Текст книги "Домой, во Тьму"

Часть третья
Ключник

Глава 1

– Они могут говорить? – спросил Николас.

– Н-не знаю, м-могут ли г-говорить они, н-но я… с-сейчас не могу… – лязгая зубами, выдавил из себя отец Матей, судорожно натягивая на голые мокрые плечи сутану. – Что же это т-такое, господин?.. Е-если я сп-плю, разбудите меня! Это не может быть яв… явью… Это сон! Г-господь вседержитель, за что ты п-послал на эти землю т-такую мерзкую п-пакость?..

Утренняя дымка над сумрачным лесным озером не успела рассеяться. Громадные, поросшие мхом стволы деревьев дремучего леса, через который третий день пробирались путники, глушили любой крик – если двое расходились на расстояние в десяток шагов, они уже не слышали друг друга.

– Янас! – в который уже раз позвал Николас, подняв голову к небу, едва видимому за переплетеньем могучих ветвей. – Яна-ас!

Вопль взлетел вверх и мгновенно потух.

Тогда Николас снова обернулся к ней. Она, вроде бы уже притихшая, опять забилась, изгибая спину, стуча по земле связанными руками. Секунду Николас смотрел на нее, задумчиво прикусывая нижнюю губу.

– А еще говорят, что ундины прекрасны… – всхлипнул священник. – Да что там – я и сам так думал…

Очень белая и нежная кожа, теперь испачканная, с налипшей палой листвой и лесным мусором, уже подсохла, чуть сморщилась, но, как ни странно, не потеряла своего отвратительного очарования. Как это удивительно: тонкая шея, узкие плечи, изящная линия спины, полные груди с маленькими темными сосками – все это было совершенно человеческое. Но ниже пояса кожа грубела, приобретая серо-зеленый цвет, – там, где должны быть ноги, длился толстый и мощный хвост, заканчивающийся широким черным плавником. Умильно-детское личико с огромными, невинно распахнутыми зелеными глазами, обрамленное бесцветными, тонкими волосами, было немного тяжеловато в нижней части. И когда она открывала рот, пухлые губы вытягивались, расползаясь вниз и вверх, обнажая неожиданно широкую пасть с маленькими, треугольными, прозрачными как стекло зубами, росшими в несколько рядов.

Еще две такие же твари, неподвижные, рассеченные от ключицы до пояса, валялись на самом берегу озера, наполовину в воде. Водянистая зеленоватая кровь была почти незаметна на их мокрых телах.

Николас присел на корточки и посмотрел ей прямо в лицо.

– Ты понимаешь меня? – медленно спросил он.

Она вытянула к нему шею, оскалилась и свистяще зашипела.

– Она не из Потемья, – проговорил Николас, – не может быть, чтобы эта тварь была из Потемья… Она ужасна… Она… словно животное… Она откуда-то из другого мира.

Он выпрямился и снова – в который уже раз – закричал:

– Яна-ас!..

Стрекочущая лесная тишина в ответ.

– Боже всемилостивейший, прости и сохрани нас! – бормотал позади священник, шурша своей рясой. – Боже великодушный… Знаете, господин, сейчас мы, наверное, одни из немногих во всей Империи, кто понимает, п-почему государь Император не осмелился напасть на графа Пелипа, засевшего в этих землях. Что случилось с Лакнией?! Прошло четыре дня с тех пор, как мы нашли последнюю имперскую заставу, и… с-страх ни минуты не покидает моего сердца. Вы помните, господин?

Николас помнил.

Балбрак Раблл, как того и следовало ожидать, отправил вместе с ними трех своих воинов, сославшись на указ Императора о том, что каждый населенный пункт обязан предоставлять посланнику посильную охрану.

– Я бы выделил три десятка, – сказал он напоследок, после безуспешных попыток Николаса отказаться от эскорта, – но в гарнизоне немногим более двух сотен солдат. И миссия наша не менее важна, чем ваша, господин императорский посланник. Ардак Раблл, Гаргл Раблл и Брагл Раблл будут с вами до последней заставы. Марбад Круд с тремя сотнями воинов стоит на самой вершине Северных гор. Он муж моей средней сестры, передайте ему мой братский привет, и пусть он сделает для вас все, что сможет… Дорога до последней заставы не будет трудной. Ребята покажут вам путь и места для ночевок.

Не без основания Николас полагал, что Ардак, Гаргл и Брагл получили от Балбрака дополнительные указания – они не спускали с него, с «посланника», глаз даже ночью. Нет, положительно гарнизонный капитан, несмотря на внешность неотесанного вояки, обладал цепким умом и недюжинной наблюдательностью.

Переход через горы занял два дня. За это время Николас впервые понял, как это хлопотно и неудобно – быть человеком. Ему приходилось есть по три раза в день вместе со всеми, ложиться вечером, отяжеленным ненужной трапезой, и бодрствовать недвижно с прикрытыми глазами до утра, а также не забывать о том, что полагается время от времени отлучаться за дальние валуны, как это делали лакнийские наемники, отец Матей и Топорик. И в каждую из этих отлучек кто-нибудь из Рабллов непременно сопровождал его, ссылаясь то на собственную нужду, то на то, что «здесь много змей, господин, вы не знаете повадок этих коварных тварей, позвольте вас проводить…» На вторую ночь Николас приметил Брагла Раблла, тихонько пробиравшегося к его мешку. Без кольчуги, без нательной рубахи, светясь в темноте белым торсом, лакниец с неожиданной для своего массивного тела легкостью скользил между спящими. Николас бесшумно поискал рукой рядом с собой, захватил в ладонь камень поменьше и с хриплым – как бы спросонья – криком:

– Пошла вон, проклятая ползучая сволочь! – швырнул камень.

Брагл громко крякнул, сдавленно застонал и ретировался. Наутро он, смущенно покашливая, поведал удивительную историю о том, как, внезапно проснувшись, услышал неподалеку фырканье горного гепарда, пошел по его следам далеко наверх, в страшном бою голыми руками одолел зверя, отделавшись только шишкой на лбу, а тот, смертельно раненный, отправился куда-то подыхать.

Больше попыток ознакомиться с личными вещами Николаса Рабллы не предпринимали, но пристальное наблюдение нисколько не ослабло. Николас старательно этого не замечал. Такая жизнь сильно изматывала. Но все же Николасу вполне хватало сил, чтобы наблюдать за своими спутниками. Отец Матей, выклянчивший у старого капитана ослика, не утруждал себя пешим переходом. Жалуясь на радикулит и стертые ноги, он покачивался на ослиной спине, то и дело принимая «лекарство» для души и тела. А Янас Топорик… Что творилось с Топориком? Янас вдруг сильно изменился после короткого отдыха на заставе Раблла. Он уклонялся от разговоров; вынужденный отвечать на вопросы, не смотрел Николасу в лицо, и когда тот, выбрав свободную минутку, вознамерился показать ему пару простых и действенных приемов боя без оружия, подчинялся неохотно, словно через силу.

Через два дня они достигли вершины Северных гор.

Но Марбада Круда там не обнаружили. Неприступные стены, сложенные из серого камня, были пусты. Сторожевые башни таращились слепыми бойницами. За отпертыми воротами путникам не удалось найти ни одного воина. Даже трупов не было. Внутри заставы все было черным-черно. И пусто. Будто выжжено. Остался только камень – ни деревянных построек, ни мебели в комнатах каменных башен, ни утвари, ни одежд, ни оружия, ни пищевых запасов, ничего – никаких следов пребывания здесь живых существ, – словно застава опустела много лет назад. Над башнями и иззубренными кромками крепостных стен летали клочья невесть откуда бравшегося черного дыма, как призраки бушевавшего здесь некогда чудовищного пожара.

Проповедник сказал тогда:

– Похоже на то, будто на заставу напали саламандры… Я знаю, звучит глупо, но других объяснений у меня нет. Посмотрите – горел даже камень. Обыкновенное пламя на такое не способно. И этот дым…

– Что еще за детские сказки, глупый старик?! – прорычал один из Рабллов.

– Саламандры – красные демоны Преисподней, – охотно пояснил проповедник. – Предания говорят, их невозможно уничтожить и от них нет никакой защиты, кроме как…

Николас взглянул на священника косо, и Матей, истолковав его взгляд по-своему, поспешно добавил:

– Этот доблестный воин совершенно прав, господин. Сказки – детские, а глупый старик – это я… Неужели вы думаете, я не помню указа государя Императора о подобных суевериях?..

По словам Рабллов, последние известия от Круда приходили на прошлой неделе. Марбад извещал о полном спокойствии на горной границе и еще о том, что его жена, сестра капитана Балбрака, направляется к нему на заставу со всем своим семейством.

Ардак, Гаргл и Брагл остались на заставе искать хоть какие-то следы тех, кто успел побывать здесь до них, а Николас с проповедником и Топориком начали спуск с гор. На вторые сутки, миновав лесистые подножия, они углубились в густой древний лес, с первых шагов превратившийся в почти непроходимую чащу.

Странный это оказался лес. Днем было все как обычно: шумели птицы, зудели в осклизлой тени комары, из-под ног прыскали перепуганно зайцы и толстые мохнатые лесные мыши, медвежьи и волчьи тропы петляли меж ручьев с прозрачной ледяной водой и темными нагромождениями бурелома. А ночью лес преображался. С небес опускалась темнота, и откуда-то из-под серого мха поднималась звенящая тишина. Даже хворост в костре не потрескивал, а едва слышно шипел, и пламя в этой тишине бледнело, окрашиваясь, впрочем, на оконечьях языков светло-синими газовыми пятнами. Утром Матей обнаружил на ветвях дерева, под которым спал, невиданную змею с жирным белым телом и множеством крохотных четырехпалых лапок – как у многоножки. Змея безмолвно и внимательно наблюдала за проповедником: неподвижный ее взгляд, по словам Матея, казался по-человечески осмысленным. Святой отец, очнувшись от оторопи, оглушительно заорал, и змея исчезла.

Но это происшествие Николаса вовсе не заинтересовало. Он был обеспокоен внезапно открывшейся у Янаса привычкой бредить по ночам. Прошлой ночью мальчик бессвязно вскрикивал во сне, вставал с закрытыми глазами и, шатаясь по полянке, отмахивался от кого-то невидимого. А на следующую ночь, за несколько часов до рассвета, Николас, как обычно, лежал, закинув руки за голову, чутко прислушиваясь к свистящей и шепчущей вокруг темноте, как вдруг услышал непонятные шорохи рядом. Он поднялся и увидел мальчика, неуверенной, словно пьяной, походкой приближавшегося к нему. Николас окликнул его, но мальчик не отозвался. Продолжал идти. Что-то поблескивало у него в правой руке. Николас пригляделся: топорик. Откуда этот топорик? Раньше вроде никакого оружия у Янаса не было. Правда, в его мешок Николас не заглядывал… Он поднялся навстречу мальчику. Закатившиеся глаза Янаса были полузакрыты так, что в темноте светились только белки, зрачков не было видно. Подойдя вплотную к Николасу, он неуклюже размахнулся своим оружием. От удивления и неожиданности Николас едва успел среагировать – прянув назад, ребром ладони выбил снизу вверх топорик. Стальной рыбкой тот блеснул в темноте и на излете вонзился в ствол ближайшей сосенки. Янас медленно и безмолвно развернулся и двинул на белое пятно лунного света, отражавшееся от узорчатого лезвия.

«Спокойно, – сказал Николас сам себе. – Ты ведь знаешь, так бывает. Люди иногда встают по ночам и делают такие вещи, о которых утром не могут вспомнить. Это все от нервного потрясения… Мальчику столько пришлось перенести…»

Янас добрел до топорика, выдернул его из древесины и снова повернул к Николасу.

«Кого он видит во мне? – подумал Николас. – Безликую тварь из верпенской канализации или обезумевшего халийского дикаря в звериной маске? Разбудить его прямо сейчас? Плеснуть водой в лицо? Нет, испугается».

На этот раз он не стал дожидаться, пока мальчик размахнется. Он просто обошел его сзади, поднял, обхватил, притиснув руки к бокам, отнес к костру. Насильно уложил. Оказавшись на земле, Янас обмяк. Прерывисто вздохнул, несколько раз открыл и закрыл глаза. Потом задышал ровно, но топорика из рук все не выпускал…. Как он все-таки похож на Катлину! Особенно сейчас, когда он уснул и лицо его разгладилось. И сходство вовсе не отдаленное. Будто в жилах этого мальчика и на самом деле течет ее кровь. Но что с ним происходит? И что делается вокруг?

До рассвета Николас просидел, отгоняя от себя какое-то непонятное муторное сомнение. Но, когда над лесными ветвями показалось утреннее желтое солнце, он увидел, как мальчик, проснувшись, с изумлением и страхом посмотрел на топорик в своих руках. Отбросил его, как какую-то гадину, потом украдкой, оглядываясь на позевывающего Матея и Николаса, который старательно смотрел в сторону, подобрал и спрятал оружие в мешок.

«Ну вот, – подумал тогда Николас. – Он и сам не помнит, что было ночью. Все нормально. Ну с какой стати ему желать мне зла?..»

Но тревога никуда не делась из груди.

Весь день шли через лес – переход через бесконечные буреломы был труден. Николас шагал первым, прорубая мечом проход, Янас и священник брели за ним. Время от времени они снова начинали разговаривать, но так тихо, что Николасу ничего не было слышно. Когда Николас замедлял ход, мальчик замолкал или торопливо переводил разговор на тему о тяготах похода, а Матей принимался фальшиво насвистывать. Это раздражало Николаса. Он чувствовал что-то вроде ревности – конечно, не такой, какую можно чувствовать к женщине… «Они – люди, – говорил он себе, – а я нет. И они это если не осознают, то ясно ощущают…»

Такие мысли не помогали. К тому же мальчик становился все угрюмее и избегал даже смотреть на Николаса.

Так дело дальше не пойдет, решил Николас, и на первом привале, выждав немного, отправился вслед за проповедником, отошедшим в кустики.

Через несколько шагов он умышленно хрустнул попавшейся под ноги веткой.

– Ай! – крикнул Матей, вскакивая на ноги и прикрываясь рясой.

Николас шагнул к нему и поморщился.

– Отвратительно… – невольно проговорил он.

– Можно подумать, вы, господин императорский посланник, никогда этого не делали, – буркнул священник, отряхивая рясу.

– Не так часто, – усмехнулся Николас.

– А куда деваться?! – жалобно воскликнул Матей. – Эта сушеная конина и лепешки на ослином жире даже хуже копченых сорных мышей, которыми меня потчевали халийцы! О, как я скучаю по картофельному пирогу милой вдовушки Таннекен из благословенного города Верпена…

– Что ты затеял? – прямо спросил Николас.

– Затеял? – У священника забегали глаза.

– Видишь ли, святой отец, – понизил голос Николас, – мне никогда не нравился шепот за спиной… О чем ты постоянно говоришь с мальчиком?

– Э-э… Господин императорский посланник… Ничего предосудительного. Просто… я не хотел вас лишний раз беспокоить… Но поймите меня правильно, если мальчика интересуют некоторые вещи… о которых я могу иметь… некоторое представление… которое может оказаться…

– Говори яснее!

– Дьявольские молитвы! – выпалил отец Матей и испуганно поджал губы.

– Что?! – изумился Николас.

– Прошу вас, господин, не гневайтесь на меня! Я знаю, что такие разговоры вы по роду службы обязаны пресекать! И я вовсе не хочу отправиться на виселицу или на костер. Но… мальчик сильно напуган! Я знаю, вы подобрали его в Верпене после того, как в страшном пожаре сгорел его дом и его семья… Ему многое пришлось перенести. Вы были очень добры, господин посланник!

«Дом и семья? – мысленно проговорил Николас. – Ну что же, так оно примерно и было… Янас явно не из тех, кто болтает лишнее…»

– Понимаете, – вдруг заторопился священник, – ему страшно, и мне тоже… не по себе. Вот мы и пытаемся разобраться. Кто напал на заставу Круда? Если ратников перебили, то где трупы? И что это за огонь такой там бушевал, пожирающий даже камни? Заставу Круда уничтожили не люди… – Матей понизил голос, – не люди, а создания Преисподней!

– Преисподней?

– Да! Саламандры! Я уже говорил об этом. Все сходится: древнее поверье гласит, что их вообще невозможно убить, ибо они суть субстанция огня. Можно лишь покорить, сведя в стеклянный сосуд солнечные лучи от семи зеркал, установленных по кругу на равном расстоянии друг от друга…

– Об этом вы и говорили?

– Да, господин. Сами понимаете, суеверия объявлены Дьявольскими молитвами, вот мы и старались вас, человека государственного, не волновать попусту. Простите великодушно.

Николас на минуту задумался.

– Припоминаю твою пьяную болтовню, – кивнул он. – И то, как Балбрак велел тебе заткнуться. Видать, он хорошо и давно тебе знает.

– Хорошо и давно, – подтвердил отец Матей.

– Стало быть, причина твоего изгнания из Верпена – тяга не только к выпивке, а еще к вредным суевериям, запрещенным императорским указом?

Проповедник насупился:

– Учтите, господин посланник, я сам сознался!.. Слабость моя к крепким напиткам не давала мне на одном месте уживаться подолгу. Я много странствовал, а в странствованиях чего только не наслушаешься! Да, господин, признаюсь, я знаю сказок и преданий больше любого бродячего менестреля. Но обнаруживать в наше время это знание опасно… Вот я и молчал о том, почему мне пришлось покинуть Верпен и бежать в дикую Халию! Разболтаешься где-нибудь в трактире или кабаке, а добровольные доносители государя-императора тут как тут… Ух, господин, если б вы знали, сколько я от них натерпелся! Гадины, подлые душонки! И отец Лансам, чтоб ему пусто было, самый гадкий и подлый из всех доносчиков… Да он просто не знал, к чему придраться, чтобы избавиться от меня! Он завидовал моему дару красноречия – только и всего! Ух, господин, если мне когда-нибудь посчастливится вернуться в Верпен, я с этим дьяволом в обличье агнца посчитаюсь…

– Угомонись.

– Не беспокойтесь, господин посланник. Если вам наши разговоры не нравятся, то мы их, конечно, немедленно прекратим. И о Преисподней, и о Ключнике…

Николас, уже собравшийся возвращаться к месту привала, резко развернулся:

– Как ты сказал?!

– Э-э… О Ключнике… Видите ли, господин посланник, мальчик отчего-то очень интересуется этой частью святого пророчества.

– И?

– А что я могу сказать ему, кроме того, что уже все знают?

Николас сглотнул и с трудом перевел дыхание. Янас что-то знает. Откуда? Он не говорил ему про эльваррум. И он не видел Ключа. Никто не видел Ключа… Да, мальчик что-то знает, и это знание явно мучает его. А странное поведение по ночам? Как быть с этим?

– Господин посланник… – робко позвал Матей.

Николас рассеянно посмотрел на него.

– Может быть, вы дадите мне закончить?..

– Что закончить? Ах да… – Он отвернулся и, ломая кусты, двинулся прочь. Но скоро остановился и опять посмотрел на священника, заставив того конфузливо вскрикнуть и вскочить.

– А знаешь, – проговорил Николас, – мне кажется, это твое знание старых сказок нам еще пригодится…

Через полчаса они снова шли по лесу. Николас впереди, с обнаженным мечом в руках, а Янас и Матей – за ним.

«Что-то происходит с Империей, – стучали в голове Николаса неотвязные мысли. – Что-то непонятное и потому – страшное. И каждый это понимает. Но боится поверить. Дело здесь не только в святом пророчестве, Уже начавшем исполняться. Чем ближе мы к Пелипу, тем очевиднее перемены. Следовательно, ключ к разгадке – там, на севере, где стоит лагерем мятежный граф… Или ключ к разгадке – у меня за спиной, в старом мешке?..»

Странно он себя чувствовал. Всю жизнь избегая кипящей вокруг него людской жизни, теперь он ощущал себя в самом ее эпицентре. Это эльваррум, собирание которого было смыслом его существования, привел его сюда.

Третья ночь прошла спокойно. Николас вечером, на привале, пытался улучить минутку, чтобы продолжить разговор с Матеем, но священник упорно отказывался понимать, о чем идет речь. Легли спать на берегу круглого, словно блюдце, лесного озера. А наутро исчез Янас Топорик. И случилось вот это…

– Я ж только по… помыться хотел, – бормотал священник, комкая рясу на коленях. – Слышу – плеск… Гляжу, а там, за камышами кто-то… Я им: «Деточки, дочери мои, что же вы делаете здесь? Купаетесь, родненькие мои? А они молчат и так – шу-шу-шу – будто перешептываются. И вроде не шелохнутся, а все ближе и ближе ко мне. У меня почему-то голова закружилась, я сразу вспомнил, что крест снял, когда в воду входил… Я им: «Деточки, вы бы отвернулись, а я на бережок выберусь…» Срамно все-таки, они девицы невинные, а я тут, старый козел, в адамовых одеяниях. Не отвечают. И все ближе ко мне! Тут одна как нырнет! Страх меня взял! Бросился я на берег, да не успел… И если бы не вы, господин!..

И отец Матей сокрушенно посмотрел на собственную левую ногу, понизу замотанную тряпицей, из-под которой все еще сочилась кровь.

– Что это за твари? – обернулся к нему Николас.

– У… ундины, – сглотнув, ответил священник. – То есть так их в здешних местах называют. Древние предания говорят, что души некрещеных детей, утопших в сумерках, не попадают ни в Поднебесье, ни в Преисподнюю. Потемье забирает такие души себе и превращает в ундин. Но ведь Герлемон Святоборец давным-давно закрыл Врата в Потемье… ну, так легенда говорит… С тех пор ни один из потемников не может подняться в мир людей… Есть, господин, такая сказка о том, как одна из ундин вновь обрела бессмертную человеческую душу, полюбив молодого крестьянина. Это было в старые времена… Обрела-то обрела, но не смогла жить в деревне, а ее возлюбленный в – подводной пучине. Так и погибли они: он утонул, а она сгорела на солнце. Но, расставшись на земле, на небесах их души соединились на веки вечные. Очень трогательная история. Это я так… э-э-э… краем уха слышал. И почти позабыл. Случайно вспомнил. Я, господин, ревностно следую указаниям государя Императора и Святой Церкви. Я сам первый враг подобным суевериям! Дьявольским молитвам, господин!

Ундина, оттолкнувшись хвостом, рванулась вперед, на Николаса. Зубастая пасть клацнула в сантиметре от его ног – Николас успел отпрыгнуть в сторону. Проповедник вскрикнул, закрываясь руками. В отчаянии тварь заизвивалась на земле, колотя вокруг связанными руками и хвостом, коротко взвизгивая, как псина, захлебнувшаяся в злобном лае. Николас пинком отшвырнул ее к углям кострища, тряхнул головой и снова закричал:

– Яна-а-ас!!!

Никто ему не ответил.

Как он мог пропустить тот момент, когда исчез мальчик? Еще вчера вечером Топорик, как всегда после скудного ужина завернувшись в плащ, укладывался поближе к костру, а утром… Николас очень надеялся, что исчезновение Янаса никак не связано с этими тремя тварями, напавшими на отца Матея.

Он прошелся по полянке. Вот здесь спал Топорик. Примятая трава еще хранила очертания его тела. Пропал мальчик, пропал его плащ, пропал дорожный мешок, Который он клал под голову… Николас неожиданно припомнил, как, поев последний раз, Янас аккуратно сложил остатки ужина в свой мешок. Кажется, он точно так поступал и позавчера, и два дня назад. И еще раньше. Когда это началось?

В горах. После того как они наткнулись на опустевшую заставу. Он же сам, Топорик, напоминал Рабблам о том, чтобы они поделились провизией: они-то, Рабллы, надолго в пути не задержатся. Николас тогда ничего не заподозрил. Даже, помнится, наоборот, порадовался рачительности своего маленького спутника.

Итак, Янас бежал. Но почему? И куда? И чем объяснить его странное поведение после того, как они миновали заставу капитана Раббла?

Николас вернулся к ундине.

– В эту уродину кто-то способен влюбиться? – спросил он, глядя на тварь, но обращаясь к священнику. – Это – ундина? Это кто угодно, только не ундина. Ундины… Мне кажется, я помню… Они совсем другие. Смеющиеся девушки с изумрудной кожей и зелеными глазами…

– О чем вы?! – в изумлении воскликнул Матей, и Николас опомнился.

Ундина зашипела, впиваясь выпученными от ненависти белыми глазами в Николаса.

– Сказки говорят, что ундины прекрасны, – сказал отец Матей. – Да, да… Хотя… – поспешно добавил он, – как можно верить сказкам? Государь Император и Святая Церковь учат нас…

Николас только поморщился:

– Ну хватит! Глупые россказни не обладают острыми зубами и не кусаются. Что вы за люди?! Не можете не повторять выдуманные вами самими предания, а когда сталкиваетесь с персонажами этих преданий нос к носу, закрываете глаза и убеждаете себя, что всего этого не существует!.. Ты сам видел, как оживал деревянный истукан Черного Козла, но и тогда ничему не поверил. И объяснения подобрал такое, чтобы оно не разрушало картину привычного тебе мира…

– Я… не понимаю…

– Ладно, сейчас не об этом… Скажи мне, эта тварь разумна? Она может говорить?

– Не знаю я! – простонал проповедник. – Молю вас, господин, бросьте ее обратно в воду. Ее и тех двух! Сил моих больше нет смотреть на этих богомерзких чудовищ.

Повернувшись спиной к священнику, Николас закрыл глаза и, склонившись над тварью, сосредоточенно втянул в себя воздух. Пахло сыростью, водорослями и тиной. Но этой были запахи не самой ундины, а среды ее обитания. Сама она не имела запаха. Как восковая кукла.

Ундина. Существо из Потемья… Он смотрел на тварь, не ощущая ничего, кроме гадливости. Что все это значит? Может быть, воспоминания, обрывки которых разноцветными лоскутками время от времени плещутся в его мозгу, – ложь? И Потемье, родное Потемье, потерянная родина – вовсе не то, что изредка грезится ему. Может быть, люди правы и оно на самом деле – земли ужаса и ночи?

Николас покривился от неприятного холодка в желудке. Примерно такое же чувство у него было тогда, когда он осматривал безликое существо из верпенской канализации. Но разбираться в своих ощущениях было некогда.

Он быстро выпрямился и бросил священнику:

– Собирайся!

Тот все понял и, отвернувшись, начал суетливо сгребать немудреную поклажу:

– Сейчас, сейчас, господин… Я уже почти готов.

Николас взмахнул мечом.

– Кх-х-хлющ-щни-и… – зашипела ундина.

Он придержал меч, но шипение переросло в пронзительный свист. Тварь обнажила зубы, вытянула глею готовая броситься… Николас ударил. Ундина дернулась и вытянулась на траве. Тщательно вытерев лезвие, он потратил минуту на то, чтобы спихнуть три трупа в озеро. Вода с шелестящим плеском колыхнулась, лизнув волной берег, – и на полянке снова стало тихо. Николас подобрал свой мешок, перекинул его за спину и, уверенно выбрав направление, двинул в стрекочущую по-утреннему гущу леса. Запах мальчика ощущался стойко, не размытый еще запахами просыпавшейся зелени.

Проповедник захромал следом за Николасом.

Он не ныл и не жаловался, отец Матей. И несмотря на боль в раненой ноге, старался не отставать. Потому что господин императорский посланник на протяжении всего пути ни разу не обернулся удостовериться, что священник идет следом, а не прилег, обессиленный, отдохнуть.

Вообще странно вел себя этот посланник. Он с такой легкостью ориентировался среди мощных стволов древних деревьев, то и дело меняя направление, будто точно знал, где шел и куда сворачивал сбежавший мальчишка. Он почти бежал, на бегу шумно фыркал, втягивая в себя сырой лесной воздух, и вертел головой по сторонам. Казалось, тяжеленный мешок за спиной вовсе не мешал ему. А один раз остановился и, выставив вперед ладони и закрыв глаза, стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, словно ищущий направление ветра флюгер. Это упражнение стоило ему многих усилий – было заметно по побледневшему лицу посланника. Зато потом он, отдышавшись, уверенно указал в прогал между деревьев и сказал:

– Туда…

А отец Матей примерно через час не выдержал: швырнул в кусты сумку с провизией, оставив на себе только бурдюк с пивом и небольшой мешок с нехитрыми пожитками. Ненадолго ему полегчало. Но очень скоро пот снова хлынул из пор по всему телу, в голове проснулось давно привычное муторное похмелье, ремни, крепящие бурдюк, врезались в тело, а очки заскользили вниз по переносице, и надо было тратить силы еще и на то, чтобы ежеминутно поправлять их. Как неудобно ряса путается в ногах! И каким тяжелым стал бурдюк! Вот бы остановиться всего на несколько мгновений и хотя бы чуточку облегчить его.

Посланник влетел в кустарник и вдруг замер. Проповедник, вслух возблагодарив Создателя, опустился на землю, глотая распяленным ртом воздух. Посланник, держа голову высоко и все так же фыркая, медленно прошел десяток шагов влево. Полускрытый листвой, опустился на колени. Потом выпрямился.

Отец Матей, волоча за собой бурдюк, который успел – имея в виду перспективу продолжения бега – порядочно облегчить, подошел к нему.

– Больше не чую, – проговорил посланник, не оборачиваясь. – Но здесь другое…

– А? – переспросил проповедник.

– Совсем недавно, – продолжал посланник, и отец Матей понял, что он говорит с самим собой. – Девять… Десять… Дюжина… Двигались наперерез. Вооружены… – Посланник снова глубоко вдохнул и на мгновение прикрыл глаза. – Две аркебузы и, кажется… арбалет… Короткие мечи… Нет, ножи! Длинные ножи.

– Ага! – сообразил наконец Матей. – Следы!

Рядом и вправду тянулась едва приметная тропинка из примятой травы. Несколько веток кустарника по бокам тропинки были обломаны. Но как этот Николас узнал, чем именно были вооружены те, кто прошел здесь? Видать, государь-император не жалеет времени и денег на подготовку своих посланников. Вон они какие посланники нынче – и воины выдающиеся, и непревзойденные следопыты. Это уж не говоря о том, что обучены грамоте и этикету! Одно слово – Высшая Канцелярия!

Постойте-ка…

– Они наткнулись на нашего Топорика! – ахнул священник.

– Нет, – качнул головой посланник. – Он проходил здесь раньше. И в другом направлении. А эти… шли в глубь леса. Обратно его движению. Судя по всему… – он обернулся и прищурился, – к месту нашей ночевки.

– Не нравится мне это, господин, – заговорил ровнее уже справившийся с одышкой отец Матей. – Кто здесь может ходить? Охотники дюжинами по лесу не бродят. Тем более с аркебузами. Братья Красной Свободы это!

Сказал и затаил дыхание, надеясь, что посланник махнет рукой и опровергнет:

– Откуда здесь Братьям взяться? Пелип стоит далеко на севере!

Но Николас ничего не ответил. Минуту он колебался, потом направился туда, где, как понял отец Матей, потерял след мальчика.

– Пойдем дальше, – сказал он. – Будем держаться прежнего направления и, может быть…

Он не договорил. Они продолжали путь уже не бегом, а размеренным шагом. Посланник, идущий впереди, шагал аккуратно, почти бесшумно – и все время крутил головой и чудно фыркал.

Очень скоро они набрели на другую тропинку, настоящую тропинку, узкую и извилистую. Она привела их к косогору, кривым горбом возвышавшемуся над мохнатыми верхушками деревьев.

Матей вопросительно посмотрел на Николаса: мол, куда нам дальше? Но господин императорский посланник вместо ответа неожиданно прошипел:

– Ложись на землю! – и правой рукой вытащил из-за спины меч, а левую опустил в мешочек на поясе.

Священник упал ничком и спустя секунду кривой метательный нож, прилетевший откуда-то сверху, пронзил тот отрезок пространства, где только что помещалось его тело. Посланник пригнулся и взмахнул левой рукой. Маленькая стальная звездочка свистнула вверх – в древесные ветви. Сорвался, зашумел, обрывая листву, бородатый оборванец – и мягко шлепнулся в мох, рядом с Матеем. Проповедник вскрикнул, поднялся на колени, чтобы вскочить и увидел, что на тропинку впереди ступили трое с красные перьями на шапках. Оглянулся, услышав шорох сзади, – еще трое вышли из-за деревьев, а из густых ветвей кустарника справа и слева выдвинулись тусклые аркебузные стволы. Отец Матей, перед тем как снова упасть и уткнуться в остро-пряный мох, успел скользнуть взглядом по лицу посланника. На этом лице не было страха – только угрюмая сосредоточенность. Один из тех, троих впереди, свистнул, заложил пальцы в рот. Лес вокруг ответил ему таким же пронзительным свистом – раз, другой, третий…