Текст книги "Пепел книжных страниц"

– Извините, Нина Петровна, что вы вынуждены терпеть этот балаган. Все это типичная карамазовщина, которая берет начало в нашем папеньке. Теперь вы понимаете, почему я ничуть не буду расстроен, если его, как вы говорите, отправят к праотцам?

Тут подле стола возникла знакомая слащавая физиономия со сдвинутой на затылок шляпой: к ним присоединился Родя Кривошеин, бывший одним из собутыльников Мити Карамазова.

– Ах, госпожа Достоевская, вам уже лучше? – произнес он игриво, и Митя, схватив его за руку, завопил:

– Госпожа Достоевская? Ты знаком с милой барышней, Родька? Ну-ка, представь нас, а то мой братец снова разыгрывает из себя принца печали и скорби!

Родя, уставившись на Дмитрия Карамазова, заикаясь, произнес:

– Ну, вообще-то, Дмитрий Федорович, ты должен знать милую барышню, потому как она твоя кузина!

Нина закрыла глаза, готовая провалиться под землю. Ну да, наврала и нафантазировала с три короба, вот вранье и вылезло…

Собираясь мыслями, чтобы уверить всех присутствующих, что ее не так поняли и что не она сама кузина Карамазовых, а просто знакома с кузиной (хотя есть ли у них вообще кузина, она не знала: что упоминалось в романе, она уже не помнила, тем более это было и неважно – роман Достоевского и действительность, возникшая из романа Достоевского и существовавшая сама по себе, подобно отдельному космосу, были две большие разницы), но ее опередил Митя, хлопнувший себя по лбу пятерней и заявивший:

– Ну, конечно, как же я мог забыть! Конечно, наша кузина мадемуазель Достоевская! Обещалась приехать этим летом. Ах, милая кузина, я так давно тебя не видел, сразу даже и не узнал. Ты стала такая прелестная, такая соблазнительная. Разреши на правах твоего кузена по-родственному поцеловать!

И он полез к ней. Нина, вздохнув, была вынуждена изобразить теплые чувства, хотя не сомневалась в том, что Митя снова паясничает, желая только облобызать ее.

И не только облобызать – девушка ощутила его руку у себя на талии, а затем и на ягодицах. Нет, вот ведь нахал! За кого он ее принимает!

Вероятно, за работницу заведения мадам Зинаиды.

Митя же жарко зашептал ей на ухо:

– Ты ведь новенькая у Зинаиды? У, какая ты красавица, какая скромница! Ничего, вот от этих балбесов избавлюсь и загляну после полуночи. Ты меня жди. А братца Ваню забудь – он тебя счастливой не сделает. А вот я смогу!

И он сжал руку.

Нина, повинуясь рефлексу, повела себя вовсе не как девица девятнадцатого столетия, а как современная девушка века двадцать первого.

Барышня из XIX века наверняка бы дала нахалу пощечину, тем самым только раззадорив его. И подтвердив перед его дружками, от которых, конечно же, не ускользнуло его похабное движение, что девица-то огонь, но ее можно вполне обуздать.

Вспомнив кое-какие приемчики из курса самообороны, который она пару лет назад посещала и который включал в том числе и поведение при нападении сексуального маньяка, Нина сделала резкое движение, заломила кисть Мити, коленом ударив его в живот (благо, что широкая юбка не помешала).

Раздался хруст, стон, визг и глухой удар – и Митя Карамазов, поверженный на спину, возлежал на грязном полу трактира, явно ошарашенный и не понимавший, что же с ним произошло.

Произошло то, что Нина, которую возмутило его поведение, перебросила его через колено и уложила на обе лопатки.

Не дав возможности Мите очухаться, она поставила ему на грудь ножку и произнесла, обращаясь к внезапно притихшей трактирной публике:

– Кузен Митя, благодарю за предложение сделать меня счастливой, но твоя помощь мне не понадобится. Я и так вполне счастлива. И советую впредь не распускать руки – если ты, конечно, теперь вообще в состоянии их распускать!

Правое запястье Дмитрия Федоровича, которое и хрустнуло, на глазах наливалось кровью и набухало. Не хотела она делать ему больно, но пришлось. Да и силы не рассчитала, потому что прием ей на практике применять ни разу не доводилось.

До сегодняшнего дня. Точнее, с учетом ее путешествия в прошлое, к тому же романное, до вчерашнего или даже позавчерашнего.

Митя же, который наверняка должен был испытывать дикую боль из-за поврежденного запястья, виду не подал (хотя в уголках глаз выступили слезы), отполз в сторону, перевернулся и, подобно своему брату, бухнувшись на колени, только уже не на одно, а на оба, подполз к ней и, поцеловав ее туфлю, прочувственно заявил:

– Вот это сила, вот это экспрессия! Куда до вас, милая кузина, Катерине Ивановне, куда там Грушеньке…

Катерина Ивановна, как вспомнила Нина, была его невеста, девушка честная и серьезная. А с местной куртизанкой Грушенькой Митю связывали отношения отнюдь не платонические. Как, впрочем, и его отца, старика Федора Павловича – и именно это и послужило, по разумению суда, причиной убийства последнего.

Вернее, еще послужит. Или уже нет?

Нина, посмотрев на набухшее запястье своего «кузена», произнесла:

– Окажите Дмитрию Федоровичу помощь!

И подумала о том, что или вывихнула, или даже сломала тому запястье. Она не хотела, но так получилось. И что, собственно, это не так уж и плохо: теперь никто не сможет обвинить Митю в том, что он металлическим пестиком долбанул своего батюшку по голове. Потому что по причине собственной травмы элементарно не мог сделать этого.

– Ах, пустяки, милая кузина! Я вообще-то левша, так что правая рука мне не нужна! Можете отрезать, я левой все делаю! – продолжил молодой человек, елозя на коленях и поцеловав ее второй башмачок. – Кстати, кузина вы нам отдаленная, можно сказать, седьмая вода на киселе. Так что попы не будут иметь ничего против нашей свадьбы!

И, откашлявшись, провозгласил:

– Милая кузина, госпожа Достоевская, смею здесь и сейчас, в присутствии этих почтенных свидетелей (он обвел левой, неповрежденной рукой, той самой, которой он, как выходило, мог еще вполне убить своего папашу), ну, или не очень почтенных, а также весьма непочтенных, просить вашей руки и сердца! И это несмотря на то, что моя собственная рука повреждена, а сердце разбито вдребезги – вами, милая кузина Достоевская! Выходите за меня замуж! Есть у меня один знакомый поп, в Мокром живет, мы к нему прямо сейчас покатим, он нас обвенчает! Горько!

И он стал поочередно целовать ей туфельки.

Присутствующие зааплодировали – все, за исключением сидевшего за столом с лицом темнее тучи Ивана. Нина поняла: еще немного, и брат средний набросится на брата старшего.

И все из-за нее!

Она с разницей в десять минут получила два предложения о замужестве от двух братьев Карамазовых – нет, такого не мог выдумать даже сам Федор Михайлович!

Что за чистейшей воды карамазовщина!

Нина, отодвинувшись, обернулась в поисках двери.

Входной двери, а лучше, конечно, другой: темно-синей, деревянной, с ручкой в виде разинутой пасти льва.

– Так что, кузина, вы согласны? – произнес, упиваясь этой постыдной сценой, Митя, все еще стоя на коленях. – Вы станете мадам Карамазовой? А потом я прихыкну старого хрыча, и мы, получив его наследство, укатим в Ниццу! А вы, трутни и дармоеды, все поедете вместе с нами – папашка-то мой ужас как богат!

Присутствующие заулюлюкали, а Нина, перед которой стоявшие вокруг мужчины враз живехонько расступились, видимо, не без оснований опасаясь, что она бросит их через колено так же, как только что сделала это с Митей, кинулась к двери.

Обычной, входной, не темно-синей с ручкой в виде разинутой пасти льва.

– Милая кузина! – раздался пьяноватый голос Мити, заглушенный голосом Ивана:

– Нина Петровна!

Наконец-то она оказалась на свежем воздухе – за то время, которое она пробыла в трактире, уже стемнело. Нина, слыша за спиной голоса, однако не желая иметь ничего общего с двумя претендентами на ее руку и сердце, бросилась по улице вниз.

И только добежав до угла, перевела дыхание и поняла, что не имеет ни малейшего понятия, куда ей идти.

На ее счастье, из-за угла как раз вывернула пролетка, причем все с тем же молодчиком, который несколькими часами ранее довез ее до «Книжного ковчега». Он тоже узнал Нину и, натягивая поводья, произнес:

– Ах, сударыня, изволите отвезти вас обратно?

Плюхаясь на сиденье пролетки, Нина произнесла:

– Да, да, прошу вас! Езжайте!

И только когда он тронулся, поняла, что забыла свой новый зонтик в трактире, однако возвращаться за ним не имело смысла.

Поездка по вечернему Скотопригоньевску длилась недолго – им надо было проехать всего несколько улиц, но и за эти десять минут Нина успела обдумать многое.

Итак, она не только попала в роман, но и активно вмешалась в ход событий! Одно дело, если бы она мелькала где-то на задворках и все шло бы по предписанному плану. А так она, не исключено, нарушила его план!

Хотя, если уж на то, кем он был предписан – Достоевским, понятное дело! Однако кто сказал, что события в реальном Скотопригоньевске должны развиваться точно так же, как события в Скотопригоньевске, им измышленном и являвшемся местом действия его романа?

Теперь это, выходит, был не его роман – и вообще никакой не роман, а реальность!

И она сама – его неотъемлемой частью!

Понимая внезапно, что происходящее, несмотря на свою невероятность, начинает доставлять ей удовольствие, Нина улыбнулась.

Да, творчество Достоевского, за редким исключением, она не особо жаловала. Слишком все мелодраматичное, плаксивое, истеричное, натянутое. То ли дело Толстой – мощное, достоверное, такое затягивающее, правдоподобнее любой реальности. Настоящая русская река, медленно несущая свои воды в море, по сравнению с которой даже самый известный роман Достоевского – бурный, мелкий, пенящийся горный ручеек.

Может, не случайно она оказалась не в одном из произведений Толстого, а именно в последнем романе Достоевского? Потому что у нее имелась уникальная возможность не просто вмешаться в ход событий, но и изменить их?

И более того, предотвратить убийство старого Карамазова.

Ну, и, помимо этого, выйти замуж за одного из его сыновей. Два старших ей уже сделали предложение – не хватало только младшего, Алеши.

И чувствуя, что страх и напряжение отступают на второй план, как, впрочем, и желание найти темно-синюю деревянную дверь с ручкой в виде разинутой пасти льва, Нина приняла решение: раз уж так вышло (точнее, раз она так уж вошла), то она не будет сторонним наблюдателем (которым, собственно, уже перестала быть), а станет активным участником событий.

И перепишет роман Федора Михайловича.

Хихикнув, Нина откинулась на удобное сиденье пролетки и услышала голос кучера:

– На месте, сударыня!

Ужин в тот вечер Нина в компании Пульхерии Ивановны и ее супруга, Федора Михайловича, пропустила, что вызвало массу вопросов за завтраком, к которому она была приглашена в столовую четы домовладельцев, которые, как она к тому времени узнала от прислуги, носили незатейливую фамилию Безымянные.

Завтрак, подобно ужину, подавался в строго определенное время, и определялось это распорядком дня и желаниями хозяина дома, Федора Михайловича Безымянного, местного литератора, библиографа и летописца.

Его самого Нина отчего-то представляла живой копией другого Федора Михайловича, Достоевского: с его продолговатым лицом, благообразной бородой, глубоко посаженными глазами.

Однако этот Федор Михайлович оказался крошечным, абсолютно лысым, говорливым живчиком, который буквально вкатился в столовую и, поцеловав руку Нины, тотчас уселся за стол и, повязав салфетку вокруг шеи, произнес:

– Так, так, так, где же моя кашка?

Его супруга торжественно подала Федору Михайловичу серебряную тарелку, прикрытую серебряным же колпаком, под которым находилась ароматная манная каша. Хотя Безымянный вел себя как капризный ребенок, жена относилась к нему с подобострастием и восхищением, называя, впрочем, исключительно на «вы».

Нина, которой тоже была предложена манная каша, впрочем, очень вкусная – с курагой, изюмом и орехами, не отказалась, не без улыбки наблюдая за сценкой за завтраком, в которой принимали участие супруги Безымянные, явно друг друга очень любившие.

– Федор Михайлович, а яичко всмяточку? Как же без яичка-то всмяточку? Вы сами говорили, что яичко полезно для мозговой деятельности!

– Пульхерия Ивановна, вы же знаете, что яичко всегда после кашки, но до кофеечка с круассанчиком.

Они обменивались стандартными фразами, которыми, вероятно, обменивались каждое утро на протяжении многих лет, а то и десятилетий. Детей, как поняла Нина, у четы Безымянных не было: как сообщила Нине говорливая горничная, и сын, и дочка преставились много лет назад, еще подростками, от скарлатины. Неудивительно, что Пульхерия дарила всю свою заботу и любовь супругу, а тот… Собственно, чем тот занимался?

Расспрашивать Федора Михайловича не пришлось, потому что он был субъектом весьма говорливым и, как поняла Нина, любившим распространяться о себе и всем том, чем занимался.

– Ах, милая Нина Петровна, если бы вы знали, какой я занятой человек! Благо, что мы с Пульхерией Ивановной обладаем кое-каким состоянием, что освобождает меня от необходимости служить в присутственных местах и позволяет заниматься любимым делом. А у меня их много! Я занимаюсь вопросами просвещения, пытаюсь организовать в нашем Скотопригоньевске инновативную форму образования для детей малосостоятельных наших граждан…

Он посмотрел на Нину, явно проверяя, знакомо ли ей слово «инновативный», и остался довольным, что она, не задав вопроса, кивнула.

– Интересуюсь филателией, нумизматикой, фармакопеей, криминологией, работаю в своей химической лаборатории, что в старой мельнице за городом, вывожу свой сорт роз, яблок, вишни и айвы, столярничаю, слесарничаю, точу геммы, немного занимаюсь живописью, стараюсь воссоздать старинный рецепт производства византийской мозаики, ищу клады, рву крестьянам и мещанам бесплатно зубы, читаю лекции по философии, теософии и астрономии, что вызывает большие нарекания нашего духовенства, полемизирую с достопочтенным старцем Зосимой, которого бесконечно уважаю, но воззрения коего, вне всяких сомнений, выдают в нем ретрограда и обскуранта, пытаюсь постичь азы современной физики, интересуюсь новинками техники, желаю сконструировать железнодорожный мост через нашу речку, состою в переписке с девяноста тремя, нет, теперь, после кончины штутгартца, только лишь с девяноста двумя зарубежными корреспондентами, увлекаюсь азами новой науки психологии, пытаюсь подвести научную базу под толкование снов, разрабатываю альтернативную теорию геометрии и подаю меморандумы на имя местного начальства, а также начальства нашего начальства в Санкт-Петербурге о превращении нашего Скотопригоньевска в уездный город, так как на основании экономических выкладок и данных моей собственной статистики ясно вижу, что ему суждено великое будущее, а помимо этого…

Он сделал паузу, и Нина, воспользовавшись ею, быстро налила себе кофе. Не человек, а атомный реактор! Главное, не упомянуть атомный реактор вслух, а то он замучает ее вопросами, что это такое. Но, похоже, весьма поверхностный мечтатель, который вбил себе в голову, что Скотопригоньевск должен стать, если уж на то пошло, своего рода Нью-Скотопригоньевском…

Не хватало только Остапа с Кисой Воробьяниновым…

Тем временем хозяин-коротышка продолжал:

– Помимо этого, издаю литературный журнал, дела которого, увы, идут далеко не блестяще, потому как в нашем Скотопригоньевске никто серьезной литературой не интересуется. Собираю редкостные книги, а также…

Он смолк, и Пульхерия, воспользовавшись паузой, убрала пустую серебряную тарелку и поставила перед супругом другую, тоже серебряную, на которой покоилось яйцо в серебряной же подставке.

– Также я работаю над историей нашего Скотопригоньевска!

Нина снова кивнула, понимая, что имеет дело с крайне деятельным, но, вероятнее всего, бесталанным, однако не лишенным шарма и уж точно совершенно безобидным, хотя и весьма надоедливым графоманом, который благодаря наличию денег мог заниматься тем, чем только хочет.

А не тем, чем нужно.

– Разве это не грандиозно? – спросила, всплеснув руками, Пульхерия, которая никак не могла насмотреться на своего супруга, а тот важно произнес:

– Все эти светонии, титы ливии и плинии-старшие, не говоря уже о младших, создавали монументальные труды об империях, цезарях и войнах с варварами да галлами. Я же поставил перед собой задачу правдиво и доходчиво изложить историю нашего Скотопригоньевска от самого его основания до наших дней. Знали ли вы, любезная Нина Петровна, что впервые городок наш был упомянут в летописи…

Последовала крайне утомительная четверть часа, заполненная ненужными сведениями и неизвестными именами, в течение которых Нина не произнесла ни слова, рассеянно слушая разглагольствования Федора Михайловича Безымянного и поглощая горячий еще, такой невероятно вкусный круассан и попивая необычайно ароматный кофе со сливками.

– Не хотите ли еще? – произнесла Пульхерия, пододвигая к ней блюдо с круассанами, и Нина, вздохнув, взяла второй.

Наверняка после возвращения она, встав на весы, поймет, что за время пребывания в Скотопригоньевске поправилась килограмма на три, а то и на все пять.

Но что поделать, если продукты в XIX веке были намного вкуснее и ароматнее, чем в веке XXI.

И наверняка намного калорийнее.

Наконец, завершив свое повествование об истории Скотопригоньевска (хотя застрял еще на Смутном времени), Безымянный, макнув круассан в чашку с черным кофе, произнес:

– А вы, милая Нина Петровна, состоите в родстве с Карамазовыми?

Тема была щекотливая, и Нина туманно ответила:

– В очень и очень отдаленном…

Супруги переглянулись, и Пульхерия, поджав губы, сказала:

– Вам надо быть осторожнее с этим несносным семейством. Они словно с чертом сватья!

Словно с чертом… Нина подумала о ночных беседах Ивана с посланцем ада.

Нет, она все же попала не в роман Лавкрафта или Стивена Кинга, ничего сверхъестественного в этом Скотопригоньевске не было и быть не могло.

Или она ошибалась?

– Ну, черта нет, это научно доказанный факт! – поднял Федор Михайлович в воздух палец, но, судя по ее скептической мине, Пульхерия с супругом в этом вопросе согласна не была.

– Вы берегите себя, – продолжила она, пристально смотря на девушку, – потому как Карамазовы принесли нашему городу много бед. И, увы, наверняка и в будущем тоже принесут.

– Фамилия старинная, дворянская, с достославным прошлым, однако давно выродившаяся и плодящая монстров, – вставил нравоучительно ее супруг. – Помнится, еще во времена Василия Второго Темного один из бояр Карамазовых…

Жена, обычно с умилением его слушавшая, на этот раз позволила себе прервать супруга:

– Желая вам исключительно добра, Нина Петровна, хочу предостеречь не только от старого Карамазова, но и от молодого. Потому как наслышана, что намедни вам поступило предложение руки и сердца от Дмитрия Федоровича…

Супруг, качнув лысой головой, произнес:

– Молодой, впрочем, уже и не такой молодой, повеса, которому скоро стукнет тридцать, весь в своего батюшку. Держитесь от него подальше, милая моя! Эти Карамазовы до добра не доведут!

Жена же, подливая супругу кофе, поддакнула:

– Но мы вас в обиду не дадим. Тут, у нас, вы как за каменной стеной. Но Карамазовых, что старых, что малых, опасайтесь…

В этот момент дверь столовой распахнулась, влетела растрепанная горничная, провозгласившая:

– Тут Дмитрий Федорович Карамазов, просит его принять!

Чета Безымянных онемела, а Нина, вздохнув, произнесла:

– Думаю, это ко мне.

Пульхерия закричала:

– Скажите, что мы не принимаем! Какая беспримерная наглость – заявиться в наш дом…

Вставая из-за стола, Нина произнесла:

– Благодарю вас, все было крайне вкусно. Бежать от действительности не имеет смысла. А его приму. Однако буду рада, Пульхерия Ивановна, если вы будете присутствовать при этом разговоре. Могу ли я использовать для оного вашу гостиную?

Разговор с Митей имел место в соседней гостиной, обставленной в ужасных фиолетовых тонах, с двумя овальными, в золоченых рамах, портретами на стене – толстоватого мальчика лет шести и прелестной девушки лет семнадцати, двух покойных детей четы Безымянных, скончавшихся много лет назад от скарлатины. Портреты были выполнены, судя по залихватской авторской подписи, самим Федором Михайловичем Безымянным.

Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Митя Карамазов, с правой рукой на перевязи, походя на бравого гусара, получившего удар палашом, отбивая нападение противника. А в действительности будучи низверженным приемом из курса самообороны от сексуального маньяка девицей из XXI века.

И в руках у этого бравого гусара был зонтик – ее зонтик, забытый в трактире.

– Нина Петровна! – провозгласил он, кидаясь к ней и явно желая поцеловать ее руку, однако Нина спрятала обе руки за спину, чем, кажется, несколько смутила Митю.

Тот, кашлянув, склонился перед поджавшей губы Пульхерией и продолжил:

– Нина Петровна, взяв на себя дерзость доставить вам забытый намедни зонтик, хочу нижайше принести вам свои самые искренние извинения за свое неподобающее, более того, свинское поведение вчера. Увы, когда я… когда я приму на грудь, то у меня словно разум затмевает…

Нине стало жаль старшего брата Карамазова, как ей намедни сделалось жаль и среднего брата. И ей, невзирая на все свои выкрутасы, выходки и видения, были симпатичны и тот, и другой.

Крайне симпатичны. Да уж, Славика рядом с ними точно не стояло! Собственно, какого такого Славика?

Поколебавшись, Дмитрий Федорович продолжил:

– Но это не дает мне права вести себя так, как я себя вел…

Нина, кивнув на его перевязанную руку, произнесла:

– Доктор Дорн?

Митя, повеселев от ее вопроса, охотно пояснил:

– Герценштубе. Он меня еще ребенком хаживал. Глупый – это да, но надежный. И свою науку знает. Дорн в наших местах новый, я его не особо жалую. Какой-то он, с гнильцой…

Странно было слышать подобные вещи от человека, который сам вел далеко не жизнь святого. Но его слова дали Нине повод задумать: не исключено, что человек с гнильцой лучше распознает другого человека с гнильцой.

А то, что доктор Дорн был какой-то не такой, Нина поняла с самого начала. Не то чтобы герой не ее романа, а герой чужой пьесы – Антона Павловича Чехова.

Но никак не «Братьев Карамазовых» Федора Михайловича Достоевского!

– Я рада. Благодарю за извинения. Они приняты, – заметила Нина холодно, давая понять, что аудиенция окончена: Митя принес извинения, и на этом все было исчерпано.

Для нее, но никак не для него. Потому что молодой человек, посмотрев на нее каким-то мученическим взором, произнес:

– Я прекрасно помню, как себя вел и что говорил, Нина Петровна. Многие вещи ужасны, и нет им прощения, посему я крайне вам благодарен, что вы соизволили простить меня…

Нина подумала, что, не исключено, поспешила с заверениями в том, что извинения Мити приняты.

Он же тем временем продолжал:

– Но одну вещь, которую я сказал намедни, хочу повторить еще. Потому как она жжет мне сердце, снедает мозг, разрывает душу…

И, снова опустившись на колени, с надрывом, типично по-достоевски, произнес:

– Нина Петровна, на трезвую голову и с полным осознанием вытекающих из моих слов последствий во второй раз прошу стать вас моей женой! Сочту за великую честь иметь право называть своей супругой и добавлю, что на улице нас ждет кучер, который доставит нас в Мокрое, где мы немедленно обвенчаемся!

Раздалось аханье – это Пульхерия, едва не лишившись чувств, повалилась в кресло.

Нина же, ничуть не удивленная подобным поворотом событий, скорее раздосадованная им, и уж ничуть не впечатленная новым предложением стать из госпожи Достоевской госпожой Карамазовой, ответила как можно спокойнее:

– Благодарю вас, Дмитрий Федорович, но вынуждена ответить вам отказом! Как вчера, так и сегодня. Вашей женой я не стану и становиться не желаю!

Дмитрий, вскочив на ноги, сверкнул по-карамазовски глазами и загремел:

– Кто он? У меня ведь есть соперник, дело в этом? Вы не можете меня не любить, я же вижу, что любите, но вы боитесь его, этого ирода… Повторяю, кто он – я немедленно вызову его на дуэль и пристрелю, как шелудивого пса! Кто он?!

Последние слова он буквально прорычал, и в этот момент отворилась дверь в гостиную, и все та же запыхавшаяся растрепанная горничная провозгласила:

– К вам Иван Федорович Карамазов!

Вошел средний брат, еще бледнее, чем накануне, с глубокими тенями под глазами, как всегда, во всем черном.

Брат старший и средний, смерив друг друга пренебрежительными взглядами, были явно не рады застать друг друга в гостиной четы Безымянных.

Хотя, конечно, Иван, как и Митя, пришел сюда, чтобы увидеть Нину.

Сдержанно кивнув хозяйке дома и – чуть сердечнее – Нине, Иван процедил, обращаясь к Мите:

– И вы здесь, братец?

– Как видишь! – ответил Дмитрий ему в тон, воинственно выпячивая подбородок. – Что ты тут забыл, Ванюша?

Иван, лицо которого пронзила судорога, буквально выплюнул:

– Для вас все еще Иван Федорович, милостивый государь. Вы забываетесь!

И, дернув острым плечом, повернулся к Нине и отчеканил:

– Как вчера просил вас стать своей женой, Нина Петровна, так и сегодня хочу просить принять мое предложение. Сочту за честь отвести вас под венец. Причем, если вы согласны, немедленно!

Нина на мгновение закрыла глаза. Господи, только не это! Хотя она не могла отрицать, что после тягостной сцены со Славиком и скакавшей на нем грудастой блондинистой работницей отдела аспирантуры предложение руки и сердца от двух братьев Карамазовых ей льстило и было более чем приятно.

Но принять ни то, ни другое ни вчера, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо еще она не могла.

Точнее, не имела права.

– Братец Ванюша, что ты просил? – раздался звенящий голос Мити, и Нина поняла, что скандала по-карамазовски не миновать.

Старший брат, держа в руках Нинин зонтик, приблизился к брату среднему и, используя зонтик словно шпагу, приставил тот к груди Ивана.

– А ну-ка, сударь, пошли вы прочь! – продолжил он, и Иван, резким движением выбив зонтик из руки Мити, тихо, как-то шипяще произнес:

– Сударь, рекомендую вам сделать то же самое. Я вызываю вас на дуэль, сударь!

– Отлично! – заявил с недоброй улыбкой Митя. – Где и когда? Хотя нет, согласно кодексу, я как вызванная сторона определяю это. Что же, сударь, дайте мне подумать, где, когда и чем я сумею разделать вас под орех! Хотя могу чем угодно – хотя бы этим зонтиком!

Нина громко заявила:

– Это мой зонтик, господа!

Оба брата, словно забывшие о том, что были не одни, дернулись и воззрились на нее. Пульхерия, по-прежнему утопая в кресле, казалось, была в полном ужасе от разворачивающихся перед ее глазами событий. Или даже, не исключено, все еще без чувств.

Подойдя к молодым людям, Нина выхватила зонтик из руки Ивана и не терпящим возражения тоном заявила:

– Вам не о чем вести спор, господа, потому что замуж за вас я не намерена. Ни за одного, ни за другого. И прошу прекратить делать мне предложения, потому что свое решение я менять не намерена. А теперь миритесь!

Иван и Митя, насупленно взирая на нее, молчали.

Нина повысила голос, обращаясь с обоими как с упрямыми шкодливыми мальчишками.

Которыми, собственно, эти два великовозрастных оболтуса и являлись.

– Миритесь, господа хорошие! – продолжила она и в подтверждение своих слов стукнула острием зонтика по паркету. – Потому что, пока не помиритесь, я не разрешу вам покинуть этот дом!

Оба Карамазова продолжали молчать, не предпринимая ни малейшей попытки помириться. Тогда Нина, вздохнув, произнесла:

– Что же, как вижу, ваше упрямство феноменально. Поэтому мне не остается ничего иного, как прямо сейчас покинуть Скотопригоньевск.

И, обращаясь к Пульхерии, продолжила:

– Благодарю вас за гостеприимство, мои планы изменились, я уезжаю. Задаток можете оставить себе. Была крайне рада…

Раздался глубокий, грудной голос Ивана, и Нина увидела, как он совершенно против своей воли протянул старшему брату бледную руку:

– Сударь, требую от вас последовать желанию Нины Петровны и помириться на месте. Приношу вам свои наиглубочайшие извинения, сударь!

Однако его извинение звучало как очередное оскорбление.

Митя, недобро усмехнувшись, произнес:

– Вы правы, сударь, все-таки ученый муж, ума, гм, палата… Вы правы, сударь, нам надо помириться. Потому что таково желание Нины Петровны. Однако пожать вашу, гм, руку не могу, так как моя правая лапа, как видите, временно бездействует…

– Иван Федорович подаст вам левую, так ведь? – потребовала Нина, и средний Карамазов подчинился.

Братья обменялись кратким, едва ли длившимся долю секунды, рукопожатием, словно боясь заразиться друг от друга чумой.

– И никаких разговоров о дуэли, вы поняли? – продолжила девушка, чувствуя, что гроза отнюдь не миновала и что обстановка по-прежнему накалена.

Не получив ответа, она продолжила:

– Иван Федорович, Дмитрий Федорович, вы поняли меня?

Средний брат, усмехаясь еще более недобро, чем до этого, прошептал:

– Да, да, никаких разговоров о дуэли. Честь имею!

И, резко развернувшись, вышел из гостиной. Митя же, расслабившись и благодушно улыбаясь, хотя всего мгновение назад был натянут, как струна, веселым тоном заявил:

– Прошу простить моего братца, сударыни. Он у нас, как сказывают, с чертом беседует! Что с него взять – сумасшествие у нас, Карамазовых, в роду!

Нина, взглянув на него, сказала:

– Желаю и вам хорошего дня, Дмитрий Федорович…

И, поколебавшись, взглянула на Пульхерию, которая, обмякнув, все еще полулежала в кресле явно без чувств, и добавила:

– Если вы в самом деле меня любите, то не задирайте брата!

Митя, горестно вздохнув, ответил:

– Ах, милая Нина Петровна, вы словно мысли мои читаете! Ведь нет ничего проще, помирившись у вас, выйти, нагнать наглеца и вновь вызвать его на дуэль!

Нина строго заметила:

– Никаких разговоров о дуэли, это понятно? Поклянитесь!

Митя, размашисто перекрестившись, произнес:

– Никаких, вот вам крест! Да и брат же он мне все-таки, хотя бы и по папаше.

Упоминание имени Федора Павловича заставило Нину вспомнить о другом. Еще более понизив голос, она продолжила:

– Дмитрий Федорович, у меня есть сведения, что вашего батюшку… Что его должны убить! Я прошу защитить его!

Митя, усмехнувшись, сверкнул глазами, однако – и в этом Нина была уверена абсолютно – ничуть ее словам не удивился.

– Ну, Нина Петровна, я зачастую задаюсь вопросом, отчего старого хрыча не убили раньше? Поэтому, если его кто долбанет по пустой башке, то всему человечеству будет только польза. Ну, или хотя бы нашему милому Скотопригоньевску!

Пульхерия простонала, и Нина громко заявила:

– Обещайте, что позаботитесь об отце, Дмитрий Федорович! А теперь вам пора!

Митя, потоптавшись, вышел из гостиной, однако на пороге развернулся и, приблизившись к Нине, с робостью и почтением положил перед ее ногами зонтик – так, как в Средние века рыцарь клал меч перед ногами своей повелительницы.