Текст книги "Остров вчерашнего дня"

– Мисс Клейторн, смею предположить?

Обернувшись, она заметила высокого, сутулого, с глубокими залысинами и следами старых угрей слугу, облаченного в униформу и белые перчатки – мистера Роджерса.

– Да, я Вера Клейторн, – произнесла Нина. – А вы ведь мистер Томас Роджерс?

Тот, склонив костистую голову (на которую по воле королевы детектива должен был через сутки с небольшим опуститься топор, зажатый в руке судьи Уоргрейва), прошелестел:

– Томас Олдрин, мисс, так меня зовут.

Олдрин? Но почему Олдрин?

Пока они молча следовали в дом (не спрашивать же ей, в самом деле, тут ли мистер Eu. R. Dudd, его миссис и их избалованный малыш, прекрасно зная, что их тут быть не может), Нина вдруг не смогла сдержать восклицания.

Олдрин, тащивший ее чемодан, что Нине было весьма неприятно, но зато крайне удобно, осведомился:

– Все в порядке, мисс Клейторн?

Нина ответила:

– Да, только вот на камень неловко наступила.

На самом деле причина ее восклицания была в ином. Ну да, по-английски Олдрин, это, конечно же, Aldrin. Веселый доктор-убийца (в чем Нина ни мгновения не сомневалась), который не Armstrong, а Rogers, как она уже верно предположила, словно позаимствовал у четы прислуги на острове Альбатросов их первоначальную романную фамилию.

То есть, по сути, доктор и чета слуг обменялись фамилиями, хотя бы и несколько переделанными, как в случае четы Олдрин.

А ведь эти два «а», первые буквы алфавита, что русского, что латинского, то есть Armstrong и Aldrin, в самом деле были первыми. Ну, или, если уж быть совсем точным, первым и вторым.

Первым человеком, ступившим в июле 1969 года на поверхность Луны, был Нил Армстронг. А вторым, непосредственно за ним, Базз Олдрин.

Что, неужели поэтому Armstrong и Aldrin?

Но при чем тут высадка американцев на Луну, которой, как уверены поклонники соответствующей «теории заговора», по мнению Нины, смехотворной, как, собственно, и все «теории заговоров», но крайне завораживающей, вовсе не было, а была инсценировка в голливудской студии.

Не в той ли, где в свое время снимала свои фильмы божественная Габриэлла Тёрл, на днях вышедшая замуж в Каннах?

Чувствуя, что голова у нее идет кругом и она путает этот мир, свой мир и вообще какой-то еще, Нина спросила:

– Мистер Олдрин, как вы считаете, люди когда-нибудь высадятся на Луну?

Она даже могла сказать ему, когда именно это случится: меньше, чем через тридцать три года – 20 июля 1969.

Слуга, пыхтя под тяжестью ее чемодана (по причине чего Нина пожалела, что напихала туда всего, что ей явно не требовалось – как и обычно в поездке), причем далеко не первого за последнюю четверть часа, ответил:

– Мисс Клейторн, вам лучше спросить мою жену, она человек умный, увлекается современной наукой. Я же предпочитаю романы миссис Ариадны Оливер.

Тем временем они подошли к дому. Нина рассмотрела его вблизи – да, архитектор, выстроивший его, сумел невероятным образом объединить и современные тенденции, и многовековые традиции.

И выглядело это не уродливо или смешно, а крайне стильно.

– Вы любите Агату… хотела сказать, Ариадну Оливер, мистер Олдрин?

Нина знала, что вообще-то должна называть его без «мистер», просто по фамилии: и он, и она прислуга, но она – белая кость, секретарша и якобы гувернантка несуществующего малыша несуществующего мистера Ю.Ар. Дадда, а тезка второго астронавта, ступившего на поверхность Луны, «всего лишь» лакей.

Но Нина не могла заставить сделать себя это, тем более что с нее взять: она же иностранная секретарша.

И по совместительству гувернантка.

– Ах, даже не знаю. Она так умеет завязать интригу. Думаю, последний «Убийства в обратном алфавитном порядке»!

Опять! Именно этот роман она видела в номере Веры и в лавке на Паддингтоне, не говоря уже о самом большом книжном магазине Британской империи.

Если это знак, то какой? Что, их будут убивать по алфавиту? Или в обратном порядке? Тогда жертвой должен стать судья Уоргрейв, что было крайне невероятно: ведь он и есть убийца! А если все же по алфавиту, то первым должен идти именно Олдрин: Aldrin.

Только вот Томас или его жена, которая в романе Кристи звалась Этель, то есть Ethel. Если имя, а не только фамилия, играло роль, то умереть должна именно она, а не отравленный за ужином Энтони Марстон.

То есть Тони Марстенс.

Или она все нафантазировала, и никаким знаком это не являлось?

– Отличный выбор, мистер Олдрин! Это тоже один из моих любимых.

Ее самый любимый, «Пять поросят», Кристи в 1936 году еще не написала.

Ну, то есть Ариадна Оливер. У которой это будет «Пять овечек», «Шесть козлят», «Семеро мышат» или нечто в этом роде.

– Томас, одному из джентльменов нужна твоя помощь! – раздался повелительный женский голос, и Нина увидела крошечную, опрятную, с напряженным бесцветным лицом особу в униформе, чепчике и белых перчатках.

Заметив Нину, она поклонилась и произнесла словно автомат:

– Этель Олдрин к вашим услугам, мисс. Разрешите проводить вас в вашу комнату.

Сценка была небольшой, но наглядной: в романе королевы детектива в чете прислуги тон задавал муж, который и подтолкнул, согласно сюжету, свою безвольную жену на то, чтобы вызвать к старой даме, у которой они работали и которая завещала им небольшое состояние, врача немного позже, чем требовалось для ее спасения.

Поэтому служанка, находившаяся под влиянием мужа в градации вины судьи Уоргрейва, погибла от отравления убойной дозой снотворного второй, после бездушного эгоиста Марстенса.

А вот в реальности все оказалось иначе: муж был слизняк, а всем управляла его маленькая волевая жена.

Та самая, которая, распахнув тяжелую дубовую дверь комнаты, провела Нину в просторное помещение с окнами, выходившими на море.

Но еще до того, как осмотреть свое новое пристанище, Нина заметила на стене ее.

Считалочку.

И, ринувшись к ней, уставилась на желтоватый, стилизованный под пергамент, лист в металлической рамке под стеклом.

На нем были изображены важные, в разнообразных головных уборах – кто в канотье, кто в цилиндре, кто в котелке, матроской фуражке или даже сомбреро – пестрые альбатросы. Сначала, на самом верху, их было десять, но с каждым двустишием становилось на одного меньше.

– Это же остров Альбатросов, мисс, тут в каждой комнате такое. Не могу сказать, что одобряю, но мы всего лишь прислуга, мисс.

Однако вердикт миссис Олдрин был понятен: будь ее воля, она бы сняла все эти считалочки и выбросила их в море.

На самом деле или только прикидывается?

Нина же, чуть не уткнувшись носом в стекло, пожирала глазами считалочку про десять альбатросов. Первой стишок она знала благодаря синеглазому нахалу Ломбарду, а вот как звучали остальные девять?

Ведь это и есть новый алгоритм смерти, по которому должны произойти убийства на острове Альбатросов – и которым она поклялась себе воспрепятствовать.

И заодно вывести на чистую воду того, кто их задумал и кто находится сейчас в доме.

 
Десять альбатросов
Десять альбатросов слетелись пообедать,
Один вдруг поперхнулся, и их осталось девять.
 
 
Девять альбатросов, кружась, упали оземь,
Один не смог подняться, и их осталось восемь.
 
 
Восемь альбатросов пошли кормить гиен,
Один не был проворен, и их осталось семь.
 
 
Семь альбатросов играли с топором,
Один не увернулся, остались вшестером.
 
 
Шесть альбатросов надумали стрелять,
Один прохлопал пулю, и их осталось пять.
 
 
Пять альбатросов заспорили о сыре,
Одного хватил удар, и стало их четыре.
 
 
Четыре альбатроса в шах-мах играть пошли,
Один продул всю партию, и их осталось три.
 
 
Три альбатроса заметили вдруг льва,
Он сожрал нерасторопного, и их осталось два.
 
 
Два альбатроса уселись между льдин,
Второй замерз до смерти, и первый стал один.
 
 
Последний альбатрос посмотрел устало,
Нырнул с обрыва в море, и никого не стало.
 

Эти детские стишки против ее воли буквально втесались в мозг, и Нина, прочтя считалочку дважды, уже знала ее наизусть.

И даже стала ее напевать, чем вызвала крайне изумленный взгляд миссис Олдрин.

– Мисс, если я вам больше не нужна, то разрешу себе удалиться. Пожилая леди требует сменить постельное белье. Ужин будет через сорок минут.

«Десять альбатросов слетелись пообедать, один вдруг поперхнулся, и их осталось девять».

Ну да, во время этого ужина и предстояло умереть – но кому? Самой миссис Олдрин, если убийства совершались по алфавиту? Ее мужу? Все-таки Тони Марстенс как местной версии Энтони Марстона?

Или, если это убийства в обратном, по сравнению с романным, порядке, даже ей самой – она ведь тоже один из «альбатросов», но если все пойдет, как в романе Агаты Кристи (или Ариадны Оливер – кто тут разберет!), то должна умереть последней.

В оригинале ее повесили, а, следуя здешней считалочке, она должна нырнуть с обрыва в море.

Бррр…

– Да, благодарю вас, Олдрин.

Интересно, что обращаться к этой явно себе на уме особе без «миссис» для нее проблемой не являлось.

Ну да, ужин! В голову Нине пришла важная мысль, и она позвала:

– Только один вопрос, Олдрин.

– Да, мисс?

Нина запнулась, не зная, как бы попонятнее сформулировать. И так, чтобы это не вызвало подозрений. Хотя наверняка вызовет.

– Вам или вашему мужу хозяин острова, мистер Ю.Ар. Дадд, не оставлял или не присылал пластинку с указанием поставить ее на заведенный граммофон в определенный час?

Миссис Олдрин уставилась на нее с выражением полного непонимания, о чем ведет речь Нина, и та поняла: нет, не присылал.

– Чего не было, того не было. А нашего хозяина, мистера Ю.Ар. Дадда, мы, мисс, до сих пор не имели чести видеть, он должен прибыть завтра.

Куда там, мистер Eu. R. Dudd уже прибыл – и являлся одним из гостей, вернее, замаскировался под одного из гостей.

И все для того, чтобы очень скоро начать свою охоту на людей.

Точнее, на «альбатросов».

Как там было? Считалочка не выходила у нее из головы. «Десять альбатросов слетелись пообедать, один вдруг поперхнулся, и их осталось девять…»

Так и они должны слететься пообедать – и одному из них суждено покинуть трапезу мертвецом.

– Значит, точно ничего не присыл, не оставлял, не передавал? Никакой пластинки и никакого граммофона?

Ведь именно так в романе, следуя инструкция судьи Уоргрейва, слуги, уверенные, что всего лишь позволяют гостям насладиться музыкой, поставили пластинку с красноречивым названием «Лебединая песня» на граммофон в соседней комнате, раструб которого был прислонен к отверстию, что вело в столовую.

И зловещий голос предъявил всем десяти обвинения в убийствах, ими совершенных и послуживших причиной их приглашения на остров.

Где они сами должны были стать жертвами убийцы.

Голос был не судьи, конечно, а специально нанятого продекламировать присланный ему текст актера, который считал, что делает запись для любительской постановки детективной пьесы.

Пьесы смерти.

Миссис Олдрин была явно раздражена вопросами Нины, еще бы, ведь та, как и она сама, являлась прислугой, хоть и была выше по статусу.

Но отчего-то корчила из себя леди и задавала крайне странные вопросы.

Крайне странные.

Миссис Олдрин скривилась, однако тон ее остался британски любезным.

– Нет, мисс, я же сказала, что никто нам ничего не присылал, не оставлял и не передавал. Ни мне, ни моему мужу.

Она бесшумно удалилась, а Нина приняла решение расспросить ее супруга, недалекого Томаса, который, может, проговорится и скажет правду.

Но отчего-то девушка не сомневалась, что миссис Олдрин уже поведала ей правду. Но как же так, ведь если зловещий голос на пластинке не предъявит обвинения, то никакое смертельное судилище на острове Альбатросов не откроется?

И пусть детали, причем во многом существенные, реальности литературной вселенной отличались от сюжета романа: общая канва должна быть схожа!

Мистер Ю.Ар. Дадд пригласил их, чтобы ликвидировать одного за другим – или он намеревался оповестить их о своих планах и предъявляемых им обвинениях каким-то иным способом?

Но каким?

Повторяя про себя считалочку про альбатросов, Нина отправилась в ванную комнату, чтобы освежиться с дороги – она ощутила, что устала.

…Когда она вернулась в спальню, то вроде бы ничего не изменилось и все лежало на своих местах, но у Нины было чувство, что кто-то, пользуясь тем, что она находилась в ванной, здесь побывал.

Любопытная миссис Олдрин – или коварный мистер Eu. R. Dudd?

Нина внимательно осмотрела содержимое распахнутого ею самой чемодана, лежавшего на комоде. Что-то забрали – или, наоборот, подложили? И почему она вообще решила, что тут кто-то побывал?

Внезапно она поняла, почему. И громко рассмеялась. Выходит, невоспитанная чайка все же не зря нагадила ей на чемодан.

Потому что засохшая, похожая на корочку, бурая клякса, которая до того, как она ушла в ванную, однозначно виднелась на крышке чемодана, теперь, в результате того, что кто-то рылся в ее вещах, отвалилась и лежала на краю ковра.

Если бы отпала сама по себе, то была бы около чемодана, а не в двух метрах от него.

Нина убедилась в том, что из чемодана ничего не исчезло и чего-то нового в нем не появилось. А что если мистер Eu. R. Dudd, наметивший ее в жертвы, насыпал ей яду? Только куда? На одежду? В коробочку с зубным порошком? Во флакон с духами?

Внимательно все осмотрев и обнюхав, Нина высыпала зубной порошок в унитаз, а духи поставила на полку в ванной – пользоваться она ими уж точно не будет.

Пока она проводила все эти манипуляции, желая обезопасить свою жизнь, раздался отдаленный звук гонга, что означало: «Леди и джентльмены, кушать подано!»

Нина спустилась в просторную столовую с небольшим опозданием, сменив костюм для поездки на поношенное и более чем скромное бледно-желтое платье, которое следовало носить секретарше-гувернантке, тем более иностранке.

«Альбатросы» в самом деле уже слетелись и даже приступили к еде – чета Олдрин бесшумно обходила большой стол, подавая аппетитные блюда.

Доктор Роджерс, вскочив, подлетел к Нине и произнес, отодвигая ее стул:

– Вы обворожительны, мисс Клейторн! Кстати, я слышал, что мать у вас немка?

Нина не успела ответить на его вопрос, который вновь сводился к тому, что она – иностранка, потому что заметила посреди стола фигурки из разноцветного нефрита, как две капли воды похожие на иллюстрации к считалочке, что висела в ее комнате. Да и не только в ее.

В канотье, цилиндре, кепке и котелке, в разных смешных позах, затейливые и смешные, по прихотливой моде конца модерна и начала конструктивизма, застыли они: альбатросы.

Проследив ее взгляд, доктор добродушно усмехнулся.

– Ну мы же на острове Альбатросов, поэтому эта тематика, правда, несколько навязчивая. Как я узнал, у каждого в комнате висит эта идиотская детская считалочка!

И он стал ее декламировать.

Мисс Блор, как всегда, в черном, с пенсне на носу, со старомодной камеей на тугом кружевном воротничке, прервала его:

– Доктор Роджерс, мы не на детском празднике!

Доктор, подмигнув Нине, шепнул:

– Эту старую каргу я бы с большим удовольствием отравил стрихнином и выдал бы свидетельство о смерти в результате прободения язвы желудка. Ну, если бы сначала она завещала мне все свое состояние. Без перспективы барышей не убиваю!

Он оглушительно расхохотался, и Нина поняла, что если это была шутка, то всего лишь отчасти.

Но это лишь подтвердило ее предположения о том, что доктор убивал исключительно ради прямой личной выгоды, а не во имя идеи торжества правосудия.

Ужин удался на славу, чему способствовало то, что еда была выше всех похвал. Насытившись и чувствуя, что ее тянет в сон, Нина даже перестала таращиться на фигурки альбатросов, которые красовались посреди стола.

Она множество раз пересчитала их: десять.

– Мой комплимент, миссис Олдрин, – произнес Филипп Ломбард, который, как отметила Нина, сидя напротив нее, все время бесстыдно пожирал ее глазами.

Нет, склонить ее к быстротечному адюльтеру у этого синеглазого нахала, явно переоценивавшего свои чары провинциального ловеласа, ни за что не получится.

У нее был Женя, ее Женя, и только ее.

Миссис Олдрин угрюмо ответила:

– Благодарю вас, сэр, однако готовила не я, а мистер Олдрин. Он, вы правы, делает это превосходно.

Мисс Блор, конечно же, не смогла удержаться от критики.

– Баранина жестковата, а артишоки переварены. А рыба недосолена и слишком костлява!

Полковник Маккинзи, усмехаясь в моржовые усы, пробасил:

– Такое у нее уж свойство, мисс Блор, у рыбы – быть костлявой! Как у некоторых людей – быть всегда чем-то недовольными…

Задохнувшись от возмущения, мисс Блор не знала, что сказать, а Тони Марстенс, сменившая мужской костюм на еще более шедшее ей великолепное вечернее платье, похожее на кольчугу из серебра, и с необычным платиновым обручем-бандо, в центре которого таинственно посверкивал огромный овальный сапфир, по-гусарски расхохоталась.

– Жрачка тут первый класс! Даже у королевского семейства готовят хуже, а я знаю, о чем говорю, ведь наш новый монарх – мой хороший приятель. И если бы только приятель…

Нина закусила губу, чтобы не рассмеяться: как бы отреагировал британский истеблишмент, если бы его величество бросил свою разведенную американку миссис Симпсон и изъявил желание сочетаться законным браком с истинной британкой, внучкой владельца лавки скобяных товаров и самой богатой невестой империи?

Привело бы это к династическому кризису или нет?

Брент фривольно хрюкнул, а доктор Роджерс, как водится, громогласно заржал и произнес:

– Милая моя, вы должны поведать нам во всех подробностях! Быть может, мы сегодня имеем честь ужинать с нашей будущей королевой?

Судья Уоргрейв, восседавший во главе стола и явно не желавший обсуждать личную жизнь его величества короля, скрипучим голосом заметил:

– Благодарю вас, Олдрин. А теперь можете подавать кофе и десерт.

Нина все ждала, когда же это случится. Но случится что? Смерть одного из «альбатросов» – может, даже ее собственная?

Но девушка была такой голодной, а еда такой аппетитной, что она не только съела все то, что положила ей миссис Олдрин, но и попросила добавки.

Так что если еда и отравлена, то ничего теперь не поделать – оставалось только надеяться на профессионализм доктора Роджерса, который, несмотря на свои убийственные качества, являлся – Нина ничуть в этом не сомневалась – отличным медиком.

Нет, до первой смерти должен быть голос, но его не было. Нина, улучив момент, последовала за Олдрином на кухню и, пользуясь тем, что его супруга как раз подавала в столовой десерт (лимонное желе с ванильным мороженым и вымоченной в роме смородиной), поинтересовалась:

– Мистер Олдрин, а вам не поступало задания поставить в определенный час, в особенности после ужина, граммофонную пластинку?

Тот, вытаращившись на нее, ответил отрицательно, и Нина поверила: конечно, жена могла предупредить мужа о странных расспросах гувернантки, однако тон его был убедительный и он явно ничего не пытался скрыть.

Или она ошибалась?

В коридоре дорогу ей преградил Ломбард, выглядевший более чем сногсшибательно в смокинге.

– Вижу, вашего малыша здесь нет? Так за кем же вы должны присматривать на острове Альбатросов, мисс Клейторн?

Нина, отодвигая его руку, которой тот держался за косяк, мешая ей пройти обратно в столовую, холодно ответила:

– Уж точно не за вами, мистер Ломбард!

Тот, одарив ее белозубой улыбкой, сказал:

– Можете называть меня Филиппом. А могу ли я звать вас Верой?

Не оборачиваясь, Нина четко ответила:

– Нет, мистер Ломбард.

В столовой «альбатросы», разомлев после сытного и вкусного ужина, внимали откровениям Тони Марстенс, глаза которой подозрительно блестели, а лицо мелко дрожало.

Она что, наркоманка?

Нина подумала, что, вероятно, так и есть, а из этого можно сделать вывод, что она вряд ли мистер Eu. R. Dudd.

Наркоману задумать и в особенности осуществить весь грандиозный план смерти было бы элементарно не под силу.

Но, может, отсутствие голоса и первого убийства и объяснялось тем, что тот, кто заманил их на остров Альбатросов, был просто не в состоянии сделать это?

– Мой папаша страстно желал мальчика, а появилась на свет я. Поэтому он назвал меня мужским именем, Энтони. Ну, а Пи Джей я потому, что второе имя у меня – Пруденс, а третье – Джорджина. Кошмарно, правда ведь?

Генри Брент болтал с полковником Маккинзи, доктор Роджерс явно обхаживал Тони Марстенс (надеясь, что ли, заполучить ее в свои пациентки, заставить завещать ему все свое гигантское состояние и затем отравить стрихнином?), Филипп Ломбард подошел к курившему в задумчивости во главе стола судье Уоргрейву и о чем-то спросил его.

При этом косясь в сторону Нины, которая демонстративно отвернулась.

Чета Олдрин обходила гостей, подавая кому кофе, кому спиртное. Нина ничего пить не стала: не потому, что боялась, что ее отравят, ведь если мистер Eu. R. Dudd желал того, то сделал бы это с необычайной легкостью, а так как все бы отдала, чтобы подняться к себе в комнату, на стене которой висела считалочка о десяти альбатросах, быстро раздеться, почистить зубы (чем вот только, зубной порошок она выбросила – не у Ломбарда же занимать, в самом деле!) и, нырнув под одеяло, немедленно заснуть.

Но не могла, потому что было только восемь вечера – и ничего не случилось.

Секундная стрелка подтянулась к двенадцати, минутная, дернувшись, пришла в движение, увлекая за собой и часовую.

Восемь часов, а никакого тебе зловещего голоса.

Вдруг она увидела перед собой Ломбарда, который сказал:

– Видно, что вы устали, мисс Клейторн. Вы хотите покинуть нашу дружную компанию?

Нина, чувствуя, что веки ее смыкаются, заявила:

– Отнюдь, я, конечно же, останусь!

Синеглазый нахал усмехнулся.

– Ну, как знаете. Какое-то все странное, словно театральная постановка. И такое впечатление, что вот-вот что-то случится.

Он внимательно взглянул на Веру, и та отрезала:

– Ничего не случится! Я, так и быть, выпью черного кофе, а потом присоединюсь к беседе мисс Марстенс и доктора.

– Кофе я сейчас вам сам принесу. А, если хотите, приготовлю. Я умею варить восхитительный кофе. Мне об этом говорила женщина, которую я любил…

Слушать откровения этого донжуана было выше ее сил, и Нина, поднимаясь из кресла, заявила:

– Не понимаю, почему вы говорите мне, незнакомой вам даме, подобные вещи!

Ломбард прищурился.

– Тогда позвольте вам объяснить, мисс Клейторн. Быть может, пройдем в библиотеку, там нам никто не помешает?

В душе у Нины боролись два желания: сказать этому синеглазому нахалу в лицо нет и демонстративно подсесть к Тони Марстенс, которая задорно хохотала над шуточками доктора Роджерса – или, приняв его предложение и ответив да, последовать за ним в смежную со столовой библиотеку.

А что, если это уловка убийцы, и тот – Ломбард?

Пока Нина размышляла, какой же ответ дать, раздалось странное шипение, а потом громогласный, грозный, не терпящий возражений голос возвестил:

– «Леди и джентльмены, добро пожаловать на остров Альбатросов. Вам предъявляются следующие обвинения:

• Томас и Этель Олдрин, 16 июля 1932 года вы обрекли на смерть Летицию Шарлотту Блэклок.

• Эмили Кэройлан Блор, вы виновны в смерти Глэдис Мартин, последовавшей в ночь на 31 октября 1929 года.

• Генри Уильям Брент, вы стали причиной убийства Джейка Аргайла, имевшего место 8 ноября 1934 года.

• Вера Элизабет Клейторн, 13 августа 1934 года вы намеренно убили юного Сириуса Хэмилтона.

• Филипп Ломбард, вы в декабре 1933 года обрекли на гибель двадцать два человека – аборигенов из восточноафриканского племени.

• Полковник Джон Гордон Маккинзи, вы 4 февраля 1917 года намеренно послали на смерть любовника своей жены Артура Ричмонда.

• Энтони Пруденс Джорджина Марстенс, вы 2 января 1936 года лишили жизни юных Эдварда и Люси Коул.

• Доктор Джеффри Роджерс, вы 14 апреля 1929 года убили Луизу Мэри Кинг, 5 мая 1934 года – Викторию Энн Грейвс, 30 июня 1935 года – Джорджа Виктора Крэддока и 17 ноября 1935 года – его вдову Фелисити Александру Крэддок.

• Лоуренс Роджер Уоргрейв, вы, зная о невиновности Леонарда Воула, намеренно приговорили его к смертной казни, последовавшей 27 сентября 1931 года.

За все эти преступления вы понесете заслуженное наказание. Обвиняемые, вам есть, что сказать в свое оправдание?»

Демонический голос смолк столь же внезапно, как и начал вещать, и Нина, так ждавшая чего-то подобного, была в полной прострации – она ведь уже сумела убедить себя, что голос не раздастся.

А вслед за этим раздался протяжный стон, и Томас Олдрин, державший в ходивших ходуном руках поднос с собранными грязными чашками и бокалами, вдруг нелепо накренился, а затем повалился на пол.

Доктор Роджерс среагировал мгновенно и ринулся к слуге, щупая его пульс и одновременно разрывая тугую манишку у него на тощей груди.

– Коньяку, живо! Ну, не заставляйте повторять дважды! Ломбард, помогите перенести его на диван…

Пока миссис Олдрин, на лице которой Нина впервые увидела некое подобие эмоций, бегала на кухню, откуда вернулась с бутылкой, доктор и синеглазый нахал перетащили слугу на диван.

Все прочие гости, словно парализованные, следили за происходящим, ничего не говоря и не предпринимая: Тони Марстенс закрывала и раскрывала рот, Генри Брент глупо улыбался, мисс Блор сцепила руки, полковник Маккинзи крутил ус.

И только судья Уоргрейв был абсолютно спокоен, продолжая как ни в чем не бывало попыхивать сигарой.

Нина вдруг отчетливо поняла: он, как пить дать, он. Не кто иной, как он – что в романе королевы детектива, что во вселенной, из этого произведения отпочковавшийся.

Убийцей был старый судья, и взирал он на поднявшуюся суету с явным наслаждением.

– Выпейте, Олдрин! – произнес требовательно доктор Роджерс, разжимая челюсти уже приходящего в себя дворецкого. – Это коньяк, вам сразу полегчает.

Он приложил ему к посиневшим губам бокал, а Нина, вдруг сорвавшись с места, выдернула у него бокал из рук и закричала:

– Нет, не давайте ему это!

Потому что она не сомневалась: коньяк отравлен, вероятнее, заранее. И не кем иным, как флегматично попыхивавшим сигарой судьей Уоргрейвом, который предвидел подобное развитие событий.

Доктор, выпучившись на Нину, заявил:

– Мисс, не время для идиотских выходок! Отдайте бокал мне!

Нина, вылив его содержимое на ковер, заявила:

– Ни за что!

И, повернувшись к миссис Олдрин, спросила:

– Бутылку вы нашли в шкафу?

– Да, мисс.

– И она уже был початой?

– Да, мисс.

Что и требовалось доказать – судья всыпал яд еще до начала ужина или, кто знает, например, неделю назад, когда инкогнито побывал на острове и подготавливал дом для серии убийств.

– А запечатанные есть?

– Да, мисс.

Конечно, отраву можно подмешать и в запечатанную бутылку, но намного сложнее.

Нина, отправившись со служанкой на кухню, придирчиво осмотрела в кладовой шкаф, на одной полке которого выстроилась целая батарея бутылок. Она взяла не ту, что ближе, и не ту, что у самой стены, а одну из незаметных, сбоку.

Осмотрев ее в мертвенном электрическом свете, Нина пришла к выводу, что пробка не повреждена и никто шприцем туда яд не впрыснул.

Конечно, яд мог попасть в коньяк иным способом, даже во все бутылки, но тогда мистер Eu. R. Dudd рисковал тем, что в первый же вечер перетравит всех «альбатросов».

А это в его планы явно не входило.

В планы «Вашей Чести» судьи Лоуренса Роджера Уоргрейва.

– Прихватите штопор! – велела Нина, а потом, забрав его у миссис Олдрин, вымыла его под краном и тщательно обтерла его полотенцем.

Может, не в содержимом бутылки дело, а в обмазанном ядом штопоре?

Так-то лучше!

…Когда они вернулись, то застали поистине ужасную картину: Филипп Ломбард попивал коньяк из того же бокала, который предназначался Олдрину, и из той же бутылки, которую миссис Олдрин нашла откупоренной в шкафу.

А доктор поил маленькими глотками уже заметно оклемавшегося дворецкого, полулежавшего на софе, этим же самым коньяком из кофейной чашки.

Ломбард при их появлении отсалютовал Нине бокалом с коньяком.

– Чертовки хороший, могу вас уверить. Наш хозяин, подобно владельцу заколдованного замка в «Красавице и чудовище», не спешит присоединиться к нам после того, как выдвинул поистине чудовищные обвинения.

И добавил, преспокойно допивая коньяк:

– Кто красавица, можете решать вы на пару с мисс Марстенс.

И, взглянув на старую ханжу и поклонницу фашистских идеологий, лицо которой было белее мела, поправился:

– Пардон, триумвиратом вместе с мисс Блор.

Нина все ждала, что и дворецкий, и Филипп Ломбард захрипят, начнут биться в судорогах, а потом, как и Александр Абдулов в советском триллере, упадут лицом на стол, разбивая посуду, но этого не происходило, Ломбард стоял посреди комнаты, а Томас Олдрин полулежал на диване.

– Ну вот, Олдрин, пульс у вас почти в норме, – заявил доктор, отпуская запястье пациента.

– Сэр, какой конфуз, я не знаю, что на меня накатило. Я с вашего позволения встану.

Доктор безапелляционно заявил:

– Оставайтесь на диване, так лучше, иначе опять брякнетесь в обморок.

И, переведя взор на Нину, произнес:

– Вам, мисс, тоже требуется медицинская помощь. Понимаю, индивидуальная реакция на эти идиотские обвинения, которые вообще-то нам зачитал кто? Где этот чертов шутник, который посмел выдвинуть их?

Нина вдруг заметила, что, несмотря на то что на губах доктора Роджерса играла улыбка, с каждым словом трансформировавшаяся в гримасу, голос его становится все визгливее и истеричнее.

Да он сам был под явным впечатлением от произнесенного.

Верно: кем, собственно?

– Истерика – признак плохого воспитания, – отчеканила мисс Блор. – А молодое поколение им грешит, в особенности выросшее за границей…

Ну да, кто о чем, а она об одном: кошмарные иностранцы!

Полковник Маккинзи произнес дрожащим голосом:

– Я не понимаю, что это за выходка.

– Я тоже! – закричала вдруг Тони Марстенс, явно теряя самообладание. – Нет, мы так не договаривались, я хочу обратно в Лондон! Прямо сейчас!

– Не получится, мисс, – произнес мрачно Ломбард и плеснул себе еще коньяку, который залпом и выпил. Нина же подумала, что мистер Ю.Ар. Дадд мог использовать не быстродействующий, а долгоиграющий яд.

И смерть наступит много часов спустя, ночью.

Их первой и одновременно последней ночью на острове Альбатросов: ведь уже через двенадцать часов или чуть больше прибудет, как обещал, капитан Нарракот и заберет их отсюда.

Тут голос подал молчавший доселе судья Уоргрейв.

– Дело не в том, что это за выходка, без сомнений, совершенно безумная, а кто за ней стоит.

Нина, глядя на него и поражаясь его самообладанию, прекрасно знала ответ: за ней стоит сам судья.

Мистер Eu. R. Dudd.

Она сказала, поражаясь тому, как тускло и испуганно звучит ее собственный голос:

– И зачем?

– Что вы сказали? – судья воззрился на нее, а Нина повысила голос:

– Зачем это было сделано, вот в чем вопрос!

Затем, чтобы убить их всех.

Тот, благосклонно кивнув, ответил:

– Что же, мисс, это дельное замечание. Судя по воздействию, которое произвел непонятный голос, это если и выдумка, то лишь отчасти.