Текст книги "Педагогическая поэма. Полное издание. С комментариями и приложением С. С. Невской"

– Выйди на середину!.. Стань смирно и давай объяснение, как и что!

И так же бывают разные случаи, так же иногда топорщатся характеры, и так же временами, как в улье, тревожно гудит коллектив и бросается в опасное место. И все такой же трудной и хитрой остается наука педагогика.

Но уже легче. Далекий, далекий мой первый горьковский день, полный позора и немощи, кажется мне теперь маленькой-маленькой картинкой в узеньком стеклышке праздничной панорамы. Уже легче. Уже во многих местах Советского Союза завязались крепкие узлы серьезного педагогического дела, уже последние удары наносит партия по последним гнездам бактерий, по последним очагам разболтанного, деморализованного детства.

И, может быть, очень скоро у нас перестанут писать «педагогические поэмы», а напишут простую деловую книжку: «Методика советского воспитания»[231]231
  В других изданиях книги: «Методика коммунистического воспитания» (Собр. соч., т. 3, с. 250).


[Закрыть].

Харьков, 1925–1935 гг.

ПРИМЕЧАНИЯ

– Миша, мы тебя очень просим, дай ему по морде. У тебя это очень хорошо выходит» (ГРАЛИ, ф. 332, оп. 4, ед. хр. 4).

«В больничке лежал корявый мальчик лет шестнадцати, Дорошко, смотрел на меня внимательным сухим взглядом и шептал:

– Я давно хотел вам сказать…

– Кто тебя побил?

– А что приезжали?.. А кто меня бил, кому какое дело! А я говорю, не ваши побили, а они хотят – ваши. А если бы не ваши, меня убили бы. Тот… такой командир, он проходил, а те разбежались пацаны…

– Это кто же?

– Я не скажу… Я не для себя крал. Мне еще утром сказал тот…

– Ховрах?

Молчание.

– Ховрах?

Дорошко уткнулся лицом в подушку и заплакал. Сквозь рыдания я еле разбирал его слова:

– Он… узнает… Я думал… последний раз… я думал…

Я подождал, пока он успокоится, и еще раз спросил:

– Значит, ты не знаешь, кто тебя бил?

Он вдруг сел на постель, взялся за голову и закачался слева направо в глубоком горе. Потом, не отрывая рук от головы, с полными еще слез глазами улыбнулся:

– Нет, как же можно? Это не горьковцы. Они не так били бы…

– А как?

– Я не знаю как, а только они без одеяла. Они не могут с одеялом…

– Почему ты плачешь? Тебе больно?

– Нет, мне не больно, а только… я думал, последний раз… И вы не узнаете…

– Это ничего, – сказал я. – Поправляйся, все забудем…

– Угу… Пожалуйста, Антон Семенович, вы забудьте…

Он наконец успокоился». (Пед. соч., т. 3, с. 347.)

«Ховрах, наконец, вырывается из Мишиных объятий и уходит. Миша ласково говорит ему вслед:

– Иди, подыши свежим воздухом. Очень полезно, очень полезно». (Пед. соч., т. 3, с. 352–353.)

– А когда приедут горьковцы? Утром? – спросил серьезно Митька.

– Утром. Вы сегодня рано поднялись.

– Угу… Не спится как-то… Они на Рыжов приедут?

– На Рыжов. А вы будете здесь встречать.

– А скоро?

– Успеете умыться.

– Пойдем, Митька, – медленно реализовал Зорень мое предложение.

Я приказал Горовичу для встречи колонны горьковцев и салюта знамени выстроить куряжан во дворе, не применяя для этого никакого особенного давления:

– Просто пригласите». (Пед. соч., т. 3, с. 358.)

– О чем ты думаешь?

– Почему они не боятся, а я боюсь.

– За себя боишься?

– Нет, зачем мне бояться за себя? За себя я ничуть не боюсь, а я боюсь и за вас, и за всех, я вообще боюсь. У них была хорошая жизнь, а теперь, наверное, будет плохо, и кто его знает, чем это кончится?

– Зато они идут на борьбу. Это, Марк, большое счастье, когда можно идти на борьбу за лучшую жизнь.

– Так я же вам говорю: они счастливые люди, потому они и песни поют. А почему я не могу петь, а все думаю?

Над самым моим ухом Синенький оглушительно заиграл сигнал общего сбора.

«Сигнал атаки», – сообразил я и вместе со всеми поспешил к вагону». (Пед. соч., т. 3, с. 361.)

А вставляются очки по двум линиям: во‐первых, у нас с самоуправлением совсем не хорошо, а отвратительно и мерзко, об этом все хорошо знают. Во-вторых, когда же это у нас конституция вытекала из условий детской жизни и не была дана сверху? При помощи какого чуда так получилось, что у нас по всему Союзу все те же рекомендуемые Шульгиным учкомы, деткомы, детисполкомы. Какая обязательная борьба нужна Шульгину для организации конституции, кто должен принять участие в этой борьбе, какие факты привели к созданию того, что Шульгин воображает существующим?

В особенности интересует меня этот вопрос о борьбе. Стоит на нем остановиться подробнее. Лучшего примера невежества, ханжества и преступления перед всем нашим делом я, пожалуй, не найду. А пример не только хороший, но и замечательно характерный.

Как представляет себе Шульгин в наших условиях после Октябрьской революции борьбу в детском доме для завоевания самоуправления? Если эта борьба, по мнению Шульгина, необходима для того чтобы самоуправление было правильное, то как должен отнестись к этой борьбе воспитатель? Вероятно, он должен и сам принять в ней участие в качестве противной стороны. Как он это должен делать – искренно бороться со стремлением детей к самоуправлению или „с понтом”, как говорят наши воспитанники. Очевидно, что искренно он не может это сделать, ибо в таком случае его в шею нужно гнать из детского дома, даже не ожидая окончательной победы детского самоуправления. А если „с понтом”, то очевидно т. Шульгину придется написать еще одну книгу примерно под таким заглавием: «Как нужно педагогу валять дурака в детском доме», – так, однако, чтобы из сего была польза, а не вред? В этой книге Шульгину нужно будет обязательно хорошенько облюбовать одну важную главу, в которой должна быть преподана маленькая методика, поучающая нашего педагога, как в процессе этой борьбы довести детей до такого состояния и совершенства, чтобы они не только завоевали самоуправление, но чтобы это самоуправление обязательно состояло из учкомов и деткомов и вообще было таким, каким положено по книжке т. Шульгина, иначе нечем ему будет покрыть монархически буржуазную европейскую педагогику…». (РГАЛИ, ф. 332, оп. 4, ед. хр. 97, лл. 48–49 об.)

Самые хорошие, приятные события вдруг обращались в конфликты. Может быть, действительно я кругом виноват». (Пед. соч., т. 3, с. 425.)

«Приговор.

Товарищеский суд колонии имени Горького считает: Ужиков поступил как подлый враг трудящихся колонистов. Работает сам он всегда плохо, а жить хочет лучше трудящихся, он смотрит на колонию как чужой человек и только и думает, чего бы украсть в колонии. Наши лучшие друзья-рабфаковцы, которые построили нашу колонию и показывают нам путь вперед, – они живут бедно и стипендию получают маленькую. Кто их может обокрасть? Это может сделать только наш общий и коварный враг, которого нужно беспощадно истреблять и гнать из Советского Союза. Ужиков заслуживает того, чтобы выгнать его из колонии, пусть живет где хочет, а если и пропадет, нам не будет жалко.

Но товарищеский суд еще раз дает Ужикову возможность сделаться честным трудящимся». (РГАЛИ, ф. 332, оп. 4, ед. хр. 8.)

В записной книжке (март 1935 г., санаторий, Одесса) А. С. Макаренко писал: «А. Чехов. Рассказы 1886 г. (Чехонте. „Осколки”) „ЧУЖАЯ БЕДА”. (Молодые покупают имение, но видят горе продающих. Муж здесь хвастун, жена тонко чувствует – лучший фрагмент чеховских женщин). ТЫ и ВЫ (Следователь и мужик. Тема плохая, но в некоторых словах мужика уже чувствуется большое умение Чехова передавать синтаксис речи мужиков). МУЖ (Пришел полк. Акцизный уводит жену с бала. Очень хорошо и сильно). РОЗОВЫЙ ЧУЛОК (Жена малограмотная, но муж утешается ее „семейной приспособленностью”). По-моему, вовсе не плохо! НЕСЧАСТЬЕ (История измены жены. Растянуто. Действительно есть шаблонные места. И, конечно, несправедливо преувеличено животное тяготение жены). СТРАДАЛЬЦЫ (По теме очень талантливый набросок: жена чего-то съела, больна, простак муж в испуге, но рад, что видит жену. Она любительница). ПАССАЖИР 1 класса (Об известных людях).

Отмечаю: 1. Темы почти везде чеховские, темы лучше исполнения. Всегда прекрасный живой, верный диалог. Замечательная простота и художественность композиции, большое чутье и мера. Заплаканные глаза вместо всей плачущей женщины. Но в описаниях (у Чехова они мне всегда не нравятся) беспомощность». (РГАЛИ, ф. 332, оп. 5, ед. хр. 26.)

Позже (декабрь 1938 г.) А. С. Макаренко записал: «Тема. Довольно комично. После статьи Бойма (отнюдь не моей, моей никто не читал) все обиделись на меня за Чехова – как это можно сказать, что Чехов не детский писатель. И все бросились защищать Чехова – страшно смешно!» (Там же, ед. хр. 34.)

На полях книги А. С. Залужного Антон Семенович Макаренко сделал следующие пометки. Глава 1 («Процесс эволюции и мировые законы»): «Безграмотно» (с. 5); «Почему новых методов? Почему?» (с. 8); «Это можно изложить проще и убедительнее» (с. 17); «Все это изложено довольно невнятно и плохим языком. Что, собственно, противопоставлено цитате из Бехтерева? Ничего. И что обозначает выражение «новые методы» (с. 22). Глава («Действия или состояния»): «Начал с Аристотеля! О, ученость!» (с. 23); «Интересно, в какой связи с поведением ставят теперь работу [тела] внутренней секреции?» (с. 33). Кроме того, Макаренко делал пометы на полях книги значком «NS», а также подчеркивал заинтересовавшие его места.

Приложения

Общий план

Общий план представляет развитие четырех тем в четырех частях.

Тема: 1. Развитие коллектива колонии.

2. Развитие болтающей интеллигенции.

3. Развитие лица А.

4. Развитие лица Б.

Фоном для всех четырех частей является развитие русской революции.

Часть первая

Фон: Последние громы гражданской войны. Бандитизм, махновщина, догорающие остатки старого мещанства и старой интеллигенции, пафос победы и разрушения. Спазмы кризиса, голод, отчаяние побежденных, захват победителей, мелочей и деталей нет, есть хаос общего движения, растерянное озлобленное самогонное крестьянство, зажигалки у рабочих, учреждения, трудовая повинность, глупейшие воскресники и трудовые школы.

№ 1. В таком же хаотическом и несколько глупом порядке образуется колония правонарушителей, антиобщественный анархизм, грабежи на большой дороге, нищета и наглость, деревенские девки, оголтелые комнезаможные столкновения, борьба за жизнь и первичный достаток. Волевые столкновения и драки. Финки и кухонные ножи. Но образуются первые скрепы коллектива, главным образом под давлением воли и призыва, под давлением насилия. Первый пафос восстановления, противополагаемый крестьянскому стремлению к захвату. Проглядывают первые движения нового коллектива. Первая человеческая гордость.

№ 2. Параллельно с этим живет и тоже развивается интеллигентская стихия. Захлебывающаяся вера в ребенка, в силу слова, в благотворное влияние свободного развития. Безответственные советы и безответственный сентиментализм. Она – эта интеллигентщина – тащится на фланге социальных сдвигов и социального пафоса, и она не замечает, что это посторонний спутник. Интеллигентщина произносит марксистские слова и закатывает глаза. Но именно потому, что она только болтает и пишет, под ее руками проходит незаметно всякий элемент дела; она, эта болтающая стихия, не способна заметить деловое движение. Она сгрудилась в прокуренных комнатах наробразов и наркомпросов, она завалена планами и организаторскими бессильными мечтами, она не способна видеть, что где-то живут живые люди и проходят под ее рукой живые человеческие столкновения. По отношению к колонии она поэтому не представляет никакой опасности, и колония может отделываться от нее свободными и смелыми шутками и буффонадой.

№ 3. Личное и индивидуальное озлобление сильной личности. Борьба рабочего презрения к погибшему миру и бунт гордой личности, не желающей быть подхваченной никакими вихрями. Последние отзвуки потерь, в том числе потери брата белогвардейца. Почти контрреволюционное настроение, но ненависть к глупому бунту крестьянства и к его дикости. Отчаянное презрение к городским болтунам и к бессильному стремлению что-то организовать, к воскресникам и трудовой повинности. Презрение к глупому бессильному сентиментализму интеллигентщины. Но в то же время все эти переживания не уменьшают силы и энергии личности. Руки хотят работы, и сохраняется целостный взгляд на все, не трусливый и не теряющий. Образуется крепкий и устойчивый одинокий цинизм. Озлобление развивается в сторону спокойного смеха, и все закипает в энергии борьбы воли с десятками разрозненных блатных воль. Это не педагогическая работа, это выход здоровой энергии. По отношению к женщине, к ее трусости, глупости, пищанию, – совершенно космический взгляд. Весело, иронические эпизоды встреч с женщинами, они не забываются после свиданий, но никаких эмоций после них не остается, кроме веселой расположенной улыбки, какой-то последней мудрости.

№ 4. Последние вспышки семейной скуки, муж – яркий представитель серых революционных будней. Неуют военных скитаний, беды, болезни и страх за сына – удачный сын. Бесконечный хлам интеллигентской болтовни. Б. работает в Наркомпросе. У нее еще нет представления о том, что в Наркомпросе просто болтают. Поэтому ей представляется соблазнительной, и даже увлекательной, псевдонаучная и так называемая работа какого-нибудь педагогического шарлатана-жреца. Она только чувствует общую тщету наркомпросовской болтовни и ничтожество расположенных вокруг нее болтающихся сил. Ее личная жизнь начинает приобретать черты внутреннего безразличия и бесперспективности.

Связь: 1 и 3 темы связываются в общем, непосредственном действии, вторая тема привносится двумя пунктами: реальной работой в Наробразе и редким посещением Наркомпроса. Через это посещение связывается и 4 тема. Первое столкновение А. и Б. происходит просто в виде разговора, очень короткого и очень острого. Б. замечает цинично веселую установку А. по отношению к женщине, но замечает и кипучую, злую энергию этого человека. Но первое впечатление оставляет след чего-то непонятного и опасного. Это окончательно отпугивает ее от пристающих мужчин, она почти со скукой порывает с мужем еще раньше и сходится с одним из «зверушек» Наркомпроса. Но пример этой буйной борьбы с беспризорщиной и свежий воздух, который она чувствует в А., влечет ее из Наркомпроса, и она уходит на работу в деревню.

Часть вторая

Фон: Период первого нэпа. Открытые магазины и витрины. Водка. Заработки рабочих и оздоровление крестьянства. Крестьяне строятся. Крестьянские свадьбы. Пахнет чем-то дореволюционным. Нарастают настроения покоя и постепенного обогащения. Высовывают рожки мелкособственнические инстинкты. Упадок боевого духа. Мелкие дела и мелкие чувства. Урожаи цветут, на полях возят тракторы и работают у кулаков батраки. Подрастают в селах новые холеные жеребчики и начинает пахнуть социальным миром.

№ 1. Крепнет и богатеет, обрастает культурой коллектив колонии, восстановление кончено, мир с селянством, театр. Образование комсомола. Накапливается энергия у ребят. Слава гремит о колонии. Тесно в провинциальном захолустье, подрастают старики, выделяются рабочие, свадьбы, появились рабфаковцы. В колонии не раскол, а живое разделение на омещанившихся, стремящихся к собственному заработку и сохранивших коллективный пафос общего стремления. Поиск выхода. Мечты, остров, Запорожье, Куряж. Мечты эти не могут быть поняты болтающей интеллигентщиной.

№ 2. Болтовня продолжается в том же направлении, как будто ничего не случилось. Нэп все же требует стабилизации, но стабилизируется вся прежняя болтовня и полная оторванность от жизни. Стабилизируется непроверенная педагогическая догма, все приводится к мертвой форме, родится и замирает в такой же мертвой форме, надежды на пионеров.

К миру болтающей интеллигенции присоединяется комсомол. Среди него две струи. Часть сохраняет живую энергию свободной стройки, часть заражается мертвой схемой интеллигентской болтовни. Как на пробирном камне эти противоречия выделяются на отношении к колонии.

Отмечаются в лагере болтающих спекулянты на человеческом слове, на псевдонауке, гоняющиеся уже за заработком и пишущие по десятку статей. Довлеет и здесь заработок, модные платья, спор за квартиры и покупка обстановки. Начинает громоздиться и таиться по углам поганенький разврат, прикрытый болтовней о свободе личности в половой сфере.

№ 3. Личное оздоровление в замечательном детском обществе. А. сам заразился пафосом устремления коллектива. Он сознательно отдает себя в его власть и с мудрой осторожностью сдерживает фонтаны чудесной энергии. Он становится исполнителем этой новой замечательной стихии растущего молодого общества. Он переживает общую юношескую мечту и начинает верить в новую богатую жизнь.

Именно поэтому он не может иметь личной жизни. Он уже теряет цинично презрительное отношение к людям, но тем более он не может пережить личные наслаждения. Даже в каждой гримасе живых людей он хочет видеть залоги будущей коллективной энергии. Поэтому и по отношению к болтающей интеллигенции у него появляются попытки заразить, убедить, увлечь. Эти попытки часто производят неожиданные впечатления. Женщины покоряются его пафосом и переносят это на тон влюбленности и поисков его симпатии. Он встречает это весело, но уже не с веселым цинизмом, а с веселой уверенностью, что на свете все прекрасно и что всякое живое движение прекрасно, потому что живое, но он решительно отрицает какое бы то ни было абсолютное значение в вопросах любви, он не может понять и пафоса постройки семейного гнезда, но уже не презирает этот пафос, а считает, что он должен переродиться в пафос стройки. Женщины даже не сердятся на него, а с грустной радостью смотрят на его убежденную рожу.

№ 4. Незадачливая личная жизнь, мещанская повторяемость и скука движений мелкого интеллигентика, считающего себя солью неопределенной земли. Усталость, тяжесть одинокой работы в деревне, упадок всех волн революции и сонное царство медленного ожирения и мелких провинциальных и столичных взаимных поеданий. В этих поеданиях участвует и новый муж, и он кого-то за углом потихоньку давит, остерегаясь испачкать руки в каком-либо подобии крови.

Пробуждается здоровый протест против обмещанивания жизни, но еще неизвестно, куда его направить. Кажется, что в РКИ должны знать люди все болезни жизни и должны деятельно исцелять их. Но и в РКИ начало бюрократизма, и не знают, кого сильнее бить, кого слабее. Но именно благодаря РКИ Б. попадает на ревизию колонии, возникающую благодаря расхождениям в болтающем обществе. Б. едет в колонию как ревизор, но старается сохранить всю деликатность женщины и быть душевной.

Посещение колонии – вторая встреча с А. Б. поражена новым пафосом в этой бедной колонии, она поражена и кипящей злой верой самого А., но ее еще отпугивает слава о нем как о поработителе женщины. Все же он оставляет в ней сильный след. А. в свою очередь поражен невиданной для него глубиной, изяществом и красотой натуры Б. Она ему настолько нравится, что он начинает задумываться о возможной ценности отдельной личности. Силою воли он отгоняет от себя симпатию к Б., он удерживается на пути верности своему коллективу, но уже в два-три вечера, проведенных с Б., у него появляются грустные думы сожаления о возможном проходящем мимо него счастье. Ему помогает отделаться от этого общая осторожность и презрение к болтающим по всему наркомпросовскому миру.

У Б. нет еще любви, но образуется постоянное внимание к тому, что делается в колонии, и постоянный интерес к разговорам о нем.

Самое же главное, у нее появляется интерес к работе среди таких детей и вера в то, что не все пропитано мещанством. Именно благодаря этому и ее защите колония продолжает греметь в своей славе.

У Б. подъем энергии и более явная улыбка. Появляется значительное отчуждение и презрение к мужу, которого она всегда сравнивает с А.

Связь: В этой части все естественно связывается борьбой мнений и лиц вокруг вопроса о колонии.

Часть третья

Фон: Время правых и левых уклонов и оппозиций. Время новых кризисов и испытаний, время постепенной, медленной гибели от задушья всяких нэпманов и частников, время многоразличной растерянности и непонимания, куда нужно клонить голову и за кого голосовать. Время проявления всякого лакейства и разложения. Время, когда с недоумением и растерянностью люди должны отказываться от приобретенного покоя и отправляться на хлебозаготовки, время, когда ото всех требуются новые напряжения и когда квартиры и платья должны отойти на задний план. Время новых мыслей и новых призывов, новых обвинений и новой борьбы. Время великих планов и великих сомнений.

№ 1. Внутреннее кипение энергии колонии выливается в ее широком наступлении на море разгильдяйства и грязи, то, что называется трудовым корпусом. Все силы коммуны брошены вокруг. Здесь картины многогниений и многого шкурничества. Удачные и неудачные столкновения с внешними силами. Внутренний пафос колонии растворяется на мелкую борьбу. Внутри себя обессиленная колония встречает удары менее стойко, чем можно было ожидать. Обилие нового анархического народа делает усилия старой части малосостоятельными, но борьба продолжается с упорством. Много всяких посещений, ревизий, сплетен, заседаний. Хозяйственная жизнь колонии идет все же своим порядком, и колония даже пускается на очень рискованные дела. Расширяются мастерские, колония готовится к приему шефа, но в это как раз время ей и наносится последний удар. Начинается отступление основной части и кадров в коммуну ГПУ.

№ 2. Личная тема А. проходит под знаком борьбы и поражения. Но это не приводит к подавленному настроению, энергия остается прежней, в конце она замыкается в особого вида молчаливого презрения и отсиживания.

Все частности этой эпохи определяются вдруг налетевшей любовью, новыми откровениями в жизни личности, новыми горизонтами в трактовке значения человека и величины его ценности. Благодаря замечательной стихии Б. все человеческие ценности, все проблемы общества и личности, героизма и работы, гордости и достоинства преломляются в новых надеждах на какой-то лучший будущий коллектив, состоящий из каких-то новых людей. Доказательства всего этого находятся пока что в вере Б., в явлениях сохраняющегося коллектива колонистов, в наблюдении новых встреч из рабочей среды, из числа сотрудников ГПУ. Все это пока не оформлено, все это находится в хаосе черновых предчувствий и только потому уверенно держится, что есть любовь к Б. и ее вера в какие-то идеальные возможности.

№ 3. Болтающая интеллигенция ничему не научилась и не способна научить. В своем деле она самоубийственно последовательна: и в деле безразличной безответственности к гибели дела, и в области бесконечных завирательных идей и псевдонаучной болтовни. В то же время она разлагается, так сказать, и морально. Она своекорыстна, завистлива, мелкоразвратна и не способна вообще ни к какому серьезному делу. Это проявляется и в отношении ее к колонии и в ее спорах об увязках, рефлексах, «взаимоотношении организмов» и т. д. Как иллюстрации – здесь Яковлев, история со сказками Андерсена, порадником и многое другое. Взаимное подсиживание и поедание один другого только и позволяет А. и Б. вести смело свою линию.

№ 4. Эта тема тесно переплетается с темой № 3, отдельных движений здесь почти не должно быть. Это яркая любовь совершенно культурного и совершенно живого человека, это самый разумный, самый полный достоинства новый быт, и это начало самой нужной и самой действенной работы. Личная жизнь Б. – это полная любовь, но это в то же время и полная и, самое главное, радостная эпопея перестройки представления о мире, основанная на неожиданно новой теме ценности личности в ценном коллективе.