присвистнул, что у другого, более скрытного человека можно было принять за проявление зависти. – У Сержа хватит на двух Раймонд. Только в этом случае деньги решают далеко не все. Я бы сказал: ничего не решают. В ход пошли такие силы… – Гришин палец указал на низкий потолок ресторана. – Вот туда ему лезть совсем не следовало.

– Великие князья и члены императорской фамилии? – спросил Ванзаров.

Гриша замахал на него, словно боялся, что и среди шума богемного ресторана их могут подслушать. Ему стало противно это проявление внезапной трусости. И чего бояться? Ну, болтают по-приятельски. Всем и так известны вкусы и пристрастия некоторых из высочайших особ. Ради чего иначе содержать на государственный счет помпезный театр.

– Обещаю, что о ваших словах ни жандармы, ни охранка не узнают. Во всяком случае, от меня, – Ванзаров приятно улыбнулся. – Как же господин Каренин заработал такие средства?

– Серж очень богат. И скоро будет еще богаче, уж поверьте мне, – сообщил Гриша, все-таки пережив небольшое потрясение. – У него великий ум, светлая голова, и он умеет правильно вкладывать деньги.

– Это в железные дороги? Интересно…

– Об этом спросите лучше его. Тут уж совсем не моего ума дела, – сказал Гриша и только сейчас вдруг осознал, что понятия не имеет, зачем все рассказал первому встречному чиновнику полиции. – Господин Ванзаров, а в чем, собственно, дело? И при чем тут Мушка?

– Дело в том, Жорж, что в императорском театре нынче освободилось место, – ответил Ванзаров и бросил в рот кусочек соленого огурца. – Если у вас на примете есть хорошая кандидатура – поторопитесь. Кордебалет не должен пустовать. Даже в третьем ряду.