Текст книги "Инквизитор. Акт веры"

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Утром, едва солнце взошло над горизонтом, Анна, которая устроилась спать прямо в библиотеке, была разбужена громким стуком в ворота монастыря. Она вскочила со своего импровизированного ложа, составленного из двух кресел, и подбежала к окну. Ей было прекрасно видно, как стражи, дежурившие у ворот, немедленно распахнули их, пропуская во двор троих всадников. Настоятельнице на миг показалось, что это отец наконец-то приехал по ее зову, дабы освободить монастырь от ужасных инквизиторов. Однако, приглядевшись внимательнее, Анна обнаружила, что всадниками были всего лишь приехавшие вместе с доном Хуаном фамильяры. Третий же, сидевший не на коне, а на осле, оказался не кем иным, как старинным знакомым дона Октавио, частенько приезжавшим в усадьбу, евреем Клейнером. У отца Анны с ним имелись какие-то финансовые дела.

Клейнер тяжело слез с осла, разгладил бородку и спросил у одного из фамильяров, почему это «достопочтенный дон Октавио назначил ему срочную встречу не в усадьбе, как обычно, а в монастыре?». Анна, услышавшая сей вопрос, тут же догадалась, что инквизитор заманил еврея в ловушку, а потому не удержалась и, высунувшись из окна насколько это было возможно, закричала:

– Беги, Авраам, беги! Это ловушка! Спасайся! Беги к моему отцу! Пусть он немедленно едет сюда!

Еврей, у которого в крови еще со времен исхода из Египта жило чувство опасности, тотчас кинулся к незапертым воротам, но фамильяры, все как на подбор молодые и крепкие мужчины, опередили его, закрыв последний путь к отступлению. Они подхватили еврея под руки и повалили на землю. На шум из трапезной, куда только что были загнаны все оставшиеся на свободе послушницы, вышел брат Бернар. Он бегло взглянул на Анну, которая во все глаза смотрела из своего окна на творившееся во дворе, и нарочито громко, так, чтобы ей было слышно, приказал фамильярам:

– Тащите этого колдуна в пыточную. Там его уже ждут.

Анна с ужасом отшатнулась от окна. Она прошлась по библиотеке. Ее мысли путались. Затем, собравшись с силами, настоятельница вышла из своего укрытия и направилась в церковь. Войдя внутрь церкви, она обнаружила, что та, несмотря на час утренней молитвы, была пуста. Прислушавшись, Анна обнаружила, что из трапезной раздается какой-то неясный гул. Аббатиса направилась туда. Чем ближе она подходила к трапезной, тем отчетливее слышались ей голоса послушниц и звяканье посуды.

Когда двери трапезной распахнулись, впуская в теплое, нагретое сотней тел помещение холодный воздух, все послушницы, завтракавшие и тихо переговаривавшиеся, разом смолкли и повернули головы в направлении вошедшей аббатисы. Напустив на себя высокомерный вид, Анна прошлась вдоль столов, за которыми сидели послушницы, и заглянула в большой чан, стоявший подле крайнего стола. От чана шел ароматный запах.

– Что там? – ткнула настоятельница «босых кармелиток» пальчиком в чан, в котором находились остатки каши, сваренной с мясом. – Как смели вы без моего разрешения польститься на скоромное. Да еще без молитвы! Немедленно положите еду обратно в чаны и ступайте в церковь к заутрене.

Все молчали. Многие послушницы старались как можно скорее доесть кашу, ожидая, что строгая аббатиса отберет ее у них.

Внезапно одна из послушниц, та, что сидела рядом со стоящей у стола Анной, которая всем своим видом изображала праведное негодование, воскликнула:

– А какое ты имеешь право отбирать у нас еду?

Аббатиса, покраснев от возмущения и обиды, ведь раньше никто не перечил ей, подскочила к смелой послушнице и заорала ей прямо в лицо:

– Да как ты смеешь! Ты – дрянь неблагодарная, которую я подобрала и обогрела в своем монастыре!

И тут соседка смелой послушницы неожиданно подала голос:

– Ты бы постыдилась, тоже еще мать-настоятельница выискалась! Блудодейка! Мы, пока ты затворничала в библиотеке, с голоду помирали. Спасибо отцам-инквизиторам – накормили.

Анна обомлела от такой речи. Заметив, что строгая аббатиса не отпирается, другие послушницы тотчас же подхватили:

– Тебя скоро на костре сожгут!

– Будешь блудодействовать и нас подстрекать!

– Мы тебе больше не подчиняемся!

– Нет у нас к тебе веры!

– Пошла прочь, пока мы тебя не поколотили!

Вдруг одна из послушниц, подцепив ложкой кашу, прицелилась и метнула разваренный сгусток в аббатису. Каша, описав дугу, попала Анне прямо в лоб. Та взвизгнула и бросилась прочь из трапезной, провожаемая громким и чрезвычайно обидным смехом.

Брат Бернар, стоявший в самом дальнем углу трапезной и бывший свидетелем столь стремительного падения авторитета настоятельницы монастыря, поспешил доложить Великому инквизитору о том, что план, придуманный и разработанный им, претворяется в точности.

Решив, что только герцог сможет теперь помочь ей, Анна стремительно направилась к воротам монастыря. Двое стражей преградили ей дорогу.

– А ну живо пропустите меня! – грозно крикнула Анна.

– Не положено, – басом ответил ей один из стражей.

Настоятельница хотела что-то сказать, но тут заметила, что второй страж совершенно беззастенчиво строит ей глазки, нахально подмигивая и кивая на кусты.

– Да как вы смеете? – воскликнула она.

Вместо ответа стражи в голос захохотали.

– Да уж смеем. Еще как смеем. О тебе нам все известно. Ты же только прикидываешься монашкой, а на самом деле потаскуха, – сказал тот, что строил аббатисе глазки. – Да еще и ведьмочка в придачу.

Кровь отхлынула от лица аббатисы. Анна решительным шагом направилась в залу капитула, где, как она предполагала, находился в данный момент Великий инквизитор. Но к дону Хуану ее не пропустили.

– Я требую немедленной встречи с ним! – кричала она брату Бернару. – Слышите! Немедленной!

– Для чего, дочь моя, вы хотите столь спешно видеть Великого инквизитора? – поинтересовался компаньон.

Анна на секунду задумалась. Действительно, зачем? О чем она хотела поговорить с доном Хуаном? Она хотела пожаловаться, что его солдатня не выпускает ее из ее же собственного монастыря? Но тогда Анне придется признать, что не она является хозяйкою в собственном аббатстве, а дон Хуан, черный инквизитор, что для гордыни, обуявшей аббатису, было неприемлемо. Может, Анна желала пожаловаться на оскорбивших ее послушниц? Но и в этом случае ей пришлось бы признать собственное поражение и полное отсутствие авторитета у паствы.

– Я требую, чтобы дон Хуан немедленно избавил мою залу от своего присутствия! – грозно воскликнула настоятельница «босых кармелиток» и в гневе даже изволила легонько топнуть ножкой, обутой в мягкие сандалии, специально сшитые на заказ.

Брат Бернар насмешливо смерил Анну взором, полным плохо скрытого презрения.

– Но ведь сия зала капитула не ваша, – спокойным тоном, контрастировавшим с нервными нотками, сквозившими в голосе аббатисы, сказал он. – Это зала, специально предназначенная для послушниц монастыря Босых кармелиток. Кстати, позвольте задать вам один вопрос, ваше высокопреподобие. Проводилось ли хоть раз собрание «босых кармелиток»?

Теперь от ласкового взора инквизитора не осталось и следа. Холодные льдинки сверкали в глазах его. Анна отпрянула назад. Она почувствовала в казалось бы невинном вопросе брата Бернара скрытую угрозу.

– Почему я должна отвечать на ваш вопрос?

– Потому что я его задал, – невозмутимо ответил советник Великого инквизитора.

Анна развернулась и медленно пошла в сторону библиотеки. Она молча шла с прямой, как струна, спиной, а из глаз текли предательские слезы. В слезах было столько скорби и обиды, что ими можно было бы заполнить все котлы ада и утопить в них нечестивых грешников.

В то время пока брат Бернар легко побеждал в первой стычке аббатису, дон Хуан, согласно собственному же плану, допрашивал крещеного еврея Авраама Клейнера, когда-то давно продавшего его в рабство. Едва еврея ввели в пыточную, он, увидав в свете факелов и углей, ярко пылавших в жаровне, лицо Великого инквизитора, понял, какая ужасная судьба его ожидает.

– Что вы хотите, чтобы я сказал? Я все скажу, – заявил он, в то время как Санчес ловко привязывал его руки и ноги к дыбе. – Не надо меня пытать, я скажу все, что нужно. Дорогой господин инквизитор, в чем я должен признаться?

– Для начала зови меня мессир, – объявил пленнику дон Хуан.

– Как скажете, мессир, как скажете.

– Конечно, ты скажешь все, – констатировал Великий инквизитор, подходя к крепко привязанному к дыбе еврею Клейнеру и берясь рукой за рычаг. – У мастера Санчеса, – тут он кивнул в сторону ухмыляющегося палача и пыточных дел мастера, – говорят даже мертвые. Но только этого мало. Ты ведь крещеный?

– Да, мессир, – часто закивал головой Клейнер.

– Естественно. Если бы не принял христианской веры, то тогда бы Святая служба не имела бы права допрашивать тебя, – объяснил инквизитор.

– Но тогда бы меня изгнали из Испании и не дали бы мне забрать мое жалкое состояние, – стал оправдываться еврей.

– Все правильно. И ты предпочел сменить веру, нежели потерять деньги. Твой единственный божок, которому ты служишь, – золотой телец, – сказал дон Хуан. – Ему одному ты поклоняешься. Знаешь, Авраам, мне более симпатичны твои земляки, которые остались верны своей вере, несмотря на все гонения, коим их подвергали. – Инквизитор повернул голову к секретарю и сделал знак, что не стоит протоколировать его последние слова. – Так вот, раз ты принял христианскую веру, то ты должен знать заповеди Господни. А Господь завещал, что за преступлением всегда следует наказание, и оно так же неотвратимо, как день и ночь.

Сказав это, инквизитор с силой повернул рычаг. Веревки, стягивающие руки и ноги еврея, начали тянуть его в разные стороны. Огромная вена вздулась на лбу Клейнера, и он жутко закричал, в то время как связки на старческих суставах уже начали рваться. Подождав немного и насладившись вволю истошным криком врага, дон Хуан повернул рычаг в исходное положение. Старый еврей тут же впал в полуобморочное состояние, вызванное болевым шоком. Санчес зачерпнул из ведра ковшом немного воды и грубо облил его.

Видя, что проклятый еврей пришел в себя, Великий инквизитор спокойным голосом сказал:

– Теперь ты можешь немного отдохнуть и рассказать нам, как ты и твой покровитель, дон Октавио, герцог Инфантадский, заколдовали монастырь Босых кармелиток.

Авраам Клейнер понял, что чем больше он будет говорить, тем дольше его не станут пытать. Он облизал мгновенно ссохшиеся губы и начал оговаривать своего покровителя. Просперо еле успевал записывать за ним. Один раз дон Хуан, видя, что секретарь устает, приказал еврею прерваться. Едва тот замолк, как коварный Санчес тут же ткнул ему прямо в пах раскаленный прут. Еврей завыл от дикой боли, пронзившей все его естество.

Ближе к обеду инквизитор констатировал, что набранного материала допросов викария и еврея Клейнера вполне достаточно, чтобы схватить герцога Инфантадского. Он вышел во двор и велел подбежавшему дежурному фамильяру седлать коней. Вскоре Анна, которая теперь постоянно следила за всеми передвижениями неприятеля из окна библиотеки, увидела, как небольшая кавалькада во главе с черным всадником выехала за ворота монастыря и направилась в сторону дворца герцога Инфантадского, ее отца. Едва лошади вынесли всадников за ворота, как из хозяйственной пристройки вышли две послушницы и принялись тщательно подметать двор. Потом к ним присоединилась еще пара послушниц, несущих ведра с водой, дабы прибить пыль. Послушницы весело переговаривались между собой, искоса бросая осторожные взгляды в сторону входа в подвал, откуда изредка доносились неясные вскрики. Когда они, несколько приустав, встали в тень, отбрасываемую от стены, прямо под окном библиотеки, Анна смогла услышать обрывки их разговора, повергшего ее в трепет.

– Слышали, как кричал тот бородач?

– Это же настоящий еврей.

– Да, и к тому же колдун.

– А я слышала, что он кричал, будто они вместе с герцогом заколдовали этот монастырь.

– Так это инквизиторы, значит, за герцогом поехали.

– Так ему и надо. И ему, и дочке его, блудодейке паскудной.

– Говорят, не помню, правда, кто, но раньше на этом месте при закладке первого камня этот еврей, которого инквизитор привез, и герцог распяли христианского мальчика. А потом еврей его съел.

– Ой. Прости меня, Господи, но за такое уж пусть нечестивца мучают. И герцога тоже.

– Да. Спасибо инквизиции, наведет она у нас в монастыре порядок. Пусть их всех сожгут. И старого герцога, и нечестивого еврея, и блудодейку настоятельницу с ее прихлебалами.

Анна отшатнулась от окна. Она в ужасе заметалась по большой зале библиотеки, натыкаясь на мебель и опрокидывая ее. Грудь стеснило так, что аббатиса задыхалась. Никогда прежде не испытывала она подобного страха, столь сильного, что сердце колотилось везде: в голове, в руках, в ногах, во всем теле. Набегавшись, Анна повалилась в кресло, обхватив ладонями лицо и закатив глаза. Тщетно взывала она к Богородице, прося ее прийти и защитить свою послушницу. Дева Мария, которая обычно всегда посещала беату, на сей раз бросила ее на произвол судьбы.

В то время как Анна слушала ужасные в своей обыденной жестокости слова о себе и своем отце, дон Хуан во главе с десятком лучших фамильяров, окружавших Великого инквизитора плотным кольцом, подъехал к большим воротам. По его приказанию один из всадников громко постучал. На стук раздался яростный лай собаки, и чей-то сиплый голос крикнул:

– Кого еще там черти принесли?

– Открывай! – грозно воскликнул дон Хуан. – Святая служба!

За воротами возникло замешательство. Затем уже другой, более властный голос велел дону Хуану проваливать подобру-поздорову.

– Здесь живет великий герцог Инфантадский, ближайший товарищ нашего славного короля Фердинанда. Если ты сей же час не уберешься, то пожалеешь об этом.

Дон Хуан громко хмыкнул.

– Пожалею? – ехидно переспросил он. – Беги немедля и передай дону Октавио, что к нему во двор сейчас войдет Великий инквизитор Кастилии. Ломайте ворота, – приказал он фамильярам.

Несколько всадников тут же подъехали к стене и, ловко перескочив с лошадей на стену и спустившись вниз, проникли во двор усадьбы. Было слышно, как там завязалась драка. Вскоре одному из фамильяров удалось отпереть ворота, и вся кавалькада во главе с доном Хуаном со свистом въехала во двор. Видя, что к проникнувшим ранее присоединилась внушительная подмога, слуги дона Октавио в страхе бежали прочь.

– Перекрыть ворота! – громко распоряжался, словно командующий армией, только что занявшей вражескую крепость, инквизитор. – Никого не выпускать. При оказании сопротивления разрешаю применять оружие.

Однако последнее оказалось ненужным, так как герцог, узнавший от прибежавшего старшего слуги о том, что его посетил сам Великий инквизитор Кастилии, приказал своим слугам немедленно проводить дорогого гостя со всеми почестями в большой зал. Сам же дон Октавио, никак не ожидавший подобного знака внимания со стороны столь значительной особы, поспешил облачиться в парадный камзол. Каково же было его изумление, когда, торжественно выйдя навстречу гостю, ожидавшему хозяина в большом зале, герцог Инфантадский увидел перед собой своего старинного знакомого. Перед ним стоял, хоть и значительно возмужавший, тот самый юноша, который несколько лет назад сватался к его дочери Анне и которого он так подло продал в рабство, дабы замять скандал с оскорблением аристократа.

Дон Хуан, весь в черном, снял шляпу и, отвесив легкий поклон, не столько спросил, сколько констатировал:

– Дон Октавио, герцог Инфантадский, я полагаю.

– Ты? – в изумлении уставился на него хозяин дворца, в кой так нагло вломились фамильяры.

– Великий инквизитор Кастилии, – представился дон Хуан.

Герцог часто заморгал глазами.

– Чем обязан визиту столь высокого гостя? – смутившись, спросил он, даже не изволив пригласить инквизитора сесть.

– Я прибыл, чтобы арестовать вас по обвинению в колдовстве, – заявил дон Хуан.

Два фамильяра, отличавшиеся исправной выучкой, тотчас подскочили к оторопевшему дону Октавио и скрутили ему руки. Третий ловко набросил на шею веревку, и одного из самых знатных представителей испанской аристократии, словно барана, потащили в монастырь.

Анна, услышав стук копыт и звук открываемого запора, выглянула из окна. То, что она увидела, было настолько шокирующим, что аббатисе стало дурно и она упала в обморок. Во двор въехали недавние всадники во главе с доном Хуаном, а следом за ними бежал, привязанный за шею к седлу одной из лошадей, ее отец. Камзол его был весь в пыли, кисти рук, связанные сзади, кровоточили, лицо казалось бледнее лика мертвеца. Но главное – это выражение крайнего унижения, написанное на этом родном и самом дорогом для Анны лице.

Черный всадник слез с коня и распорядился, чтобы дона Октавио заперли в отдельную келью. После он, бросив короткий взгляд в сторону окна библиотеки, направился в церковь. Войдя в церковный полумрак, дон Хуан подошел к алтарю и остановился перед распятием. Он долго молился, прежде чем приступить к допросу нового врага. Внезапно своды церкви раздвинулись над его головой, и дон Хуан увидел белоснежное небо. Как будто кто-то просыпал на него песок, в достатке усыпавший южные берега Испании. На белом песке неба ярким пятном виднелась огромная лужа крови, вытекшая из убитого черного быка. Во лбу быка все еще продолжала гореть огромная серебряная звезда. Бык тяжело дышал, мучаясь в предсмертной агонии, и с каждым его вздохом из рваной раны в боку вытекала, стекая в лужу, новая порция бурой крови. Песок небес впитывал кровь, впитывал эту жертву без остатка, как впитывает время наши чаяния, наши надежды и наши мечты, оставляя нам только песок – эту веру в Великое и Бесконечное.

Дон Хуан, грезивший наяву, очнулся, проморгал закатившиеся глаза и, низко поклонившись Христу, изображенному на маленьком распятии, вышел прочь из храма. Он на миг остановился, щурясь на ярком весеннем солнце, повернулся и пошел к входу в подвал, где его ждал долгий разговор с доном Октавио, герцогом Инфантадским.

– Дон Хуан, дон Хуан, – раздалось откуда-то сверху, когда инквизитор, миновав уже половину своего пути, оказался под окном библиотеки. – Постой. Это я, Анна. Подними же голову, дон Хуан.

Инквизитору очень хотелось повиноваться этому ласковому голосу и поднять голову. Он даже дернулся было, но с величайшим трудом сумел сдержать себя и не поддаться искушению. Влияние первой любви было столь велико, что дон Хуан остановился у стены, упершись в ее грубую каменную кладку руками и тяжело дыша.

– Дон Хуан, – повторила Анна, высунувшись наполовину из окна библиотеки. – Посмотри на меня. Почему ты не желаешь общаться со мной? Ведь ты приехал сюда исключительно ради меня. Так зачем было арестовывать отца? Зачем было мучить других людей? Дон Хуан, вот она я. Ты можешь запросто поговорить со мной. Посмотри же на меня.

Великий инквизитор, тяжело вздохнув, оторвался от стены и медленно поднял голову. Его холодные, ледяные глаза, в которых были только пустота и безразличие, смело встретились с жалобным взором аббатисы и обожгли ее. Анна вскрикнула и отскочила прочь от окна, а дон Хуан неспешным шагом направился в пыточную.

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Дон Октавио, я не хочу тратить ни ваше, ни свое время на пустые разговоры, – сказал дон Хуан герцогу, которого рослые фамильяры приволокли в пыточную и передали в крепкие руки Санчеса. – Против вас выдвинуто обвинение в участии в колдовских обрядах при заложении сего монастыря, под чьим сводом мы с вами находимся. Хотя не в правилах Святой инквизиции называть имена свидетелей, указавших нам на ваш богомерзкий поступок, однако же я назову их вам. Это отец Варфоломей, викарий и духовный наставник монастыря Босых кармелиток, а также крещеный еврей Авраам Клейнер, ваш партнер в сделках.

– Упоминая еврея Клейнера, ты намекаешь на месть за то, что я тебя продал, – прохрипел дон Октавио, в то время как Санчес привязывал его руки к лебедке, приставленной к большому чану с водой.

– В том числе и в этой сделке, – согласился Великий инквизитор. – Все их показания запротоколированы. Мне не нужно напоминать вам, какими методами иной раз приходится Святой службе возвращать еретиков на путь истинный. Поэтому я прошу вас рассказать все, что вы знаете о богохульных злодеяниях, совершенных в этом монастыре.

Глаза дона Октавио округлились, а все лицо исказила гримаса ужаса. Он понял, что викарий и еврей оговорили и подставили его. Теперь, чтобы избежать пыток, ему придется оговаривать собственную дочь.

– Вот потому я и не буду тратить время, ходя вокруг да около. Понимаю, вам, блестящему гранду, привыкшему повелевать, надо свыкнуться с мыслью, что не вы здесь командуете, – сказал дон Хуан. – Это слишком тяжкий шаг для вас. Санчес поможет вам решиться.

Инквизитор кивнул палачу и пыточных дел мастеру. Тот неторопливо развел под чаном костер. Пока вода нагревалась, Санчес, затыкая дону Октавио рот кляпом, сообщил:

– Ты давно мылся? Сейчас я буду тебя немного мыть. Частями. Сначала ступни ног. Затем ноги до колен. Потом будет самое болезненное. Я постараюсь, чтобы ты обварил только часть своего драгоценного хозяйства.

Герцог, которого лишили возможности кричать, завизжал от страха.

Санчес, ухмыляясь, переместил лебедку так, чтобы дон Октавио висел прямо над чаном, от которого уже валил пар, а затем ловко разул герцога, приговаривая, что вскоре ему обувь не понадобится. Дон Октавио визжал, словно свинья, и дергался, пытаясь сорваться с веревки.

– Зря ты это делаешь, сорвешься – весь обваришься, а так только ходить не сможешь, – констатировал палач. – Мне начинать, мессир? – обратился он к дону Хуану,

– Да, пожалуй, – кивнул головой тот. – Хотя нет, постой. Может, вы хотите нам что-нибудь сказать? – обратился инквизитор к дону Октавио.

Санчес грубо вынул кляп изо рта несчастного герцога. Дон Октавио тотчас закричал:

– Меня оговорили! Меня оговорили!

– Кто оговорил вас, дон Октавио? – удивленно спросил дон Хуан.

– Викарий и этот проклятый еврей Клейнер.

– Но они же допрашивались раздельно, – развел руками инквизитор. – Мне кажется, вы только тянете время, надеясь на некие милости судьбы. Санчес, приступай.

Палач и пыточных дел мастер тут же вновь заткнул кляпом рот герцогу и стал медленно опускать веревку. Ступни ног дона Октавио коснулись поверхности кипевшей в чане воды. Герцог взвыл, а все лицо его побагровело от натуги. Огромные вены вздулись на старческой шее.

Через час дона Октавио, герцога Инфантадского, вынесли из пыточной и, уложив на солому, заперли в отдельной келье. Его ноги по щиколотки были облеплены огромными, вздувшимися пузырями. Кое-где старческая кожа лопнула, и из пузырей на солому сочилась желтая жидкость вперемешку с кровью. Герцог тяжело стонал. Еще через час он скончался, не вынеся боли.

После допроса дона Октавио дон Хуан принял решение. Он приказал освободить всех заключенных ранее под стражу послушниц, оставив под замком только Маргариту Лабе и Жануарию. Остальные послушницы должны были под руководством брата Бернара пройти обряд очищения, что они с удовольствием и сделали. Вечером все послушницы пришли на службу, которую вел монах. Настоятельницу же заключили под стражу, пока что в библиотеке, не разрешая никуда оттуда выходить до особого распоряжения Великого инквизитора Кастилии.

Анна, нервно меряя шагами комнату, размышляла о том, что ей необходимо сделать и сказать. Она уже не сомневалась, что в самое ближайшее время подвергнется допросу. Поэтому, когда двое фамильяров, отворив двери, объявили, что инквизитор ждет ее высокопреподобие, Анна была готова к встрече. Она прошла, ведомая стражниками, в большую залу капитула, в центре которой сидел на ее же троне дон Хуан.

– Донья Анна, – тихо сказал инквизитор, игнорируя духовный сан допрашиваемой. – У нас имеются показания о том, что ты, потакая своей богомерзкой похоти, склоняла к преступной любви своих послушниц.

Настоятельница «босых кармелиток» смерила инквизитора высокомерным взором и хотела было произнести заранее приготовленную отповедь, но брат Бернар опередил ее, предложив:

– Не угодно ли вашему преподобию проследовать за мной?

В полнейшем молчании Анна, ведомая монахом, спустилась в подвал и вошла в пыточную комнату. Как ни крепилась она, спускаясь по лестнице, но вид жутких инструментов, чье ужасное предназначение не оставляло сомнений, а также запах страха и боли, витавший в подвале, напугали аббатису.

Брат Бернар, постояв немного и дав Анне как следует испугаться, приказал фамильярам увести ее обратно в библиотеку.

Только оставшись одна, настоятельница монастыря стала оправляться от страха, навалившегося на нее в тот самый момент, когда дверь в пыточную отворилась перед ней, открывая с ужасающей откровенностью свое предназначение. Ее уже не радовала встреча с доном Хуаном, в котором Анна видела единственную надежду на свое освобождение. Вся гордыня ее, все высокомерие куда-то испарились, словно выветрились затхлым запахом подвала. Настоятельница, свернувшись калачиком, устроилась в кресле и забылась тяжелой дремотой.

Ровно через час после первой встречи с доном Хуаном в библиотеку без стука вошли двое телохранителей Великого инквизитора. Они грубо поставили Анну на ноги и повели в залу капитула. Дон Хуан, сидевший все в той же позе, с прямой спиной и холодным взглядом, сказал вошедшей:

– Донья Анна, я призываю вас покаяться в совершенных вами грехах.

– Мне не в чем каяться, дон Хуан.

– Называйте меня мессир, – поправил ее инквизитор.

– Я буду называть вас, как мне заблагорассудится, – отрезала аббатиса.

Брат Бернар тотчас взял ее за локоть и повел в подвал. Анна ступала уже через силу. Ей чрезвычайно не хотелось вновь оказаться в пыточной комнате, но гордыня не позволяла настоятельнице показать свою слабость, а потому она покорно проследовала с братом Бернаром в подвал. На сей раз Анне предстало еще более ужасающее зрелище. Посреди комнаты стоял воткнутый в колесо для равновесия высокий тонкий столб в человеческий рост. Заостренный конец его зловеще блестел в свете жаровни, обильно смазанный жиром, который также был воткнут в колесо. Санчес, стоя у столба, крепко связывал первую помощницу аббатисы Маргариту Лабе. Помощница, совершенно голая, с обритой головой, дико вращала глазами, но не могла издать ни звука, так как палач воткнул в ее рот большой кляп, который порвал уголки губ и теперь пропитывался кровью, обильно текшей из ран. Связав Маргариту, Санчес легко приподнял ее и усадил на верхнее колесо таким образом, что острие кола немного вошло несчастной в зад. Маргарита взвыла, но при этом боялась пошевелиться, стараясь, чтобы кол не входил в нее глубже.

Санчес вопросительно посмотрел на брата Бернара. Советник Великого инквизитора коротко кивнул головой, разрешая пытку. Палач подошел и немного опустил колесо, на котором сидела Маргарита. Тело несчастной также опустилось, и кол вошел в зад глубже. Помощница аббатисы завизжала. Анна закрыла лицо руками и потеряла сознание. Фамильяры унесли ее обратно в библиотеку.

Когда настоятельница «босых кармелиток» пришла в себя, на дворе уже была глубокая ночь. Анна приподнялась с кресла, на которое ее уложили стражники, и подошла к раскрытому окну. Во дворе никого не было, но из церкви доносилось пение молитвы. Анна поневоле заслушалась. Никогда ранее послушницы не пели с таким чувством, с таким искренним восторгом воздавая хвалу Господу.

Двери в библиотеку неожиданно отворились, и один из фамильяров внес большое блюдо с овощами и рыбой и кружку воды. Он поставил ужин на столик и молча удалился, даже не удостоив аббатису взглядом. Анна подошла и, нагнувшись к блюду, потянула носом воздух. Только сейчас она почувствовала, сколь сильно голодна.

Когда аббатиса насытилась, двери вновь распахнулись, пропуская Великого инквизитора, который вошел в библиотеку в сопровождении двоих стражников.

– Чего ты от меня хочешь, дон Хуан? – воскликнула Анна, отшатнувшись от направившегося к ней инквизитора.

– Мессир, – мягким тоном поправил он. – Все называют меня мессир. Пошли со мной.

– Я никуда с тобой не пойду. Ты опять хочешь показать мне все те ужасы, коими ты наполнил подвал моего монастыря! – вскричала аббатиса.

– Если ты не изволишь сама пойти, я прикажу вести тебя силой, – все тем же мягким тоном сказал дон Хуан.

Анна поневоле подчинилась ему. Ее гордыня все еще была настолько большой, что не позволяла ей дать обращаться с собой, как с пленницей. Дон Хуан видел это и потому бил в самую точку. Он повел главную подозреваемую следствия к раскрытым дверям церкви, из которой доносилось прекрасное пение и шел теплый желтый свет сотен зажженных свечей. Когда Анна переступила порог церкви, брат Бернар, закончив пение, обратился к собравшимся послушницам с краткой проповедью.

Инквизитор и Анна, стоя у входа, выслушали всю проповедь, после коей послушницы вновь затянули хвалебный псалом.

– Посмотри на них, донья Анна, – шепотом обратился к аббатисе дон Хуан. – Это раскаявшиеся. А теперь пойдем к нераскаявшимся.

Он подхватил настоятельницу «босых кармелиток» за локоть и чуть не силой потащил в подвал. Там рядом с ужасным колом с сидевшей на нем Маргаритой, у которой глаза были выпучены от невыносимой боли, причиняемой медленно входящим в нее острием, в кресле, усеянном шипами, сидела Жануария. Она тряслась от страха, глядя, как мучается ее подруга, но с еще большим ужасом смотрела бывшая ключница монастыря на стоявшего перед ней огромного пыточных дела мастера. Едва инквизитор и Анна вошли, как Санчес взял со стола небольшую металлическую шкатулку с выдвижной крышкой и всунул в ее отверстие, расположенное сбоку, мизинец Жануарии. Затем палач ловко выдвинул крышку, кость на мизинце громко хрустнула и сломалась. Жануария заорала столь громко, что Анне на миг показалось, что она оглохнет. Санчес же, с совершенно безразличным видом, разорвал на несчастной рясу, обнажив тем самым огромные груди ключницы, и, перебрав разложенные на жаровне предметы пыток, выбрал свои излюбленные щипцы. Медленно подойдя к онемевшей от ужаса Жануарии, он ловко ухватил раскаленными щипцами ее сосок и стал выворачивать его, оттягивая всю грудь на себя. Крики и запах паленого мяса вновь помутили рассудок аббатисы, и она упала в обморок.

Только под утро, когда кровавая заря зарделась над стенами монастыря Босых кармелиток, Анна пришла в себя. Открыв глаза, она увидела сидящего подле себя дона Хуана. Лицо его не выражало ничего, а оттого было еще ужаснее, тем более что падающие первые солнечные лучи как бы окрасили его в красный цвет.

Анна тотчас же села, подобрав ноги, и спросила: