Текст книги "Рудольф. На основе реальных событий. Часть 2"

Поляки нажимали, и нужно было отправляться дальше в тыл. Эшелон двинулся на Конотоп, а потом в Белополье. Там их поставили на запасные пути, рядом нашлась небольшая ровная площадка. Собрали два аэроплана, и утром Леонид решил облетать один из них. Рудольф полетел с ним наблюдателем. Погода стояла великолепная, поутру низины застелил туман, но вскоре солнце его разогнало и видимость была прекрасная.

Долго и придирчиво гоняли мотор, и все было вроде бы нормально. Взлетели и стали набирать высоту. Как назло, вскоре после взлета у них начал кипеть радиатор. Рудольф с опаской оглядывался назад: клубы пара за ними стелились нешуточные. Перегрев двигателя привел бы к неминуемому пожару. Нужно было срочно садиться, и Леонид, выключив мотор, стал разворачиваться на ближайшее поле.

К сожалению, низкое солнце создало длинные тени, и место, которое казалось им сверху ровным, в реальности оказалось вспаханным полем. Ефимов понял это слишком поздно, когда запустить мотор и уйти на второй круг они уже не могли. Удар, толчок, удар – Рудольф почувствовал, как огромная сила вырывает его из кресла, мир завертелся вокруг него кувырком, а потом он ударился еще раз, уже головой, и потерял сознание.

Первым, что он почувствовал, очнувшись, был запах вспаханной влажной земли. Открыв глаза, увидел над собой голубое небо и стоящего рядом в глубокой озабоченности Леонида, без летного шлема и с расцарапанным лицом. Тот был крайне смущен: таких дурных посадок за ним пока что не водилось. Правая рука его была подозрительно спрятана в карман.

– Прости, Рудольф. Ты можешь встать?

Рудольф ощупал себя – вроде бы все цело. Однако, когда попробовал подняться на ноги, левая лодыжка отозвалась острой болью. Сломал? Вроде бы нет, но боль была сильнейшей. Опираясь на Леонида, он встал вертикально и сразу же понял: идти сейчас он никуда не сможет. Тогда они доковыляли до «Сопвича», мирно лежавшего на пашне вверх колесами, и закурили. В небе пели невидимые птицы, солнце пригревало. День был чудесным, но самолет подлежал ремонту… Рудольф вздохнул:

– А что с твоей рукой? Сломал?

– Думаю, что ушиб, кости целы. – Леонид демонстративно пошевелил пальцами, стараясь не показывать вспухшую багровую кисть. Потом поморщился и повторил, как заклинание: – Кости целы.

– Ну ладно, – Рудольф усмехнулся. – Починят. Иди к станции, тут вроде бы недалеко. Позвони в отряд, пусть пришлют грузовик… А я немного посижу…

Когда вечером они наконец добрались до Белополья, отрядный лекпом осмотрел Рудольфа, перевязал ногу, примотал к ней шину и настоятельно порекомендовал покуда не геройствовать: перелома нет, но ушиб вышел сильный. У Леонида также был сильный ушиб руки, она распухла, но хорошо хоть не сломана.

Седьмого мая они узнали радостную новость: Яков умудрился спасти «Сопвич», правда, без крыльев, и сейчас вместе с аэропланом обретался в Нежине. Аэроплан подлежал отправке в 3-й авиапарк, оставалось только воссоединиться с неугомонным мотористом. Правда, новость эта омрачилась другой: Красная армия оставила Киев. Однако сдаваться никто не собирался. Шла перегруппировка войск, и отряд снова отправился на запад.

В Нежине с утра двенадцатого мая Рудольф с Леонидом Ефимовым и мрачным Бондаренко отправились искать подходящую площадку под аэродром. Рудольф пока ходил с трудом, опираясь на палочку, и с некоторым страхом думал, каково ему будет залезать в кабину «Сопвича»… Площадку нашли быстро, а вернувшись, Рудольф увидел около штабного вагона большую группу краснофлотцев. Посреди толпы возбужденно размахивал руками чумазый, оборванный, похудевший, но веселый Яков.

Поскольку в штабном вагоне места для всех желающих послушать не хватало, а день был без дождя, Рудольф примостился прямо на насыпи на табурете, принесенном из теплушки-мастерской. Бондаренко, делая вид, что ему это все неинтересно, незаметно исчез. Внимания на это никто не обратил, ибо все смотрели на Якова. Тот откашлялся и начал:

– Значит, второго мая у Бондаренко на «Сопвиче» над Ворзелем испортился мотор. Он вызвал меня по телефону к деревне Рубежевка, и я поехал. Причем налегке поехал и запчастей не взял. – Тут Яков вздохнул. – В моторе сломался болтик, крепящий прерыватель магнето, а запасного магнето у меня не было с собой. Позвонил в Киев по телефону в боевое звено, чтобы срочно везли другое магнето. Это вы все знаете.

Толпа тихонько зашумела, а Яков продолжал:

– Опасность потерять самолет с каждым часом росла, кавалерия поляков нажимала сильно и находилась от деревни на расстоянии десяти верст. Товарищ Бондаренко вторично отправился к телефону, а я ждал у «Сопвича». Ждал до вечера, и никого не было – ни магнето, ни его.

– Так он на бронепоезд сел и уехал. – Моторист Гаврилов стал искать глазами Бондаренко, но не нашел. Толпа зароптала. Рудольф, не желавший развивать эту тему, покачал головой и сказал:

– Продолжай, Яков, продолжай…

– Ну вот, я прождал там до вечера и увидел разъезды поляков на дальнем холме. Взял пулемет и пошел в деревню. Для отражения атаки. – Тут Яков вздохнул и заговорил тише: – В общем, в деревне меня крестьяне окружили. Отняли пулемет и револьвер.

– А ты и отдал? – Кто-то хихикнул.

– Ну не стрелять же мне было в трудовое-то крестьянство! – Яков хмыкнул. – Отдал. А они с меня еще тужурку сняли и забрали документы. Говорили, мол, ты коммунист и самолет от коммунистов, потому что на нем нарисованы звезды. А у большевиков вместо звезд красные круги, и поэтому нужно самолет уничтожить…

– Ну а ты?

– Ну выгнали они меня из деревни, спасибо, что портки оставили да «Сопвич» не пожгли. И я в огороде спрятался для наблюдения за самолетом…

Тут толпа захохотала. Представив себе безоружного и полураздетого Якова в огороде под кустом, Рудольф тоже улыбнулся. Молодец, мог же пострелять там людей – так нет ведь, сдержался… Яков смущенно потер нос, потом продолжал:

– Ну вот сижу я в огороде… Да хватит ржать! И вижу: разъезд въехал в деревню, и это не поляки, а наши! Последняя комендантская часть 47-й дивизии, отходящая для соединения со своими частями.

– Вылез ты из огорода… – Эти слова вызвали очередной приступ хохота. Рудольф тоже стал посмеиваться уже в голос.

– Вылез из огорода и пошел искать их командира. И нашел. – Яков вызывающе приподнял голову. Потом улыбнулся. – Ну, они сначала, конечно, тоже посмеялись. Потом пошли в деревню, отобрали пулемет и все остальное. Местные говорили, что пошутили, – мол, не постреляли же мы мальца вашего, и в нужнике не утопили, и даже сапог не отобрали. Хотели мы у них телегу взять, да они не дали, конечно. Мол, сейчас поляки придут и как нам жить без телеги? Вы-то не вернете…

Тут Яков вздохнул, немного помялся, потом улыбнулся и продолжал.

– Получил я у коменданта шестнадцать человек, из них конных четверо, для охраны. Разобрали мы с их помощью их самолет. Ну то есть как разобрали… Спешили же, – Яков вздохнул. – Тросы порубили шашкой, крылья оставили, рули и стабилизаторы оставили. Да и потащили в Романовку.

– На себе, как ванну? – Снова взрыв хохота.

– На себе… – Яков покачал головой. – Считай, восемь верст «Сопвич» на себе тащили! В следующей деревне реквизировали уже подводу, сил потому что не было тащить. И попортили на подводе оба нижних лонжерона в фюзеляже. И обшивку порвали… Местами…

– Это все мелочи, – Рудольф махнул рукой. – Сделать недолго. Ну а дальше?

– С деревни Романовка, где стоял штаб Дивизии, дали мне от Комдива шесть человек красноармейцев. С ними самолет доставили в Киев, погрузили на платформу и отправили с последним отходящим поездом…

– Как же тебе платформу-то дали в Киеве, Яшка? – спросил кто-то из толпы.

– Да уж попросил, там попались ребята правильные, коммунистически настроенные, для дела Революции…

– А ел чего?

– Да мне было важно «Сопвич» доставить. Там же и патроны к пулеметной ленте, и сам пулемет. Не отходил почти, так и спал в нем. Спасибо, ночью не так холодно и дождей не было почти. Так… Подкармливали меня немного, кто в эшелоне ехал.

– А до ветру с пулеметом ходил? – толпа расхохоталась еще раз.

Яков ничего не сказал, только мрачно вздохнул, а потом развел руками:

– Ну не оставлять же его было без присмотра…

Когда новая волна смеха сошла на нет, кто-то спросил:

– А крылья, значит, оставил?

– С Романовки хотели было отправить за крыльями ребят, да уже поляки там были… – Яков снова вздохнул. – Так что крылья теперь новые нужны на «Сопвич». И рули. И стабилизатор.

– Ну так в авиапарке поставят?

– Да здесь он, «Сопвич», – Яков улыбнулся и махнул рукой куда-то в сторону. – Целый, только крыльев нету.

– А пулемет где? – Рудольф прищурился на Якова.

– Да сдал уже Гуцалу пулемет. – Яков показал на пулеметного мастера Макара Гуцала. Тот кивнул утвердительно: сдал, мол.

– Ну что же, товарищ Жуков, от имени командования отряда, а также командования авиации 12-й армии объявляю вам благодарность. – Рудольф поднялся с табурета, стараясь не тревожить больную ногу. Яков подошел, и Рудольф пожал ему руку. – Будете представлены к награде…

– Служу трудовому народу! – Яков вскинул руку к кожаной кепке, заменявшей ему фуражку…

1920. Ст. Бобровица

Во второй половине мая Красная армия перешла в наступление. Четырнадцатого числа пришел в движение Западный фронт под управлением товарища Тухачевского, а двадцать шестого мая 1-я конная армия под командованием товарища Буденного ударила от Усмани на Казатин. Войска Юго-Западного фронта, которым командовал товарищ Егоров и к которому относился 23-й отряд, также двинулись вперед. Отряд перебрался на станцию Бобровица, откуда нужно было совершать разведки польского плацдарма на левом берегу Днепра. Причем разведки нужны были позарез.

Рудольфу в ответ на многочисленные просьбы прислали молодых летчиков, выпускников Егорьевской школы Ивана Бабкина и Николая Даркова. И – временно – Петра Шелухина, который рвался в бой и просил немедленно выдать ему самолет. Проблема была в том, что «Сопвича» ребята не знали. «Сопвич» знал Леонид Ефимов, но поврежденная в Белополье рука пока что давала о себе знать. После пробного полета, длившегося не более десяти минут, Леонид посадил машину.

– Прости, Рудольф, еще несколько дней мне нужно, чтобы восстановиться. – Он покачал головой. – Буду разрабатывать руку, а пока что-то очень больно.

Еще один пилот, который проходил теперь по списку отряда, был на медкомиссии и пока никак о себе не заявил. Для Даркова и Бабкина Рудольф упросил начальство нарядить новые «Ньюпоры». А Шелухину временно отдал старый «Ньюпор-17». Однако одного летчика для разведок было мало. Нужно было срочно что-то решать с Дмитрием Бондаренко. Тот снова поломал самолет, перегоняя «Ньюпор» со станции Белополье: где-то в районе станции Бахмач, через двадцать пять минут после вылета, на высоте двух тысяч метров встал мотор, летчик спланировал, но сел неудачно.

Рудольф только вздохнул: с высоты двух километров улететь даже с остановившимся мотором можно было далеко. Не найти подходящую площадку в таких условиях Бондаренко не мог. Вероятно, перенервничал. И вот теперь он ни в какую не хотел летать. Не раз и не два Рудольф просил его лететь на разведку, и каждый раз пилот находил причины для отказа. То погода плохая, то нервы не в порядке, то аппарат не готов. Правда, все попытки свалить вину за невылет на мотористов Рудольф пресекал на корню: будучи специалистом сам и доверяя своим ребятам, он понимал, что дело не в них. Просто болезнь, год назад поразившая Ивана Ефимова, вероятно, добралась теперь и до Дмитрия Бондаренко. Несколько аварий подряд – и вот оно. Страх полета…

Тридцать первого мая Рудольф вызвал Бондаренко на аэродром.

– Дмитрий, сегодня лететь нужно обязательно. Погода позволяет, – Рудольф кивнул на небо. Он был уже одет в полетный костюм. – Я пойду наблюдателем. Это приказ, отказы не принимаются.

Бондаренко, тоже уже одетый, мрачно посмотрел на Рудольфа и вздохнул:

– Хорошо. Только бомбы не будем брать.

– Это почему же? – Рудольф удивленно посмотрел на пилота.

– Топливо плохое. Если придется спуститься с бомбами, нас расстреляют. У меня жена и маленький ребенок, я должен вернуться, – Бондаренко покачал головой. – С бомбами не полечу.

Рудольф внимательно посмотрел на летчика. Тот был бледен, рука, которой он смахнул со лба капли пота, слегка дрожала. Его, конечно, вообще не следовало пускать в полет, но кто-то все же должен был лететь. Сам Рудольф сделал несколько посадок в Туле – но на «Сопвиче» он не летал. Выходило, что для разведки волей-неволей придется уговаривать Бондаренко.

– Хорошо. Бомбы не возьмем, – Рудольф кивнул. – Вот район разведки…

Он стал показывать пальцем по карте, краем глаза отмечая, что самолет уже подготовлен к полету.

– Слишком большой район, – Бондаренко опять стал качать головой. – Этот «Сопвич» на разведку не ходил еще, как будет работать мотор, мы не знаем. А меня мотористы не любят, могут подделать что-то не так.

– Я сам с тобой полечу! – Рудольф начал терять терпение. – Да и регулировали мотор только что, это же не «Гном» старый. Это «Клерже»! Топливо, кстати, нормальное, я проверил лично, и погода не жаркая…

– Сначала сам опробую и моториста с собой посажу, кто его готовил, – Бондаренко взглянул на Рудольфа в упор. – Или совсем не полечу.

– Зря ты так, товарищ Бондаренко, – Рудольф сузил глаза и покачал головой. – Ну ладно. Время идет. Даю десять минут на пробу, потом пойдем на фронт.

Бондаренко полез в кабину, на место наблюдателя залез моторист Владимир Попик. Мотор запустился, Бондаренко погазовал, прогрелся. Все работало идеально. «Сопвич» развернулся против ветра, благо площадка позволяла, и пошел на взлет. Рудольф внимательно следил за полетом. Этот аппарат действительно еще не летал долгие разведки – но он новенький, проблем быть не должно.

Круг «Сопвич» делал аккуратно, однако при заходе на посадку у земли развил большую скорость, несмотря на убранный газ. Видно было, что Бондаренко нервничает: длины площадки хватало, чтобы сбросить скорость в горизонтальном полете над землей, но он, вероятно, решил, что самолет не остановится в нужном месте, а попадет в канаву. Взревел мотор: Бондаренко дал газ, чтоб идти на второй круг, и двигатель сразу схватил, а потом моментально остановился. Теперь время на сброс скорости было уже упущено, а главное, перед «Сопвичем» тянулась телеграфная линия. Все же ему хватило высоты перетянуть через провода, после чего аппарат сел в рожь.

Мотористы побежали к самолету, заковылял туда и Рудольф. Видно было, как из кабины вылез Попик, потом Бондаренко, как к ним подбежали люди. Вокруг аппарата образовалась толпа, послышались крики, нецензурная брань, они становились все громче – а потом раздался выстрел. Рудольф спешил, как мог, но нога не позволяла ему двигаться быстро. Так что, когда он наконец добрался до «Сопвича», дело было уже кончено. Группа мотористов собралась около машины, Бондаренко стоял отдельно. Под глазом у него набухал синяк, руки были пусты. Открытая кобура тоже была пуста.

– Что случилось? – Рудольф старался оставаться спокойным, хотя ничего хорошего в происшедшем не было, а главное, похоже было, что разведка сорвалась. Лететь сейчас Бондаренко явно был не в состоянии.

– Этот молокосос. – Бондаренко указал на Жукова, багровея и сжимая кулаки. Ноздри его расширялись, и он дышал шумно и прерывисто. Точь-в-точь бычок. – Этот молокосос надо мной смеется! Не полечу никуда!

– Не полетишь, так иди спать! – Рудольф чувствовал, как поднимающаяся волна гнева смывает последние остатки спокойствия.

– Накажи его сначала, товарищ Калнин! – Глаза Бондаренко яростно блеснули. – Даже при Николае ни генералы, ни полковники меня не унижали, не смеялись! У меня три Георгиевских креста за полеты!

– Ну успокойся, успокойся, Дмитрий, – Рудольф внимательно смотрел на Бондаренко. Казалось, тот сейчас заплачет. – Иди отдохни.

– И наган пусть отдадут, – Бондаренко говорил уже как побитый шпаной капризный ребенок. Рудольф покачал головой, кивнул мотористам. К летчику подошел регулировщик Троян и протянул ему стоявший на предохранителе наган. Бондаренко, не глядя, убрал наган в кобуру, и тогда Троян достал из кармана и протянул ему тускло блеснувшие металлом патроны: он успел разрядить оружие. На всякий случай.

– Иди домой, Дмитрий, позже поговорим, – повторил Рудольф и вздохнул. Бондаренко повернулся и понуро двинулся к хатам, белевшим на краю летного поля. Тогда командир подошел к мотористам:

– Ну что там с мотором?..

– Да он кран забыл открыть, с питающего бака в самотечный, – Яков Жуков покачал головой и пожал плечами. – Он же на «Анакле» так долго летал, здесь все то же самое… Разрегулировал в итоге клапан давления, вот мотор и встал.

– А чего в небо палил?

– А он не в небо палил, хотел в меня, – Яков хмыкнул. – Я у Володи спросил, в чем дело, тот мне пальцем на закрытый кран показал, ну и все ясно стало. Я и сказал, что мотор прекрасно работает, и дело не в нем.

– Ну а дальше? – Рудольф внимательно смотрел на мотористов. Сцена представилась ему очень живо. Но, пожалуй, он впервые видел, чтобы летчик, сам поднявшийся в царской армии из нижних чинов, начал вдруг стрелять по мотористам. Да и в войну не слышал о таком. Видимо, крепко Бондаренко зацепило…

– Да он на свой счет принял, решил, что я смеюсь, – Яков помедлил. – А я просто Володю поддержать хотел. В общем, он наган выхватил и прицелился в меня. Спасибо Ивану, что руку ему перехватил и вверх забрал. Тот и выстрелил небось случайно.

Яков кивнул на Трояна, тот слабо улыбнулся:

– Да он мне наган почти без сопротивления отдал. Правда, приложить слегка пришлось, – Троян, который ростом был немногим пониже сажени, с явным смущением посмотрел на свои пудовые кулаки. – Не в себе, видать…

– Ну ладно, аппарат перекатите обратно к палаткам и проверьте все заново. Может быть, вечером полетим.

К вечеру Рудольф пришел в хату, где жили летчики. Погода стояла ясная, только на западе поднимались тучи, и в них садилось солнце. До заката оставалось еще часа два, нужно было лететь. Бондаренко лежал на узком топчане, повернувшись ко всем спиной, и смотрел в стену.

– Полетели, Дмитрий, пора, – Рудольф положил руку на плечо летчика. – Вставай. Я бы с Леонидом полетел, но у него рука болит. Сейчас Петя Шелухин полетит на «Ньюпоре», а мы с тобой на «Сопвиче». Вставай.

– Не могу я лететь, товарищ Калнин, – Бондаренко продолжал смотреть в стену.

– Почему?

– Болею я. – Голос летчика упал почти до шепота. – Душой болею…

Рудольф помолчал. Он уже видел подобное с Иваном Ефимовым. Но тот смог пересилить себя и потом летал. А здесь…

– Леонид, может быть, попробуем? – Рудольф посмотрел на Ефимова, который все это время молча водил пальцем по краю стола и глядел в окно, делая вид, что его беседа не касается. – Может быть, сможешь уже управлять?

– Пойдем. – Леонид пружинисто встал и улыбнулся. А потом потянулся к летной одежде, аккуратно сложенной в изголовье. – Давай попробуем, вроде полегче уже…

Наутро первого июня Рудольф с Ефимовым вылетели на разведку в сторону местечка Остер. Рука у Леонида болела, он морщился, но все же уверенно вел «Сопвич» по заданному маршруту. К обеду кучевые облака выросли и постепенно превратились в грозовые тучи. На горизонте погромыхивало, а кое-где уже лило. Летать в такую погоду было опасно, и Рудольф отправился в комячейку: выяснить настроения. Комиссара им пока что нового не прислали, хотя обещали, что приедет он уже вот-вот. Исполнял обязанности комиссара пока что лекпом Гончаров. И, конечно, активным участником ячейки был Яков Жуков.

Когда Рудольф, прихрамывая, вошел в помещение, обсуждение уже закончилось. Слои табачного дыма причудливыми слоями висели в комнате, и свет, проникавший в небольшое окошко под потолком, создавал ясно видимый контур, в котором проплывали периодически небольшие сизые клубы. Само собой, обсуждали, как быть с Бондаренко.

– В общем так, товарищ Калнин, – Яков говорил весомо и спокойно. – Коммунисты отряда считают, что трусу у нас не место. Мы почти единогласно вынесли постановление об удалении товарища Бондаренко и замене его другим летчиком.

– Почти? – Рудольф с интересом посмотрел на Якова. – А кто против?

– Товарищ Гончаров. – Яков кивнул на лекпома. – Говорит, что у Дмитрия нервное расстройство, что он не трусит, а болеет. А по мне, так труса он празднует.

– Не спеши осуждать других, товарищ Жуков, – Гончаров покачал головой. – Работа у летчика нервная.

– Нервная, – Рудольф согласно кивнул. – Но вот товарищ Ефимов и в плену побывал, как и товарищ Бондаренко, и летал на войне дольше, и падения имел. А сегодня летал героически, несмотря на боль. Так что Дмитрий, наверное, будет еще летать, но только в другом отряде.

На обеде они встретились с Адюсей, которая с тревогой смотрела на мужа:

– Сказали, что ты летал с утра с Леней? А как же его рука?

– Не бойся, Адик, Леня – летчик героический… – Рудольф улыбнулся. – Все в порядке. Мы и завтра полетим. Меня молодые летчики беспокоят. Они же необстрелянные совсем… И летнаб новый, Иван Огар, который раньше в австрийской армии служил. Нужно понять, что за птица. Пожалуй, устроим мы завтра в поле учебные стрельбы…

– А ты, кстати, не сдержал свое обещание, – Надежда лукаво посмотрела на мужа. Тот нахмурился и непонимающе поднял глаза на жену, которая сейчас выглядела расшалившейся девчонкой. В серо-голубых глазах у Адика плясали бесенята. – Ты обещал научить меня стрелять.

– Ну хорошо, – Рудольф усмехнулся. В том, что супруга его – женщина непростая, все-таки мама у нее цыганка, он уже убедился. Потому и женился. – Тебя тоже поучим.

Сказано – сделано. Стрельбище оборудовали на дальнем конце аэродрома, за телеграфными столбами на меже. Рудольф постарался припомнить, как стрельбы были организованы в Воздухоплавательном парке в Гаскони. Из кусков поломанных лонжеронов изготовили каркасы для мишеней. На них натянули порченые куски ткани от крыльев, нарисовали концентрические круги с яблочком – углем и красной краской. Аэродромные выкопали несколько глубоких траншей, чтобы по сигналу бегать по ним с поднятой мишенью. Соорудили и мишень поменьше – для стрельбы из нагана.

Второго июня с утра Леонид с Рудольфом на «Сопвиче», а Петр Шелухин на «Ньюпоре» опять вылетали на разведку в сторону Остера. Прилетев, Рудольф послал за остальными летчиками. Оказалось, что Николай Дарков заболел. Чем – еще неясно было, но температура у молодого летчика была высокой. Поскольку риск заразить остальных был велик, Рудольф приказал лекпому Гончарову Даркова изолировать, а при малейших сомнениях – отправить в госпиталь.

В итоге забрали Огара, Бабкина, пулеметного мастера Гуцала с пулеметом Виккерса и Надежду со специально выданным под роспись наганом и отправились на импровизированное стрельбище. Аэродромные уже ждали там команды. День был погожий, а когда солнце выходило из-за облаков, становилось даже жарко. Надежда была одета в длинную темную юбку, светлую блузку и изящную легкую белую шапочку с темной лентой, удерживавшей волосы. Рудольф же, который только что вернулся из полета, еще не отогрелся, а потому остался в плотной суконной куртке.

Пока устанавливали пулемет и Гуцал проверял знания у всех участников стрельб, Рудольф инструктировал Надежду около отдельной, установленной ближе и в стороне мишени. Показал, как целиться, как правильно поддержать руку. После чего, зарядив наган, отдал жене. Выстрел, еще, еще – Надежда стреляла довольно лихо, несмотря на то что револьвер был для нее тяжеловат. Правда, как выяснилось позже, брала высоко, но в мишень все же попала, и даже не раз.

Потом они подошли к пулемету, где Гуцал закончил свой инструктаж. Рудольф остановился перед стоявшими, обвел их взглядом.

– Прошу всех учесть, что пулемет этот для стрельбы на земле не предназначен. У него воздушное охлаждение. А значит, стрелять только короткими отсечками. И делать паузы в стрельбе. В воздушном бою у вас тоже будет мало времени на стрельбу – вон Леонид отдельно расскажет. Старайтесь поразить цель короткой очередью. Ну, кто первый?..

Третьего числа с утра моросил дождь. Рудольф, хромая, ходил по летному полю, закусив губу и тщательно обходя мелкие лужицы, чтобы не промокла забинтованная нога на примотанной к ней ремнем подметке. Отстрелялись они неплохо, но у Леонида после вылета сильно разболелась рука. Петр Шелухин рвался в небо, только, во-первых, не было погоды, а во-вторых, на «Ньюпоре» забарахлил мотор. Бондаренко, хотя формально еще числился в отряде, находился, как выразился лекпом Гончаров, в состоянии нервически истощенном и летать не мог. Как девица красная, вздохнул Рудольф. К вечеру, если погода наладится, нужно было делать разведку. Но лететь было некому. Если только…

Он снова вздохнул. Одноместный «Спад», недавно прибывший и опробованный, был собран и готов к полету. Он сам порулил на нем вчера. А потом сделал подлеты. И круг над аэродромом, тряхнув стариной. И даже сел аккуратно, как учили. Просто представлял, что это не он летит, а Конон, и как-то все у него спокойно получилось. Однако это все были игры в летчика, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что пилотирует слабо. Ни опыта у него нет, ни аккуратности. И если сегодня лететь, то сможет ли он посадить «Спад»» после полутора часов полета? А ну как ветер будет у земли или еще какая напасть?

Рудольф все ждал чуда, однако чуда не происходило. По всему выходило: лететь нужно, и кроме него самого лететь некому. Он вспомнил рапорт Сергея Хорькова: действительно, из Казанской школы летчиков выпускали после нескольких самостоятельных посадок. Но сам он два дня назад объяснил наседавшему Ивану Бабкину: вот полетаешь на «Ньюпоре», тогда уж… А сам, выходит, с больной ногой, без опыта – и в полет? В голове эхом прозвучали слова Бондаренко: «У меня жена и маленький ребенок, я обязан вернуться…»

Рудольф колебался до вечера. То успокоенно думал, что никуда не полетит и утро вечера мудренее, то преисполнялся мрачной решимости. А вечером поговорил по прямому проводу с товарищем Рудзитом. И понял, что лететь ему все-таки придется. Потому что разведка нужна позарез. По крайней мере, нужно попробовать. Приказал готовить «Спад» к полету – мол, пару кругов сделаю над аэродромом. А там видно будет. «Спад» был надежным аэропланом, с мощным двигателем, простым в пилотировании и устойчивым на пикировании. А большего и не требуется. Ему нужно больше места для взлета, чем «Ньюпору», но в Бобровицах места на летном поле хватало…

После обеда дождь перестал, но тучи низко висели над землей. Однако Рудольф по опыту знал: к вечеру они поднимутся выше. Да и столбик барометра стоял высоко. Так что в девять вечера Рудольф запустил мотор «Спада», прогрелся и взлетел. Все шло ровно. Мотор работал, высота росла, ветер привычно обдувал лицо, шумел в ушах. Он внутренне успокоился, расслабился, даже улыбнулся. Набрал уже метров двести и решил все же сделать круг над аэродромом. Чтобы поберечь левую ногу, виражи делал с небольшим креном. Пока что все было нормально. Тогда он развернулся на юго-запад, в сторону станции со смешным названием Бобрик, и стал набирать высоту.

Пройдя Бобрик, взял правее, на Богдановку. Высота была уже около полутора тысяч, но нижняя кромка облаков ближе к Днепру опустилась, и он взял пониже, идя примерно на тысяче метров. Прошел деревню Богдановка и продолжал лететь тем же курсом – до левого берега Десны, где был первый поворотный пункт его маршрута, деревня Пуховка. В Пуховке было пусто, и он сделал вираж налево, вдоль реки, на Зазимье и Погребы. В Зазимье на берегу Десны, на западной окраине деревни, увидел новые окопы, вырытые поляками, и сделал там круг. Его обстреляли, но не особенно активно.

От Погребов пошел на юг, на станцию Дарница. И тут же увидел на окраине Троевщины, справа по курсу, польскую батарею из трех орудий. Тщательно отметил на карте карандашом правой рукой, перехватив ручку управления левой. Подняв глаза, увидел, что идет с креном и задрал нос. Хорошо, что скорость не упала сильно, а то свалился бы в штопор… Выругал себя. Немного позже, в Никольской слободе – это была уже окраина Киева, – увидел бронеавтомобиль, который двигался в направлении Дарницы. Дойдя до железной дороги, повернул налево, к станции Бровары. Теперь весь его обратный путь пролегал над железной дорогой.

Впереди он увидел вроде бы клубы тумана над землей, но довольно быстро понял, что навстречу ему идет поезд, а наблюдает он дым от паровоза. Тогда Рудольф включил синхронизатор пулемета и стал плавно снижаться с таким расчетом, чтобы оказаться над поездом на высоте метров триста и, отстрелявшись, успеть вывести «Спад» из пикирования. Сбавил обороты и стал снижаться. Приблизившись к поезду, в котором было около пятнадцати вагонов, открыл огонь и прибавил обороты, а потом вывел машину в набор.

Все прошло гладко, он опять набирал высоту, периодически чуть отворачивая в сторону, чтобы подальше впереди увидеть железную дорогу, над которой летел. И вот там он опять увидел туман, а потом снова понял, что это поезд. Маневр со стрельбой и во второй раз прошел гладко. Состав был прошит пулеметной очередью – от паровоза до хвостовых вагонов… Снова набор, и снова туман впереди, уже за станцией Бровары. Тут Рудольф забеспокоился.

Направление по компасу он выдерживал, сноса особого не было, и в принципе он понимал, что выйдет в итоге на Бобровицы. Однако посадка в тумане для него означала верную аварию: это и опытные пилоты делали с трудом. Удержать горизонт, не имея ориентиров, – для этого нужно очень хорошо чувствовать эволюции машины. Да и то… Меж тем туман внизу густел, и скоро под самолетом разлилось сплошное молочное покрывало, из которого только кое-где торчали верхушки деревьев. Солнце давно село, и бело-серое облако начинало приобретать сине-фиолетовый оттенок…

Впрочем, лететь было еще сравнительно далеко, и он надеялся, что около Бобровиц туман станет послабее. Тем более что на аэродроме ему наверняка зажгут костры. Нужно только метров пятьдесят свободного от тумана пространства. А лучше семьдесят… Семерка ведь счастливое число. Так он считал, потихоньку снижаясь и поглядывая на часы. Темнело ощутимо. Если костры горят, вот-вот он должен их увидеть… И точно. Впереди и справа по курсу, как по волшебству, туман расступался, и там горели три костра. Рудольф с облегчением вздохнул. Осталось немного: всего-то аккуратно приземлиться и не разбить машину. Конон, помогай…

Он сел в 22:00 и, в общем-то, удачно. Ничего не подломилось, хотя удар при касании вышел изрядный. И капоту не дал… Но руки дрожали. А уже через десять минут телефонировал в Белополье Рудзиту. После полета нога ныла, но Рудольф, конечно, был доволен. А впрочем, честно признался он сам себе, повторять такие разведки стоит разве что в крайнем случае. Лучше летать с надежным пилотом, вроде Леонида.