Текст книги "Опасная фамилия"

20

Начальник Охранного отделения полковник Секерский получил телефонограмму от пристава 1-го Адмиралтейского участка. В ней сообщалось, что сегодня утром обнаружены тела балерины Мариинского императорского театра и члена Государственного совета в отставке. Такие преступления требовали самого тщательного дознания. Убийство могли совершить революционеры, и тогда преступления приобретали совершенно иное значение. Секерский прекрасно знал, какое особое значение имел балет для самых влиятельных персон империи. Тут мог быть такой клубок интриг, что лучше бы в него не соваться. Однако отмахнуться он не мог. Решение следовало принимать осмотрительно.

Прикинув среди своих офицеров возможную жертву, то есть того, кого ему не жалко будет потерять в случае провала розыска или иных непредвиденных обстоятельств, Секерский остановил свой выбор на поручике Вронском. Со всех сторон этот выбор был хорош. Сам поручик пока еще мало проявил себя в деле, в основном от него только еще ожидали свершений. С другой стороны, имея за плечами таких отца и дядю, Вронскому был не страшен ничей гнев. Кто мог потребовать головы отпрыска столь знатного и уважаемого рода? Если он наделает глупостей или копнет не там, где следует, его мягко пожурят и оставят в покое. Не то что других жандармов. Этому точно ничего не грозит: раскроет убийство или нет, все равно выйдет сухим из воды. Вот пусть и покажет себя во всей красе. Давно пора ему доказать, что не зря носит такую фамилию.

Взвесив все «за» и «против», Секерский окончательно убедился, что выбор сделан правильно. Он вызвал адъютанта и приказал немедленно найти Вронского для поручения ему важнейшего задания.

Не прошло и пяти минут, как жандармский поручик уже стоял навытяжку перед своим начальником. Секерский кратко ввел его в курс дела, а от себя добавил, чтобы розыском занимался с умом. Тут важнее найти того, кто пристрелил балерину. А если уж заодно найдется убийца члена Госсовета, тоже будет не плохо. Но с ним стараться не надо. Старика уже никто не помнит при дворе. А вот с балериной надо сильно постараться. Тонко и деликатно. Сообщать любую мелочь, чтобы не сделать непоправимой ошибки.

Вронский щелкнул каблуками и ответил, что примется со всем старанием. На него можно целиком положиться. Убийца будет найден во что бы то ни стало. Вот именно такой юношеской прыти Секерский опасался больше всего. Отменять приказ было поздно. Оставалось надеяться, что пронесет. Полковник невольно подумал: оказывается, балет – страшное оружие. Порой и для тайной полиции.

21

Среди вывесок, облепивших все этажи здания, были замечены: магазин канцелярских принадлежностей, салон мужского платья, юридическая контора и уроки игры на фортепьяно. Только вывеска товарищества «Борей» скромно умалчивала, чем же занимаются товарищи, составившие это общество. Ванзаров поднялся на третий этаж и позвонил в дверь, украшенную такой же скромной бронзовой табличкой. Клерк, подтянутый, но ничем не примечательный, проводил к управляющему обществом, занимавшему угловой кабинет. Судя по столам, вся канцелярия предприятия состояла из двух служащих.

Серж выпустил густой столб дыма. Из него выросли усы и глаза, смотревшие с внимательным интересом.

– Вовсю пользуетесь моим советом. – Ванзаров помахал ладонью и слегка прокашлялся. – Так изголодались, что третью сигару приканчиваете. О, отличный сорт, старый добрый Old Crown. У вас хороший и не дешевый вкус. Вам бы сюда господина Лебедева, он бы вас поддержал. Не то что ваш покорный слуга. Открыли бы окно, а то, чего доброго, у вас найдут мой труп…

Серж затушил сигару, отдернул шторы и распахнул створки. В помещение ворвался шум улицы и солнечный свет, наполнив жизнью эту комнату с серыми обоями, стеллажами, полными папок, и протертыми стульями для посетителей. Обстановка богатого товарищества выглядела на редкость скромно.

– Не думал так скоро вас увидеть, – сказал Серж, тяжело опускаясь в кресло. Последние часы он пребывал в состоянии между сном и бодрствованием, ныряя в вязкую дрему наяву, возвращаясь обратно и с трудом вспоминая, где он и что произошло.

– А я вот всегда опережаю желания, – ответил Ванзаров, стараясь реже дышать, дым убывал плавно и тягуче. – Например, сейчас у любого прокурора или судебного следователя возникло бы неудержимое желание взять вас под стражу.

– Не стоило тянуть время, могли бы сразу, – ответил Серж.

– Не нашлось веских оснований.

– Что же теперь изменилось?

– Теперь я знаю точно, что вы мне врали, господин Каренин. Причем врали дважды. Не очень умно и не расчетливо. Я бы сказал: наудачу. Готов списать это на ваши нервы или другие обстоятельства.

– Что вы хотите? – тихо спросил Серж.

– Расскажите мне то, что я и так уже знаю.

– Не понимаю, о чем вы…

– Постараюсь наглядно, – Ванзаров вынул ключ и записку. – Вот этот предмет от вашей входной двери был обнаружен в мешочке мадам Остожской, более известной, как Мушка, вашей любовницы и содержанки. А вот это… – он развернул записку, – … ваш призыв к любящему сердцу: «Непременно приходи сегодня вечером после спектакля. Буду у себя. Твой нежный С.К.».

Нацепив очки в тонкой круглой оправе, Серж глянул на записку, даже не попытавшись ее взять.

– Я этого не писал и писать не мог, – сказал он.

– Иными словами, вы не отрицаете, что Остожская была вашей любовницей и что подчерк удивительно похож на ваш.

Серж потянулся за новой сигарой.

– Вы ошибаетесь.

– Мы разобрали только малую ложь, – сказал Ванзаров, забирая со стола коробок спичек. – Большая ложь в том, что на вокзал вы приехали вовсе не с дачи. Во-первых, я видел, когда вы появились на перроне. Это было минут за десять до прихода поезда. Мы с филерами старались засечь тех, кто мог встречать Соньку-Брильянт, потому в зону внимания попадал каждый солидный господин. Могли бы заявить, что находились в зале ожидания. Но, к сожалению, есть улика, опровергающая это.

– Какая еще улика?

– Она у вас на ногах: ваши ботинки.

Все-таки Серж предпринял попытку насильно улыбнуться.

– Неужели криминалистика продвинулась так далеко, что по ботинкам вы можете определить, где я был?

– Криминалистика не может, – ответил Ванзаров. – Зато я могу сказать, что ботинки ваши были начищены половым одной из гостиниц. Они ленивы, начищают только нос, а про задник вечно забывают. Так в какой гостинице вы провели ночь?

– Это вас совершенно не касается.

– Полагаю, там и забыли свой портсигар. Вот и сейчас из коробки берете.

Серж, который потянулся было к резному ящичку с затейливым орнаментом, нарочно убрал руку. Ему было трудно привыкнуть, что этот человек, моложе его лет на пять, умеет угадывать его желания и слишком настырно лезет к нему в душу. Что-то там выискивает и все старается дергать за струны. И не знает, что на нем играть нельзя.

– Не имею привычки следить за всякой мелочью, – ответил он.

– Скорее, не хотите вмешивать госпожу Левину.

Всегда сдержанный Серж все-таки сдержался и теперь, но ему нестерпимо захотелось запустить пепельницей в окно или в голову сидящего напротив него господина. Он только скинул невидимый сор со стола.

– Жоржу следовало бы придержать язык.

– Не понимаю, о чем вы, – сказал Ванзаров. – Мы же сыскная полиция, у нас везде глаза и уши.

– Прошу вас, ради всего, что еще для вас есть святого, уж не знаю даже что это, не впутывайте Ольгу во все это. Она здесь совершенно ни при чем.

– У вас есть кто-то, кто может подтвердить ваше ночное алиби?

Подумав, Серж предпочел сдаться.

– Меня видела сестра, – сказал он. – Я поселил Ани в «Англии», так мне казалось удобнее. И не учел всех факторов. Она случайно видела, как я шел по коридору к номеру Ольги.

– Вот как? Интересно.

– Только вы обещали не впутывать Ольгу…

– Я вам ничего не обещал, – сказал Ванзаров. – И не готов давать такие обещания. Раскройте тайну: чем же занимается общество «Борей»? Почему у вас карта на стене закрыта занавеской?

– Мы изыскиваем места под строительство железных дорог, – ответил Каренин слишком уклончиво.

Этого было достаточно. Ванзаров понял, в чем состояло богатство Каренина. О таких дельцах много судачили, про них писали язвительные фельетоны, впрочем, никогда не называя имен. Потому что само существование бойких господ вызывало у многих сомнение. Уж больно рискованным делом они занимались. А дело их было в том, что, когда прокладывалась новая ветка железной дороги, у владельцев их земли выкупало государство. Если знать, где именно лягут рельсы, можно из ничего не стоящего куска земли сделать золотую жилу. Только для этого надо иметь прочные связи и регулярно подкреплять их вовсе не дружескими обедами. Дело столь тонкое, что мало кому под силу. В таком предприятии требуется точный расчет, крепкие нервы и стальной характер. Без них и соваться нечего. Удивительно, что Каренин, не отличавшийся купеческой мощью, занимается подобными махинациями. И, судя по всему, занимается давно и успешно.

Ванзаров кивнул на скрытую карту.

– Через Петербург тоже железные дороги решено провести?

– Как вы узнали, что это карта города? – В голосе Сержа появилась напряженность.

– По размеру. Обычная карта для государственных учреждений. У начальника сыскной полиции такая же висит. Почему это вас так встревожило?

– Вы будете арестовывать меня наконец или нет?!

Серж сорвался на крик, высокий и писклявый, сломал сигару и швырнул ошметки на пол.

– В конце концов, лучше в тюрьму, чем терпеть все это…

– Не терпится в камеру? Кого-то боитесь?

– Господин Ванзаров, что вы из меня жилы тянете? Делайте то, за чем пришли.

– Уговаривать меня не надо. Арестовать вас я всегда успею. Только разберусь с одной мелочью…

– Что еще?

– Не могу понять, зачем украли вашу картину, – ответил Ванзаров. – Кстати, у кого может быть портрет госпожи Карениной? Очень нужно взглянуть.

Серж встал и засунул руки в карманы пиджака.

– Если у вас есть время, можем отправиться прямо сейчас, – сказал он.

Ванзаров был готов в ту же минуту хоть на край света и за его край тоже.

– Куда едем?

– Недалеко, в Петергоф. Там снимает дачу семья моего дяди Стивы… Простите, Степана Аркадьевича Облонского. Так или иначе, им надо сообщить о смерти отца. Мне будет легче в вашем присутствии. Не возражаете?

– Я бы предпочел вначале повидать вашу сестру Ани.

– Там и увидите, – пообещал Каренин. – Наши дачи поблизости. Ани как раз сегодня собиралась приехать.

22

Петергофские дачи располагались поблизости от императорского загородного дворца, и в Петергоф традиционно стекалось все светское общество Петербурга. Дачный сезон открывали в мае, как и любой чиновник, снимавший деревянный домик где-нибудь под Сестрорецком, и завершали в первых числах августа. В отличие от простых смертных, элита империи не ходила за молоком, не покупала у местных продукты и не занималась стиркой белья. Для всего этого была прислуга. Петергоф принадлежал слугам, быть может, в большей степени, чем господам. Другим владельцем дачной местности были военные. Здесь же, в Петергофе, располагались казармы лейб-гвардии конно-гренадерского полка, уланского полка, саперный батальон и находилось учебное поле Военно-учебных заведений со стрельбищем.

Все-таки дачная жизнь, какой бы светской ни была, имеет много схожих черт. В Петергофе любили прогулки не меньше, чем в Шувалове, хотя гуляли не по диковатому лесу, а по ухоженным дорожкам среди статуй и ротонд. Оркестр играл все те же вальсы для увеселения публики, только раза в два больший, чем музыкальный коллектив какой-нибудь пожарной команды. И, конечно, чаепитие в саду на свежем воздухе.

Стива не был большим любителем домашних посиделок. Его хватало только на то, чтобы выпить чашку и тут же сорваться с места, чтобы бежать в гости к многочисленным друзьям, которые поблизости снимали дачи на сезон. Но сегодня он не выходил из-за стола. Приехал чрезвычайно рано, чем поразил Долли, был молчалив, задумчив и даже поцеловал жену в лоб, чего не случалось с ее именин. Чудеса продолжались. Стива переоделся в домашний серый халат на голубой шелковой подкладке, сел за чайный столик в саду, молча выпил чашку, затем вторую и не делал ни малейшей попытки улизнуть. Долли давно воспринимала мужа как нескончаемый праздник для других. Она смирилась со всеми его бесконечными романами, как смиряются с неизбежной сменой времен года и с наступающей старостью, воспринимала его как неизбежное, но безопасное зло, вроде тараканов.

Странное поведение мужа встревожило Долли. Она подсела за столик и сделала то, чего давно между ними не бывало: стала расспрашивать его о делах. Сердце ее, из которого, как она думала, ушли все чувства к Стиве, ощутив что-то тревожное и нехорошее, случившееся с мужем, откликнулось сразу и сильно. Что и для нее было неожиданно. Долли не предполагала, что может переживать за беды Стивы. А то, что с ним случилось что-то дурное, она видела ясно.

Проигрыш или служебные неприятности мужа были для Долли не страшнее раннего снега. Она давно привыкла, что Стива со своим открытым характером найдет деньги где угодно, а неприятности в министерстве уладит сам или при помощи покровителей. Любовные же интрижки и вовсе не могли быть причиной для расстройства. Стива, как это ни странно, до сих пор был верен семье как идее стабильности. Меняя одну любовницу на другую, он старался, чтобы Долли и дети об этом не узнали, по заведенному между ними молчаливому уговору: делай, что хочешь, только семья должна быть в стороне. Стива честно исполнял обет, любя и скрывая. Он никогда не влюблялся так, чтобы семья могла пострадать. За что Долли была ему даже благодарна. Болезней Стива по-прежнему не знал, перепрыгнув пятидесятилетний рубеж бодрым козленком. Выглядел он так, как и чувствовал себя: крепкий, розовощекий мужчина, полный сил. Так что причина его нынешней хандры была столь же непонятна, как и тревожна.

Но Долли ничего не добилась. Только невнимательные, короткие реплики и блуждающий взгляд были ей ответом. Стива смотрел в одну точку, будто видел что-то, недоступное Долли.

– Ты веришь в призраки? – вдруг спросил он.

Это было настолько на него не похоже, что Долли обеспокоилась всерьез и еще настойчивее приступила к мужу с расспросами. Стива по-прежнему отвечал невразумительно, словно не решаясь произнести вслух что-то очень важно.

– Долли… – сказал он так, будто предваряя исповедь. – Долли… – повторил он и опять замолчал. Она терпеливо ждала, не смея даже шелохнуться, и наконец услышала: – У меня очень дурные предчувствия…

Услышать такое от Стивы было равносильно признанию, что он уходит в монахи. Долли не нашлась, что сказать. Ей стало страшно, словно она оказалась в холодном сыром туннеле, из которого нет выхода. Долли почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось. Наперекор всему она погладила руку мужа.

– Ничего, обойдется. Господь милостив. Хочешь, завтра сходим вместе к заутрене?

– Ах, оставь! – раздраженно сказал Стива, сбрасывая ее руку. – При чем здесь это? Если бы я вздумал молиться, не стал бы тебя о том спрашивать. Это другое. Я чувствую… Я сам боюсь того, что чувствую.

– Ну, так скажи мне, – просила Долли, проглотив новую обиду. – И сразу будет легче.

– Легче? – Стива фыркнул. – Как ты не понимаешь. Это так странно, что невозможно выразить словами.

Долли видела, что он вот-вот выплеснет все, как переполненный бокал. Но тут в саду появился Серж. У Долли опять сжалось сердце. Племянник выглядел так, словно с утра занимался тяжким физическим трудом. За ним следовал незнакомый господин. Долли сохранила способность угадывать незнакомого человека, чувствуя его по-своему, и то, что она увидела в незнакомце, ее напугало. Долли не смогла бы выразить, что такого пугающего было в прилично одетом молодом человеке. Уж точно не роскошные усы. Стива кисло поздоровался с племянником. Каренин сел и без всяких предисловий рассказал, с чем приехал. При этом забыл представить своего спутника, не предложив ему даже сесть. Молодой человек мирно стоял у него за спиной и посматривал на Стиву. Взглянул он и на Долли. Она почувствовала, будто цепкий луч прощупал ее снизу доверху, как будто раздел донага. Долли стало мерзко и противно, захотелось вымыть руки, но сил подняться не было. Известие о том, что случилось с Алексеем Александровичем, поразило ее. Но как Стива мог предугадать, что такое случится? Но какая-то скрытая часть души ее говорила, что это вовсе не то и то еще только ждет впереди. И к этому надо готовиться, противиться бесполезно.

– Как это ужасно, бедный Алексей Александрович, – сказал Стива столь равнодушно, словно дело шло о гибели дворовой собаки. – Серж, мы глубоко тебе соболезнуем. Можешь располагать мной в эти трудные дни. Это господин из похоронной конторы? – сказал он, кивая на незнакомца.

Серж представил гостя, пояснив, что господин Ванзаров занимается изучением причин смерти отца. Он честно выдержал условие не говорить, что на самом деле произошло и кто приехал с ним.

– А, так вы не похоронных дел мастер, – сказал Стива без всякого интереса. – А из каких будете?

– Из разнообразных, – ответил Ванзаров.

– Значит, врач.

– В некотором смысле.

– Установите причину смерти Алексея Александровича и непременно нам расскажите, – попросил Стива, как просил бы прислать пару новых перчаток. – Все-таки мой шурин…

– Для этого мне нужно взглянуть на портрет Анны Аркадьевны Карениной. Мне сказали, что у вас имеется.

Стива оживился и неожиданно согласился, что на портрет надо взглянуть, и как ему это в голову не пришло. Он попросил Долли принести дагеротип: лежит у него в рамке в ящике стола. Долли послушно встала из-за стола и вошла в дом.

Серж незаметно глянул на чиновника полиции, которому так и не предложил сесть. Ему показалось, что Ванзаров имел самое радушное и безоблачное настроение. И неловкость ситуации вовсе не беспокоила его.

Долли вернулась с пустыми руками. Она сказала, что портрета нет ни в столе, ни на столе. Стива возмутился, вскочил и побежал в дом.

– Господин Ванзаров, что же вы стоите? – сказала Долли, стараясь не смотреть на неприятного господина.

– Благодарю, мне так сподручнее, – ответил он.

За столом повисло молчание. Долли не знала, что должна говорить, и только взяла руки племянника в свои, стала поглаживать его твердые, сухие пальцы, – так она утешала и своих взрослых детей, стараясь только взглядом выразить всю нежность и сочувствие, на которое было способно ее сердце. Серж принял ее заботу с благодарностью, чуть пожав тонкие, как бумажные, пальцы тетушки, выразив в этом пожатии, что ценит и понимает всю ее деликатность и невозможность изъявления чувств при постороннем.

Стива вышел из дома и сел, слегка обескураженный.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Куда могло деться? Долли, ты не брала карточку сестры? Ах, да… Тебе-то зачем… Просто исчезла из запертого ящика.

– Вот как? Интересно, – сказал Ванзаров.

– Полагаете, как врач, что это старость наступает, и у меня развился склероз? – спросил Стива.

– Я полагаю, что тут кое-что другое.

– Благодарю вас, доктор, не хватало еще с ума сойти. – Стива резко вскинул руки. – Все! Хватит! Долой хандру! Серж, дорогой, я требую и не принимаю возражений, что завтра рано поутру мы с тобой едем стрелять уток. Я тут невдалеке за Бабьим Гоном отличное болотце присмотрел. Понимаю, как тебе тяжело, но Алексея Александровича не воротишь, а тебе, да и мне, нужны теперь силы. Ничто не дает столько сил и энергии, как охота.

Серж вопросительно взглянул на Ванзарова и получил одобрительный кивок.

– Хорошо, дядя Стива, поедем, – согласился он без всякой радости.

– Отлично! – Стива вскочил. – И Костю Левина возьмем! Он, конечно, старый хрыч, все ноет, но он же мой друг. И большой любитель охоты! Доктор, а давайте и вы с нами? Стрелять умеете?

Сергей Алексеевич подавил невольную улыбку. Наивность дядюшки была даже очаровательна.

Из кустов вышел старичок в грязном зипуне, шатающийся, будто на шарнирах. Он что-то вертел в руках, копошился и отчетливо бормотал, приговаривая по-французски, скоро-скоро, и немного грассируя: «Il faut le battre le fer, le broyer, le petrir…»[5]5
  Надо ковать железо, толочь его, мять.


[Закрыть] Ни на кого не глядя, он исчез в других кустах, и ветки сомкнулись за ним. Никто и бровью не повел, словно вовсе ничего не случилось.

– Предпочитаю иную охоту, – ответил Ванзаров.

В Стиве проснулся интерес заядлого охотника.

– На волка ходите?

– Бывает, и на волков, – ответили ему.

Долли видела, что муж снова стал прежним Стивой, готовым на любое приключение. Все его страхи и предчувствия вмиг исчезли, как только произнесено было волшебное слово «охота». Даже барышни так не могли исцелить его хандру. Невольно радуясь за мужа, Долли не могла сказать того же о себе. Все, что взволновал в ней странный разговор о предчувствиях, расходилось волнами по душе и сердцу, и не было им конца. Больше всего Долли беспокоила мысль, что смерть старшего Каренина вовсе не то, чего ей следует опасаться. Она встала, шепнула Сержу, что ждет его для беседы, и ушла в дом.

До всего этого Стиве дела не было. Он жадно вцепился в брата-охотника:

– Где последнего волка взяли?

– Последнего? – Ванзаров что-то прикинул. – Последнего взял на Литейном проспекте.

– Откуда же волки взялись в Петербурге? – спросил обескураженный Стива. – Как же они добежали до центра города и городовые их не пристрелили?

– Сергей Алексеевич, вы позволите поговорить с вашим дядей? – спросил Ванзаров. – Я зайду к вам на дачу позднее.

Серж ушел в дом. Что сделают со Стивой, как из него вытрясут душу, ему было глубоко безразлично.

– Ничего об этом не слышал! – не унимался Стива. – И в газетах ничего не писали! О чем же вы хотели со мной побеседовать, доктор? С Сержем что-то? Ему угрожает что-то наследственное?

– Степан Аркадьевич, вы не совсем правильно поняли, – сказал ему Ванзаров. – Господин Каренин был убит в доме своего сына вчера поздно ночью.

Стива никак не мог постичь смысла сказанного: само понятие убийства было чуждо его здоровому, жизнерадостному духу.

– Как убит? – в растерянности спросил он.

– Застрелен прямо в сердце из револьвера, если вас интересуют детали.

До Стивы наконец что-то начало доходить.

– Кто вы? – спросил он Ванзарова.

Ванзаров представился официально, чем поверг Стиву в глубокие сомнения. Иметь дело с полицией, а тем более – сыскной, было для светского человека так же неприлично, как брать сдачу в мелкой лавке. Однако фамилию эту Стива слышал и, по давней привычке запоминать все обо всех, вспомнил, что об этом молодом человеке говорили в салоне княгини Егорьевской как о большой надежде отечественного сыска. Сказано это было в узком кружке, причем о его успехах рассказывал сам товарищ директора Департамента полиции[6]6
   Товарищ Директора департамента полиции – его заместитель.


[Закрыть], милейший человек. Стива решил держаться с ним по-приятельски, как с равным.

– Чем же я могу вам помочь в этом страшном деле? – спросил он.

– Расскажите, что случилось с вашей сестрой и матерью господина Каренина.

Стива не был готов к такому повороту. Но отступать было некуда.

– Конечно, это давнишняя история, двадцать лет прошло, вы не могли про нее слышать, – сказал он, и только тут сообразил, что Ванзаров не слышал о ней не только в силу возраста, но и своего неаристократического происхождения. – Что именно вас интересует?

– Подробности, детали, факты. Ничего особенного.

Невольно Стива отметил, как жестко стал говорить молодой человек. И Стива сдался окончательно.

Он рассказал, что его любимая сестра, которой он обязан семейным счастьем, впуталась в роман. На легкую связь замужней дамы с молодым офицером общество готово было смотреть снисходительно. Кто не имеет любовников! Только Анна пошла дальше. Она захотела развода. Ее муж, Алексей Каренин, повел себя в высшей степени правильно: до последнего хотел сохранить семью. Анна настаивала и ушла из дома, уехав со своим любовником в Италию. Тут Стива добавил, что от этой связи родилась девочка, которую она тоже назвала Анна.

– Где она сейчас? – спросил Ванзаров.

– Алексей Александрович отправил ее в Швейцарию, в какой-то женский пансион. Не видел ее лет десять или пятнадцать, – ответил Стива. Он спешил рассказать историю дальше. – После возвращения Анна стала жить в открытую с любовником в его подмосковном имении. Общество от нее отвернулось. Ее не принимали ни в одном доме Москвы и Петербурга. Но дело, кажется, шло к разводу, Каренин согласился взять всю вину на себя, чтобы Анна могла выйти замуж[7]7
   По российским законам сторона, признанная или уличенная в измене, теряла право выходить замуж или жениться.


[Закрыть]. Однако в последний момент что-то пошло не так. Каренин задерживал документы на развод. Анна, не выдержав ожидания, бросилась под поезд.

– Где это произошло?

Стива постарался вспомнить название станции.

– То ли Обираловка, то ли Обдираловка, название такое забавное, – сказал он. – По Нижегородской дороге из Москвы.

– У нее была причина совершить самоубийство?

– В том-то и дело! – подхватил Стива. – С Алексеем они жили счастливо…

– С каким Алексеем? – спросил Ванзаров.

– Ах, да, – Стива хлопнул себя по колену. – Он тоже Алексей. Граф Вронский, ее безграничная любовь. Все было замечательно. Я сам их навещал примерно за неделю до того. Да и Китти, которая видела ее последней, говорила, что подумать было нельзя, что Анна собирается броситься под поезд.

– Вынужден спросить, кто такая Китти.

– Младшая сестра моей жены, урожденная княжна Щербацкая. Китти вышла замуж за моего друга Костю Левина, родила ему замечательного сына Митю и дочь Ольгу…

– Вы с ним завтра на охоту? – уточнил Ванзаров.

– С ним, конечно! Так вот, Анна заехала к Китти. Хотела повидать Долли, но не застала ее, они вообще были большие подруги. Ну, неважно. И после того – вдруг под поезд. Здоровая, красивая молодая женщина. Оставила двоих детей. Немыслимо! Мы так переживали ее смерть. Каренин, мой шурин, так и не женился во второй раз. Хотя имел полное право.

– Кто проводил расследование?

– Какие-то местные жандармы. Помилуйте, какие могут быть расследования на станции Обдираловка! Записали самоубийством, и дело с концом.

– А вы так не думаете.

С ответом Стива помедлил. Уж больно не хотелось ему ворошить прошлое, от которого не осталось и пыли. К тому же любое слово бросало тень на близких или друзей. Что было недопустимо. Каким бы талантом ни был Ванзаров, тут имелись некоторые причины, которые полицейскому понять не дано.

– Мне показалось странным, с какой необъяснимой быстротой все произошло, – ответил он. – Костя рассказывал, что на тело Анны невозможно было смотреть, от лица ничего не осталось.

– Господин Левин опознавал тело? – спросил Ванзаров.

Стива поздно понял, что сболтнул лишнее. Он только пояснил, что станция, где все случилось, располагалась как раз между имением Левина и имением Вронского.

– Кто еще опознавал тело?

– Вот уж не знаю и знать не хочу. Наверное, Каренин. Его вызвали телеграммой, он приехал на следующий день. Лучше обо всем этом забыть.

Ванзаров вежливо кивнул ему.

– Господин Левин, как я понимаю, снимает дачу где-то неподалеку. А где теперь господин Вронский?

– О! Генерал в отставке, герой последней войны с турками, снарядил за свой счет в Болгарию эскадрон. После войны Алексей Кириллович вернулся с тяжелым ранением. Через год он женился, жена умерла при родах. Так и живет один.

– Благодарю, что посвятили в биографию генерала Вронского. Только я спросил, где он проживает.

– Да здесь же, в Петергофе на лето дачу держит, – нехотя ответил Стива. Слишком много наболтал он этому молодому человеку и уже об этом жалел.

– Степан Аркадьевич, мне нужна ваша помощь, – начал Ванзаров и осекся.

Из-за деревьев появилась дама в светлом платье, с корзиной полевых цветов. Ванзаров взглянул на нее и забыл, что хотел от Стивы. Она не была совершенной красавицей, но под пушистыми ресницами скрывались два огонька, смеющихся и задорных, будто дразнящих и при этом притягивающих к себе. Ванзаров смотрел на даму, которая вошла в счастливый возраст полного женского цветения, какой бывает, по его мнению, у рубежа тридцати лет, понимал, что молчание становится неприличным, но ничего не мог с собой сделать: и оторвать глаз не мог, и говорить не мог. Выручил Стива, поманив барышню к себе.

– Знакомьтесь, моя старшая дочь Татьяна Степановна, моя любимица, говорю без стеснения, просто чудо. Замужем за перспективным чиновником нашего министерства господином Вертеневым, – для чего-то добавил он и тут же представил молодого человека витиевато, не забыв упомянуть про таланты.

Татьяна протянула руку. Ванзаров прикоснулся к длинным, тонким пальцам, вдыхая аромат свежих трав, земли, молока, солнца, всего петергофского лета и чего-то необыкновенно сладкого, от чего сжимается сердце, словно окунулся в абсолютное счастье. Нельзя было касаться губами дольше. Он оторвался и добавил поклон. Ему кивнули и улыбнулись. Рыжий локон выпал из-за ушка и повис огненным язычком.

– Я собираю таланты, – сказала она, глядя Ванзарову в глаза..

– Прости, Танечка, мы с господином Ванзаровым спешим, – сказал Стива, легонько подталкивая ее в плечо.

– Надеюсь увидеть вас, – сказала Татьяна. – Приезжайте как-нибудь в гости.

– И я надеюсь, – ответил Ванзаров.

Татьяна Степановна удалилась. Стива, заметив, каким взглядом провожает ее Ванзаров, взял его под локоть.

– Да, брат, женщины – это винт, на котором все вертится, – сказал он, подмигивая, словно заговорщик. – Я уж понял, что не отстанете. Пойдемте, провожу. Стану вашим Вергилием, чтоб проводить по кругам ада прошлого! Хо-хо! Не так ли, мой юный Данте!

– Кто живет ближе? – спросил Ванзаров, понимая, что несет чушь, пока еще не до конца овладев собой и языком своим.

– Не ближе, а пойдем к Левиным. Заодно с Костей про охоту договорюсь.

Ванзарову хотелось сейчас совсем иного. Только он отлично понимал, что не имеет на это никакого права.